Форум » Хлеб » Гончарная лавка Осмарака Бруттия (мастерская, домус) » Ответить
Гончарная лавка Осмарака Бруттия (мастерская, домус)
Осмарак: За старыми Лавернскими воротами [more] Porta Lavernalis — ворота Сервиевой стены в древнем Риме. Ворота были так названы по алтарю и роще Лаверны[1], богини-покровительницы воров у римлян. Предположительно ворота находились западнее ворот Naevia и Raudusculana, на Авентине [/more] вне древних стен, на оживленной дороге стоит богатый когда-то, но сильно обветшалый домус, двухэтажный в области атрия и одноэтажный в области небольшого озеленённого перистиля. Вдоль перистиля - склады и гончарная мастерская, и черный выход в проулок в котором стоит красильня. По соседству - винная лавка. Водопровода в домусе нет, канализация - выгребная. В хорошем состоянии хозяином поддерживаются только фасад и таберны. [more] [/more]
Феликс: Он слил, плотно мазнул ладонью по плечу и принялся натирать маслом, вдавливая пальцы в скользящее напряжение. Еще покалывали после тетивы подушечки, но уже заживающей коркой. А усталость после этого долгого дня была неполной. Приходилось признать, что тело томится и хочет... Только не так, как этот взял его в прошлый раз, а... да, если как Кассий. Именно потому, что не Кассий. Может, тогда станет ясно, что и Кассий-то тут не при чем - продал и продал. А ласка бывает в жизни и без Кассия. И можно любить ласку и не любить того, кто потом предает.
Осмарак: Чтобы домазать и отскребаться всё равно пришлось встать, но от этого почти массажа попускало и, нешироко разведя ноги и руки, Ос подставил тело скребку, вспоминая прошедший день уже спокойно и лениво, рассказывая через зевок: - Девчонку сегодня на дороге прижал чуток, груди - дыньки, губы - роса, норовистая как набатейская кобылица... прикинь - высокородной оказалась, чуть не влип... но знакомство полезное, согласился уроки меча давать. Я в здешних не разбираюсь, отец Гней Домиций Агенобарб, поспрашивай где их дом, приеду - сходишь туда. Надо тренироваться, в форму входить... Песок от штукатурки останется, ты заровняй и присыпь угол от стены где гора лежала до латрины, чтоб ровная площадка была...
Феликс: Феликса оттолкнуло... от этого "груди-дыньки". Даже как-то обидно стало, за Ифе, за потресканные пальцы ее, взгляд беличий... да нет! за вообще весь облик, неделимый в движении, дыхании и зрительном образе на дыньки и росу, к ней и мед приставал от витушек и делался частью ее слюны, и когда он монеты сдувал с ее кожи, он не думал, какой формы у нее грудь, потому что она отдельно не существовала... Оказывается, все эти мысли заняли не так много времени, и не отвлекли рук со скребком, только и того, что ответил Феликс слишком равнодушно, точно не связав между собой одно с другим: - Я знаю, где их дом. Это род императора.
Осмарак: - Чегооо? - глаза у Оса округилились как у совы, которой из задницы одним махом все перья выдернули. - Чей род??? - а потом он вздрогнул всем рельефом и согнулся пополам от неудержимого хохота. Ржал он долго, перемежая приступы всхлипывающим отрывистым матерком, а когда почти досмеялся, отобрал у раба скребок, доскрёб ягодицы и ниже, и особенно осторожно - бедро у шва, и погрузился в купель, всё ещё похохатывая: - Вот блядь!.. ну ити ж ты конём!.. ну я бараааан...
Феликс: Почему дыньки - это смешно только по отношению к родственникам императора, ясно было только теоретически. То есть, так было положено, так было заведено, и не странно только потому что привычное не странно. Но уж сильно хотелось, чтоб Осмарак прекратил ржать, может, потому, что стоять без дела, дожидаясь окончания прихоти и возможности выполнить распоряжение, рано или поздно надоест. Можно помнить все не, проявлять терпение и даже не раздражаться, когда тебя вынуждают охотиться на свои обязанности, но мимо внимания такие вещи не проходят. Едва дождавшись затишья, Феликс влез к Осмараку прямо одетым, спросил взглядом - чуть дольше задержав в глазах - размазал ладонью по его щекам остаток масла и поднес нож к его челюсти. Не станет же он дергаться, не враг себе. Было не совсем удобно, и Феликс осторожно направил пальцами наклон шеи и поворот подбородка. Рука съезжала в петлю шнурка, на котором что-то болталось.
