Форум » Лицо Рима » Улица¦ведущая от и до¦ (продолжение 1) » Ответить
Улица¦ведущая от и до¦ (продолжение 1)
Admin:
Амина: - Оно и видно, что одну, - на ходу осадила Амина, но вопрос застал её врасплох. Она остановилась ненадолго: поправить, скорее нащупать даже - не выпал ли - кошель, и так, с рукой на груди, вздохнула. - Я мало куда выходила за пять лет. Даже если бы ты был консулом я бы не узнала тебя в лицо. Его "не убудет" повеселило её не по-доброму. И правда ведь - не убудет. Приедет новая хозяйка, и ещё сколько лет сидеть взаперти? - Если у меня завтра будет не слишком много дел, я приду в театр. Только кто же меня проведет или заплатит за вход, если ты будешь на сцене, полубожить?
Кабан: Что-то она там у себя все щупала и щупала, помочь ей нащупать штоле? Кабанчик ухмыльнулся: - Дык одну, потом еще одну - и наберется как надо, еще на всех ваших стенах и горшкам морду намалюют, как Севера и этой... бабы гречной... гречистой. А на вопрос о тиатре он задумался, и правда, как? Но потом вспомнилась разбитая морда ланисты, и он вытащил из-за пазухи серебряный и протянул Амине: - Во. Хер знает скока та тиатра стоит, но должно хватить, - последний раз он так легко расставался с деньгами никогда. Странная все-таки была эта баба.
Амина: Она воззрилась на него строго хмуря брови, но жест был такой что... она только руками развела. И отчитала его почти с улыбкой, как маленького: - Ты думаешь я возьму для себя деньги чужого мужчины? Убери сейчас же! О, светлый Митра, да что за день такой? Нельзя же быть таким диким, в столице-то! И смягчила немного: - Ты ведь теперь Римский гладиатор, а не пастух какой-нибудь из... ну... ну, можешь, например, денег дать кому-нибудь из обслуги на входе и сказать чтоб пустили такую-то. Амину чтоб пустили, - уточнила на всякий случай.
Кабан: Кабанчик даже не понял, про пастуха и про дикого - это она так ругается штоле? И от денег отказалась, но при этом вроде как придет смотреть на великую битву в тиатре. Ох уж эти бабы, а эта так вообще какая-то не такая... сочная, аппетитная и суровая при этом как тигра - заставляет с ней считаться лучшего гладиатора Рима! Лучшим лучшее, грррр! Монеты он тут же спрятал к остальным: - Ну да, пастухи не рвут кошков и их не малюют на стенах! А чего такова в деньгах-то, мы ж не в лупа.. лупе... не в блядильне же? Ну ладно, я там суну этим и тебя пустят. Амина, - повторил он, запоминая. - Ты приходи. Я раньше ни с одной бабой так долго не трындел, гыгы.
Амина: - Бля... что??? - закатила глаза Амина... и неожиданно для себя расхохоталась на всю улицу, так что аж воробьёв из лужицы вспугнула. Хорошо хоть смех у неё был красивый и от всего нутра - ей аж полегчало, после всего этого безумия. - Балбес. Полубоги так не разговаривают, - отсмеявшись, заметила серьёзней, поправив косу и нехотя направляясь в сторону дома.
Кабан: Заразительно смеется, зараза, Кабан тоже гыкнул, а потом в башке зачесал: - Дык а чего эт я балбес, слово как слово ж... - и авторитетно добавил, прислушиваясь к урчащему брюху. - Не, полубоги - они как хотят, так и разговаривают! Или боги... а ты много полубогов знаешь? Я любого отколошматить могу одной левой! Но авторитет был потерян и даже Кабанчик понимал, что его уже не вернуть, разве что загрызть пару кошек - но на глаза попадались только тощие шавки.
Амина: - Слышал, как молодой патриций на открытии игр говорил? Вот так они разговаривают, - просветила Амина. - Спокойно, весомо, складно, и горячо - только когда надо. Как будто огонь в руках держат, ну... как Юпитер молнию, но кидают её редко. Дом уже виднелся и она дернула плечом: - Полубогов не знаю, у нас тут всё больше боги. Живые... А ты давай-ка, давай, поотстань. Не хватало ещё чтоб у меня дома увидели... не оберёшься потом.
Кабан: Почему-то вспомнился Квинтысенца, он вродь тоже патрицыпан... патриция. - Да я... Я таких патриций на завтрак хаваю под хервизию, - оскорбился Кабанчик, выпятил грудь вперед. - И... Ааа... Махнув лапищей, он решил, что когда надо, тогда надо, а пока молча, хотя уже через пару шагов она потребовала отстать. Кабанчик решил проявить недюжинное благородство, как та патриция, и поэтому он просто подобрал бабу за талию, крепко чмокнул ее в губы, и велел, подмигнувши: "Приходи в тиатру" - и быстренько свалил за угол. Мало ли чего будет...
