Форум » Флуд » Дом Мецената, галерея. » Ответить
Дом Мецената, галерея.
Меценат: Здесь можно выложить свое творчество: тексты, рисунки, фото и т.д. По сюжету или нет. Здесь проводятся арт-поединки. Сюда нести идеи, возникающие по ходу отыгрышей.
Ответов - 139, стр:
1 2 3 4 All
Нуб: Эпитафия * Что толку жить, когда проклятый Рим - единственной дорогой под ногами, когда с его бессильными богами как с равными под вечер говорим? Что толку пить, тоски не видя дно на дне неосушимого фиала, когда чтобы напиться - жизни мало, водой не превращенною в вино? Что толку строить, если будет прах? Пигмалион, оставь, не мучай мрамор. Нам не найти что мы искали в храмах на полных словоблудия пирах. Но жить, и пить, и строить есть резон - когда пожар откроет горизонт. * Наш Рим сгорит. Над древностью руин потомки понастроят Колизеи, чтоб любоваться как мы в них горим, и упиваться зрелищем, глазея как мы всегда - из полымя - в огонь, всегда в огонь, минуя лед и прорубь, и как наш пепел - пальцем только тронь - становится алмазом высшей пробы, сияющей, прозрачной чистоты, и как в нем снова - бешеное пламя. Нам не дано, пойми же ты, остыть и время лжет, не властное над нами. Смотри без страха в огненный кристалл, ведь из огня - всегда приходит Феникс. А демиурги, нас писать устав, однажды казнь нам вечную отменят.
Мирина: Гладиатору Что ж, гладиатор, ты смел и горд, Славу поют твоему мечу. Сколько воды утекло с тех пор, Как я огнем за любовь плачу, Сколько героев в хмельном бреду Этой стреле подставляли грудь... Вечность, в которую я войду, Вписана кровью в мою игру. В ней только те, для которых я В сердце своем выжигаю след. Тот, кто не слышит меня, - упрям. Тот, кто смотрел на огонь - ослеп. Не на потеху немой толпе Я над собой развожу костры, Я лишь для тех начинаю петь, Чьи имена, как кинжал, остры, Чьи голоса, как фракийский зов, Что убивает раба в душе... Рим открывает свое лицо И выбирает случайных жертв. Да, гладиатор, ты смел и горд, Зрители снова замрут на миг... Вечность - иллюзия, битва - спорт, Так побеждай, получая мир: Скромное счастье его утех, Тихую нежность любви земной... Небо огнем отмечает тех, Кто разделяет его со мной. Жертвенник – даже в руинах жив, древние боги глядят в разлом. Небу не нужно твоей души, так что не трать понапрасну слов. Темные камни, седая пыль – сколько столетий я им пою. Ты, уходящий под рев толпы, слишком для огненных танцев юн, ты не способен разжечь во мне дикой, безудержной страсти жар… Смертным – сгорать в золотом огне. Избранным – пламя в руках держать. Воздух ночной рассекает плеть, от напряженья дрожит земля… Боги меня заставляют петь. Только богов выбираю я.
Мирина: Овидий-Постуму Здравствуй, Постум. Как там тебе, не щиплет? У меня вот немного чешется. На погоду. В этом городе вазелина и не ищите, Можно подумать, что он не мужского рода. Нынче погода скверная, друг мой Постум. Кто-то на небе белье постирал и выжал. И не найти никого, кто со мною ростом Был соразмерен - то выше меня, то ниже, Так неудобно... Намедни в публичных термах, Что называют банями остолопы, Мыло упало. И я наклонился первый. Эта фигня работает! Ты попробуй! Правда потом шагалось немного странно - Тот, за спиной, был, видимо, телом грузен. Знаешь ли, Постум, наши с тобою страны - Тени на карте выстраданных иллюзий. Холодно. Пусто. Время живет вещами. Радужный флаг - как пестрое покрывало. Жду сообщений. И вот еще, на прощанье: Ты там того... не суйся... к кому попало.
Нуб: Постум-Овидию Я, друг Овидий, занят привычным делом - Рим меня пишет, движет, **ёт, шевелит. Форум сенаторов слушает оголтелых, мальчики в термах сильно подешевели... Нужно ли мыло, раз при любой погоде радужный флаг всегда на глазах полощут? А подходящий сзади - на то и годен чтобы походкой странной идти на площадь, новости слушать, кивать симпатичным лицам не выдавая дерзкого вожделенья... Сколько соблазнов в морду суёт столица! Преумножая римское населенье не покладая... трудятся все рабыни - рож разноцветье входит, пожалуй, в моду. Если веселье меня на пирах покинет - я напишу тебе, друг мой, и про погоду. В общем, Овидий, Город живет как прежде, Не замечая прошлого предпосылки. Рад, что Поэт не забыл обо мне, невежде. P.S. Власть не меняется. Ты не скучай там, в ссылке.
Вакх: Овидий и Постум, шикарны оба!
Залика: Залика и Амага. Бой. Выходи на арену и вейся над ней осой, расскажи ей о той, что весь мир обошла босой, по осколкам судьбы и по углям горячих лет - все искала по свету остывший нечеткий след, отомсти ей за ту, что она у тебя взяла, что осталась в песнях, мраморе, зеркалах, выходи на арену, меч обнажи и мсти, покажи ей тщетность земного её пути, покажи, что любовь - это самый могучий бог, отпусти её душу, вонзи свое жало в бок. А потом оплачь, как равную, как сестру, потому что все, кто кого-то любил - умрут, потому что те, кто однажды любовь узнал, понимают, что мир для их бога - кромешно мал.
Ливий Курион: Ливий - демиургу Пытаясь, из последних, быть хорошим, зачем же издеваться над собой, когда ты в гости к радости не прошен и не обласкан черною трубой в конце которой - свет, по сторонам - зловонная и тёмная клоака, и ты на свет: "я все тебе отдам" по сторонам: "о, только бы не плакать!" и где во тьму - всем телом наугад, а к свету - только щупальцем сомненья ползёшь из года в год и гадом-гад, до самого последнего мгновенья не зная кто сияние зажег, не веря, что тебе оно не грезится... Зачем? К чему? Ведь там, в конце - ожог и бесконечная спиральность лесницы.
Дахи: ...я еще дышу. еще - живая, в небеса смотрю из темноты, но неумолимо прорастают сквозь меня весенние цветы. изменяя данность линий тела, размывая акварельно суть - все, чего душа моя хотела, синим ирисом мою ломает грудь... преобразование рассвета в режущую кромку бытия лепесток изысканного цвета завершит, прорвавшись из меня.