Осмарак: Феликс залез в одежде, мазнул, поднёс нож... одетым. Боялся, брезговал, демонстрировал? Это было всё равно, потому что Ос думал "понятно. да... баран я редкостный. и вдвойне баран, что надеялся, что быстро замириться получится после такого..." Он плавно, но твёрдо перехватил запястье руки с ножом, слегка сжал и напомнил, не отпуская, стараясь говорить как можно нейтральнее: - Эй, парень, ты влез немытым в чистую воду. Я тут моюсь между прочим. Ты можешь раздеться при мне, намазаться маслом, скрестись - спокойно. Я же сказал - не трону.
Феликс: Феликс был чистый - после такой эпохальной уборки в доме попробуй не отмойся и не переоденься - но команды говорить не было, а кто в доме хозяин, тот и умный, так что проще было вылезти, раздеться и повторить, даром что отцарапывался он тщательно и на скребке теперь оставалось одно масло, да и поворачиваться лицом к Осмараку при этом было не обязательно. Даже слезая обратно в бассейн, опираясь на борт. А там вода уже покрывала и последствия его неловкости в виде синяка на животе, и свидетельство молодости организма, не убитое даже безропотным терпением. Потом Феликс повторил и взгляд, и жест, поднося нож к челюсти, и даже пресек мысль, а не боится ли господин сам, откладывая бритье под любым предлогом.
Осмарак: Выпустив руку как только Феликс дёрнулся из воды, Ос погрузился с головой, забыв про масло на морде, и вынырнул, отфыркиваясь, откидываясь спиной о край купели - полулежать и думать как бы, лярвы его драли, поправить наделанное той ночью когда погибла долбанная гетера, и думал до тех пор, пока парень не залез обратно. А потом ему хватило взгляда чтоб понять, что он тут вообще ни при чём. Мало того - его и его чувства вообще не берут в расчет. Как и он не брал в расчёт позавчерашней ночью. Всё вспомнилось моментально и всё встало на свои места - первая ночь, предложение, и всё что мелькало, но не улавливалось до этого. Его, Оса, хотели использовать чтоб забыться... забыть кого-то. Точно так же как и он сам. Использовать по тому же назначению. И, в принципе, это было справедливо - баш на баш. И могло бы стать вполне подъёмной ценой замирения, тем более что тут, в воде, расслабленное тело вспоминало обе ночи тоже, а после той, целованной на дороге, так и не получив желаемого всё равно хотело... Он покосился на поднесённый нож "забавно..." и в ответ на вопросительный взгляд, усмехнулся той стороной лица, к которой поднесли сталь. - Да, - чуть откидывая голову, но смотреть продолжая в глаза.
Феликс: Дальше уже все по правилам, что бы там кто ни подумал, куда бы смотреть ни приказал, а чтоб руки не дрогнули и не осталось на коже повода наказать, как за забытые ключи, ударом в живот, сосредоточиться на щеке и лезвии, не вздыхать, не вспоминать ни отторжения, ни потребностей. И к чему бы ни относилось это "да", это огонь, на нем готовят еду, это вода, ею заливают огонь, это тело нужно побрить, эту душу нужно терпеть, это единственный возможный выход, и если нужно прикоснуться, чтоб направить поворот головы, то прикоснуться и направить, и если прикосновение или взгляд мажется, то и отскоблить его ножом вместе со щетиной. Ничего сложного, ничего превышающего силы, ничего такого, чего не было прежде.
Осмарак: Только вот... он был рабом. И каждое телодвижение могло быть истолковано как приказ. А если он что-то понял не так, примерив на себя, то всё запутается к дэвам ещё сильнее. Ос закрыл глаза, вздохнул шумно как вол, и расслабился. А доверять кому-то горло, после стольких лет, всё-таки было забавно.