Амина: Она настолько не ожидала такой наглости - шли, вроде, говорили! - что даже стукнуть эту свинью наглую не успела. Только глаза грозно выпучила, когда он влепился ей в губы. И как только отпустил, набрала в грудь побольше воздуха: - Ах ты...! Ах!!! Но с гладиаторской скоростью ей было не тягаться, и Амина ещё какое-то время стояла посреди улицы с открытым ртом. Потом резко развернулась, свирепо фыркнув, и рванула домой со всей возможной скоростью, одергивая себя только чтоб не бежать, и не казаться нелепой - у дверей-то поджидали... >>>Двуликий дом Дахи
Кабан: А правильно свалил, эта схватка была бы похлеще тигры! Кабанчик поухмылялся, постукивая себя по огромной груди, высунулся и заметил, как Амина побежала к дальнему дому, богатому на вид. Надо жы... да не, она-то не патрицанка... наверно. Какой-то бугаек встретил ее у входа, херня вопрос, два удара, еще один в дверь ногой - и вот он уже тут, бгыыы... ну, эт если в тиатру не придет красавица. Кабанчик пооглядывался и растворился в толпе, вернее нижняя часть растворилась, тогда как верхняя продолжала возвышаться. Вот такой он... полубог. >>>>> помыца на Тибр, воняет же, а потом сразу на конюшню Суламиты >>>>>>>>.
Кайен: >>>из амфитеатра 26 авг день>>>>> Удалиться от прошедшей ночи как можно дальше можно было и физически перемещая тело в пространстве так далеко, как позволило бы не данное Понтию, но подразумеваемое обещание вернуться домой к вечеру. И чем сильнее торопился бы он потом назад, тем дальше убегал от смерти. Хитрость, знакомая всякому, кто когда-либо сопротивлялся самому себе, борись он с ленью или привычкой. Расслабляться не стоило. Это он понял, когда ноги вынесли к Мамертинской тюрьме - двойная природа разума сыграла здесь роль, цепляясь за навязчивую идею неконтролируемой своей частью, или то, что некогда он приютил в себе, тяготилось присутствием на этом свете - одинаково было неприятно. Он круто развернулся от стен и решительно зашагал к источнику. >>>>>>>нимфы Эгерии.>>>>>>>>>
Пуппий: >>термополий. 26 авг>>> Эрастус долго мыл руки у ближайшего фонтана и ни смотря ни на что улыбался. Встреча столь невероятно подходила по духу к ощущению взаимности, что впору было усомниться в собственном уме. Тот факт, что мальчик все же был продажным - по цене тщеславия - омрачить впечатления не мог, снимая необходимость размышлять о надежде и впадать в снисходительность, не говоря уже о том что не позволял постыдно размягчиться в сентиментальных воспоминаниях. Оттерев ладони о камень и даже повозив ими по штукатурке, Эрастус все же домыл руки до такой степени, что решился аккуратно умыть лицо, стараясь не капать на одежду, и потом влажно пригладил переброшенные через локоть складки. >>>>>контора табеллиона>>>>>>>>.
Валерия Пирра: >>> Амфитеатр "Слава богам..." - на улице после амфитеатра было куда просторнее и тише. Немного спала жара, и Пирра замедлила шаги, почувствовав, что вырвалась, наконец, на свободу: "И больше не вспоминать... Сколько можно? - она вздохнула, - поистине: пока ты не принял свое прошлое, невозможно жить дальше... - сделала несколько шагов, всмотрелась в ставшие ниже косые лучи солнца, - или я не принимаю настоящего? Себя в этом настоящем?.." Эти вопросы заставили бы Валерию хмуриться дольше, но вечер был теплым, каким бывает, когда все вокруг прогрето за день и до заката - еще есть время. Какое-то чутье заставило ее оглянуться и выхватить взглядом недавнего дарителя из амфитеатра, который сейчас держался немного на расстоянии: "Так и знала, - повернулась обратно стремительно, так, что разлетелись рыжие кудри, и разулыбалась, - я так и знала", - и даже двигаться стала еще медленней и легче.
Тирр Серторий: >>>> Амфитеатр Тирр уже почти приноровился к ее шагу, когда она обернулась так стремительно, что он даже дернуться не успел. "И хорошо, что не успел, было бы еще глупее" - подумал он, замечая, что она замедлила шаг. Вот теперь отступать действительно некуда. Он ускорился, мысленно попросив Меркурия, чтобы эти идиотские ремешки на сандалиях снова не порвались, а Минерву - чтобы помогла самому не выглядеть идиотом. Тирр поравнялся с рыжим огоньком - вблизи еще ярче - и тихо приветствовал: - Аве... Надеюсь, что не смутил тебя там, в амфитеатре. Я Тирр, и... - он запнулся, понял, что со средним в красноречии ему не тягаться, и решил сказать все, как есть. - И я подумал, что ты - единственная и последняя красота в этом городе. Ну... то есть... Он яростно тряхнул головой, чтобы согнать с лица подступавшую краску: - Глядя на тебя, я вспоминаю север - свободный, дикий и просторный. Ты не оттуда?
