Форум » Лицо Рима » Яблочная площадь » Ответить

Яблочная площадь

Понтифик: Площадь на Авентине [more][/more]

Ответов - 59, стр: 1 2 All

толпа: Запястье пыльное, от этого пальцам скользко. Будто мукой кто обсыпал, прежде чем за липкое тесто взяться. Окунаешь руки в таз с белейшей мукой и начинаешь хлопать. Они летят вверх, радостно, словно снег, щекочут нос, чихается, и на пальцах легкость пушинок. Ее потащили. А потом глаза темные, большие сверкнули, уставились. Слух прорезал чей-то стон, мат, кряхтение, и перекатистый стук камня о камень. Ругань. «Не отпустить руки», задышала все чаще, глубже, радостнее. Сердце, стремясь выбраться из завала, оказалось у самых ушей. Камень, прижимавший живот болезненно сдвинулся и просел на ноги, в царапинах от кошки и камней. Сдавило, затрещало по косточкам. Она вскрикнула, ухватившись за чьи-то плечи. - Не отпускай! – в голос застонала, попискивая от давящей ломи. Подскочил взрослый мужик. Матюгнулся. Вдвоем, они выскребли ее, как улитку из раковины. Беллона вцепилась в ткань на груди тащившего, не реагируя на текущую кровь по мучным ногам, щекам, груди, на слезы, вцепилась как Ма, боясь отпустить. Вдруг еще возьмет что-нибудь хлопнется. - Нет! А потом как разорется в голос сиплый, гнусавый от соплей и пыли.

Феликс: ...как будто он окаменел, так медленно все тянулось и так быстро заползали на него маленькие ручки. В глотке пересохло, и душный, но очень знакомый, не по-хорошему знакомый запах сводил с ума и заставлял сжиматься желудок. На память пришли кабанчики и заячьи шкурки. Звуки доходили, словно он уши заткнул. Девочка вцарапалась на него, как кошка на дерево, захватывая тунику за плечом вместе с кожей, и поднялся с колен с нею в руках, одновременно заваливаясь на спину, потому что то ли ноги подкашивались, то ли из-под них уходила опора. Он думал в это время о том, что у нее, наверное, поломаны обе ноги. И не очень торопился подняться, когда скольжение вниз головой остановилось. Разжал руки, отпустил. Хотелось вытереть глаза, но по тому, как хрупнуло при падении на зубах (а он сколько мог не сжимал зубов) он понял, что лучше смотреть сквозь воду. Встать оказалось трудно. То ли кружилась голова, то ли под ним ползла земля.

Кайен: >>>>>>>>>Дом Маруха 27 авг 66 Он выглянул сперва на полшага - убедиться, что его не снесет мятущейся толпой - но тут царил скорее хаос, чем давка. Не так уж много было на площади народу, и резкие голоса раздавались периодически словно в тумане, а люди в основном ковырялись в обломках рухнувшего дома, кучковались в дверях или торчали в окнах. Чем не игры?.. Огонь, вода, и как другие работают... лучше только пожар. С лошадиным топотом к развалинам пронеслись еще двое. Кому-то до этого есть дело. Еще немного, и у него, Кайена, вполне сложится сумма на отстройку. Но лучше с этим не торопиться, чтоб жили и благословляли. К стати, было бы весьма неплохо узнать, кого за это взгреют. И как. Потом он увидел ребенка и мысль растворилась в крови на его лице. ...как они пахли. Термополий посреди улицы и харчевня через площадь. Между ними шла война за этот промежуток, где он обычно сидел. Острые чесночные стрелы и перечные взрывы пронзали пространство, влажный тушеный дух брал в плен сотнями. А он сидел как раз между тем и этим, стойкий солдат Эрота, и даже не смел думать, чтоб сдаться в плен. С пленных там брали выкуп. Даром можно было получить лишь объедки. Вот выживет оно, дитя с разбитой головой/оторванной рукой/покалеченной лодыжкой, какую цену оно впредь будет платить за то, что добрые дяди вынули сейчас это тельце из-под обломков?.. Какую и как долго. Он отвернулся и увидел кошку на узком карнизе под окном, высоко, под второй этаж. Совершенно непонятно было, как она туда влезла, но сидела, тварь, как и положено ей, как и вообще любят они, подобравшись, впритирку к стене, и в лучшие свои мгновения выбирая самые узкие места. Только шею тянула, точно охотилась. А глаза дрожали. Это было удивительно, как пульсировали ее глазные яблоки. И как это возможно было разглядеть на расстоянии вытянутой руки. - Не скучно, - объяснил себе это Кайен и с усилием оторвал кошку от карниза. Отмечая: "деревянный", с оттенком "лучше - только пожар". Кошка вцепилась в плечо до крови и прильнула. Сердце ее дрожало точно так же, как выпученные глаза.