прислуга: Айдана. ...берегись! в старом теле есть ещё дух - дремлет злое в руинах разрушенных стен, разгораясь огненной искрой на звук твоих новых, свежих твоих измен. в этом высохшем теле - безумная мгла, что мелькает в глазах,словно в прорезях маски, - лишь расплата за то, как она лгала, откликаясь на жалкую, скорую ласку... это древнее тело движет любовь молодой демоницы, живущей внутри : ты отправишься первым. таков приговор. лишь тогда она скажет себе - умри.
Admin: ммм. тут можно и под своим ником.это ведь не отыгрыш. ) да и авторство понятней.
Тихик: Против навыков не попрешь. И когда растворятся стены, ты как платье уронишь ложь на холодные утренние ступени. ...А ты знаешь, сегодня пели.. Не рискну назвать их по именам. Они пели нас, но увы не нам. Ум был слишком занят разбором бредней, чтоб внимать хрустальным чужим словам Ты не порти карму. Молчи. Я сам. я не поэт и это заметно
Залика: Покажи мне террор? В этом городе требуют смерти. Слишком много любви, слишком мало скорбящих теней. Пусть летит самолет, пусть его огнедышащий вертел вспорет площадь и пламя взметнёт, чтобы было видней, как малы и ничтожны - пока мы купаемся в неге, до тех пор пока взгляды любимых - купаются в нас. Как прекрасен огонь, как сильны в обжигающем небе наши души и крик "подожди, дай нам вместе хоть час!"
Мирина: Террористы любви, что мы знаем о взорванном мире, О разбитых дорогах, калеках, бредущих по ним? Мы с тобою два смертника, и в догорающем Риме На руины империи падают наши огни. Нам сказали, что здесь больше нет никого, кто способен Оставаться в живых, сохраняя себя от греха... Мы вошли в этот город, чтоб стать его смертью... Мы обе Расспылись на искры, пока он внутри полыхал. В нас погибли сенаторы, судьи, рабы и гетеры, Проклиная тот город, что был так безжалостно строг... Террористы любви, мы взрываем инсулы и термы, И пылет наш Рим погребальным огромным костром.
Залика: Что он знает о нас? Ведь пока ты себя не расплавишь, в водопады металла и боли смертельной салют - миру лишь оболочка, кайма нашей тоги видна лишь, и по ней нас встречают, по ней же потом - воздают. И пока ты не смертник - тебе низачто не поднятся, чтоб увидеть его с выстоты неприрученных крыл. Чтобы мир разглядел в тебе больше чем просто паяца, чтоб до самого сердца объятья, встречая, раскрыл.
Меценат: ах, пафосные вы мои) Жду не дождусь Овидия и Постума.
Ливий Курион: Ученическое Ох, не терзай меня, сенсей! Я телом слаб и духом грешен. И, раз наслушавшись речей, доселе затыкаю бреши, в мозгу, проеденном до мест, где сон приветствует чудовищ, а Цицерон с гарумом ест всё что ему ни приготовишь: науку, цезаря, дерьмо и подагрических легатов. Оно придет, придет само. Ну а покуда - чем богаты))
Клавдия Минор: Брать - это просто. Так же как быть собой. Нечто другое - может одна из ста... даже из тысячи: скучным считая бой, и предпочтя проникнуть и прорастать спелой лозою там, где не взять венка, там, где позором будет любой триумф, там, где победа - вздор, а цена - легка, где не нуждаются в силе рука и ум.
Осмарак: Совет Никогда не прячь за улыбкой нож. Это видно всем, за две римских мили. И когда с земли ты слова возьмешь, что как след вчерашний уже остыли - не бросай своих, не буди беду. Неизвестно кто их ещё услышит, и однажды утром тебя найдут выше слов и дорог заплутавших выше. Ведь достаточно - нож у тебя в чехле. Ведь достаточно - слово ты можешь бросить. Обнажил - так бей. Не достал - жалей. А о большем и боги тебя не просят.
Мирина: Меня зовут Нита. Я приношу вам мясо, Пою вам простые песни, смеюсь над шуткой, даже когда я н е х о ч у с м е я т ь с я. В этой харчевне всегда так темно и шумно, что взгляда не замечают. Я знаю римлян, греков, евреев... День совпадает с годом. Меня зовут Нита. Это простое имя. Я превращаю воду в вино и воду им разбавляю. Все лица во мне хранятся. Их тени внутри становятся все огромней. Когда они выйдут, я не смогу смеяться. Меня зовут Нита, мой господин. Запомни.
Мирина: Слышишь, Гром, под копытом песок поет и земные недра звучат в ответ. Знаешь, Гром, есть предел у земли и вод, только этому небу предела нет. Где ты был, мой конь? Убегал, дичал, забывал мой голос в чужой земле. Непокорный, как ты по мне скучал, обменяв свободу со мной на плен без меня… Вожди собирались в круг, говорили с духами прошлых лет, и горячая бронза их древних рук выжигала на коже за следом след. По преданию, эти следы ведут от себя через бездну назад к себе. И теперь мои духи меня найдут, если мы с тобой остановим бег. Так неси меня, Гром, я легка, легка, мы одно, в наших жилах течет не кровь и на холке твоей не моя рука, а дыхание воздуха… Слышишь, Гром, под твоим копытом песок поет и земные недра звучат в ответ... Я ждала у предела земли и вод. Ты вернулся. Больше пределов нет.
Домиция Майор: Рим никогда не сгорает весь. Пепла хватает на сотни лет, Что не сгорело сейчас и здесь, Время однажды сведёт на нет. Пятна на сердце, на Солнце, на... Небезупречны. А мрамор пуст. Каждому в мире своя цена, Свой Эскулап или свой Прокруст. Нас непременно развеют в прах, Боги ли, черти, благая ль весть... ...тридцать серебряных тетрадрахм. ...Рим никогда не сгорает весь.
Домиция Майор: так...мыслишки о гетерах... Рвется под пальцами ................тонкая нитка пульса, Воздуха мало....предательски... ........................на двоих В тёплом прибое взрывающих мозг конвульсий Плавится тело... ....................И душу бросает вниз Снова бросает - безжалостно, ...........................беспощадно, Время сминая в бурлящий,слепой поток. Вот она - плачет, кроет тебя площадной бранью, вливаясь оловом в кровоток, жадно целуя от шеи до плеч и ......ниже, ниже....и ниже! .................пока не сойдёт с ума от осознания - ты её выпил... Выжал!.. ...и постарается выжать тебя сама. Чуточку оклемается - будет хлеще, Рвать твою сущность на тысячу сто частей. Вот оно, сумасшедшее чувство, хлещет, хлещет - из сердца на скомканную постель... Вот оно, пара секунд, .....................и она распята, ты - победитель, но как же ты уязвим, перед глазами её, что грешно и свято вас поднимают от похоти до....Любви.