Валерия Пирра: Пирра улыбнулась еще до того, как он заговорил, а на голос обернулась и рассмотрела получше: "А симпатичный юноша...шрам... - она скользнула по этому шраму взглядом, - не портит... и, милостивые боги, не похож на всех этих бабников, которые болтают лишь бы болтать..." - он понравился ей еще в амфитеатре. Что-то было надежное во взгляде темных глаз, выдававшее в нем серьезность: - Аве, Тирр, - теперь ее улыбка была адресована именно ему, а не в пространство или собственным мыслям, - Я - Валерия Кварта. Твой подарок был...оригинален, - Пирра очень не хотела обидеть его этой своей улыбчивостью, поскольку она была, скорее, выражением симпатии, чем насмешкой над его смущением, - я родом из Греции. - Она помолчала, убрав прядь волос за ухо, и спросила, - что же произошло, что у такого молодого, - и окинула его взглядом с головы до ног, - и симпатичного эта красота мало того, что последняя, так еще и - единственная?..
Тирр Серторий: Она так просто и нежно улыбалась, что нервозность стала отступать, он незаметно выдохнул... И как у других получается заговаривать на улице с красивыми девушками просто так? Тирр потер шею, спохватился, убрал руку на гарду: - Валерия... Греция... - почему-то в голове всплыли Алтер и его весталка, которую тоже пришлось прозвать Валерией. - Это здорово, что тебе понравилось: яблоки не идут ни в какое сравнение с фигами, жаль, что большинство греческие легенды здесь ценит больше иудейских. Когда же Валерия осмотрела его с ног до головы, Тирр едва удержался, чтобы не сделать то же самое; по крайней мере она не смеялась, значит с внешним видом все в порядке: - Многое произошло и все одновременно. Я только вчера вернулся из дальней поездки, но сегодня Рим уже давит всем своим весом, - Тирр рукой показал на инсулы, громоздящиеся по ту сторону улицы, и продолжил, глядя Валерии в глаза. - Но потом я увидел на лестнице тебя и понял, что если не вернусь в амфитеатр и потеряю тебя из виду, городу будет еще легче со мной расправиться. Ты не против, если я провожу тебя туда, куда ты идешь? Он бы стукнул себя по лбу за косноязычие, если бы этот жест не выдавал всего его волнения.
Валерия Пирра: Про легенды она ничего не сказала, потому что еще не знала, что здесь ценит большинство. Тирр был естественным, и это приятно подкупало Валерию. Не то, чтобы теперь не нужно было думать, что говорить, а что - нет, но ей больше не хотелось подбирать слова, хотелось просто произносить то, что приходит в голову. Он держался очень серьезно, хотя едва ли был старше нее, скорее - даже младше: - Что ж, - и теперь она улыбнулась шутливо, - раз уж я делаю твою жизнь легче в этот вечер, - "а ты - мою..." - и она ответила прямым и глубоким взглядом на его взгляд, - то проводи. - Пирра прошла несколько шагов молча: - Так, значит, в той дальней поездке было лучше, чем в Риме? - на него было приятно, а главное - хотелось - смотреть, поэтому она снова невольно бросила взгляд на шрам и тут же перевела его на лицо юноши, - расскажи о ней, - попросила просто, - и вообще - о себе. Нужно же мне знать, кто сегодня меня провожает, - и легкая улыбка чуть тронула губы, а глаза заблестели.
Тирр Серторий: В ее глаза можно было смотреть бесконечно, как и на рыжие локоны, и на движение тканей при каждом шаге; Тирр и смотрел осторожно, боясь, что она подумает, будто он пялится. - Намного легче, - подтвердил Тирр, принимая ее шутливый тон и улыбаясь; давно он этого не делал вот так, от всей души. - Там было хорошо, да, очень хорошо. Я торговец, ездил в Нарбоннскую Галлию, на север. Встречал торговые караваны из варварских земель, они привозят хорошие ягоды, редкие: чернику, бруснику и крыжовник, здесь его не найти. Он бывает зеленым и полупрозрачным, если смотреть на свет, только небольшие темные точки внутри, а бывает рыжим и ярко-красным, тогда он сладкий и очень хорошо пахнет свежей травой. Ты пробовала эти ягоды? Да, он давно не улыбался, и еще дольше - не говорил больше двадцати слов подряд. Валерия действительно была свободой, так или иначе.
Валерия Пирра: Валерия чувствовала на себе его взгляд, даже не поворачивая головы. Но то, как он ее рассматривал, имело мало общего с привычными ей мужскими взглядами. В них не так часто можно было встретить только восхищение и ничего кроме. Она постепенно и как можно незаметней сократила расстояние между ними так, что теперь, когда они шли рядом, их руки иногда почти соприкасались. "Тривия меня убьет, - подумалось вскользь, но почти мгновенно сменилось на, - и плевала я на это. Что хочу, то и делаю". Она дослушала его рассказ с неподдельным интересом и произнесла: - Чернику, как-то... А вот крыжовник и бруснику - нет, - Пирра слегка пожала плечами, - как-то не пришлось... - даже губы чуть облизала, будто пересохли, - но попробовала бы с удовольствием, - она посмотрела на него в упор, - наверное, это очень вкусно? - и коротко рассмеялась, - смоква, принесенная от тебя, была весьма...вкусна. Так что, пожалуй, насчет вкуса чего бы то ни было я тебе поверю.