толпа: Похоже, кто вытащил - не понял. Не понял, как страшно и настолько. Заорать пришлось еще сильнее, вобрать воздух громко сиреной на площадь, и, вовсе не той, что на островах сманивало моряков, а оглушительно, высокими тонами до хрипа. И если был кто-то в соседних инсулах, кто еще не понял, что произошло, теперь крик Беллоны мог поднять на ноги даже мертвых. Вынося плачем мозг, тем самым, кто был погребен только что. Не говоря о живых. Увидела Ма. Маленькими руками она обхватила шею державшего ее, не щадя ушей ни чужих, ни своих, не жалея слез. - Ма!!! Беллона вытаращила глаза. «Уносит. Он уносит!» Заерзала, закрутилась в руках. И к реву добавились вибрацией новые звуки. - М-о-я-ааа! Ма-а-аа! Протянула руки к кошке.

Кайен: Это бывает, когда глазам не положено приличиями и вынужден смотреть кожей. Бывает, что каждый звук, каждый краем глаза уловленный жест кажется обращенным к тебе или, по крайней мере, касается. Вот и Кайена коснулось, мягко говоря. Вопль был такой, что словно ободрал кожу. Гнев и боль погнали его навстречу ползущей твари только с одним желанием: прекратить. В продолжении считанных шагов способ был безразличен. Но ревущее тельце было слишком живое и устремленное, чтоб одним ударом или резким поворотом тонкой шеи. Поэтому он подобрал его на руки, не менее решительно, чем отколупывал кошку от карниза. И торопливо пошагал в переулок, чтоб больше в него уже ничто не вцепилось. Кошка вросла в плечо всеми крючьями, и он ее почти не чувствовал. Оручее тельце оказалось девочкой. >>>>>....дом Понтия Мецената>>>>>>>>>>

толпа: Как две горошинки в одном стручке. Ма на одном плече, она на другом. Беллона замолчала, как и кошка, качаясь в шаг, обе принюхались. Тот шел твердо, ритмично. Под пальчиками скользнул золотой изверт цепи на шее, кожа гладкая, горячая, с бьющимся пульсом. Она коротко ткнулась в темные волосы между шеей и ухом, вдыхая, окутываясь смесью трав, сладости, чем-то резким, им. Запоминая. Волос щекотал нос. Руками едва обхватила ключицу, плечо. Вопрос «Зачем» не возник. Если тебя несут от опасного места, значит, хорошо. В следующий миг засопела на его руках, заснув, как заснет любой, кому требуется срочно отдых. Одна Ма таращилась на незнакомца желтыми глазами, не собираясь выпускать из ткани и кожи острых когтей, решая, начать ли бить хвостом. Или обождать?

Феликс: ...от этих криков кровь сворачивалась в жилах. Все это, наверное, нельзя было вынести, и сколько этого там, под завалом, никто бы не мог сказать, но Феликс точно знал, что немало. Он не мог унять слезы, но мог смотреть сквозь них, поэтому, едва сориентировался, как снова полез оттаскивать обломок, который помог бы сдвинуть нагромождение. Не все сразу. Всего сразу было слишком много. Но оно могло сдвинуться. Оно же съехало под ним, вместе с ним. Главное, выбрать правильный камень.