Феликс: И все бы ничего, если б он не наловчился управляться. Он в какой-то момент будто вспомнил, как комочек сырой глины разминал, и теперь будто шлифовал твердый рельеф лица, снимая неровности, особенно осторожно на горле, поскольку гладкое, широкое, чтоб не оставить масляных-глиняных складок, текущих из-под инструмента, это примиряло с внешностью, поскольку исключало душу, и он забылся. И, придерживая, провел большим пальцем по губам, снимая ножом последний островок.
Осмарак: Он не открыл глаза. Слишком много раз за эти несколько лет, во хмелю, он дрался за взгляд, избивал людей просто из-за того, что они смотрели как он забывается. И даже с разницей - он забывался буйно - смотреть на это было незачем. Рука лениво поднялась с бортика купели, пальцы нашли плечо, по гладкой коже медленно спустились к локтю, не спеша скользнули обратно. Ничего непривычного - горячее тело в горячей воде. Осмарак вернул руку на бортик и запрокинул голову. Думать не хотелось вообще. Ни о чём, ни о ком. Он только это и делал, сойдя на римскую землю c придорожного креста.
Феликс: У Феликса выпал нож и, задев рукояткой осмараково плечо, нырнул острием у самого бортика, а попытка его поймать уже в воде закончилась тем, что опорная рука соскользнула по торсу а щека и ухо впечатались в грудь. Мгновение оказалось настолько... недозволенное, что стало трудно дышать и в глазах потемнело. Ноги не удержали. Феликс бессильно поцарапался по стенке бассейна и расслабился, когда понял, что все: не успел. Не поймал. Не ножа уже - до ножа ли? - себя. Все, теперь Осмарак. Он хозяин. Его вещь, куда захочет, туда перевесит с себя, таким образом, какой сподручней покажется, а сдерживать дыхание незачем - оно только и есть сейчас, что полное признание факта, что сплоховал. И короткое человеческое тепло в промежутке до момента, когда поставят на место.
Осмарак: Голову пришлось поднять, чтоб потянуться, нащупать и положить на бортик упавший нож. Ещё не открыв глаза, он почувствовал страх телом. А открыв, уже знал что страх и желание - такая смесь, что паршивей некуда. За годы в дороге, на ночных привалах, на корабле, в харчевнях, он видел столько, что если чего не видел он, видели только боги. И всё же это было странно - парень у его груди. И вожделение внутри. Он запугал его, сделав то, чего не делал и на "Беглеце"... эти крики на палубах - мужские, женские... Что он сделал? Зачем он сделал?.. Ос провёл по его спине до шеи, спокойно, не напрягаясь, за затылок притянул лоб ко лбу, едва шевеля головой пободался с ним и опустил руку в воду, отпустив.
Феликс: Слова до сих пор говорили другое, многократно, но его учили слушаться рук, и он почувствовал, прогибаясь под новым велением. Дышать стало легче и широко раскрылся рот, когда по горячему лбу каталось, и если б был поцелуй, Феликс потерял бы голову и закинул его ноги себе на бедра - уже смял в горстях ягодицы. Но его отпустили, и - "рот захлопни!" - он открыл глаза и уверенно встал над ним, скользя ладонями по его телу, расставив ноги, прежде чем оседлать, и проехался сверху вниз по животу, постепенно отпуская вес, помня о ране на бедре, и сел, и медленно раскачал, нервно цепляя пальцами гладкую кожу, под которой ходили волны расплавленного металла. Глаза были жадные, и только лицо без выражения было равнодушным и, может, даже...
Осмарак: Откинув голову обратно и снова закрыв глаза, Ос сдерживал себя, чтоб не сорваться в грубость - у него дооолго никого не было, ночь без памяти не в счёт, и, если бы он позволил себе, то смял бы, испробовал на прочность это тело, раз уж оно мужское... но он только в какой-то момент поймал его кисти, припечатав ладонями к мускулам своей груди. И пару раз напомнил себе те крики с кораблей, чтоб отвлечься... и дать ему время.
Феликс: ..даже надменным, хотя это всего лишь привилегия черт лица, та данность, что иногда создавала в нем иллюзию достоинства, и только теперь это была не видимость, это была власть над собой - в той мере, что позволяет работать, наслаждаясь, и не отпускать себя, пока не пришло время партнера. И только когда он почувствовал это время, он закрыл глаза и позволил прийти Ифе. И уже не важно было, что творили руки и куда направляло воображение - для Осмарака было только биение страсти, а для Феликса уже не было Осмарака.