Тирр Серторий: Сложно было удерживаться от того, чтобы не взять Валерию за руку - несмотря на то, что они почти не убавляли шага, ее тепло было так близко, а кончики ее волос касались плеча и щекотали... так нежно, что сердце зашлось, и Тирр только надеялся, что ей нужно в обход Форума куда-нибудь на Квиринал или еще лучше - в Остию. Чем дальше, тем лучше. - Если ты захочешь, Валерия, думаю, я бы мог достать тебе крыжовника. Здесь его не ценят так же незаслуженно, как не ценят иудейские легенды. А ведь... - конечно, сравнивать зелень ее глаз с ягодой было глупо и опрометчиво, и Тирр решил сменить тему половчее. - Он не хуже фиг, обещаю. Слава богам, ты совсем не похожа на римлянку, ты давно в городе? Как тебе здесь? Губы у нее тоже красивые. Тирр на мгновение понял, что, кажется, он действительно уже не в Риме. То, что он произносил ее имя, смотрел на нее, чувствовал близость ее руки - все это было слишком хорошо, чтобы быть частью этих каменных стен.
Валерия Пирра: Ей даже верилось с трудом. Еще совсем недавно - только жара, кровь и пыль. И это белое почти, раскаленное солнце, от которого белеет в глазах. Все вокруг - чужие, разговоры - туманны, намеки - призрачны. Так она чувствовала себя, когда старшие без нее что-то решили, не посчитав нужным поставить ее в известность, когда без ее участия определили, с кем ей быть, а с кем - нет, и сегодня - в амфитеатре. Этот постоянно замыкающийся круг, обстоятельства, лишающие воли, права на свободу, самого дорогого... "Больше этому не бывать, - Пирра решила это наверняка, - что бы ни случилось, только я сама буду распоряжаться собственной жизнью". Валерия смотрела на Тирра: как двигаются его губы, когда он говорит, как лучи солнца высветляют волосы на его руке, в темные глаза, пытаясь разгадать, что - там, за ними. Смотрела так долго, почти не моргая, что слова поплыли в сознании, теряя смысл, и показалось, что они так и будут идти рядом, всегда. Поэтому она не сразу заметила, что Тирр договорил, и, постепенно возвращаясь из этого состояния, заговорила медленно: - Нет, всего несколько дней... - Пирру посетило то странное чувство, когда едва знакомого человека воспринимаешь настолько близким, что хочется рассказать ему о себе все, - Рим - красив, - она окинула взглядом улицу, по которой они шли, - но отстранен. В нем каждая деталь, каждый камень и кусок мрамора напоминает, что все это - не в твою честь. Ты бы и рад сблизиться, - помолчала, подбирая слова, - даже, может, сродниться с ним, - и усмехнулась, - но он оставляет тебя чужим. У меня ощущение, что я в любой момент могу здесь потеряться, просто заблудиться в толпе и навсегда исчезнуть... - когда она глянула на Тирра еще раз, ей показалось, что она чувствует, какая теплая у него кожа, - будто он уже не раз к ней прикасался, и это память теперь подсказывает ощущения, - "если ты захочешь, Валерия..." - звучал в голове его голос, и тут же - ее собственный, отвечая, - я уже захотела, я так решила, назад пути нет", - в горле пересохло, почти мучительно хотелось пить, поэтому Валерия произнесла негромко, - хочу, - и, немного удивившись как такой своей прямоте, так и резкой смене темы, тут же добавила, - если его не слишком трудно достать... Но прямо сейчас очень хочется воды, - призналась честно.
Тирр Серторий: - Он всегда отстраняется, этот город, - Тирр улыбнулся так, будто говорил о чем-то приятном, так оно по сути и было. - Но тебе в его стенах не потеряться и в его толпах не раствориться. Отчего-то мне кажется, что ты будешь ему не по зубам. Рядом с тобой он отступает и прячется так хорошо, что и не найдешь: и камень, и мрамор, и духота... - с каждым взглядом на нее он убеждался в своей правоте, каждое движение ее руки, приносящее и уносящее тепло на шаг, повторяло, что он прав, и Тирр постарался добавить эти интонации в голос. Но она говорила о том, о чем было думать приятнее, чем о постоянной тихой войне с Вечным городом. - Для тебя - нетрудно, - он, кажется уже начал понимать, как Алтер смог из-за своей весталки убить двенадцать человек, это и в самом деле несложно, будь она хоть вполовину так красива, как Валерия, и будь в ней хоть на четверть того желанного ощущения избавления, когда мраморные скульптуры портиков падают с шеи, спины, груди и рук, и ты готов распрямиться и взять эту свободу за руку: - Пойдем, - он осторожно увлек Валерию в сторону от дороги, к чистому маленькому фонтанчику с питьевой водой, и внутри все дрожало от собственной наглости и ее тепла. - Но плошки здесь не очень хорошие, лучше брать воду ладонью, вот так. Не выпуская ее руки, другой он поднес к своим губам немного прохладной воды, и слаще ее было только это прикосновение, слаще всего.
