Форум » Лицо Рима » Яблочная площадь » Ответить
Яблочная площадь
Понтифик: Площадь на Авентине [more][/more]
Ответов - 59, стр:
1 2 All
Залика: 27, август, день >>>Дом-лавка Суламиты ...напрямую, не через лавку, прислонилась к дверному косяку и потёрла заживающий висок. Хотелось чего-то реального и простого, как брошенный из окна голубям хлеб, подставленное под дно кувшина плечо молодой матроны или тёплая венка на запястье щебетуньи Аниты, которую щекочет выбираемый укроп...
толпа: Вчера хорошенькая египтянка со своим воробушком танцевала так, что Полидор и сегодня привел банду петь на Яблочную площадь, хотя мог бы отвести всех к цирку. И в самом деле, что им деньги, когда напиться можно из фонтана, вина плеснет бредущий из харчевни в харчевню забулдыга, а уж о том, как добыть фруктов и булок с сыром у зазевавшихся торговцев, больше Демиса никто не знает. Жизнь по-настоящему хороша, когда есть та - со взглядом царицы и ловкостью кошки, она назовет их неплохими и посетует, что давно не слышала такого пения. Они расположились у фонтана, тихонько наигрывая старые песни далекой родины и кивая каждому, кто бросил в корзинку звонкую монету или яблоко. Можно ждать чего угодно, можно веровать всему, Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов, В полдень ночь послал на землю, заградивши свет лучей У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал. Всё должны отныне люди вероятным признавать И возможным. Удивляться нам не нужно и тогда, Если даже зверь с дельфином поменяются жильем, И милее суши станет моря звучная волна Зверю, жившему доселе на верхах скалистых гор.
Публий Сципион: Окунул руку в фонтан, отряхнул и только тогда обтер о тунику. В ушах что-то звенело, и это были не болотные комары - кто-то играл на кифарах. И его потянуло в сторону... Абатон подкрался к музыкантам беззвучно, оглядываясь на Эмилию и подмигивая ей, краем глаза заметил и хозяйку лавки - тем лучше. Старший из них, заподозрив неладное, оборвал песню на середине, от чего мелодия расстроилась - замолчала вторая кифара, сиринга, а под последний удар кимвалов Абатон протянул старшему монету в сестерций: - Как тебя зовут, друг? - Полидор, - мрачно ответил военному грек, не решаясь взять монету и оглядываясь на остальных, - мы сейчас уйдем, гражданин. - Нет-нет! Вы отлично играете, просто я бы сам хотел, - Абатон кивнул на кифару и силой всунул сестерций в ладонь музыканта. - Поиграть немного. А вы бы спели что-нибудь. Для прелестных домин. - Ааа, - Полидор хлопнул себя по лбу зажатой в руке монетой, облегченно засмеявшись, щелчком перебросил ее Спиро, а сам резко ткнул кифарой в солдата. - Попробуй, гражданин. Абатон повертел в руках простенький, крепкий инструмент, погладил потемневшее, но на редкость прочное дерево, задумчиво провел по струнам пальцами, сразу же останавливая готовые вырваться звуки. Бока отполированы на славу - долгой игрой, любящими руками, грубой туникой; первая детская кифара, купленная отцом, пусть и была не в пример дороже этой, но оставила в руке такую занозу, что пришлось звать лекаря. Абатон дернулся потянуть палец в рот, улыбаясь воспоминанию, Эмилии, грекам, даже зеваке, опрометчиво застывшему с монетой в руках рядом с ловким Демисом. - Тсс... гражданин сыграет, ты деньгу не прячь. Последний раз брал в руки он кифару много-много дней назад, в прошлой жизни, и почти сразу же расстался с нею - и если ждать письма он еще мог и даже имел право, то новой кифары боги с небес ему не скинули даже могучими руками Лата - стыдно просить о таком солдату. Публий поймал болтавшийся на шнурке костяной плектр, привычно попробовал на зуб, как всегда делал перед игрой, зажал его пальцами, оглянувшись, уселся на ноги прямо на брусчатку рядом с расслабившимися музыкантами. - Повеселее? - спросил Демис, поднося к губам сирингу. - Как пойдет, - задумчиво отозвался Публий. Привычным жестом он уложил тело кифары на руку, погладил ее и коснулся струн концом плектра - одной, другой, третьей, так, что предыдущий звук не успевал замереть в одиночестве. Наклонился и прошептал дереву на его родном греческом: "Зазвучи в этой форминге, златокудрый Аполлон" - и ударил по струнам нежно, легко и настойчиво, неуловимым движением кисти, которая будто никогда не казнила, не убивала, жестом не оскорбляла приятеля и врага, не подносила ко рту вина и мяса чрезмерно. Только касалась сжатым с обеих сторон плоским осколком кости струн, от малейшего контакта парадоксально вливавшихся в никогда не существовавший пифагорейский хор небесных сфер - сейчас хотелось думать, что он есть, верить в него. Струна за струной: тонкой, недвижимой, звенящей, глухой, легче, тверже, перенести, зацепить, коснуться трех сразу, одной - и приглушить, прижать мизинцем, поддеть... Звук, вибрация, касание, звук. Публий прикрыл глаза, стараясь хотя бы увидеть внутри своей головы накрепко забытую нотацию на глиняной дощечке, где последние в правом верхнем углу знаки давали пальцам передышку на полтакта, когда мог вступить голос - не нарушив монодии, он вливался в музыку в унисон: - "Вы сюда к пещере, критяне, мчитесь", - первую строчку пришлось, краснея за голос, спеть самому еле слышно, чтобы греки могли подхватить, если знают эту песню. И Спиро не подкачал: - "К яблоневой роще, к священным нимфам, Где над алтарями клубится облако Смол благовонных" Демис вступил, тщательно продувая сирингу - по сдержанному свисту видно, что эти легкие порвали не один мех. И тем мягче звучала мелодия в руках Публия, ведущего общий поток, но еще не влившегося в него до конца. "Где звенит в прохладе ветвей сребристых Гулкий ключ, где розы нависли сенью И с дрожащих листьев струится сонно Томная дрема. Там на луговине цветущей — стадо. Веет ароматами трав весенних, Сладостным дыханьем аниса, льется Вздох медуницы" Медуница вздохнула кимвалами, Публий дрогнул, но не упал - и плектр заскользил по струнам уверенее, цепляя и придеживая каждую охотней и ловчей, чем мгновение назад. В любимой части он не ошибся бы, играя даже со связанными за спиной руками. "Ты любила там пировать, Киприда, В золотые кубки рукою нежной Разливая нектар — богов напиток Благоуханный" И с последним словом продолжил перебор, с явным наслаждением утишая его нота за нотой. Даже не заметил, как в калиг уперлось что-то теплое и мокрое.
Медея: 27, август, день >>>Птичья лавка - Вот ты где, охранник... - Медея подхватила на руки щенка, изо всех сил пытающегося утопиться в фонтане, то есть запрыгнуть и понюхать с чем только что играл человек, - наохранял? Хочешь к нему, хочешь быть в его стае? Она с намёком посмотрела на юношу, потому что говорила, разумеется, для него... но тот уже увлёкся другой игрушкой. Лоллия скептически подняла бровь, собираясь вернуться в лавку, но пока щенок барахтался в руках и она перехватывала его поудобнее, раздались первые ноты. И утренний сон вернулся. Та огромная комната, вся залитая светом, как эта площадь. И голуби над ней хлопали крыльями как занавеси на ветру... Медея присела на бортик и уронила ладонь в воду - остудить воспоминания. Где звенит в прохладе ветвей сребристых Гулкий ключ, где розы нависли сенью И с дрожащих листьев струится сонно Томная дрема. Там на луговине цветущей — стадо. Веет ароматами трав весенних, Сладостным дыханьем аниса, льется Вздох медуницы" Щенок повозился на коленях и затих, изумлённо прислушиваясь. Она провела влажной ладонью по жаркому лбу. "Что я здесь делаю, что мне в этом городе?..."