Мирина: Старшая жрица знает: закон жесток. Храм на холме над Римом от солнца бел. В храме огонь скрывается, как цветок. Я берегу огонь глубоко в себе. Старшая жрица знает: он был здесь. Был. После заката храм для мужчин закрыт. Где-то внизу ожидали его рабы, ночь опускалась на выступы римских крыш. Он говорил мне, что наша богиня – сон, он доставал из складок одежды нож… Он обещал мне: «Ты пэри, а я песок, я замету дорогу, и ты уйдешь». «Там, на востоке, - звал он, - лежит страна, скалы ее спускаются в темный Понт… Там, на свободе, ты сможешь сама узнать, как твой огонь заходит за горизонт в сизые сумерки… Рим – это вечный тлен. Все ваши храмы не стоят душистых трав…» В храме темно. Песок заметает след. Старшая жрица знает, что он был прав.
Мирина: Я чувствую, как караваны идут в песках, как мысли погонщиков плавятся от жары. Я знаю, что ты решил меня отыскать, я слышу твой голос – глухой, как звериный рык, твое нетерпение в воздухе… Ты идешь. За сотни печальных дней и песчаных миль. Пески неспокойны. Ты знаешь об этом, Вождь. Ты платишь легенде временем и людьми. Тебе говорили, что там, далеко, среди безмолвных барханов ночью встает луна и светит в колодец. Он за тобой следит. Поющий колодец, что не имеет дна. Он знает всю правду о прошлом, он знает то, что будет, и ведает, кто перейдет черту. Поющий колодец с холодной, как снег, водой. Твои караваны в горячих песках идут. И скоро мы встретимся. В темной моей воде луна преломляет черты твоего лица. Я чувствую день, предсказанный мною день. Я просто колодец. Помни об этом, Царь.
Публий: Коснись меня так, чтоб я стал как пламя, чтоб выгнулся стоном, душой наружу, порвав междустрочное "между нами" запреты и заповеди нарушив, коснись меня так, чтобы мне не страшно за это касание было сдохнуть, чтоб плавилась маска, чтоб в дне вчерашнем осталась моя ледяная похоть, чтоб я тебя принял кинжала глубже, который ты хочешь в груди оставить, коснись, словно я тебе так же нужен, как сердце забывшему где-то - память, как слово - пророку, дожди - пустыне, и жертва прождавшему вечность зверю, чтоб глядя в глаза я не помнил имя... коснись меня так, чтобы я поверил.
Лупас: Ты налила и я пью за здравье, и буду пить с тобой до утра, ведь ты не можешь меня отправить стоять с монетой у черных врат, и не за мною сомкнутся воды, когда по Стиксу уйдет ладья - да, ты хитра, но моя порода мне говорит, что умру не я. Скажи мне, женщина, что там - в кубке? Я чую привкус и он горчит. Ты хороша, как крыло голубки, но птицы так не кричат в ночи, как ты - раскинувшись подо мною, забыв гордыню свою и честь... Но отчего же так сердце ноет, как будто там оно правда есть? Шепнёшь: "цикуту запей любовью - её испившие не умрут"... ...Когда пьянеешь от вида боли другие вина не по нутру.
Адриан: В Тибре предутреннем, свежем, но заспанном, сети поставил свои. И у Волтарна за мокрою пазухой странные блещут огни. Рыбка, каких никогда я не видывал, кто твой отец-перегрин? К самым ногам подплываешь так близко ты. где же твой дом, перегрин? Ты заблудился, но это все к лучшему, грустный речной окунек. Рыбка нездешняя, рыбка невинная, прыгай скорей в мой сачок! (все тут такие взрослые, пафосные... проблемы у всех такие взрослые и пафосные... ээх...)
Суламита: Усыновлю! ))
Квинт: Буду учить риторике. Бесплатно. За нелюбоффь к пафосу)
Публий: письмо на лимес: Тут тихо и скучно, и всё цветёт. Кого-то хоронят, кого-то режут. Я не люблю их который год, они меня преданно, как и прежде. Какие-то шлюхи спалили порт. Собаки здоровы. Купил фиалы. Тут тихо и скучно, и воздух спёрт, как будо над миром ветров не стало. Убили купца. Говорят - к войне. За статуей сделал две лишних мили. Тут тихо и скучно, и всё ценней становятся вещи, что ты дарил мне. Садовник вчера подстригал кусты. А я растолстел как последний боров. Тут тихо и скучно, и дни пусты. Ты скоро вернёшься? Пиши, что скоро.
письмо: ответ с лимеса. Тут громко и яростно, кровь и пыль, чужие знамена летят под ноги. Зенит. Горизонт начинает плыть над пыльной дорогой... Мои дороги совсем не похожи на те, что ты привык измерять, не спеша, шагами. Здесь люди, собой подперев кресты, становятся каждую ночь богами, здесь псы так свирепы, что этим псам легко человека считать добычей. Зачем я вернулся? Не знаю сам. Война безнадежно вошла в привычку. Тут жарко и весело, как в аду, и, кажется, аду от нас не легче. Когда я вернусь, я тебя найду под старой оливой... И будет вечер, и сыр, и вино, молодое, как весенняя нежность твоя и свежесть… Когда ты уснешь на моих руках, неловко закутавшись в край одежды, я буду беречь твой спокойный сон от мыслей тревожных, от шума мира, я буду смотреть, как, взорвав песок, мои легионы проходят мимо, я буду любить тебя так, что Рим, упавший в долину, осядет пылью… Подошвы сандалий единый ритм чеканят для тех, про кого забыли и кесарь, и боги, и друг и брат. Порядок простой: убивай и празднуй. Зачем я вернулся?... Ты знаешь, ад вдали от любви возвращает разум.
Публий: на лимес: Пока у тебя там закончит плыть, греметь и вообще создавать веселье, подвинут границы твои орлы, и варваров всех по крестам расселят, я выйграю пару бесшумных войн дорог не топча, не вставая с ложа. Но что мне, скажи, победитель, в той победе, которая - скука тоже? Мы не молодеем, а дни идут. Олива почти умерла от засух. Я жду тебя, жду, и пока я тут, но боги не скажут, что будет завтра. Куда заставляют они идти людей для которых покоя - мало? ...Я выслал тебе, почитать в пути, стишки новомодного Марциала. Пришли мне, пожалуй, таких собак, чтоб псарь никогда не сидел без дела. Куда ты вернёшься? Каким и как? Я жду этот вечер. Не лезь под стрелы.