Валерия Пирра: И Валерия просто пошла за ним - непринужденно и легко. Казалось, если бы он вел ее в самый центр арены, где ей суждено в следующее мгновение быть растерзанной, - она все равно пошла бы за ним так же. Это было странное чувство: не доверия, не веры, а естественности. Такой, которая не подразумевает никакого другого исхода. Тирр коснулся ее руки, и Пирра была уверена, что они чувствуют одинаково: "Так уже было... только однажды..." - вспомнилось вскользь. Она улыбнулась и последовала его примеру. Вода была холодная, такая, опустив ладонь в которую, ощущаешь, как прохладней стало сразу всему телу. Валерия отпила и провела мокрой ладонью по лицу: - Так гораздо легче, - распрямилась, и в голосе действительно звучало облегчение, - такая жара... Посмотрела на него, склоненного над фонтаном, и сделала шаг навстречу: - Откуда у тебя этот шрам, - Пирра слегка нагнулась и медленно повторила его линию указательным и средним пальцами, - расскажешь?..
Тирр Серторий: Тирр отпил совсем немного, он больше смотрел на Валерию: она опускает руку в чистую холодную воду и вода вздрагивает, разбегается прозрачными кругами от тонких пальцев, совсем немного остается в ладони, а несколько круглых капель срываются с запястья, возвращаются обратно в фонтан - они могли бы рассказать о настоящем тепле, остальным, тем, что разбежались. О тепле, что лучше солнечного. Он улыбнулся, глядя, как она проводит ладонью по лицу: - Если провести по шее, то станет еще прохладнее, - а она была уже очень близко и кончиками пальцев касалась шрама. Он выпрямился и холодной ладонью задержал ее пальцы, только на мгновение, отпустил; голова слегка закружилась от этого ощущения. - Расскажу. Ничего интересного, на самом деле. В прошлом году я впервые ездил в Рецию и еще не знал толком дороги. Сбился наверное. Местные решили, что у них получится меня ограбить, вышла стычка. Один ножом меня зацепил немного, когда на Крепыша лез, но я его сбросил под копыта. Со вторым уже на мечах, как в амфитеатре, - он невесело усмехнулся, - что с ними стало потом я не знаю, уехал. А это, - он чиркнул ногтем по шраму, - осталось.
Валерия Пирра: Это был тот случай, когда холодное обожгло сильнее горячего. Пирра замерла от этого прикосновения, вернее - от ощущения, которое оно вызвало. Тирр выпрямился, и стало очевидно, что их разделяет ничтожное расстояние. Чуть приоткрыв губы, она сделала пару глубоких вдохов и заговорила: - ... иногда мне кажется, что так и с людьми: что с ними стало потом, я не знаю, - повторила Валерия его слова, - а это осталось, - она помолчала, - их уже нет, а, может, никогда и не было с тобой, а ты всю жизнь потом носишь их с собой по какой-то причине... Пока Тирр говорил, ей казалось, что вот сейчас он где-нибудь прихвастнет, как водится, или сцена драки затянется, но он и здесь был серьезен, лишнего слова не сказал: - Ради всех богов, не напоминай только про амфитеатр, - и улыбнулась грустно, - гораздо лучше то, что происходит сейчас и здесь, - Пирра глянула на него с нежностью, почти переходящей в благодарность, - некоторые шрамы мы даже любим, - вернулась она к прежней теме, - но гораздо важнее тот, кто не достается тебе, как шрам. - К нему, конечно, хотелось прикоснуться еще раз. Или - чтобы прикоснулся он. Все не плыло, как обычно бывает от жары, а стало приглушенней и дальше, проходя по обе стороны от них. Валерия сморгнула это наваждение, вновь нагнулась к воде - умыться и почти вовремя подхватила копну рыжих волос, концы которых все-таки успели намокнуть. Она выпрямилась, держа их, мокрые, на ладонях, на мгновение зажмурилась, подрагивая плечами от беззвучного смеха, и ее взгляд на Тирра выражал что-то, вроде "не знаю, как это вышло, - безумно странный день..."
Тирр Серторий: - Шрамы со временем истончаются, полностью не исчезают, но легко дают о себе забыть. Не только на коже, - добавил Тирр и улыбнулся. От чувства, что его шрам истончается уже сейчас, под ее прикосновением, под нежностью в ее взгляде он болит в последний раз, стягивается и исчезает, как кратковременная болезнь, забирает с собой все, что может унести: город, жару, братьев, лавку; оставляет только ласковую прохладу и желание быть в ней всегда, близко, так, чтобы почувствовать дыхание на лице. - Даже те, что ты любишь, и те, что оставляли тебе на всю жизнь. Свобода была нежна, а кончики ее рыжих прядей намокли от чистой воды фонтанчика на пыльной улице Авентина, она держала их на ладонях и смеялась, и Тирр тоже засмеялся, принимая приглашение прикоснуться к потемневшему огню, мягкому, хрупкому, не обжигающему: - Сегодня быстро высохнут, теплый вечер, замечательный вечер, он стоит всего, что происходило здесь от самого основания... - он провел пальцами по пряди, невольно касаясь ее ладони. - У тебя очень красивые волосы, Валерия, как огонь. Даже если сейчас резко стемнеет, здесь все равно будет очень светло.