Залика: "Если чего-то очень-очень сильно хотеть, это обязательно случается" любила часто повторять Лин. С тех пор как она умерла, Залика в это не верила. Но иногда, вот в такие моменты... Сиринга пела о любви, свободе, радости так, что это была почти реальность. Простое незатейливое счастье среди луговых цветов. И кифара вторила ей ручьём. Зали невольно сделала пару шагов из-под навеса навстречу музыке, прикрыла глаза от солнца козырьком ладони, чтоб рассмотреть - не каждый день увидишь как молодой трибун играет на площади, словно нищий мальчишка - и остановилась. Мальчишка был знаком. Точнее знала она его мальчишкой. А теперь это был мужчина, во всём блеске нобильского положения и военного звания. И ей как-то резко вспомнилось, что звали мальчишку ни много, ни мало - Корнелий Сципион. Глупышка Лин хотела мужчину и детей... "Надо очень хорошо думать чего и как хотеть. Очень хорошо думать".
Парис: >>>> из парка Купидона ...и, пока шел, наклонив голову, глядя в основном себе под ноги, ронял с себя дурные мысли, как листья. Тихо шелестящие, остающиеся где-то за спиной. Парис шел, ведомый каким-то чутьем. Не поднимать глаз, не поднимать глаз - вдруг кто-то заглянет, наткнется на этот синий теперь от недавно встреченной печали лед, прочтет и все поймет, а еще хуже - посочувствует, и тогда лед хрупко треснет, а по щеке потечет теплая влага. Живой, живой, живой. Ведь оно бьется там, его слышно. Парис безотчетно крепко сжимал всей пятерней ручку корзины, до трения - плетеное к древесному (эти одеревенелые пальцы могли бы быть нежными, могли бы переплетаться с другими пальцами, еще нежнее..), мертвое - к еще живому. Яблоки раскачивались ароматно, в воздухе полшага после того, как Парис проходил, еще пахло ими, пахло солнцем, возможно даже дыханием Мэхдохт, которым она коснулась одного из них. Досадная ошибка, надломленная ветка, боль руки, которую отстранили... "Ты любила там пировать, Киприда, В золотые кубки рукою нежной Разливая нектар — богов напиток Благоуханный" - Парис уперся в звуки, словно лбом в чей-то теплый и любимый лоб. Пару мгновений постоял так, а потом медленно поднял глаза - так, будто сейчас встретит любящий взгляд, словно рассвет будет только сейчас, и он будет поцелован сразу дважды, и этим рассветом, и любимыми губами. Яблоки пахли, площадь лилась солнцем, медово звучала кифара, стелилась медуничным запахом... И люди, люди были светлы, люди пели и улыбались, струился фонтан, в красивых женских руках барахтался смешной лопоухий щенок... Картины, картины, картины - дышащая мозаика жизни. Парис тихо, почти на цыпочках подошел поближе и замер. Взгляд снова посветлел. ...и, наконец, Парис опомнился совсем. Переложил корзину в другую руку, разминая затекшие пальцы, и бодро прошагал, периодически поглядывая на поющих - красивые, светлые - в суламитину лавку. >>>> лавка Суламиты
Эмилия: 27, август, день >>> из Птичьей лавки Эмилия вышла из лавки, щурясь на солнце. На площади перед фонтаном толпились люди. Среди приглушенного гомона их голос слышался мелодичный звук кифары. Эмилия шагнула дальше, вглубь площади, растерянно оглядываясь по сторонам, выискивая взглядом или Публия. или ту, что щенка продала. Тут же от тени отделился телохранитель и встал несколько позади. Эмилия оглянулась через плечо и, увидев мужчину, с легкой улыбкой протянула ему корзинку с щенком. Не нужно было обладать какими-то особенными знаниями, чтобы прочитать на лице охранника недовольство. Сначала Эмилия заметила хозяйку лавки, поймавшую маленького беглеца, потом ее взгляд выхватил среди мужчин у фонтана Публия. Конечно же, кифара! Эмилия усмехнулась, подходя чуть ближе. Публий обращался с инструментом, как с женщиной, любовно поглаживая деревянный каркас, дразня легкими прикосновениями струны перед тем, как вдруг ударить настойчиво… Он прикрыл глаза, как делают влюбленные перед поцелуем, и вдруг запел. Робко, словно и правда обращался к своей возлюбленной. Затем вдруг сидящие рядом музыканты подхватили песню, и Эмилия вздрогнула от того, насколько мощной стала мелодия. Вибрации звуков пронизывали с ног до головы и, казалось, что все тело покрылось мурашками. Мелодия затухала, таяла в воздухе, как мед на языке. И так же таяло сердце в груди, растревоженное песней.
Евника: >>> Птичья лавка У фонтана она обошла выступающих, опустила ладонь в воду, а потом приложила влажную ко лбу, к щекам. Контраст прохлады и горячего ветра освежал. Евника постояла чуток и, уже возвращаясь обратно, не удержалась и подошла к музыканту, быстро присела на корточки, улыбнулась, и, пока руки у того были заняты струнами, воткнула ему белое перо в волосы. - Хорошо играешь, - сообщила она со всей непосредственностью, на которую была способна, игриво встала и, не дожидаясь ни реакции, ни взгляда, направилась обратно в лавку. Туда, где казалось прохладней. >>>>Птичья лавка
Лупас: 27,авг,день >>>Театр Помпея Девица тараторила полдороги, и, по бабскому обыкновению, рассказала одно большое ничего. Дентер оскалился на солнце и пристроился в ближайшем тенёчке - ещё один зевака, один из тысяч римских бездельников, глазеющий на музыкантов в сиесту. Единственное, что было пока понятно - нужно логово. Если что-то пойдет не так... И уж конечно залечь надо было не в припортовом, где искать будут прежде всего.
Публий Сципион: ...и не прервал перебора, когда головы что-то коснулось, рука ли? Эмилия? Он поднял голову - в изумлении или с надеждой, еще не решил пока - и хитро улыбающаяся незнакомая девчонка деловито оценила песню и убежала. Публий выпустил плектр из пальцев, осторожно провел рукой по волосам - и вытащил большое белое перо. - Неожиданно. Не из твоего ли казначея-счетовода? - обратился было к хозяйке лавки, но не стал продолжать - она была где-то не здесь, и щенок на ее руках, тот самый Геркулес, путешествовал внутри головы вместе с ней. Публий показал перо музыкантам, засмеялся и воткнул обратно. - "Дороже злата та была ему награда". Вы отлично поете, друзья, может быть, еще сыграем? - Эээ... - Полидор потер пустыми руками по тунике, а сообразительный Демис, ткнув его локтем в бок и показав на собиравшихся людей, поспешно добавил: - Да, гражданин, что хочешь играть? - и продул тихую трель, скрепляя уговор. Публий внимательно посмотрел на подошедшую ближе Эмилию, после на греков, окинул взглядом площадь. Что-то было в ней, что наводило на мысли, определенные, только всплывающие независимо от желания. Что-то было здесь, что заставило тронуть струны особенным перебором, оставить плектр висеть безжизненно - приглушенный звук вибрацией вошел через пальцы и заставил выбирать скорее. - Как насчет... насчет... - он оглядел еще раз греков, не веря, что кто-нибудь из них сможет подыграть. - "Утреннего Солнца"? Когда-то давно я подбирал музыку к этому, вы просто идите следом... попробуем. Он заиграл медленнее, перебирал струны чуть дольше, давая возможность сиринге привыкнуть к мотиву и петь в унисон свое замысловатое и не в пример основному легкое. Остальные, приготовившись, ждали. Он кинул еще один взгляд на Эмилию, вздохнул и запел: Золотая появляется на судне Солнца, - Ра любит ее. - стараясь не краснеть, Публий возвысил над собственной кифарой голос и запрокинул голову, обращаясь не иначе, как к самому Ра. Сиринга высвистывала слова следом, на удивление точно, словно Демис когда-то давно подсказывал мальчишке Абату, как строить песню. Дневное судно могуче, - Ра любит ее. - чуть громче Публий, - и рожок следом за сирингой коснулся поднятой в воздух песни, заставив ее взлететь над площадью и кружиться до следующего... Твоя сила достигает Средиземного моря, - Ра любит ее. - кимвалы спугнули песню, направили прямиком к кипящему в голубом небе Ра; и голосом, головой Публий старался убедить каждого, что древний бог плывет как раз мимо, чтобы подхватить песню горстью, накрыть струны другой, человеческой, ладонью... Ра вышел, чтоб узреть красоту ее, - Ра любит ее. - закончил он в полной тишине, и с последним словом снова коснулся кифары, и греки взялись за свои партии - каждый был тих и торжественен, и играли они дольше, чем длилась песня... ... а Спиро тайком подтолкнул ногой тарелку для денег поближе к слушателям.