Осмарак: Не сдержался он только в самом конце, обхватив его бёдра и сажая резко, несколько коротких раз, подавшись вперёд и откидываясь снова, сквозь сжатые челюсти пропуская долгое хриплое: - Хххххмм... Расслабленные руки так и остались там, где он про них забыл.
Феликс: ...потом Осмарак прорвался сквозь отходящее кружение мира, появился в узкой щелке век, захрипел и отвалился. Хотелось лечь, но Феликс даже на Кассия бы уже не лег. После Ифе. Он только перевел дыхание, спокойно поглаживая его запястья прежде чем отделить от себя и намазать. Потом дотянулся почти не приподнявшись, прямо как сидел, и втерев снадобье, откладывал его руки на бортик купели. По одной. И так ясно было в голове, так чисто.
Осмарак: Он глянул, когда защипало, и отвернулся от проклятых шрамов на Феликса. - Ну и на бедро тогда давай, мож быстрее заживёт.
Феликс: Звук дал понять, что уже можно, и ни смущения, ни неловкости, одни только рациональные жесты, которых Феликс и скрыть не позаботился. Не лицо. Пусть и особенно хотелось хотя бы губой дернуть - при мысли, что "он тут моется, между прочим" а Феликс не сдержался. Порцию снадобья на чистую левую ладонь, пока господин поднимается из воды, ожидание, пока сядет, и голова пустеет, и сердце не тревожит.
Осмарак: Когда поднимался, слегка повело, и оперевшись о стену - перед кем тут строить что-то - Омарак подставил шов, зевая: - Как тут вода спускается-то, не вижу? Если вычерпывать - брось, пошли спать. Смотреть на его лицо сейчас было всё равно что смотреть в зеркало. Он и не стал. С зеркалами он уже всё решил.
Феликс: Обработав рану, он выдернул пробку и задержался, возясь со скребками, маслом, придумывал, куда поставить, потому что хотел, когда Осмарак устроится спать, лечь не на полу все-таки. Он считал, что может, если не побеспокоит, а беспокоить не собирался. Просто очень уж хотелось в нормальную постель, а не по-собачьи в углу, даже если утром по известному закону...
Осмарак: - Одеяло твоё у Адриана, на ложе ложись. Приеду - выберешь кубикулу себе, купим мебель. Завтра можешь не просыпаться провожать, мы до света выедем, сами управимся. Деньги в сундуке, ключ оставлю под блюдом, - предупредил, вытираясь и выходя. Адриан тихонько сопел, мыши так же тихонько скреблись, даже телег по ночной мостовой громыхало не так уж много. Ехать завтра не хотелось совсем, он бы лучше к Рахам сходил. Но с Рахами теперь всё было не так просто. А ехать все равно было нужно.
Феликс: Он и забыл, что завтра... на три дня. Только кивнул: - Угу... и пошел с чувством облегчения. Пристроился на ложе с краю, сперва прислушиваясь, не будучи уверенным, что не вскрикнул и не разбудил... но все было спокойно, и веки слипались. Чем-то сильно пахло, знакомо и горьковато. Последней мыслью перед провалом в сон было - что он оставил пучок полыни в углу, и так и не разбросал по углам...
Осмарак: Феликс уже видел десятый сон, но рядом с ним - не спалось. И телеги эти... Ос тихо стащил покрывало, взял подушку, и ушел в перистиль, на тёплую траву, под звёзды, подальше от той части где несло "ремонтом", ближе к атиуму из которого терпко и горько пахло полынью.