Валерия Пирра: "Даже те, что ты любишь и те, что оставляли тебе на всю жизнь", - и сейчас Валерии так отчаянно хотелось ему верить. Без всяких "но", без возражений: - Если бы шрамы стирались так легко, как ощущение духоты холодной водой, - ответила она, - или чьими-то ладонями... - Пирра чувствовала себя безумно усталой, опустошенной, но счастливой. У этого фонтана. В этот августовский вечер. С ним. Тирр смеялся в ответ, он касался ее волос - и все эти детали были такими же простыми и естественными, как дыхание, как сама жизнь: - Кажется, я... - и слова лились сами собой, как вода в этом фонтане, не подбирались и не выискивались, а просто - были, - поняла, что значило твое "единственная и последняя красота", - голос Валерии стал глубже и мягче, - мне даже кажется, что я чувствую то же самое, - он говорил про ее волосы, про огонь, а она стояла и сдерживала непроизвольное желание провести ладонью по его лбу, убрав несколько ниспадавших прядей, чтобы лучше вглядеться в его глаза, смотреть в них, читать в них эту непоколебимую веру, что все шрамы стираются; Пирра знала и не знала, что это - она не убирала волос с ладони, от прикосновения его пальцев было едва ли не приятней, чем от касания к его теплой шее, хотелось улыбаться и никуда не уходить. И эта неопределенность вкупе с гаммой всех ощущений, которые сменяли и дополняли в ней одно другое, сложились, наконец, в слова: - Здесь все равно будет очень светло, потому что здесь ты.
Тирр Серторий: Он все перебирал осторожно пальцами ее пряди, они светлели от горячего воздуха и прикосновений, в них играло заходящее солнце, и какое-то мгновение Тирр безотчетно пытался перегнать его, солнце ускользало по ее ладони, замирало где-то в узких пальцах, и он чувствовал каждую линию ее руки - стирающей, сглаживающей, ласкающей без единого движения: - Я знал, что ты поймешь, - сказал он просто. - Когда в первый раз увидел тебя. Шрамы стираются легко, Валерия, это так же верно, как то, что ранний крыжовник на свету похож на твои глаза, как и то, что ни одной каменной кладке города не удержать огня твоих волос. Ты сама так умеешь, смотри. Он низко наклонил голову так, чтобы коснуться краем шрама ее пальцев, местом, где он начинался, от уха, закрыл глаза, стараясь запомнить эту свою дерзость до последней мелочи, самой крохотной детали. Распрямился, глядя ей в глаза: - У него больше нет начала, нет ножа, он уже почти исчез, - Тирр снова улыбнулся так, как до этого никогда улыбаться не доводилось. - Теперь здесь есть только твои пальцы. Кто же после этого свет, как не ты?
Валерия Пирра: "Теперь здесь есть только твои пальцы..." - ей стоило большого усилия безотчетно не зажмуриться от удовольствия, а смотреть. Чтобы все было острее, чтобы увиденное дополняло ощущаемое, чтобы запомнить его как можно лучше. Так запоминают человека, боясь, что никогда его больше не увидят. Солнце попадало на его шею и волосы, будто высветляло и подчеркивало то, что ей нужно удержать в памяти: - Это ты видишь меня, как свет, - и она тоже улыбалась, просто потому, что не могла сдержать эту улыбку, - рядом с тобой им хочется быть, - Пирра смотрела в его глаза; они правда были сейчас, как свет и тень: ее рыжая копна и его темные волосы - как то, что друг без друга не существует в полной мере: - Это не я, а ты лечишь мои шрамы, Тирр, - добавила негромко, не отводя взгляда, - но я бы хотела, чтобы твой - исчез совсем, - задумалась на мгновение, а потом слегка подалась вперед, прислонилась губами к его шее и вложила всю благодарность, нежность и тепло в короткий, но памятный и важный поцелуй. И только теперь - зажмурилась.
Тирр Серторий: Все и так меркло, когда ее пальцы прикоснулись к шраму, ставшему сейчас чувствительным едва ли не до боли, но она тронула прохладными губами его шею, и вода в фонтане, последнее, что связывало его с реальностью, зажурчала глуше, и все, что было вокруг, пропало бесповоротно; и шрам пропал вместе с камнями и мрамором, и песком, тяжестью долга, и боями, вместе с жарой он исчез из памяти, уступив место ее дыханию: всего один вдох, один выдох - короткие, теплые для этого вечера, горячие для воды, бежавшей по ее пальцами, обжигающие, ледяные, бесконечно нежные для его шеи. Тирр едва удержался, чтобы не притянуть ее к себе, задержать еще хотя бы на один вдох, руки дрогнули, дернулись... но было бы слишком неправильно вот так запросто и грубо забрать только проснувшийся дар исцеления у этого рыжего, вольного, яркого огня. Поэтому он застыл, сжавшись, ловя каждое движение и каждый миг, все, что отводилось ему. От ее волос пахло спелыми яблоками и еще немножко острым и пряным, наверное, корица, Тирр не мог поручиться, что это не корица; а запах не позволял сердцу успокоиться и не подскакивать так высоко к самому горлу: - Исчез, Валерия. Совсем исчез, - она стояла близко, зажмурившись, и потому казалась нереальной. - Я бы тоже мог сейчас исчезнуть, потому что теперь все вокруг, что не ты и не твое - тени. На стене пещеры. Он медленно выдохнул, провел пальцами нежно по ее щеке и по волосам ниже, и тихо спросил: - Тебя ждут, Валерия? Там, куда ты идешь?