охрана: - Командииииир! Тут этаа... - Я тебя, блядь, сколько учил? - едва проводив взглядом то, что вряд ли доживёт до заката, резко развернулся на голос Дуроний. - Я тебя чему, блядь, учил?! Ты в лесу, нахуй. Троепроёбаном тевтобургском. Твоя сотня прилегла червей покормить. Ты один! Кто тебе, блядь, что подаст? Ебень ты, Нумерий. Легионер согласно пошевелился под придавившим его бревном. - Вот. О чём я тебе и... повествую, блядь, месяц уже. Куда ты палку попёр больше, чем твоя мамаша принимала, когда тебя строгала? Ебень, - рассмотрел последствия легионерского энтузиазма, не спеша наклоняться. - Не чувствуешь локтя, не видишь взгляда товарища - считай, что ты один в ёбаном лесу. Рассчитывай только на себя! Оттащил бревно и бегло огляделся с высоты разрушенного божьей калигой муравейника. Светлый парень в дорогой тунике вообще не пойми как здесь затесался и торчал, среди пыли и гвалда, как хер на именинах. Секст пару шагов посомневался шугануть его домой от греха или что, но чернявый чуть пониже таким бодрячком пёр почти неподъёмный кусок бывшей кухонной перегородки, что рука сама выбрала или что, ложась на плечо тяжело и разворачивая: - Гражданин. Помоги вон - кучерявому. Тут, наверху, мы сами.

Евника: Наблюдая, как вытаскивают из пыли и груды обломков тех, к кому боги сегодня оказались милостивы, Евника перестала высматривать. Ее плечи расслабились, отпуская напряжение по спине в слабость ног. Какой смысл? Жизнь нелепо коротка. Пять минут назад говорили о делах, шутили, ругались, страдали от жары, а мгновенье спустя мертвы. Все мертвы. Умирать страшно. Она знала это, слышала это, чувствовала боль от ожогов ссыпавшегося на тело с деревянного потолка, пока родные горели. И ведь тоже задыхалась. А этих сдавило, и они задыхались от пыли. Слезы покатились по щекам. Отвернулась. Что толку? Зашагала по улице назад, чеканя шаг, не видя ничего перед глазами, не разбирая дороги, не выбирая более гладко прилаженных булыжников. >>>Птичья лавка

Ларония: >>> Улица ведущая от и до А тут творилось. Пыль до неба. Вокруг рухнувшей инсулы охрана и прочие, разгребающие завал. Напряжение со скулежом, с пылью по мешкотному витали бездомными ларами. Че им не витать, они без крова и хозяев остались. Ларония приподняла недовольно бровь, сжав в ладони кошель. Счас, сюда весь пролетариат сбежится. Людей с Субуры можно найти в любом уголке Рима. А этим не помахать ножом, срезая у зевак не нужное, все равно, что римлян попросить в термы не ходить. Прошла мимо, проходя и наблюдая, как мужик какой-то схватил ребенка с кошкой, потащив далее по улице. Она не задумалась, что с той будет. Своих забот, как у нищего вшей. >>>Лавка стекла

Феликс: когда легкие выстлало пылью, на лице промокли два плодородных нильских русла и одно болото - под носом - его прогнали. Он был благодарен за этот поток брани, которым его отнесло на порог .птичьей лавки, потому что лишь теперь осознал, что еще немного - и его пришлось бы выносить на руках.

охрана: - Срань. Полная, - доложил Дуроний знакомому центуриону прибывших наконец-то вигилов. И блаженно прищурился, разминая задеревеневшие плечи. - Но теперь уже - твоя срань. К сеструхе в таком виде идти не хотелось. Пугать только. Да и визгу будет - всё скажет. И про "лезешь не в своё дело", и про "чё тебе там платят чтоб ты так убивался", и, куда уж без того, само собой "вот тебя бы там пришибло, о семье не думаешь совсем!". Потому он и бабу себе не заводил, и так хватало. "Ебись оно всё конём!" ещё раз оглядел пропыленную окровавленную тунику центурион, и додумал "О, а это мысль". >>>лупанарий

толпа: Живое. Чувство безжизненного билось на площади. Стонами, кряхтением, скрипами, желанием... Ведомая жизнью. Оно не слышало слов, не чувствовало вибраций, вбирало скупо, оседлыванием, впитывая через грязь - жажду, желание дышать, надрыв жить! Криками, матами, стенаниями - все сливалось в пульсацию, и в ритме - ай да, жило. Назло! И сквозь пыль, дыхание, со слезами ударяло кулаками по безжизненному - ах! Еще раз! Услышь, и потом спускалось волною в Аид, протяжным "а-а-а", там хотели жить. Не так, как в лупанариях, не так как при родах, а как при рассвете, в дыхании - легко, со слезами на глазах, как при последнем вздохе площадь дышала...