Квинт: Ты скоро вернёшься? Пиши, что скоро.
прислуга: Ифе Перегрин, из груди вырастают кинжалы, перегрин, у весны не допросишься молний, я в ладони держу цепи скованных жалоб, ни имён их не зная, ни сути не помня; уходя водостоками, хлещут и хлещут неживые, осипшие, долгие струи, яд жасминовый тает, мир становится вещным, перегрин, одного твоего поцелуя мне, наверно, не хватит, чтоб выжить, чтоб вынуть эти тонкие лезвия, мертвые капли; забывая слова, я молчу твоё имя, чтоб хотя бы его не убить сквозняками, в этом доме, где двери открыты для многих, но уходят свои, а приходят чужие... Перегрин, что же сеют небрежные боги, отчего вырастают кинжалы, скажи мне..?
Лупас: плохой день, херовая охота. Упаси тебя боги стоять на моём пути. У меня к тебе ни лишнего нет, ни личного, но придётся за сердце - собственным заплатить, если встрял, дурак, между хищником и добычей.
Луций Фурий: боги побоку, шкуры под ноги, не до подвига: мы охотники, что стоит на пути - обычно то и добыча.
Осмарак: гы, охотнички... Вот живёшь, всю жизнь считаешь себя удачливым, свято веришь, что мил собакам, коням и женщинам, убеждён, что даже демону сдачи б дал, открываешь глаза... и пялишься недоверчиво на одну из тех, что готовят любые ложа нам, понимаешь, что поздно мучить себя вопросами - потому что шкура твоя, охотник крутой, разложена по шатру какой-нибудь с виду невинной особи
Публий: ...истрепав полсотни сюжетов за сто веков, разложив домино на залитой кровью скатерти, забивает козла смурной пантеон богов, до поры посылая смертных к Кибелле-матери.
Нуб: Когда-то, вполне земные меня любили - за молодость, злость, за силу и за азарт. Теперь же - ко мне снисходят одни богини. Целуют, но... состраданье у них в глазах. Был молодым, не помнил - однажды шкура трофеем достанется в черную пасть земли. И думаю "Что я берёг, молодой придурок? Лучше б под ноги женщине постелил".
Квинт: угадайте кто. манера избавления от денег коту под хвост - в веках не надоест, и этот кот свое подхвостье сделал влагалищем отнюдь не малых средств.
Публий: Язык без костей, взгляните, боги и граждане, как поэт подметает им начисто сплетни с улицы! Колючки и мусор. Я видел много и мне не страшно, но я в смятенье - как он им же потом целуется?
Квинт: Пример нам всем: не собирает сплетен, какой пустяк - поклеп или скандал, любезно улыбается соседям, и врет поэтам... но себя - узнаааааал!
Публий: То у поэтов правило - обманывать. Поэт одной иллюзией и жив. О том, куда вложить не по карману, вольно судить ни разу не вложив.
Квинт: как ты кокетливо не ежься - я не вложу в тебя и впредь, зато мне радостно смотреть, как ты в риторику вдаешься... (пы.сы. просили без мата:)
Публий: Кокетничать - так с кем угодно, вдаваться глубже - неохота. Пусть словом кормится голодный. А радости - моя работа
Квинт: хоть сыт голодному не брат, а рифмовать, я вижу, рад)
Феликс: Вот они проходят, не преклоняя взгляд - неподкупная и вероломная суть Лисандра. С ними можно лишь не оглядываться назад, не загадывая на завтра. Чтоб забрать и уйти, я еще не настолько смел, и уже оскорблен, чтоб пристроиться к тем, кто просит. Я завидую тем, кто бросить меня сумел, потому что сам себя не умею бросить.
Залика: Кани Пусть идёт она и её бубенцы звенят. Не давать ей крова, имени и огня, пусть в песке у Нила канут её следы, эта дерзкая кровь должна навсегда остыть. На ладонях Нила — лотосы, снизу — грязь. Как в неё ступить не плача и не боясь? Но любая боль — кормилицы молоко, добавляет сил и дальше идти легко, хоть чужие боги смотрят из тёмных ниш и жестка постель — не лотосы, а камыш, а вокруг не люди — демоны и зверьё, молоко кормилицы — боль — поведёт её. Под ногами — камни, лезвия и слова, но она на них научится танцевать, ободрять упавших, умерших воскрешать: если поднял голову, дальше — всего лишь шаг. И идёт она, и её бубенцы звенят, и берёт себе имя новое из огня, и любовь её — смерть, и танец её — пожар. И смеётся новорожденная Иштар.
Фарнак: И кто бы тогда поверил? Ты просто стоял у горна. И отблеск огня на теле, и страсть подступала к горлу могучим таким приливом, что даже б "Беглец" не сдюжил, и не было либо-либо - ты был мне смертельно нужен как нож в кабаке портовом когда закипает свара, как море, когда готово принять к себе тех, кто свалит от этих законов подлых, от взглядов угрюмых рабьих. Не слова — огня и пота! Вот губы мои — ограбь их! Всё дело в огне и ночи. Я б сам не поверил даже, что старый пират захочет бескровного абордажа, но ты угадал по взгляду и как нас тогда штормило... С тех пор мне других не надо, хоть я не вернулся, милый.
Сеаса: Вот и думай теперь как загадывать наперёд: всё чернели кудри, глянешь, ан - седина. Может он не забыл, а может быть даже ждёт. Так сойди на берег и разыщи, Фарнак! Кто силён — тот выжил. Знаешь, наверно, сам, что ещё кроме жизни стоило б поберечь. Так чего же вы все взываете к небесам, если вам даны и сила, и дух, и речь? И за что ещё в солёном твоём аду заплатить не жаль не золотом — головой? Ты же знаешь, пират, все дороги куда ведут? Так сойди на берег и разыщи его.
Осмарак: Ты не жди меня и не жги для меня костры, я хожу лишь там, где дороги как меч остры, где Чинват под ногами становится тоньше сна, где упав однажды не сразу достигнешь дна; заратуштри, праведник, двадцать седьмой стрелы мне не хватит и не докажешь, что не был злым, и куда же делась? видел же... погоди... не она ли - твоя - сейчас у меня в груди?
Гней Домиций: Мне шестнадцать. И я люблю. Мир ещё не крестом отмечен, и ещё не намечен люфт между "вечер" и "будет вечер", мир ещё слишком здесь, сейчас, он ещё не умён и строен, я лишь часть его, я лишь часть, тех кто в книгах проходит строем, в ваших книгах где всё - любовь, мир спасён и вочеловечен. Я - причастен, и я - любой, кто надеется: Рим - не вечен.