Залика: Если мальчишек она ещё терпела, то мужчин... Но рыжая стерва оставила её без работы, а тут - целый Сципион. Внешне прохладный, как фонтан, а на самом деле жгучий, как индийские специи, и горячий, как Ра в зените. Зал немного поколебалась, не отойти ли от своей лавки к другой - по старой привычке скрывать всё, что можно скрыть... Но какой смысл скрывать, где живешь, если хочешь чтоб тебя потом нашли? А этот был не просто деньгами. Он был ещё и связями. И не самым паршивым воспоминанием. Мелодия вела в танец, зазывала расправить плечи, поднять руки навстречу великому богу и кружить его на ладонях пока лучи, отраженные от колец и браслетов, не заплетутся в ослепительные гирлянды. На ней не было ни колец, ни браслетов. Но когда она вышла в круг редких зевак, ставя узкие ступни строго одну за другой, словно канатоходка, подрагивая бёдрами и вскинув волнующиеся кисти смуглых точёных рук, а потом закружилась нильским водоворотом - капли с влажных волос рассыпались по всей площади сияющими брызгами.
Медея: Скользнув как маленькая любопытная ласка с пером от добычи в зубах, Евника отвлекла и от щенка, и от мыслей, и от музыки. Служанка мачехи юркнула в лавку, а не в термы, и Лоллиля поднялась навстречу покупательнице щенка. Танцы в жару раздражали, танцовщица зацепила взгляд лишь тем, что была знакома - поклонница попугая, продавщица из соседней лавки. По виду и не скажешь, что умеет так танцевать. Медея видела её уже много раз, но не могла определить - что за зверь живет у неё внутри. Несколько мгновений она смотрела на танец и всё встало на свои места - с артистами всегда так. Зверей в них... много.
Эмилия: «Ра любит ее». Эмилия почувствовала, как защекотало в груди. Она коснулась складок паллы пальцами, и ладонь легла на ребра, то вздымаясь, то опускаясь на волнах дыхания. Исчезло все вокруг, превратившись в разводы красок и шумов. Остался только лишь Публий, его голос и музыка, выскальзывающая из-под его пальцев. Взгляд Эмилии жадно обводил линии рук, тень на шее, пряди волос. Казалось, будто она рисует его своим вниманием. «Ра любит ее», - позвучало в полной тишине. И Эмилия почувствовала непреодолимое желание поцеловать певца. Словно сорвать с его губ последние капли звуков. Она сделала несколько шагов навстречу, но тут вдруг мир снова распался на людей и шумы. Звякнули монеты, упавшие в тарелку музыканта. Эмилия тряхнула головой и надела на лицо спокойную улыбку. Пока отдавала хозяйке лавки деньги за щенка, пока благодарила ее, желание поцеловать забылось. Остались только восхищение и легкое беспокойство. - Это было прекрасно, - тихо произнесла она, опускаясь рядом с Публием. – Мне даже показалось, будто я перенеслась в какой-то другой мир. Но теперь у меня есть серьезный повод для волнений… - Она наклонилась ближе. – Мне вспомнился Лукан и его судьба. Ты ведь слышал о нем?
Медея: -...не за что, - отклонила благодарности Медея, одной рукой успокаивая металл в тёмной норе напоясного кошеля, другой угоманивая маленького увальня у груди, - вы просто выбрали друг друга. Хорошего дня. В отличии от отца, она никогда не звала покупателей заходить ещё. Что-то внутри сопротивлялось, да и смысла особого не было - их товар либо говорил сам за себя, либо нет. >>>Птичья лавка
Публий Сципион: Он еще вел музыку, когда остальные уже затихли - по бренчанию монет Публий понял, что ребята времени даром не теряют. Ну и правильно, начинать жизнь в Вечном городе с доброго дела - это хороший обычай, один недостаток - только что заведенный. До щеки долетели несколько капель, прохладных и пахнущих... знакомо? Абат не смог бы узнать этого запаха, стертого почти полностью из сердца и разума, не угляди он изящную, идущую за ним словно по нитке, танцующую в центре разлетающихся брызг - клянусь Венерой, я увидел бы искры, не будь капли так малы! - Залику, египтянку, его первую страсть, первое желание, заказанное Латом еще тогда, до Эборакума, еще дальше - до намека на Эборакум. Он сглотнул воспоминание, улыбнулся ей широко, кивая - пальцы пробежали по струнам по-новому, перестраиваясь на ходу, меняясь на струнах, убегая чуть ниже положенного - к тихому и грудному, чуть глуховатому перекату, тягучему звуку: это было уже не "Утреннее Солнце", это был ее танец, повторяемый руками, уводимый или уводящий - не разберешься с первого взгляда... Эмилия опустилась рядом, и Публий немного вздрогнул от удивления, сбивая ритм, но быстро выравниваясь и утишаясь. - Другой мир? Ты видела полные меда жужжащие ульи, плывущие по широкой, мутной, но великой реке? Невообразимо огромные пирамиды и бога на небе, плывущего на глазах каждого, кто рискнет взглянуть? - Он наклонился к ней и оказался далеко за рамками приличий, едва не касаясь губами ее скулы, чувствуя запах, в момент перекрывший тот, что несколькими мгновениями раньше стер с щеки. - Я слышал о Лукане еще до отъезда, но брат пишет мне больше о стратегии, а сестра о тканях... расскажи, что с ним стало? Полидор, оставшийся без инструмента, кивнул остальным, чтобы вели музыку следом, а сам, подхватив черепок, пошел собирать плату со слушателей более предметно.
Залика: Пока она перебирала пальцами струны солнечной арфы, чувственным толчками стряхивала с бёдер взгляды зевак, изгибала позвоночник волнами ритма и плыла над площадью без видимого усилия, раскинув руки лепестками лотоса - ничто не имело значения. И только вбив в мостовую последний осколок солнечного ритма, Зали кивнула в ответ, увидела тающую патрицианку и отошла под навес перед лавкой, расположившись на скамье так неторопливо и удобно, чтобы сразу было понятно, что тут и живёт.
Эмилия: Дыхание Публия обжигало щеку, а вместе с ним и сердце. Эмилия подняла взгляд на толпу с трудом, словно веки вдруг потяжелели. - Не совсем, - ответила она, не решаясь повернуть лицо навстречу. – Я видела искрящееся солнце, заполняющее собой все вокруг. И ладья, тихо поскрипывая, плыла сквозь этот золотой поток. Солнце золотыми нитями лилось, очерчивая контуры людей, - она вытянула вперед руку и кончиками пальцев другой провела от запястья к локтю. – И это сияющее тепло окутывало, - мягко провела пальцами по своему лицу. – Так Ра любит ее, - наконец повернулась, встречая дыханием своим. Молчанием держа дистанцию и вглядываясь в глубину взгляда Публия, Эмилия затем улыбнулась и опустила голову. - Лукан… - теперь она теребила пальцами складку светлой ткани и говорила очень тихо. – Его стихи были прекрасны. Но…В Риме должен быть один только гений. И это Нерон. Ты понимаешь, о чем я. – И потом громче добавила: - Он был принужден к самоубийству за участие в заговоре.
Публий Сципион: Публий всем телом потянулся за ее рукой, но ускользнувшая из напряженных пальцев мелодия вернула его на место - на сотую долю дигита, что он успел преодолеть в пространстве. Даже самое жгучее желание не смогло бы выровнять растрепанные такты в плавные египетские напевы, и он утих совсем, вжавшись пальцами в теплые деревянные бока кифары. "Так Ра любит ее" Он встретил взгляд открыто, чувствуя, что собственные глаза подернуло музыкой, и в них не прочитать ничего, кроме легкого перебора струн... он надеялся, по крайней мере. - То, что ты увидела, намного лучше того, что я играл, Эмилия, - медленно начал он, с трудом подбирая слова: тянуло пропеть окончания, словно он все еще продолжал "Утреннее Солнце", тянуло снова ударить по струнам, но теперь так, чтобы смотреть на нее. - Так что не за меня стоит волноваться, гений не в пальцах, гений в ушах... Самоубийство, говоришь? Публий потер подбородок плектром, чуть отстраняясь, и бросил взгляд на музыкантов - те, задумавшись, вели что-то свое, настолько тихое, что даже сердцебиения не заглушали. - Тогда мы можем вернуть ее, - он погладил тело кифары, - хозяину и уйти отсюда, пока кто-нибудь не решил, что мы замыслили недоброе.