Валерия Пирра: Там, куда она шла, ее никто не ждал. В сущности, ее вообще нигде и никто не ждал. Эта мысль, сложившаяся сейчас так четко, заставила Валерию сжаться в комок, осознать всю правоту своих слов о боязни потеряться в этом городе и вновь почувствовать поднимающийся откуда-то из глубины страх потерять. Она всегда теряла то, что дорого. И оставалось... Ничего не оставалось. А Тирр говорил "все, что не ты и не твое - тени", а Тирр стоял здесь, совсем рядом, касался ее щеки и играл с прядями ее волос: - Нет, там меня никто не ждет, - Пирра будто со стороны слышала свой голос, а солнце дробилось и падало - на его пальцы, на пряди, с которыми играли эти пальцы - так, что Тирр стал казаться ей тем, кто и впрямь разжег огонь; его сдержанность, медленный выдох, простота, с которой он говорил, что думает, - все было слишком настоящим и живым, чтобы в это верить. Но Валерия сделала усилие - еще одно - и поверила: - Ты не можешь исчезнуть, ты здесь, - она провела одной рукой по кончикам пальцев другой - той, которой касалась его шеи, - и здесь, - поднесла ладонь к лицу и легонько притронулась к своим губам.
Тирр Серторий: "Там никто не ждет" Она сказала это с грустью и было в ее голосе что-то еще, что заставило Тирра всмотреться в ее глаза еще глубже: как можно не ждать ее? Не ждать свободу, не ждать живую, настоящую, нежную жизнь, единственную, кто может дышать этим воздухом так, чтобы отдавать, а не забирать, единственную, кто оставляет за собой четкий след на гладко отшлифованной тысячами ног-теней плитке? Как? Он не отдавал себе отчета, вслух он сказал все это или только подумал, он не чувствовал не только того, что лежало, шло, журчало, звенело, изнывало от жары вокруг, но даже и себя. Он весь перестал быть целесообразным и сконцентрировался только в пальцах, что играли с рыжим огнем и в глазах, где она отражалась, в шраме, где теперь поселилось ее прикосновение: - Да, теперь и правда не могу, - легко согласился Тирр и улыбнулся, глядя на эти изящные, невесомые жесты, которые сейчас всерьез обозначили его суть и личное существование, подтвердили его и запечатали в самих себе, и повторил. - Ты и все, что твое - живое, Валерия. На мгновение он задумался, а то ли он говорит и не говорит ли он слишком много, - но уже поздно было что-то менять: - Куда ты хочешь сейчас идти? - спросил через силу, надеясь только, что, может быть, подлинной жизни подвластно время, и она сможет остановить течение воды здесь, у фонтана.
Валерия Пирра: Он смотрел в ее глаза так, будто уже каким-то немыслимым способом разгадал, что у нее внутри - боль, пустота и тоска, сложившиеся в узкую полоску точно такого же шрама, какой оставлен на его шее. И Валерия не говорила об этом вслух только потому, что он и так знал. Чувствовал. Может, понимал даже. Она не думала, что ей когда-нибудь будет больно, но при этом так светло. И только и могла, что стоять и улыбаться через эту боль, переносить на Тирра всю свою нерастраченную любовь - ту, которую просто не дали открыть и подарить, - вкладывая ее в один взгляд: - Мне, - "некуда идти..." - и, конечно же, сказать это - было бы просто поддаться мгновению слабости и острому ощущению одиночества, а где-то даже - солгать, потому что теперь есть Тирр, поэтому, совершенно не встретив преград, сложилось другое, искреннее, - хотелось бы остаться с тобой. Место значения не имеет, - Пирре хотелось еще говорить: про то, что он за это короткое время по чьей-то необъяснимой воле стал почти родным, про то, что даже если он исчезнет, она будет приходить к этому фонтану, окунать ладони в воду и видеть его, делающего несколько глотков, практически становиться и мрамором, на который он опирался, и солнцем, пронизывающим капли, округло летящие вниз, и самими его губами, чувствующими влажную прохладу; но слова онемели за ненужностью, и вместо них Валерия просто накрыла его ладонь своей, слегка сжав.