письмо: Холод собачий на этих дорогах Рима - даром, что август, полдень, толпа и травля. Я промолчу, но это неоспоримо: бой и любовь всегда выбирают равных. Бой и любовь всегда происходят между. Что тебе выть - "Добей!" или "Аве, Цезарь!", если дорог у Рима не будет прежних после того, как путь к ним давно отрезан? Что тебе выть, мертвея и замерзая, если толпа не слышит того, кто ранен. Так подойди, загляни же в мои глаза, и... Рим. Пыль арены. Полуденный август. Травля.
Вардусья: В Риме всегда дела и погоды плохи. Только дороги... и - кто по дорогам воют. Бой и любовь - не значат, что все оглохли. Кто кому равен решается в ходе боя.
Осмарак: Я бы выпил с тобой, раз уж мы из одной страны где пустыни честны, а у женщин глаза темны, я сказал бы тебе, что любая из двух земля будет нашей землёю, как ты в неё ни ляг, что империи - девки, с которой из них ни спи - по любви не дадут, продадут, не прикроют спин, что на родине нашей, куда мне заказан путь, всё же лучше вино и бабы, и... как-нибудь я бы выпил с тобою. Поскольку одна земля будет нашей землёю. Как ты в неё ни ляг.
бестия: Славься, Диана, волею чьей зубки сжаты На нежном и мягком, и теплом, и пахнущем Зеленью свежей с тонкою ноткой мясного. Жертвой богатой воздаст род крысиный тебе За добычу такую, сможет коль Пифагор Унести все, на что посягнул этим утром Благословленный Авророй, Фортуной, Минервой... Что ж, возвращайся, доблестный крыс К братьям и хлебу, свободе, латрине родимой! Крепче зубки сожми и вернись не один.
письмо: С лимеса У меня тут собаки воют и ветер свищет, бодрым маршем идут в Панонию легионы, никаких колебаний, ни грана духовной пищи, тронешь гладиус чей-то - примёрзнет язык солёный. Что ты в каждом письме вызываешь меня, канючишь? Ты не выдержишь этой, как я подыхаю в Риме. Не одни только боги ведают где нам лучше, только разум указ что принять мне, а что отринуть. Я писал бы тебе почаще - да был досуг бы. Я любил бы тебя сильнее, но время, время! Выбирая людей, мы себе выбираем судьбы. Не прощаюсь. Но люди ждут и штандарты реют.
Квинт: Автора!
толпа: и кто-то что-то такое тут быстро сжал, а кто и чего - не поняли до сих пор... может быть, сжала рука - рукоять ножа, может быть, что-то тянулось схватить топор. может быть, и не топор, а, конечно, - нож, возможно, совсем без ножа, только рукоять. и все разобрались бы скоро вот с этим, но кто-то же все-таки что-то схватил тут, ять! мало ли, а зачем он все вдруг схватил - может, уже надо бросить все и бежать, быстро бежать и додумывать там, в пути, что рукоять не отдельно же от ножа, то, что топор и нож - это перебор, да и вообще, че схватили-то все подряд?.. а, главное, кто этот...тот, о ком разговор? спасемся, послушаем, что о нем говорят.
Тирр Серторий: Славный джаз-бенд нарыла сестрица, приглашу обязательно на свадьбу или поминки
Суламита: Я тте дам свадьбы-поминки!! Где мой веник?!
Тирр Серторий: Мамо, и вас-таки не смутило, что мальчик курит?
Понтифик: ...вот станешь ты вечным, тогда и поговорим как не меняются люди, дороги, Рим, как дураки привыкают, с пяти, к земле... что же ты? ну, смелей! где же ты был, когда я терял их всех, что ж не спустился раньше-то повисеть, что ты всё повторял нам и повторял, пока я себя терял? знаешь, не страшно по горло стоять в огне. страшно - когда навек ни к себе, ни к ней. я бы на крест и за меньшее точно смог, смешной иудейский бог.
Домиция Майор: Какого-то беса ярость не утихает, чем ее ни остужаешь - все будет тщетно. Я недовольна такими вот женихами, которые так обижают меня зачем- то. Один, как дурак, подарить мне решил сережки, другой был замечен со всей женской стаей Рима... А третий... Забыла, кто третий... А, Марк... Он тоже тот еще... Я, одинока, непокорима, сижу, значит, дома и жду их с боев обратно, готовлюсь кататься на лошади, между прочим, подаренной Гнеем мне, старшим любимым братом. Но с женихами-то надо поставить точку. Была бы я рыжей, бесстыжей, ну, скажем, Пиррой - вот поплясали под дудку мою бы фрукты и принесли бы к ногам все познанья мира, да, видимо, вышла у мамы я слишком хрупкой. К черту уеду, на лошади, в одиночку! В самую пыль, в придорожную злую бурю! Пусть кто-то один найти меня тут захочет... Ну, например, этот бабник... Который Фурий.
Осмарак: Правильно, девочка, брось этих римских снобов, я прокачу тебя - ветер увязнет в гриве. Мир для тебя - необъятный, опасный, новый. Мне вас таких и надо - непокоримых. Сердце мне выели, рвали меня на части, слез водопадами мне просолили кожу, я как безумный по свету за ними мчался я был распят за одну из них... слушай, всё же я прокачу тебя. Степь нам ковёр постелит - ты по таким никогда не ходила в Риме. Что подарить тебе? Сына, тоску, веселье? Мне вас таких и надо - непокоримых.
Луций Фурий: девочка, хорошая, я не бабник. Видишь ли, как бы ни было в прошлом жестко - я пойду доламывать эти грабли - и мне нужна лишь та, что меня дождется.
Домиция Майор: Все бы вам тех, которые ждут и терпят, с покладистым нравом, улыбкой на ясных лицах, пока вы себе выбираете жгучих, терпких, совсем за другими готовые волочиться. Все бы вам их объятия и пирушки, а мы почему-то, как эхо, должны вам вторить, что так для мужской природы, бесспорно, нужно, и не заводить ревнивые разговоры. Я бабником назвала тебя, Луций Фурий, но те лишь, на ком горят шапки, скривили лица. Легко соблазнить - искушенную по натуре, а Женщину еще нужно суметь добиться.
Валерия Пирра: мне вас таких и надо: в глазах - печали, черные дыры, зовущие внутрь бездны; с камнем на сердце и бедами за плечами; с прошлым, которое просто так не исчезнет. чтоб со звериным характером, диким нравом, чтобы в лице одном - висельник и казнящий. лютых, но справедливых, познавших правду, как все устроено суетно в настоящем. вас мне и надо - упрямых, безумно гордых, знающих, за кого и на крест бы можно. с волей - не сломленной, шагом - чеканно-твердым, с целой историей шрамов на грубой коже. вас, только вас я на всякой земле пустынной любила бы, не оскорбив состраданьем ложным и жалостью - не задев. Подари мне сына. Чтоб вырос и стал, возмужав, на тебя похожим.