Эмилия: Отчего-то грустно было расставаться с музыкой и кифарой. Будь на то воля Эмилии, она бы наслаждалась игрой Публия вечно. - Обещай мне сыграть потом, - пальцы ее коснулись рамы инструмента так же нежно, как только что лица. – Клянусь, что буду хранить в тайне… - на середине фразы она усмехнулась и вдруг с детским задором развела широко руки. – Твой воооот такой талант. Никому не скажу, какие ассоциации ты умеешь пробуждать своей музыкой. Это будет наш с тобой секрет.
Публий Сципион: Эмилия тронула тело кифары, и Публий на мгновение пожалел, что классический хват не велит брать ее ниже - тогда и ему, быть может, досталось бы немного от прикосновения, правда, музыка была бы хуже и, кто знает, заслужили бы они с кифарой в этом случае хоть слова? - Талант такой, только еще шире, где-то на длину этой красавицы. Сейчас узнаем, когда я смогу сыграть тебе еще раз, - Публий приподнял на пальцах инструмент и перехватил его поудобнее, оглядываясь в поисках музыканта. - Полидор! Полидор, иди сюда. Грек подошел ближе, склонил голову на левое плечо, заложив нетерпеливые руки за спину. Он молчал, и Публий, еще раз пробежав пальцами по струнам, без всякой надежды спросил: - Сколько? - Не продается, гражданин, - Полидор развел руками и снова спрятал их за спину. Спиро и Демис придвинулись ближе, Анатолий поспешил собрать пожитки. - Да погоди ты! - досадливо махнул рукой Абат на него, и повернулся к Полидору. - Я не собираюсь вас гнать или преследовать, вы чего? Я же просто спросил. Он с трудом подавил детские нотки в голосе, обычную свою детскую обиду в большой и строгой семье - обиду даже не на то, что не дали, не позволили, не согласились, а на то, что не так поняли - он ведь не имел ничего плохого в виду... - Не продается, гражданин, - мягко повторил Полидор, протягивая чуть дрожащую руку к кифаре, сглатывая едва заметно. - Да ты же сам понимаешь... Еще даже не начавшись, торг уже был проигран заранее - в любое время дня и ночи, на пьяные Вакханалии и на целомудренную июньскую Весту он бы все равно не сторговал у грека его любимую. Абат улыбнулся Эмилии одними глазами и почти что ровно протянул греку его кифару. - В том-то и дело, что понимаю. Сколько заноз ты собрал, прежде чем дерево начало резонировать такой чистый звук? Не говори, это я так. Вот, - он следом протянул серебряный денарий. - Половина на то, чтоб в той фруктовой лавке вам отпускали яблок, сколько нужно, на другую половину - напейтесь. К Эмилии он возвращался - целых четыре шага по неровной брусчатке - с пустыми руками и в задумчивости: - Кажется, пока что мы будем бродить в тишине, но, может быть, по дороге нам попадутся музыканты посговорчивее. И как ты думаешь, не купить ли мне Геркулеса? Пора привыкать к жизни, где не все на свете пытается откусить тебе ногу...
Лупас: ...а ещё нужен подельник. Это стало вдруг ясно как белеющий в редких кустах человечий зад при вылезшей из облаков луне. Обычно волк работал один, если не получалось кому-то перепоручить. Но, глядя как на игруна слетаются бабы, он про себя протянул саркастичное "не потяяянешь столько-то, нобильский щенок..." и тут же словно над ухом щелкнуло - и он один не потянет. А подельник дело такое... временное. Был подельник - нет его. И только круги по воде.
Эмилия: Эмилия почувствовала легкую досаду от того, что Публий так легкомысленно отнесся к ее предостережениям. Холодно следила за тем, как он резвится, пытаясь купить кифару, а после коротко улыбнулась: - Пожалуй, бродить я предпочла бы в тишине,- потом спохватилась, что сказано было слишком резко, и добавила: - К тому же, ты не только хороший музыкант, но и отличный рассказчик. Оглянулась в поисках своего телохранителя с щенком, но солнце светило в глаза. Эмилия зажмурилась, наморщив нос, и вдруг засмеялась сама над собой. - Почему нет? Купи, - откинула со лба прядь волос и глянула искоса, ещё щурясь по инерции. – Только если в Британии от собак страдали твои ноги, то теперь, кажется, будут страдать руки.
Публий Сципион: И когда здесь успело так похолодать, не торговался же он с греком до зимы. Или, может, слишком настойчиво хотел инструмент, своей красотой затмевающий и вещи, и людей, и даже некоторых из богов - ну так не сторговал же, не до зимы же. Публий на тишину только виновато улыбнулся и уже почти начал разводить руками, когда услышал, что дело в общем-то и не в музыке. - Ну нет, руки мне еще пригодятся - сколько свитков и списков предстоит перебрать, сколько стилосов сломать, сколько чаш вина опрокинуть... - он задумался, не договорив, глядя на Эмилию и практически сквозь нее. Подмывало вернуться к музыкантам и доиграть, что-то такое доиграть, что посвистывало внутри, позвякивало ключами, рвалось на свободу - железной дареной ветлой прожигало плечо. Но он не позволил себе даже повернуть слегка головы в их сторону, до сих пор молчащую, хотя он спиной чувствовал - они там, протирают кифару и денарий, продувают сирингу, готовятся к чему-то легкому, что потечет, потечет по камням вперед и вверх, и назад вернется, если заставишь едва заметным движением руки, ничего не значащим для жизни выдохом. - Потом куплю. Попугая. Он беспечно махнул рукой на лавку и сделал приглашающий жест: - Кажется, я еще помню, где родовой дом Скавров, и очень надеюсь, что ты не будешь против, если я освежу воспоминания? Твой телохранитель, - он бросил ободряющий кивок в сторону, где пытался слиться с обстановкой бугай с корзинкой, и рассмеялся, - занят собакой, ты позволишь мне занять его место?
Залика: Зал не сомневалась, что Корнелий увидел. Она и сама бы, обхаживая девушку, ухом не повела в сторону другой. Но это совершенно не значило, что она вдруг ослепла. Не стоило мозолить глаза тому, у кого они есть. Залика поднялась, лениво потягиваясь, покосилась в сторону лавки, где, вроде бы, пока не была срочно нужна, и скользнула в дом обратно через центральный - работать не тянуло совсем. Впервые за полгода хотелось читать. Всё подряд, не исключая старенького, но неувядающего Вергилия. Шуршать в прохладе свитками и думать о чем-то кроме продаж и домашних дел. >>>Дом-лавка Суламиты
Эмилия: - Помнишь родовой дом Скавров? Хм, и откуда же? – прищурилась смешливо, теребя пальцами подвеску на груди. – Неужели мы были знакомы в детстве, а я забыла? – кивнула, подзывая телохранителя. – Пожалуй, я избавлю своего охранника от излишней ответственности. Всё-таки его дело – заботиться обо мне, а не о щенке. – Эмилия сдержано улыбнулась Публию. – Ты довольно смел. Если ты помнишь родовой дом Скавров, значит, должен помнить и самого Скавра, - светлая бровь иронично дрогнула. – А так же то, что я единственная его дочь. И любой провожающий не остается незамеченным. И подвергнется самой тщательной проверке, - важно качнула головой, забирая у телохранителя корзинку с питомцем. – Так что увидимся на пиру.