Сцинтилла: А вы пробовали когда-нибудь сбегать из дома? Не каждому хватит мужества пойти против воли любимого отца и последовать по пути собственной судьбы. Сцинтилла же никогда прежде не считала себя мужественной, да и сейчас побег из нового «дома» ей казался скорее чем-то безрассудным, чем мужественным. Она не жалела сейчас о содеянном. Печаль и сожаление быть может придут значительно позже. Сейчас же Сцинтилла была твердо намерена добраться до своего дома, который был наспех продан неизвестному мужчине, ставшему ей братом. Вот пусть и ответит теперь по совести, как брат. Сцинтилла остановилась в начале улицы, переводя дух. Ночные улицы Рима сейчас не казались такими уж безопасными как днем, и с этой стороной города ей совершенно не хотелось знакомиться, а потому юное сердечко нервно трепетало в груди. - Ничего… - Сцинтилла постаралась бесшумно выдохнуть. – Еще немного! Дочь гончара устало провела по лбу, утирая выступившие капли пота. До города добраться из деревни оказалось не так просто и не столь безопасно, как хотелось. Но, тем не менее она здесь и теперь ей осталось пройти еще немного. Небо едва приобрело самый темный оттенок синевы, когда ее ноги ступили на ступени родного домуса. Он был таким старым, еще отец Сцинтиллы вырос в нем, и теперь, в силу обстоятельств, покинул его. Девушка перевела дыхание и осмотрелась. Она сейчас начнет стучать в дверь, а чтобы добудиться хозяев, придется приложить немало усилий, а значит, с ней может произойти что-то раньше того, как братец проснется. Сцинтилла откинула косу за спину и принялась стучать в дверь, как самый настойчивый покупатель, который только мог существовать в природе. Что она скажет Ему, девушка еще не решила.
Феликс: ...но, видимо, он должен был эту полынь разбросать, он упустил это, и это было ошибкой, и хозяин где-то бушевал, наверное, из-за полыни, хотя что такое полынь, много ли надо хозяевам, повод-пустяк, причина в другом, наверное, ааа, это он от того, что не спит с парнями, боги, так он и не спит, пустая постель вон... Звук доносился от входной двери и стало муторно - Феликс помнил, как Осмарак считал деньги, а еще Феликс по невнимательности сказал странному продавцу в винной лавке "недалеко"... Он пошел узнать, еле найдя себя, суетливо одергивая тунику, которая не лезла, в голове вертелось "ключ под блюдом", а ну если найдут, подполз к дверям и спросил осипшим со сна голосом, кто там.
Осмарак: Рука потянулась под подушку до того, как Ос открыл глаза и, не обнаружив под подушкой ножа, обнаружил себя лежащим в чужом доме, на земле... а, нет, в своём. Но вот без ножа это зря. Рано расслабился, ох, рано. Он тихо подобрался, прислушиваясь к стуку, но тарабанили так по-свойски уверенно, как не тарабанит облава, любые двери выбивающая или стучащая мягко, тихонечко, "под своих". Так ломятся возмущенные соседи, выпившие дружбаны, или убиваемый на улице поздний прохожий. Но прохожий орёт, соседи тем более... а друзей он нажить здесь не успел. Но в кубикулу за кинжалом Ос пошел всё равно, натыкаясь там, с непривычки, на что попало.
Сцинтилла: Сцинтилла чувствовала, как костяшки пальцев начинают побаливать от ее настырных стуков в дверь. Уж не уехал ли родственник из города? Волна неприятного страха поднялась куда-то в грудь, но ее почти сразу отпустило, когда по ту сторону двери раздалось незнакомое «Кто там?» - Свои! – Девушка прекратила стучать и весьма уверенно заявила свои права на принадлежность к своим. – Открывай, да пошустрее! – Тон говорившей был уверенным и строгим. – А то тебе же влетит, ежели со мной что-то случится. Судя по всему, там стоял не тот, кто купил дом, а кто-то из его прислуги или рабов. Голос был слишком молодым и неуверенным для того, кто провел сделку о покупке дома так умело и быстро. Сцинтилла перехватила узел с вещами, что были собраны на очень скорую руку и чуть отступила в сторону, дабы открываемая дверь ее не задела.
Феликс: Убедил не столько ответ "свои", сколько женский голос. Только открывая уже, Феликс думал, что это может быть и мальчишка какой-нибудь, да и женщину подослать, чтоб ответила, а потом ворваться, мог кто угодно вроде самого Осмарака - но он все это думал, а сам открывал. Силуэт на улице оказался один, не выше Феликса, с узлом, вид у силуэта был хозяйский не смотря на лохматую косу вдоль тонкой шеи... а может, голос придавал фигуре того, чего в ней не было. Растопыренный пух на голове светился от далекого факела, и когда глаза немного привыкли, Феликс отступил внутрь, пропуская и даже пугаясь как-то напористого профиля. "Случится?" И захлопнул за нею двери торопливо - казалось, присутствия ее одной довольно для любого происшествия. Какое уж там "случится". Феликс прочистил, наконец, горло, и сказал уже своим, воспитанным голосом: - Не кричи, пожалуйста, - все-таки в комнате, может быть, еще спал Адриан. - Ты кто? Я скажу господину.