Ларония: >>> Лавка стекла Стоило оказаться на площади, как мысли ее изменились, сочетая в себе одновременно радость и равнодушие. Ну, рухнула, че первая или последняя? Стонут, орут, воют. А ей что? Она подумала, что не зря сегодня в Храме Марса молилась. Давай вспоминать, а не было ли в этой инсуле знакомых хозяина. Подох бы козел, кончились проблемы! Вздохнула тяжко. Нет, никто не вспомнился и побрела дальше в ювелирную лавку. >>>Ювелирная лавка Галиба Раха

Ксен: табуларий>>>.. - ...это называется сходил за хлебушком, - первым делом сказал Ксен, когда, едва выбрав закоулок, кажущийся наименее пыльным, вошел на площадь (это было еще днем). И без лишних слов принялся за разгребание завала, даже Тихика добрым словом не вспомнив. С той же невозмутимостью он бы за сариным котом убрал, который наделал под кроватью. Разве что насрано было до самого вечера и на всю ночь, и Ксен то и дело курсировал гружОный в харчевню и обратно. Фасция выносила то пожрать, то перебинтовать, то промочить горло и бухтела: найденных пораспихали с трудом по немногочисленным свободным комнатам, во дворе кто-то беспрестанно стонал, а куча, казалось, так и не делается меньше, хоть и растаскивается толстым слоем по всей площади. И конца-краю этому дерьму видно не было.

Нуб: >>>Театр Помпея >>>27, август, позний вечер Туго набитый кошель радовал ровно до неузнаваемо и необратимо изменившегося силуэта мирка Яблочной площади, ещё утром бывшего таким уютным и солнечным. И если война всегда была туго сплетённым узлом человеческих грехов, что бы там потом люди ни говорили про подброшенные яблоки, то чем было это Нуб не знал. Братья по вере сказали бы, что это гнев Господень. Он считал, что его бог скорбит о каждом. И скорбить он предоставил богу. А ему было чем заняться здесь до самой ночи кроме скорби.

Летеция: >>>Дом Клавдии Минор Почему путь лег через Яблочную площадь, неизвестно. Но когда до ушей Прим долетели звуки с пылью, нехарактерные для площади, она не могла не поразиться хаосу, что творился вокруг небольшого фонтана. Но более всего тому факту, что инсула рухнула. Но чья? Как бы Марк не трахал своих сирийских шлюх, кроме прочего, новости о стабильных ассигнациях (присылаемые со скопированных с терминалий правовых подписей), множились в семейном сундуке, а значит рано или поздно участки при должном управлении могли принести доход. Ровно как и собственность, выкупленная после пожара. Глаза отыскивали не жертв, а табличку. Простую глиняную табличку. Не было видно вигилов, вообще никого из официальных властей. Местные таскали камни, вытаскивали людей. Прим спустилась из лектики, указав одному из рабов на уцелевший кусок стену с переломанным краем правовой таблички. Раб рванул к фонтану, смочил край подобранной с камней тряпки и смыл с надписи слой пыли. Прим расстроено вздохнула. Боги, их собственность! От жары, пыли резало в глазах, и недолго думая развернулась и вошла в лавку, в которой сегодня уже была с братом. >>>Лавка (домус) Суламиты