Публий Сципион: Публий попробовал было рассмеяться непринужденно, но оставил эту затею немедленно - щенок в корзинке у телохранителя забарахтался, закопался, чтобы припрятать увядшие уши. - Я же военный разведчик, я знаю всех: кто на ком стоял, что где лежит и как тихонько это стибрить, - он развел руками, пытаясь представить разведывательный талант шире музыкального, но вышло так, будто внезапно потерявшийся Икар хватается кончиками пальцев за остатки липких перьев. - И самую тщательную проверку я пройду, если только твой отец не... Хорошо, увидимся на пиру. И отдал воинское приветствие, и повернулся, щелкнув калигами, и пошел первым прочь в сторону фруктовой лавки - потому что увидеть, пусть и спустя два года, спину еще одной уходящей женщины было бы непростительной роскошью для слегка подрезанного музыкой сердца. "Яблок купить, что ли?" >>>>> Дом-лавка Суламиты
Эмилия: А Эмилия еще некоторое время смотрела вслед удаляющемуся Публию. Потом тявкнул щенок, и она опустила взгляд к палле, разгладила ее предельно спокойным движением руки, кивнула телохранителю и неспешно пошла в сторону дома. День выдался славный, но очень насыщенный событиями. А ведь впереди еще пир. Эмилии нестерпимо хотелось побыть в одиночестве, чтобы еще раз все вспомнить, начиная с самого утра, и понять, что же хорошего из этого можно вынести к вечеру. «Вероятно, уже принесли мои покупки. Отец, если не занят, видел статуэтку», - медленно потянулись одна за другой мысли. Вдруг кольнуло что-то невнятно – Эмилии хотелось, чтобы отец тоже разглядел в статуэтке мать. >>>> домой
Квинт: лавка Суламиты 27 авг ближе к пиру>>>>>>>>>> обернулся к площади... - и потерялся. И сколько времени простоял столбом, трудно сказать. Порой теряется поэт в толпе, сам себя забывая, так что его и другие не замечают, и сам о себе вспоминает лишь тогда, когда что-либо, кто-либо из красочной, звучной действительности наступлением на ногу походя напомнит: эй, строитель воздушных вилл, ты не бесплотен! - Пошто ж я не голубь, пошто не летаю... - прижимая к себе корзинку и отчаянно колясь о розы, Квинт обнаружил, что знакомые личности с площади уже все улетучились, пока он ловил гармонию. - Ой, надо в тогу замотаться, надо ежика забрать! ....... То и другое делом было недолгим, и на площади Квинт появился вновь почти мгновенно, в сопровождении лохматого Петра, которому доверил колоться о розы, и не вынимая левой руки из корзинки, которую держал в правой, чтобы ежик не убежал. .>>>>>>>>>>>> дом Клавдии Минор.
Лупас: Волк услышал ещё не видя. Почуял, как всегда чуял, когда вечная охотница кого-то догоняет. Ведь тем и жил. На охоте всё меняется стремительно, и если перед пастью мелькнула сочная ляжка удачи - тут уж не упусти. А это были они - смерть и удача. На охоте они всегда рядом. Инсула при термах ещё ухала, оседая, а он уже... >>>Птичья лавка
Admin: 27 август 66 после полудня.(уточняйте время постами) Обрушилась инсула между харчевней Ксена и женскими термами Корнелии. Соседние строения не пострадали, фонтан не поврежден. Упала внутрь (в подвал?) или назад.
охрана: >>>Дом Тривии Августы - Щиты, вашу мать! - рявкнул под начавшимся обстрелом привычную команду Дуроний, досмотрел, напружиня многострадальные колени, как разваливается очередная, из говна построенная, не спеша оценивая обстановку: - Попил, блядь, водички. Отоспался аж пиздец. На кол бы их... - помечтал о застройщиках, уже понимая, что соседнняя инсула, сестрина, куда он собирался совсем не за водой, цела. И взбодрил всё ещё ищущих в пустых руках щиты подчинённых: - Мамерк, ебаная вошь, чё присел?! Устал, блядь?! За вигилами! Остальные - разбирать! Граждане Рима нуждаются в вас. Гы. Снова. - Да какие там нахер граждане... - Попизди мне, - пообещал Секст. Поплевал на руки, подпрыгнул, подтянулся и полез, по крошащемуся, "едрить его!..", потому что какая-то старая баба неаппетитной грушей свисала с обломков третьего, вереща так, что того и гляди рухнут две соседние инсулы.
Парис: >>>>> из лавки ... слабо понимая, что вообще и как, Парис запнулся о что-то твердое на Яблоневой, как о край реальности, и, с размаху опустившись на четвереньки, потянул первый обломок: - Есть тут кто?? Я вот! Отзовись! - и лег ухом, всем лицом, в пыль, в затхлую густоту, стараясь удержать внутри кашель, чтобы не заглушить им никого другого. Кто-то там рядом полез прямо наверх, кто-то голосил совсем надсадно, "наверно, страшно и больно... страшно больно...", время, время сыплется туда, в щели, остается там, залепляет нос и рот... Парис кашлянул в пыльный кулак и крикнул громче: - Я наверху! Есть кто-то живой? - и снова всунулся всем лицом, почти царапая висок о сколотое, сжимаясь, напрягаясь изо всех сил, чтобы в общей какофонии различить хоть слабый вздох, если он будет. И что-то послышалось, руины простонали тихо и скорбно. Парис потянул плиту что было мочи, и еще, и загреб почти по-собачьи - даже если там никого не было, даже если послышалось, пусть лучше послышалось, но он убедится в этом лично...
Феликс: >>>>>>>>>> птичья лавка 27 авг после полудня. ...думал он уже на площади, отворачивая первый едва по силам кусок: и о том, что так и не услышал ответа хозяйки, и о том, что человек, предупреждавший о срезаниях кошельков, не вызывает никакого доверия, и о том, что все-таки убежден в ценности человеческой жизни.
Евника: >>> Из Птичьей лавки 27 авг после полудня. На площади человеческий гомон, стоны, кашель и хрипы смешивались в какофонию, отличную от обыденной. Мужчины отворачивали камни, стараясь пробраться внутрь, но еще больше зевак пялились ради праздного интереса. Вот же зрелище, устроенное самими богами, жизнью, Римом. Еще не видно было тех, кто бы уже начал потирать руки, полагая, что можно заново отстроиться, не было видно хозяев, только случайные прохожие, да охрана. Евника чуть из-за угла напряженно всмотрелась в мужские спины, в надежде выглядывая нужную.
толпа: Она очнулась за секунду до того, как Ма, которую она приволокла год назад с бычьего рынка, взвизгнула и, не по-кошачьи изогнувшись, прыгнула на грудь, впилась когтями. Мяуча, шипя, обезумев. В памяти всплыли добрые глаза лекаря, шальные у торговки фруктами и тяжелая рука мачехи. Край фонтана. А потом ничего. Пусто. Беллона маленькими пальчиками коснулась осторожно головы, игнорируя беспокойство кошки. Тряпки. Она защищала отца. Защищала. А потом – пустота. - Ну, что ты? – спросила Беллона, пытаясь встать, тяжело, потея от каждого вздоха, казалось, здание дрожит с нею. Кошка вылупила глаза, завыла, шерсть дыбом, словно увидала опасную бестию, резко прыгнула на подоконник и дальше. С него, вниз! Стены зашелестели, затрещало и повело в стороны. Здание обрушилось, сложившись. А потом уже послышались хрипучие выкрики, протяжные безумные «а-а-а» мачехи, кого-то еще, и - темнота. Второй раз она открыла глаза от ужаса. Она провалилась в царство Плутона. Там во мраке уже рыщут. Хрипят, шипят, давят, собираются сожрать, клацают зубами. Ей рассказывали, когда били. Она закашлялась, нос был забит пылью и соплями. Зачем-то проверила повязку. Обнаружила, как тесно, и тяжело давит на грудь камень, не вдохнуть. И она дрожит так, как будто этой дрожью может раздвинуть темноту, окутывающую тело словно саван. Голос внутри позвал глухо, безмолвно: «Отзовись!» , «Отзовись. Я вот!» Разве нужно отзываться Харону. Нужно, иначе придет мачеха и начнет заново бить. Беллона застонала, казалось, что очень громко. На самом деле, сипло хрипя, стараясь: -Я, я. Здесь.