Луций Фурий: В игру, Домиция. я не буду с тобой в стихах тягаться, да и доказывать что-то на словах - это к Квинту.
Ветурий: Я-то чем тебе не угодил, красавица?
Сидус: Валерия Пирра Зарекаюсь я тебя отговаривать, раз уж морда в перьях и нос в пуху. Но любовь к мужчинам такое варево - при любом раскладе покажут хуй
Валерия Пирра: отговаривай, брат мой, не отговаривай - все равно там видят все наверху: Он и кашу мне разрешил заваривать с ним, поскольку знает, как важен хуй. Символисту, поэту и просто женщине. На уме-то, Господи, все одно. Так что хуй - это стимул хотеть не меньшего... Даже большего, если разрешено. Как бы ты ни ходил тут, да ни насвистывал о высоком, прекрасном /ну, - соловьем/ - все равно непреложна простая истина: ничего не движется без хуев
ножницы: железом взрезая кровавую плоть мы задумались: как так? одни мы, но множеством кличет нас каждый, кто в руки берет...
Нуб: В простых мирах, где силы зла клыкасты, приметы вражьи - чешуя и шерсть, прожить легко. Лишь те миры опасны, где зло ты носишь в собственной душе.
Дориан: я б вас любил любовь быть может раз рядом всякие не те но кто в вас милая стреножит чертей?
ножницы: Мы, Дориан, тебе поможем, Хоть к помощи ты не привык Зачем стреножить, если можно Чик-чик.
Лидия: Я стану рекой забвения, новым Стиксом. Живые при правильном свете напомнят мертвых. Дай мне последний раз тебя причаститься, губами припасть и внушить себе: взято - стерто. Любовь не боится смерти - боится счастья, которому не дано уже будет сбыться. Я научусь прощать и потом - прощаться. Запоминать прощенного до частицы. И забывать, словно тут никого не стало, только река, безмятежная тень по водам. И только слепой провожающий, слишком старый, чтобы любить, обретя над собой свободу.
Понтифик: О поиске авторов для женских персонажей. Типичный ролевой пейзаж: вампиры, куклы-малолетки, семь сотен стерв, с десяток "дашь?" и мазохист (сбежал из клетки), "туда боюсь", "ой, в мозг нельзя!", кривая мысль, косые фразы... и я затрахался, друзья, ещё не трахавшись ни разу.
Залика: С неслабеющим интересом мы следим за забегом мыслей, но они норовят метаться, а привыкли они - толпой. Им три ёлки высоким лесом: то их мозг исхудавший стиснет, то поэт, захотев отдаться, приплетёт их к любви земной. Эй, на лодке, сушите вёсла! На воде не писать трактаты, веселей по щеке колючей языком написать "лови". И какие там ваши вёсны караулит Харон поддатый, что у мыслей забег на случай той прекрасной земной любви?
МаркКорнелийСципион: Мы выходим на рассвете, Из Синая дует ветер, Поднимая тучи пыли до небес. Только пыль летит за нами, С нами Марс, и с нами знамя, Ну и пиллум мой наперевес. Только пыль летит за нами, С нами Марс, и с нами знамя, Ну и пиллум мой наперевес. Я всегда был славным малым, Может — стану и легатом. Ну а если мне не выйти из песка — От несчастья от такого Ты найдешь себе другого И навеки позабудешь про меня. От несчастья от такого Ты найдешь себе другого И навеки позабудешь про меня. И трибун у нас хреновый, Несмотря на то, что новый, Только нам на это дело наплевать. Может больше, может меньше Было б выпить что покрепче — Всё равно с какой холерой помирать. Может больше, может меньше Было б выпить что покрепче — Всё равно с какой холерой помирать. Если кто сегодня помер, Без него играем в сенет — Здесь ребята не жалеют ни о ком. Есть у каждого в резерве Деньги, слава и фалерна, И могила, занесенная песком. Есть у каждого в резерве Деньги, слава и фалерна, И могила, занесенная песком. Мы выходим на рассвете, Из Синая дует ветер, Поднимая тучи пыли до небес. Только пыль летит за нами, С нами Марс, и с нами знамя, Ну и пиллум мой наперевес. Только пыль летит за нами, С нами Марс, и с нами знамя, Ну и пиллум мой наперевес. 819-й год от основания Города, где-то на границе Египта и Иудеи.
Нуб: Если ты не жил, что ты можешь об этом знать? Как в последний час дитя обнимает мать, как в огне и пепле надежда ещё сильней, как светло на небе, когда ты под ним на дне? Что ты можешь знать о том, как из многих слов выбирать вслепую - добро оно или зло? Как легко мы падаем и нелегко встаём, как любая мелочь застит нам окоём, как влюблённые держатся за руки до зари?.. Если хочешь быть богом - родись. А потом умри.
Авл Серторий: познаешь - понимаешь, что истина не в вине, ибо кто разбавляет вином ее и виной? нет, она где-то глубже - в догадке искать на дне и в способности опуститься на это дно.
Публий: спорно, спорно. иной ныряет в такую глубь, что глядишь - и такая берет досада, такая жалость... отпиваешь вина, соболезнуешь - ну не глуп? эта истина ведь на воде пузырьком лежала)
Суламита: сына, я вижу тебя в плохой компании
Авл Серторий: у меня же, мамо, такая мораль и удаль, что когда все прочие строятся вдоль постели, прибежав туда, я единственный, кто - оттуда, потому что я предпочел бы постель не с теми. я не спорю об очевидности плюса хуя. не ханжа, не сужу за любовь к нему всяких прочих. только мне своего хватает, и он тоскует по хорошеньким женщинам, а мужиков - не хочет. все дороги ведут...к дороге до лупанара. знаешь, женщины, мамо, нежнее и как-то...глубже. и еще ни одна, что уже подо мной стонала, не смогла опровергнуть, что все у меня как нужно.
Публий: Славный мальчик... вот что-то мало вас, натуралов, а ни то посадил бы я в этом споре кого-то в лужу. Ты, конечно, пройдоха, красавчик и славный малый, но кого измерял ты, что знаешь, милый, где точно... глубже?
Авл Серторий: посади, если сможешь. тут рим. вместо лужи - термы: так, послушал бывалых - узнал, кто насколько глубже. мне же, Публий, чтоб знать у кого там каких размеров, зачастую достаточно видеть его наружность.