Осмарак: - У господина уши есть, - отодвинул Феликса подошедший Осмарак, крепко ухватил за локоть и вывел из темноты коридорчика в лунный свет атрия ту, чей голос с голосом заплутавшей пьяной лупы перепутать нельзя было даже спросонья. Убедился, что слух не подвёл, хоть слышал он её лишь однажды - день назад, убрал чуть за спину кинжал и заглянул в лицо, - что стряслось, сестра? Заминка перед словом, которое он произносил годы назад и совсем на другом языке, если и вышла, то походила скорей на прочистку горла со сна.
Сцинтилла: Хватка Осмарака была крепкой, но не настолько, чтобы оставлять отметины на ее руке. Он повел девушку внутрь домуса и не стал устраивать разборку прямо в коридоре. Сцинтилла уже вся нахохлилась, мозг лихорадочно придумывал различные объяснения ее присутствия здесь, а с языка разве что не сорвались слова укора, когда он назвал ее сестрой. - Я… - Это было настолько неожиданно, что ее глаза лишь шире распахнулись, а спеси немного поубавилось. Кто бы мог подумать, что вместо ругани, он будет спокойно с ней говорить? Переживать? – Ничего. – Она наконец-то вдохнула и посмотрела в его черные глаза. Как же тяжело не говорить все то, что она напридумывала в свою защиту. – Я просто вернулась туда, где мое место. Отец несколько не учел тот момент, что я не хочу жить в деревне. А ты ведь мой брат, потому не вижу ничего дурного в том, чтобы продолжать жить не с отцом, а с братом. – Девушка пожала плечами и, наконец-то, высвободила свою руку из его.
Феликс: "Сестра..." тускло удивился Феликс, не в состоянии совместить этот разбросанный римский выговор и, бывало, натужную латынь Осмарака, а потом сопоставил светящиеся кудряшки с бритым черепом, будто это объясняло всякое несходство, спросил себя: "спать идти можно?" и побрел зажечь лампу и: - ...посмотреть, что осталось от ужина?.. - придержался не дойдя до порога кубикулы. Там Адриан спал. Кажется. Ну, то есть, не было звуков, значит, не разбудили. Боги, а мыши?.. Может, там и остатков уже нет... куда он ужин-то дел... От ужина оставалось, насколько он помнил, только то, что сам не съел, предлагать такое сестре господина было... неловко. Вспомнил, что накрыл вроде бы салфеткой... или хотел накрыть, как с полынью этой?
Осмарак: Ос, успевший вспомнить уже и прикопанных на остийской, и встреченных на всех других дорогах, представивший перевёрнутый возок, растерзанную Клувию, зарезанного Бруттия, проданных в рабство младших, и прочее в том же привычно-дорожном духе, медленно выдохнул скрестив руки на груди: - Тааак. То есть ты хочешь сказать, что шла ночью... - услышал вопрос и вдруг, какой-то неизживаемой, незатираемой частью памяти вспомнил и понял, что собирается распекать сестру при рабе. Сунул ему в руки кинжал, широким резким жестом от груди, и отправил, - Феликс, положи на сундук, найди мне клочок с адресом, и отправляйся в термополий, харчевню, что найдешь - купи госпоже ужин. Немедленно. Одна нога тут, другая там. Рано вставать, - утишил голос, но радости от родственной встречи в нём не прибавилось. - Хочешь сказать, что ушла из дома без отцовского дозволения и шла ночью одна по пригородной дороге, а потом по этому району?
Сцинтилла: Сцинтилла сама начала распаляться, даже усталость, которая подкралась незаметно и в родном доме окутала ее, только придавала сил защищаться. Она уставилась на Осмарака немигающим взглядом. - Можешь не распекать меня, сама знаю, насколько не обдуман был мой поступок. - Руки кинули куда-то узел и опустились на бока. - И да, я ушла без отцовского позволения, вечером, когда еще не вышло первых звезд. Я оставила ему записку, позже можно будет передать вести обо мне, что все хорошо. В деревню я не вернусь! Она краем глаза обратила внимание, как парнишке отдали кинжал, резко, будто наотмашь. Судя по всему, это был раб, уж больно забитый какой-то, хотя оно может со сна. Но сейчас все ее мысли были обращены не к нему, а к этому грозному, сильному мужчине, который в обхвате был как две нее, особенно со сложенными руками на груди. Но это не останавливало ее, бороться за свое право остаться здесь, Сцинтилла была готова до конца.