охрана: - Спокойно, гражданочка. Я уже тут. Руку даём. Слезаем тихонечко. Спааакой... Поймаю. Руку даём... Не жопу! Руку, я сказал! Вооот, тааак, спаааакоойнень... Куда?! Ухо, бляяядь! Сссука, отцепись от уха, ебать тя... да не брыкайся ты, коза драная!!! Спустив старуху по рыхлой осыпи доползать до земли не менее рыхлой задницей самостоятельно, Дуроний подтянулся ещё, сплюнул пыль и тут же обвис обратно, услышав ниже какой-то писк. Спрыгнул вбок, костеря некстати встретившееся с лодыжкой бревно и гаркнул к подножью обвала: - Эй, мАлый! Ты! Сюда лезь! Бревно нахуй застряло, двинем.
Парис: ...бревно нахуй застряло... Застряло... Застряло... ...я здесь. Почудилось или нет, сам себе придумал - различить не было времени. Зато призыв двинуть что-то куда-то был реальным. Парис ухватился и полез, не очень осторожно, но и не как храбрец, скорее, как получалось. Почти наверху мелькнуло "как на коня влезть" - толкнулся, подтянулся, оперся ногой и потянул шершавое, почти острое в сторону: - Что, живой кто? - спросил в самое лицо, распаленный желанием помочь, - мы тут! Ты ранен? - и все волок куда-то в сторону это острое и шершавое, сам едва держась...
толпа: - Я… Ей хотелось, чтобы услышали. Но слышали ли? Что-то тяжелое давило на живот и ноги. Зашуршало, посыпалось, сдавило сильнее где-то в груди, и она закричала, будто дыхание открылось. - А-ааа.. Слабые пальцы не по-человечески, совсем не по-детски, вцепились в чье-то запястье, словно моллюск к ракушке. - Тут, - прошептала она, надеясь, что ее вытащат. Что это еще не Плутон. И она выкарабкается, вырастит и найдет Ма, ведь должна же она быть где-то. Об отце Беллона почему-то не подумала.
Феликс: ...ему казалось, нужно оттащить с завала самые тяжелые камни. Прежде всего. А на самые тяжелые у него одного не хватало сил. Но он старался. И даже начал думать. Что, например, если вытащить небольшое здесь, то сдвинется большое там. Главное было четко представлять себе, куда сдвинуть малое, чтоб большое не осело на живые голоса. Отвернув один, второй, третий обломок, стараясь отгрести их собственными попытками взобраться, чтоб не пропадали даром усилия, он в то же время очень боялся помешать тем, кто может лучше. Даже не потому, что одним из положенных "не" было "не путаться под ногами". Но ему казалось, что каждый неверный шаг усиливает давление. И когда, досадуя, он едва увернулся от двух мужчин, выволакивающих бревно, ему пришлось лечь плашмя, чтоб не задело. Он стремился весить как можно меньше и двигаться как можно экономней. И за вытянутую по камням выше головы руку кто-то ухватился. В ушах стучало так, что он не слышал почти ничего, только перехватил в ответ и поднялся на колени, хотя первой мыслью было потянуть на себя. Он вовремя вспомнил, что тянет не из пропасти, и может сам стоять на том месте, из-под которого чуть было не потянул. Не отпуская руки, он уставился в глядящие снизу глаза. По счастью или чутьем, он не стоял на том, что придавливало. А потом, все так же не отпуская руки, словно это было самым главным, стал выковыривать обломки, мешающие живому выбраться. Глаза слезились.
охрана: - Это вряд ли, - оценил Дуроний осевшие как всегда плотно строительное дерьмо и пыль. - Не суетись, ля, тащи. Паааааа-берегись! - скидывая через чью-то голову бревно, предупредил вниз, отер с рожи прилипший плевок и снова пересмотрел масштабы. Теперь уже в смысле тянущейся бесконечно смены: - Где, ёб, эти вигилы?! Сука, спят как бляди после ночи! Ээ! Ээээ?! Чё, живые? Спустился на пару шагов к нелепо торчащей из завала руке, присел... - С бабами сегодня явно не везёт. То дохлые, то старые, то малые, то в соплях, ни взглянуть, ни выебать. Я вот это подержу, ты эту хуйню подвинь, еп, че это, жаровня?... годное мясо пропало... А ты вытягивай. Не за кисть, за плечо, вывихнешь - проще вправить. Взяли. Раз, два... три с шишаком... тяни!
толпа: Запястье пыльное, от этого пальцам скользко. Будто мукой кто обсыпал, прежде чем за липкое тесто взяться. Окунаешь руки в таз с белейшей мукой и начинаешь хлопать. Они летят вверх, радостно, словно снег, щекочут нос, чихается, и на пальцах легкость пушинок. Ее потащили. А потом глаза темные, большие сверкнули, уставились. Слух прорезал чей-то стон, мат, кряхтение, и перекатистый стук камня о камень. Ругань. «Не отпустить руки», задышала все чаще, глубже, радостнее. Сердце, стремясь выбраться из завала, оказалось у самых ушей. Камень, прижимавший живот болезненно сдвинулся и просел на ноги, в царапинах от кошки и камней. Сдавило, затрещало по косточкам. Она вскрикнула, ухватившись за чьи-то плечи. - Не отпускай! – в голос застонала, попискивая от давящей ломи. Подскочил взрослый мужик. Матюгнулся. Вдвоем, они выскребли ее, как улитку из раковины. Беллона вцепилась в ткань на груди тащившего, не реагируя на текущую кровь по мучным ногам, щекам, груди, на слезы, вцепилась как Ма, боясь отпустить. Вдруг еще возьмет что-нибудь хлопнется. - Нет! А потом как разорется в голос сиплый, гнусавый от соплей и пыли.
Феликс: ...как будто он окаменел, так медленно все тянулось и так быстро заползали на него маленькие ручки. В глотке пересохло, и душный, но очень знакомый, не по-хорошему знакомый запах сводил с ума и заставлял сжиматься желудок. На память пришли кабанчики и заячьи шкурки. Звуки доходили, словно он уши заткнул. Девочка вцарапалась на него, как кошка на дерево, захватывая тунику за плечом вместе с кожей, и поднялся с колен с нею в руках, одновременно заваливаясь на спину, потому что то ли ноги подкашивались, то ли из-под них уходила опора. Он думал в это время о том, что у нее, наверное, поломаны обе ноги. И не очень торопился подняться, когда скольжение вниз головой остановилось. Разжал руки, отпустил. Хотелось вытереть глаза, но по тому, как хрупнуло при падении на зубах (а он сколько мог не сжимал зубов) он понял, что лучше смотреть сквозь воду. Встать оказалось трудно. То ли кружилась голова, то ли под ним ползла земля.
Кайен: >>>>>>>>>Дом Маруха 27 авг 66 Он выглянул сперва на полшага - убедиться, что его не снесет мятущейся толпой - но тут царил скорее хаос, чем давка. Не так уж много было на площади народу, и резкие голоса раздавались периодически словно в тумане, а люди в основном ковырялись в обломках рухнувшего дома, кучковались в дверях или торчали в окнах. Чем не игры?.. Огонь, вода, и как другие работают... лучше только пожар. С лошадиным топотом к развалинам пронеслись еще двое. Кому-то до этого есть дело. Еще немного, и у него, Кайена, вполне сложится сумма на отстройку. Но лучше с этим не торопиться, чтоб жили и благословляли. К стати, было бы весьма неплохо узнать, кого за это взгреют. И как. Потом он увидел ребенка и мысль растворилась в крови на его лице. ...как они пахли. Термополий посреди улицы и харчевня через площадь. Между ними шла война за этот промежуток, где он обычно сидел. Острые чесночные стрелы и перечные взрывы пронзали пространство, влажный тушеный дух брал в плен сотнями. А он сидел как раз между тем и этим, стойкий солдат Эрота, и даже не смел думать, чтоб сдаться в плен. С пленных там брали выкуп. Даром можно было получить лишь объедки. Вот выживет оно, дитя с разбитой головой/оторванной рукой/покалеченной лодыжкой, какую цену оно впредь будет платить за то, что добрые дяди вынули сейчас это тельце из-под обломков?.. Какую и как долго. Он отвернулся и увидел кошку на узком карнизе под окном, высоко, под второй этаж. Совершенно непонятно было, как она туда влезла, но сидела, тварь, как и положено ей, как и вообще любят они, подобравшись, впритирку к стене, и в лучшие свои мгновения выбирая самые узкие места. Только шею тянула, точно охотилась. А глаза дрожали. Это было удивительно, как пульсировали ее глазные яблоки. И как это возможно было разглядеть на расстоянии вытянутой руки. - Не скучно, - объяснил себе это Кайен и с усилием оторвал кошку от карниза. Отмечая: "деревянный", с оттенком "лучше - только пожар". Кошка вцепилась в плечо до крови и прильнула. Сердце ее дрожало точно так же, как выпученные глаза.