Публий: Ох и ловок, ты, мальчик, я вижу, со всеми ловок. Не советую только уменье нести как знамя - зачастую, видно сколько же тренировок нужно, чтоб обрести вот такое знанье)))
Авл Серторий: ох, и ловок ты, Публий, до ярлыков и масок. как бы ты ни хотел правоты моей приуменьшить, да похоже на огорчение и отмазку, от того, что мужчинам я предпочитаю женщин))
Публий: Огорчусь - огорчу кого-то, найду причины, до короткого стона, до сбивчивого дыханья... ну и что с того, что тебе не милы мужчины? это временно, милый мой, временно. до свиданья ;)
Авл Серторий: в этом мире все временно, бренно, порою скучно. я пройдоха и бабник - да в ком не найдешь изъяна? про мужчин тебе, Публий, известно, конечно, лучше) тяга к женщинам - то, в чем я только и постоянен.
Рыжая: господи, не посылай мне еще мозгов - ты бы знал только, как мне и эти ебут мозги... я считаю оргазмы кто знает который год, я от ужаса замираю узнав шаги. чем я хуже страшилы и чем я не дровосек? был бы туп, как один, или в силе железной прав. если слышишь меня, подари мне обычный секс, чтоб хоть часть этой ебли на ком-нибудь отыграть.
Понтифик: Мадам, поздравляю, вы вполне в образе
Насмешник: я не пью вина, не ору стихов - я сегодня, братцы, почти что скромный. у меня внутри - балаган и хор. ясен взор - снаружи, шагаю ровно, без каких-то там залихвацких па, без намека даже на пьяный норов. мне сегодня, братцы, пришлось упасть. мне губу разбили, заткнули горло. кто избил? ээ, все вам и расскажи! разбежался, как же, нашли кретина. Это, братцы, по морде дала мне жизнь. Ничего. У нас это с ней взаимно.
Публий: на лимес, без приветствия и подписи: Эта блядская жизнь от письма до письма... я, наверно, оглох, чтоб не слышать "люби же!". Не кончается - только отборнейший мат, помогающий там, где чем дальше - тем ближе.
письмо: Квинту Фабию, Рим, Яблочная площадь Знаешь, Фабий, здешний их Юпитер звучно называется Папай. Вы там, в Риме, до утра не спите, чтоб увидеть неба яркий край, коротая ночи за беседой за фалерн вы платите вдвойне, я ж не думал, друг мой, что уеду, чтобы экономить на вине - понемногу в килик наливаю, так Папай скорей сопьётся сам, страшные, от края и до края, освещает эти небеса - всё узнав ещё до третьей стражи, ляжешь под грозою, но - сухим. Я не знал что так бывает даже до вот этой скифской их степи. Всё - другое. Женщины... иначе меришь расстоянья - кровь и сталь. И они, представь себе, не плачут. Эти бог и небо - им под стать.
письмо: в Рим, Марку Сципиону, от знакомого легионера Здесь пекло. Пекло! Трибун, послушай, пока ты хлещешь там свой фалерн, их бог нам тут выжигает души, их вера крепче всех наших вер. Они сдадутся теперь едва ли, едва ли боги пошлют нам весть. Нам ТАК на горло не наступали и мы не знаем как драться здесь. Их били вечно. И в лоб, и с тыла, за этот жалкий клочок земли, и чтобы ЭТА земля остыла - какой же кровью её полить?! Не то что люди - мечи устали! А в Риме - помнишь? - моя семья... Меня зарежут горячей сталью у моря мёртвого, как и я.
МаркКорнелийСципион: Тому самому легионеру, на фронт, от Марка Сципиона, вместе с пятьюстами сестерциями легионеру и пятью тысячами семье, к коим прибавлена личная благодарность за службу; деньги переданы мной. Когда твое чело, как рвами поле, Изроют сорок ран, увидишь ты В прекрасной красоты своей же тоги Линялые лохмотья нищеты. Когда Плутон спросит тебя с укором: "Где ныне свежесть красоты твоей?" Ответить будет для тебя позором - Мол, канула на дно твоих очей. Достойней прозвучали бы слова: "Вы посмотрите на моих детей. Моя былая удаль в них жива, В них оправданье гибели моей". Пусть в жилах кровь клинки врагов остудят, В наследниках она ведь вновь горячей будет.
вор: Насмешник пишет: Это, братцы, по морде дала мне жизнь. Это остро и будет острым и ни выдышать, ни сломать, но печаль и любовь как сёстры и приходят не в дар, а в масть. Карты балуют нас нечасто, а фортуна всегда права... ничего, мы достанем счастье как обычно - из рукава.
Квинт: Ну что ты плачешься в стихах на баб, которые не плачут - тебе пришлось так далеко зайти, чтоб это повидать, что склонен я искать причин твоим слезам в степи горячей и в постоянном страхе пасть от гастрафетного болта. Когда тебе нужна война - под папским солнцем или орчьим, чтоб раскусить обиняки прелестницы, берущей в рот, - о чем с тобою говорить! Я буду жаловаться молча, что от двусмысленности баб ты дезертировал на фронт. ... но ты конечно не о том - с тех пор, как я из легиона, я понимаю только баб, и понимаю как хочу, и все что я могу сказать в ответ тебе беспрекословно - вина в твой греческий сосуд, удачи твоему мечу. И Орк в Аид, и Феб в зенит, и остальные боги в помощь. Нескучных там тебе ночей, неунывающего дня. но, право, ты мне пишешь так, как будто будто ты меня не помнишь - а извращениям письма учили женщины меня. ____________________________________________________- ___________ Сципион, аяяй! _____________ Насмешник! "Ничего. У нас с ней, поди, взаимность." прочитай влух. и советую, когда споткнешься на согласных: "Ничего. У нас это с ней взаимно."
Насмешник: Вор, Да, любовь и печаль, как сестры - чередуешь, и будешь прав. Ты для всякого - нужный остов, для отдельных - своя игра. Но на деньги, на совесть - пролит свет не сразу, чтоб так назвать. Иногда даже белый кролик достается - из рукава. Говори мне, что будет остро - я все думаю, что порой лишь любовь помогает просто позабыть то, что ты - игрок. Что "играют" - почти что "ранят". Карта ляжет рубашкой вверх, и однажды ты станешь равен тем, кто прячется в рукаве. ___________________ Квинт! Был уверен, что так и поправил) Спасиб.
МаркКорнелийСципион: Квинт, при чём тут я?)
Квинт: Марк, при том же, при чем и последняя строчка насмешника.