Феликс: Час от часу не легче, какой клочок с адресом? Феликс, отошедший продолжением жеста Осмарака, стараясь бесшумно разжечь лампу снова, гадал - что сначала искать - еду или адрес. Счел, что еда нужна сейчас, а адрес не раньше утра, потому по атрию мелькнул уже с деньгами, оставив им там лампу, собираясь с духом стучаться в закрытые ставни посреди ночи. При этом клочок этот мешался в сознании так, будто на лоб был прилеплен и заслонял глаза. Сон приходилось разгонять, ни о каком "отслужил и спи" речи быть не могло. >>>.без выхода из локации, пропускаю ход.
Осмарак: Осмарак, не ожидавший от такой пигалицы такого напора, запоздало громыхнул вслед Феликсу: - Кудабля?! - поскольку требовал сперва адрес и ожидал, первым делом - его же. Рыкнул, хвала Ормузду, на родном. И смерил сестрицу взглядом от растрёпанной макушки до тощих щиколоток, отрезав уже на латыни: - Выйти из воли отца оставив записку? Это мы ещё посмотрим. Резко развернулся, забрав лампу, оставляя своевольную воевать с пустотой и темнотой, и пошел в кубикулу, где едва нашарил под блюдом заткнутый клочок папируса. ...и прочел его трижды, на четвёртый тупо уставясь в папирус. По всему выходило, что новым адресом семейства была прибрежная деревенька, где жил Адриан. То-то ему показалось, что у одной из хибар по дороге он видел знакомое лицо... у одной из самых захудалых хибар. Ос перечитал клочок в последний раз - да, ошибки не было.
Сцинтилла: Громыхнуло так, что дочь гончара вздрогнула, но руки с боков не убрала, лишь ответила ему угрюмым взглядом. Ну наконец-то та реакция, которую она ожидала с самого начала, от последних слов Осмарака мурашки прошлись по коже, но не отступать же. Сцинтилла догнала его спустя минуту. Стоять в атрии и бездействовать было совершенно не эффективно. - Послушай… - Девушка замерла в проеме двери, глядя на грозного брата. – Даже если ты меня отправишь назад, я снова приду. Ну не по душе мне деревня, уж не знаю какие у тебя договоренности были с моим отцом, только я на них не соглашалась. А коли отец не врет, а судя по всему не врет, сам назвал сестрой, то и будь братом моим. – Девушка шумно вдохнула и продолжила. – Я неприхотлива и в труде старательна. Сам подумай, где больше найдешь, а где потеряешь? Служанку держать дороже, нежели жить со мной под одной крышей. – В голосе уже не слышалось той наглости, с которой прежде она заявила о том, что ушла из дома отца.
Осмарак: Ормузд, давая ему ещё один шанс, определённо, насмехался - сейчас, когда он даже не обустроил дом, не открыл торговлю, не знает даже будет ли им с Феликсом что есть завтра, не придётся ли наниматься в чужой караван, бросая всё, перед ремонтом, перед самым отъездом он даёт ему в руки сестру! На руки, если точнее. Потому что даже если поверить в заявленное, разве он может позволить сестре пахать как рабыне?! Одной сестре... Ос вспомнил чумазых младших и сдвинул брови, глядя на сестру, на папирус, и снова на сестру. - Гм... кхэем... - прочистил горло дважды, потому что слова чужого языка подбирались с трудом. - Видишь ли, Бруттия, я понимаю, что в деревне жизнь не простая, и, гм... разумеется буду помогать вам, как только расторгуюсь. А сейчас в доме нет ни мебели, ни кухарки, с завтрашнего дня будет ремонт, а я уезжаю на несколько дней в деловую поездку. Лучше тебе вернуться к отцу. Тем более что они там сейчас сходят с ума от беспокойства, это ты понимаешь?
полная версия страницы