толпа: Похоже, кто вытащил - не понял. Не понял, как страшно и настолько. Заорать пришлось еще сильнее, вобрать воздух громко сиреной на площадь, и, вовсе не той, что на островах сманивало моряков, а оглушительно, высокими тонами до хрипа. И если был кто-то в соседних инсулах, кто еще не понял, что произошло, теперь крик Беллоны мог поднять на ноги даже мертвых. Вынося плачем мозг, тем самым, кто был погребен только что. Не говоря о живых. Увидела Ма. Маленькими руками она обхватила шею державшего ее, не щадя ушей ни чужих, ни своих, не жалея слез. - Ма!!! Беллона вытаращила глаза. «Уносит. Он уносит!» Заерзала, закрутилась в руках. И к реву добавились вибрацией новые звуки. - М-о-я-ааа! Ма-а-аа! Протянула руки к кошке.
Кайен: Это бывает, когда глазам не положено приличиями и вынужден смотреть кожей. Бывает, что каждый звук, каждый краем глаза уловленный жест кажется обращенным к тебе или, по крайней мере, касается. Вот и Кайена коснулось, мягко говоря. Вопль был такой, что словно ободрал кожу. Гнев и боль погнали его навстречу ползущей твари только с одним желанием: прекратить. В продолжении считанных шагов способ был безразличен. Но ревущее тельце было слишком живое и устремленное, чтоб одним ударом или резким поворотом тонкой шеи. Поэтому он подобрал его на руки, не менее решительно, чем отколупывал кошку от карниза. И торопливо пошагал в переулок, чтоб больше в него уже ничто не вцепилось. Кошка вросла в плечо всеми крючьями, и он ее почти не чувствовал. Оручее тельце оказалось девочкой. >>>>>....дом Понтия Мецената>>>>>>>>>>
толпа: Как две горошинки в одном стручке. Ма на одном плече, она на другом. Беллона замолчала, как и кошка, качаясь в шаг, обе принюхались. Тот шел твердо, ритмично. Под пальчиками скользнул золотой изверт цепи на шее, кожа гладкая, горячая, с бьющимся пульсом. Она коротко ткнулась в темные волосы между шеей и ухом, вдыхая, окутываясь смесью трав, сладости, чем-то резким, им. Запоминая. Волос щекотал нос. Руками едва обхватила ключицу, плечо. Вопрос «Зачем» не возник. Если тебя несут от опасного места, значит, хорошо. В следующий миг засопела на его руках, заснув, как заснет любой, кому требуется срочно отдых. Одна Ма таращилась на незнакомца желтыми глазами, не собираясь выпускать из ткани и кожи острых когтей, решая, начать ли бить хвостом. Или обождать?
Феликс: ...от этих криков кровь сворачивалась в жилах. Все это, наверное, нельзя было вынести, и сколько этого там, под завалом, никто бы не мог сказать, но Феликс точно знал, что немало. Он не мог унять слезы, но мог смотреть сквозь них, поэтому, едва сориентировался, как снова полез оттаскивать обломок, который помог бы сдвинуть нагромождение. Не все сразу. Всего сразу было слишком много. Но оно могло сдвинуться. Оно же съехало под ним, вместе с ним. Главное, выбрать правильный камень.
охрана: - Командииииир! Тут этаа... - Я тебя, блядь, сколько учил? - едва проводив взглядом то, что вряд ли доживёт до заката, резко развернулся на голос Дуроний. - Я тебя чему, блядь, учил?! Ты в лесу, нахуй. Троепроёбаном тевтобургском. Твоя сотня прилегла червей покормить. Ты один! Кто тебе, блядь, что подаст? Ебень ты, Нумерий. Легионер согласно пошевелился под придавившим его бревном. - Вот. О чём я тебе и... повествую, блядь, месяц уже. Куда ты палку попёр больше, чем твоя мамаша принимала, когда тебя строгала? Ебень, - рассмотрел последствия легионерского энтузиазма, не спеша наклоняться. - Не чувствуешь локтя, не видишь взгляда товарища - считай, что ты один в ёбаном лесу. Рассчитывай только на себя! Оттащил бревно и бегло огляделся с высоты разрушенного божьей калигой муравейника. Светлый парень в дорогой тунике вообще не пойми как здесь затесался и торчал, среди пыли и гвалда, как хер на именинах. Секст пару шагов посомневался шугануть его домой от греха или что, но чернявый чуть пониже таким бодрячком пёр почти неподъёмный кусок бывшей кухонной перегородки, что рука сама выбрала или что, ложась на плечо тяжело и разворачивая: - Гражданин. Помоги вон - кучерявому. Тут, наверху, мы сами.
Евника: Наблюдая, как вытаскивают из пыли и груды обломков тех, к кому боги сегодня оказались милостивы, Евника перестала высматривать. Ее плечи расслабились, отпуская напряжение по спине в слабость ног. Какой смысл? Жизнь нелепо коротка. Пять минут назад говорили о делах, шутили, ругались, страдали от жары, а мгновенье спустя мертвы. Все мертвы. Умирать страшно. Она знала это, слышала это, чувствовала боль от ожогов ссыпавшегося на тело с деревянного потолка, пока родные горели. И ведь тоже задыхалась. А этих сдавило, и они задыхались от пыли. Слезы покатились по щекам. Отвернулась. Что толку? Зашагала по улице назад, чеканя шаг, не видя ничего перед глазами, не разбирая дороги, не выбирая более гладко прилаженных булыжников. >>>Птичья лавка
Ларония: >>> Улица ведущая от и до А тут творилось. Пыль до неба. Вокруг рухнувшей инсулы охрана и прочие, разгребающие завал. Напряжение со скулежом, с пылью по мешкотному витали бездомными ларами. Че им не витать, они без крова и хозяев остались. Ларония приподняла недовольно бровь, сжав в ладони кошель. Счас, сюда весь пролетариат сбежится. Людей с Субуры можно найти в любом уголке Рима. А этим не помахать ножом, срезая у зевак не нужное, все равно, что римлян попросить в термы не ходить. Прошла мимо, проходя и наблюдая, как мужик какой-то схватил ребенка с кошкой, потащив далее по улице. Она не задумалась, что с той будет. Своих забот, как у нищего вшей. >>>Лавка стекла
Феликс: когда легкие выстлало пылью, на лице промокли два плодородных нильских русла и одно болото - под носом - его прогнали. Он был благодарен за этот поток брани, которым его отнесло на порог .птичьей лавки, потому что лишь теперь осознал, что еще немного - и его пришлось бы выносить на руках.
охрана: - Срань. Полная, - доложил Дуроний знакомому центуриону прибывших наконец-то вигилов. И блаженно прищурился, разминая задеревеневшие плечи. - Но теперь уже - твоя срань. К сеструхе в таком виде идти не хотелось. Пугать только. Да и визгу будет - всё скажет. И про "лезешь не в своё дело", и про "чё тебе там платят чтоб ты так убивался", и, куда уж без того, само собой "вот тебя бы там пришибло, о семье не думаешь совсем!". Потому он и бабу себе не заводил, и так хватало. "Ебись оно всё конём!" ещё раз оглядел пропыленную окровавленную тунику центурион, и додумал "О, а это мысль". >>>лупанарий
толпа: Живое. Чувство безжизненного билось на площади. Стонами, кряхтением, скрипами, желанием... Ведомая жизнью. Оно не слышало слов, не чувствовало вибраций, вбирало скупо, оседлыванием, впитывая через грязь - жажду, желание дышать, надрыв жить! Криками, матами, стенаниями - все сливалось в пульсацию, и в ритме - ай да, жило. Назло! И сквозь пыль, дыхание, со слезами ударяло кулаками по безжизненному - ах! Еще раз! Услышь, и потом спускалось волною в Аид, протяжным "а-а-а", там хотели жить. Не так, как в лупанариях, не так как при родах, а как при рассвете, в дыхании - легко, со слезами на глазах, как при последнем вздохе площадь дышала...