Парис: ...помоги кучерявому... ...наверху мы сами... Парис пошарил глазами, как шарят руками, пока он ощупывал рухнувший мир, его ощупывала пыль, едкая, горячая, хватающая за легкие, липнущая к самим ударам сердца. Кучерявый вполз обратно в птичью лавку, не ранено, а как-то прибито, ребенок отдалялся на чьих-то успевших первыми плечах, и все вместе - пыль, булыжники, выкрики, люди - расползалось в разные стороны, дальше от него, еще дальше, прочь... Не-у-мес-тен, - схватилось наконец за легкие, дернуло на себя, укусило за сердце, и Парис зашелся в нелепом, как он сам кашле, в кашле, в котором вскипает ярость всей его неуместности, рискуя выплюнуть и легкие, и сердце точно так же, как его самого отовсюду выплевывал мир. С ним оставалась дрожь в коленях, как-то перескочившая в руки, и он проверил ее на прочность, став на четвереньки, и только кашлял и полз, в противоположную сторону от всего, что тоже кашляло и ползло от него - в противоположную сторону от мира. В глазах было слезно и темно, дрожь, оттолкнувшаяся от земли, раскачивала тело, а Парис полз и не знал, где она - эта противоположная всему миру сторона, что она такое, что она даст ему взамен всего остального. ...что ты будешь разрешать... ...посмотреть руками... ...где все мои яблоки... ...это иберийские... ...споткнулся о сердце... И он лег, сначала на живот, просто позволив дрожи пересилить руки, победить напряжение в локтях, выкашлял последнюю неуместность и перекатился на спину, выпростав руки в стороны, тяжело дыша, замер, влипая мокрой спиной в брусчатку... "неуместный, неуместный, кого ты спасаешь, кто просил тебя их спасать, ты носишь им яблоки, так прекрати носить им, как яблоки, и свое дурацкое сердце... я не могу, ты слышишь, не могу, и буду, себя - как нужное, и сердце - как яблоки... я слишком люблю их всех... слишком люблю..." Под зажмуренными веками трепыхалось солнце дневной Яблочной, дыхание выравнивалось по памяти плывущей в голове музыкой кифары, губы шевелились, складывая что-то, какие-то звуки, которые должны были вырасти словом, простым, как дерево... "...ой"... "...вой"... "живой". Парис распахнул глаза с усилием, сквозь истаивающую темную мелкую пыль в него с участием глядело небо. Глазами Мэхдохт. Живым. На живое. Теперь он мог быть вверх, от корней к кроне, в рост, собрать руки, отлепить спину от брусчатки, обрести направление. Он мучительно ошибся до этого, ему надо к, а не от, надо с миром, а не без... и смыть пыль, и снять боль, и сделать шаг... сделать шаг... вдруг мир ответит ему взаимностью. >>> с Яблочной площади на Еще одну улицу

Берганса: дом лекаря Левия Теребраса>>>>>>> Босым по битому камню, по крошеву во тьме, в неверном свете шевелящихся факелов, разгрызая брань, сухо хрустящую в окровавленном рту как птичьи кости, силился понять - как же он до сих пор не уйдет никак из этого скопища одноногих и поломанных, что стон догоняет его по пятам, сука!.. Рядком лежало несколько человек, насколько живых - разбираться было не с руки, а с руки было разуть и уйти к фонтану, где меж обломками еще блестела вода, подернутая пылью. Окунутые ноги взрезало болью, крик не получился - исчез голос, и туда ему и дорога - шарится кто-то кругом, припрется мертвец сандалии отбирать, а они самому нужны. Долго обувался, под руки лезла пыль. Встал и побрел, шлепая недозатянутыми ремнями, сочтя - вот она уже комнатка, рукой подать. - все тело хрустит, ног нет кажется по колено, бровь дергается, скрипят зубы, в глаза лучше не смотреть - там подвал. И куда бы ни повернулся, куда бы трещина ни ползла по старой стене, как бы побелка не запаршивелась, как бы лужа ни растеклась, как бы ветки не перепутались и какой бы ошметок с платана не отлущило последним дождем - во всяком пятне взгяд ищет одно лицо, одно. И лужа вдребезги, чем больней тем брызги выше - так бы морду этому недоделку растоптать, чтоб боги эти его от его куриных мозгов рожи утерли и подумали впредь кому руки вяжут. Он влез по ступеням, сцарапал со стены глумливый язык отвалившейся штукатурки и долго стоял над дверью, глядя в сплывающий глаз древесного сучка. Ждал, что тот доедет до земли - наступить на него. Сучок, сучонок! плыл и возвращался на место. Тогда Берганса додавил его кулаком. С коротким стуком слишком тяжелой для усталости руки. И вмял. Костяшками. Дверь была деревянная, и, не вмявшись, отдалась глухим и плотным стуком урямо опущенному на нее лбу. - Ты там? - потребовал. С расстояния лоб в лоб дверь не имела лица, так что он обращался за нее. - Открывай. Ату не открыл. Берганса съехал плечом и притих под дверью на корточках.



полная версия страницы