Тирр Серторий: "Со мной", - стучало в голове гулко, отдавалось в грудь, разносилось по жилам, и когда она накрыла прохладной ладонью его руку, пальцы уже знали, что жизнь остается здесь, свобода остается здесь и легкое дыхание красоты, последней, единственной, непередаваемой речами и жестами - остается здесь. Тирр проявился изнутри, тень на своде пещеры замерцала, обретая форму, а в то мгновение, когда Валерия чуть сжала пальцы, тень стала человеком. Он положил руку сверху, принимая тепло ее нежной кожи и чувствуя собственное... Заметила ли она, что только что прикосновением оживила статую? - Я счастлив это слышать, - вся нежность, все восхищение, что были в нем, прорвались в голос, в глаза и говорили сами. - Ты не остановила время, но сделала его нашим... Тогда я сделаю так, чтобы город не забрал у нас ни минуты. Идем на Тибр? Он провел пальцами по ее запястью, осторожно взял за руку и повел к пристани, прислушиваясь на ходу к ее шагам, считая их и запоминая ритм - теперь дорога была каждая деталь и каждое мгновение стоило целой жизни: той, что он обрел только что и той, что будет потом, когда-нибудь потом, через сотни и тысячи лет. >>>>> Бычий рынок (пристань)
Валерия Пирра: Пирра вскользь оглянулась на мрамор фонтана, на воду, на лучи солнца, словно вырезавшие это все из остального пространства, и запомнила до деталей то место, с которого все началось: - Идем, - сказала просто, без смущения и не высвобождая своей руки, только улыбаясь и чувствуя участившиеся удары в груди. Валерия двигалась легко, почти летяще, увлекаемая Тирром, и испытывала тихую, молчаливую радость от того, что слышит. Снова слышит, как бьется ее сердце. >>> Бычий рынок (пристань)
Клавдия Минор: >>>Амфитеатр август, 26,вечер - Как умно со стороны устроителей не делать в конце дождь из благовоний, все задохнулись бы от них в такую жару, да и не стоит размахивать у плебса перед носом богатством, после пожара в порту. Но сейчас я не отказалась бы от пары капель, - едва выйдя на открытое пространство, Клавдия пожалела, что отдала надушенный веер Ните, - с реки как всегда - то свежестью, то помоями... По-моему, Гай один любил этот город полностью и безоговорочно. А эти игры бы ему понравились, мне кажется. Он бы даже одобрил, что женские бои в честь его гетеры прошли без объявлений, тонким намёком. Ты встречалась с ней, Ирина? Я видела пару раз эту женщину в обществе Гая и по её виду и словам сделала вывод, что нашу столицу она видела в гробу. Зато она много жертвовала на благоустройство Остии, даже подарила городку женские термы и дала денег на ремонт маяка. Словно ждала кого-то... - последнее она скорее подумала вслух, размышляя как истолковать исчезновение Квинта и ждать ли его на завтрашний пир.
Фурия: >>>Амфитеатр август, 26,вечер >>>>> До Ирины все эти тонкости и намеки не дошли, и она лишь отметила, как разбирается Клавдия в таких вещах, о которых ей самой, возможно, не пришло бы в голову задуматься. Все это было из разряда составления букетов и значения цветов, и ей пришло в голову: жаль, что женщина эта не видела загадочного подарка - как бы она истолковала? - Ты умеешь составлять букеты со значением?
Клавдия Минор: - Умела до замужества, - не постеснялась правды Минор, почти забывшая те тайные Понтиевы букетики, - потом всё перезабывала, помню только те цветы, которые для алтарей. А разве в Риме остались мужчины, умеющие так тонко ухаживать? - спросила с улыбкой, подразумевающей "или тебе - для женщины?". - Тогда ещё не всё потеряно для Рима. Сейчас такие изыски увидишь скорее в провинциях, чем здесь. Представь, наняла для завтрашнего пира плетельщиков гирлянд, а они про подбор спрашивают у меня. Что уж говорить про ухажеров.
Фурия: Она рассмеялась, отмахнула рукой: неловкость. Объяснила: - Тогда уж я не оскорблю никого случайным сочетанием, если вздумается по какому-либо поводу украсить дом и случится позвать гостей. Стыжусь признаться, да, я тоже в этом не сильна... и даже не вспомнила о гетере, хотя теперь понимаю, что это наверняка был продуманный план. Я не знала ее. Верю на слово, что она была необычной женщиной, но, - "мужчины ее круга интересней," - даже если бы мы встретились с подобной ей, не могу представить себе долгого разговора. Удивительная смерть. Впечатляющая верность.
Клавдия Минор: Правду о покойниках, особенно в день поминальных игр, говорить было негоже, поэтому о природе верности гетеры, так очевидно не любившей Гая-мужчину, а скорее почитавшую Гая-отца, Минор упоминать не стала. - Я очень надеюсь, Ирина, что поводы украсить дом и позвать гостей найдутся. В последнее время в городе грустно хоть в Баййи отправляйся, - погибший Аппий, горящие порты, мертвые весталки, гетеры, купцы, и не менее мертвые высокородные игроки в жребии - радость в её голос не добавляли. - Так бы и сделала, если бы не тамошняя толкотня. Ну и театры, конечно, спасают. Ты собираешься завтра на "Трою"?
полная версия страницы