Ларония: >>> Лавка стекла Стоило оказаться на площади, как мысли ее изменились, сочетая в себе одновременно радость и равнодушие. Ну, рухнула, че первая или последняя? Стонут, орут, воют. А ей что? Она подумала, что не зря сегодня в Храме Марса молилась. Давай вспоминать, а не было ли в этой инсуле знакомых хозяина. Подох бы козел, кончились проблемы! Вздохнула тяжко. Нет, никто не вспомнился и побрела дальше в ювелирную лавку. >>>Ювелирная лавка Галиба Раха
Ксен: табуларий>>>.. - ...это называется сходил за хлебушком, - первым делом сказал Ксен, когда, едва выбрав закоулок, кажущийся наименее пыльным, вошел на площадь (это было еще днем). И без лишних слов принялся за разгребание завала, даже Тихика добрым словом не вспомнив. С той же невозмутимостью он бы за сариным котом убрал, который наделал под кроватью. Разве что насрано было до самого вечера и на всю ночь, и Ксен то и дело курсировал гружОный в харчевню и обратно. Фасция выносила то пожрать, то перебинтовать, то промочить горло и бухтела: найденных пораспихали с трудом по немногочисленным свободным комнатам, во дворе кто-то беспрестанно стонал, а куча, казалось, так и не делается меньше, хоть и растаскивается толстым слоем по всей площади. И конца-краю этому дерьму видно не было.
Нуб: >>>Театр Помпея >>>27, август, позний вечер Туго набитый кошель радовал ровно до неузнаваемо и необратимо изменившегося силуэта мирка Яблочной площади, ещё утром бывшего таким уютным и солнечным. И если война всегда была туго сплетённым узлом человеческих грехов, что бы там потом люди ни говорили про подброшенные яблоки, то чем было это Нуб не знал. Братья по вере сказали бы, что это гнев Господень. Он считал, что его бог скорбит о каждом. И скорбить он предоставил богу. А ему было чем заняться здесь до самой ночи кроме скорби.
Летеция: >>>Дом Клавдии Минор Почему путь лег через Яблочную площадь, неизвестно. Но когда до ушей Прим долетели звуки с пылью, нехарактерные для площади, она не могла не поразиться хаосу, что творился вокруг небольшого фонтана. Но более всего тому факту, что инсула рухнула. Но чья? Как бы Марк не трахал своих сирийских шлюх, кроме прочего, новости о стабильных ассигнациях (присылаемые со скопированных с терминалий правовых подписей), множились в семейном сундуке, а значит рано или поздно участки при должном управлении могли принести доход. Ровно как и собственность, выкупленная после пожара. Глаза отыскивали не жертв, а табличку. Простую глиняную табличку. Не было видно вигилов, вообще никого из официальных властей. Местные таскали камни, вытаскивали людей. Прим спустилась из лектики, указав одному из рабов на уцелевший кусок стену с переломанным краем правовой таблички. Раб рванул к фонтану, смочил край подобранной с камней тряпки и смыл с надписи слой пыли. Прим расстроено вздохнула. Боги, их собственность! От жары, пыли резало в глазах, и недолго думая развернулась и вошла в лавку, в которой сегодня уже была с братом. >>>Лавка (домус) Суламиты
Парис: ...помоги кучерявому... ...наверху мы сами... Парис пошарил глазами, как шарят руками, пока он ощупывал рухнувший мир, его ощупывала пыль, едкая, горячая, хватающая за легкие, липнущая к самим ударам сердца. Кучерявый вполз обратно в птичью лавку, не ранено, а как-то прибито, ребенок отдалялся на чьих-то успевших первыми плечах, и все вместе - пыль, булыжники, выкрики, люди - расползалось в разные стороны, дальше от него, еще дальше, прочь... Не-у-мес-тен, - схватилось наконец за легкие, дернуло на себя, укусило за сердце, и Парис зашелся в нелепом, как он сам кашле, в кашле, в котором вскипает ярость всей его неуместности, рискуя выплюнуть и легкие, и сердце точно так же, как его самого отовсюду выплевывал мир. С ним оставалась дрожь в коленях, как-то перескочившая в руки, и он проверил ее на прочность, став на четвереньки, и только кашлял и полз, в противоположную сторону от всего, что тоже кашляло и ползло от него - в противоположную сторону от мира. В глазах было слезно и темно, дрожь, оттолкнувшаяся от земли, раскачивала тело, а Парис полз и не знал, где она - эта противоположная всему миру сторона, что она такое, что она даст ему взамен всего остального. ...что ты будешь разрешать... ...посмотреть руками... ...где все мои яблоки... ...это иберийские... ...споткнулся о сердце... И он лег, сначала на живот, просто позволив дрожи пересилить руки, победить напряжение в локтях, выкашлял последнюю неуместность и перекатился на спину, выпростав руки в стороны, тяжело дыша, замер, влипая мокрой спиной в брусчатку... "неуместный, неуместный, кого ты спасаешь, кто просил тебя их спасать, ты носишь им яблоки, так прекрати носить им, как яблоки, и свое дурацкое сердце... я не могу, ты слышишь, не могу, и буду, себя - как нужное, и сердце - как яблоки... я слишком люблю их всех... слишком люблю..." Под зажмуренными веками трепыхалось солнце дневной Яблочной, дыхание выравнивалось по памяти плывущей в голове музыкой кифары, губы шевелились, складывая что-то, какие-то звуки, которые должны были вырасти словом, простым, как дерево... "...ой"... "...вой"... "живой". Парис распахнул глаза с усилием, сквозь истаивающую темную мелкую пыль в него с участием глядело небо. Глазами Мэхдохт. Живым. На живое. Теперь он мог быть вверх, от корней к кроне, в рост, собрать руки, отлепить спину от брусчатки, обрести направление. Он мучительно ошибся до этого, ему надо к, а не от, надо с миром, а не без... и смыть пыль, и снять боль, и сделать шаг... сделать шаг... вдруг мир ответит ему взаимностью. >>> с Яблочной площади на Еще одну улицу
Берганса: дом лекаря Левия Теребраса>>>>>>> Босым по битому камню, по крошеву во тьме, в неверном свете шевелящихся факелов, разгрызая брань, сухо хрустящую в окровавленном рту как птичьи кости, силился понять - как же он до сих пор не уйдет никак из этого скопища одноногих и поломанных, что стон догоняет его по пятам, сука!.. Рядком лежало несколько человек, насколько живых - разбираться было не с руки, а с руки было разуть и уйти к фонтану, где меж обломками еще блестела вода, подернутая пылью. Окунутые ноги взрезало болью, крик не получился - исчез голос, и туда ему и дорога - шарится кто-то кругом, припрется мертвец сандалии отбирать, а они самому нужны. Долго обувался, под руки лезла пыль. Встал и побрел, шлепая недозатянутыми ремнями, сочтя - вот она уже комнатка, рукой подать. - все тело хрустит, ног нет кажется по колено, бровь дергается, скрипят зубы, в глаза лучше не смотреть - там подвал. И куда бы ни повернулся, куда бы трещина ни ползла по старой стене, как бы побелка не запаршивелась, как бы лужа ни растеклась, как бы ветки не перепутались и какой бы ошметок с платана не отлущило последним дождем - во всяком пятне взгяд ищет одно лицо, одно. И лужа вдребезги, чем больней тем брызги выше - так бы морду этому недоделку растоптать, чтоб боги эти его от его куриных мозгов рожи утерли и подумали впредь кому руки вяжут. Он влез по ступеням, сцарапал со стены глумливый язык отвалившейся штукатурки и долго стоял над дверью, глядя в сплывающий глаз древесного сучка. Ждал, что тот доедет до земли - наступить на него. Сучок, сучонок! плыл и возвращался на место. Тогда Берганса додавил его кулаком. С коротким стуком слишком тяжелой для усталости руки. И вмял. Костяшками. Дверь была деревянная, и, не вмявшись, отдалась глухим и плотным стуком урямо опущенному на нее лбу. - Ты там? - потребовал. С расстояния лоб в лоб дверь не имела лица, так что он обращался за нее. - Открывай. Ату не открыл. Берганса съехал плечом и притих под дверью на корточках.
полная версия страницы