письмо: ответ Фабию из скифской степи. Dum spíro, spéro, говорят. И я дышал. Пока надежда выжимает дочерна нас любовь ещё не стоит ни гроша - ей двери не захлопывает Янус и можно бесконечно колесить над временем по шаткому настилу, а ты попробуй, утонув в грязи, когда и боль, как Цербер, отпустила, когда ты сам - и враг, и дезертир, и боевой порядок, и помеха, двусмысленность сигнифером нести, куда-нибудь - хоть к скифам - не уехать... p.s. Слова что здесь, что там как медь звенят, и разница, поверь мне, небольшая. У них мечи длинней, чем у меня и это, знаешь, друг мой, утешает.
Квинт: Ну вот опять. Вам что там, в поле бранном особым паем платят за минор? Надежда мне, дружок, не по карману, и потому я трачусь на вино. И ты опять забыл, кому ты пишешь: да я всегда спешил в любом бою двусмысленность свою поднять повыше, поскольку из нее и состою.
Насмешник: Нас потянулся за ножиком в голенище - крайняя мера. Непуганные достали. Ходят кругами, чего-то все время ищут, пытаются с Насом меняться порой местами. Хочешь ты, шалый, узнать, сколько стоит шкура моя шутовская - ныряй, чур потом не злиться, что там, в глубине, проступает архитектура, видевшая только боли, пути и лица. Ну же, шагай, глянешь в зеркало - отразится. Я посмеюсь, как не любят с собой похожих. Ты за такое не дал бы поди мизинца, да поздно: просил - не пеняй на кривую рожу. Все зеркала - не кривые на самом деле. В кого бы ни глянул - всё ты в них, в любых, повсюду. Что, надоело в паяцевском голом теле? Верю, что больше проситься в него не будешь. Вот только я не отпущу тебя больше, друже. Бейся, ни бейся - шагнувший за все заплатит. Я теперь буду усмешкой кривой снаружи. В каждых глазах, каждой луже или заплате. Ну, поскули, поскули - может легче станет. Хочешь всю правду? - не станет, оставь надежду. Запомни: не вздумай меняться ни с кем местами. Чтобы, как эхо, потом не скитаться между.
Валерия Пирра: Тирру: Нет ничего, кроме времени в пальцах Тибра, ловящих дыхание ветра, сквозные тени. Путь мой единственный, свет мой, который выбран, Я повторюсь в тебе множеством совпадений. Все остальное, бессвязное, - в Лету канет, станет неслышным, неважным, ненастоящим. Все, чего ты не касался легко руками - не оживает. Искавшие, мы обрящем веру друг в друге. Я вижу весь мир, пока ты всегда остаешься рядом, неосязаем: в каждом булыжнике города, под закатом, чьи алые губы так много не рассказали - лишь тронули пинии выдохом поцелуя. Станешь огнем, оживляющим тень пещеры, чтобы, когда, догорев, превращусь в золу я, снова разжечь меня в пламя ладонью щедрой. Нет ничего, кроме памяти рук, а, значит, Тибр играет временем в тонких пальцах. Путь мой единственный, свет мой, нельзя иначе: мы расстаемся, бессильные разлучаться.
Нуб: ...и ловец человеков склоняется над тобой, смотрит с хмурой улыбкой, жалеет тебя, дурного, говорит: "Понимаю. Ты хочешь последний бой. Но его не бывает. Давай, поднимайся снова."
Лидия: Аве, друг неизвестный, мой добрый христианин. Не бывает ни боя, ни празднества - только жизни. Он не вмешивался, потому разговоры с Ним - это нити для нас. Вопрошай же, иди, свяжись с ним - Он ответит молчанием: вряд ли кто разберет в нем хоть отзвук необходимого смертным Слова. Только это не значит, что поздно идти вперед. Только это не значит, что поздно пытаться снова. Аве, брат мой по крови, который сумел посметь подниматься, пытаться слышать, искать ответа. Не бывает ни боя, ни празднества - только смерть. Но ведь важно - ты знаешь - не это. Совсем не это.
Публий: Прости меня, но подступает осень. Терзаешь прозу - стих выходит сам. А всё, что мы с тобой друг друга спросим, так безразлично римским небесам, что руки опускаются и сами на поясе нащупывают нож, и я бы расквитался с небесами, но к воронам их точно не пошлёшь, и знаешь, Марк, ведь нет такого яда во всём, что бурно лезет из земли, который убивает лучше взгляда... поэтому, пожалуй, не смотри как я, такой, смешной тебе, наверно, в любой разлуке прозреваю смерть. А лучше отпои меня фалерном. Раз по-другому рук не отогреть.
Понтифик: Я становлюсь прозаиком совсем, от слова быт, от слова безнадега, стихи не мед, но проза это деготь, пустыня из доктрин и теорем, и я ее из пыльного угла в другой такой же точно скучный угол перехожу, слова мои - зола, теперь я узник, двигаюсь по кругу, как надоела эта немота, следов затертых злое кривоточье... я так от безстиховности устал что даже засыпаю между строчек.
Насмешник: выходишь, снимаешь одежду с себя, как шкуру, одним рефлекторным движением - мне ль стесняться, когда я пишу себя набело и с натуры - и это натура похабника и паяца? выходишь, становишься заново за чертою, грудь распахнув до пояса под рубахой. без выхода этот мир ничего не стоит. без выхода - это приют для тоски и страха. когда я на сцену врываюсь, как на арену, могучую рукоять в кулаке сжимая - все прочие зависть питают ко мне и ревность - к жизни, что снова бедовая и живая. к страсти, что снова становится ярко-красной: всполох, пощечина, розжиг или огниво. тот, кто минует намек на саму опасность, такого паяца во мне признает ревниво. попав в свое тихое "смог бы, я б тоже сдюжил", оставшись при этом на прежнем, затертом месте, они меня взглядами колют или утюжат, никак не поняв, почему мне в привычном тесно. выходишь из тела, плюешь им, трусливым, в рожи: пусть каждый, кому досталось, теперь дрожит с ним. поскольку я первый. я тот, кто пойдет на розжиг опасной, зато настоящей при этом жизни.
МаркКорнелийСципион: Написанное на нервах Марком после ухода от Клавдии. Опубликовано в 825-м от основания Города. Прошлый год*. ...Четвертые сутки пугают столицу Солдаты префекта, карая мятеж... Плутоновы твари... Знакомые лица... Знаменья не врут – это просто рубеж. ...Высокое небо — холодный и чистый Осколок лазури в Златого окне... Великие боги, о чем вы молчите? О чем загрустили вы, Ромул и Рем? И Сабин, и Траян, оставьте фалерн свой; О дружбе и мести придется забыть: Решения вашего ждут офицеры – Германцев залётных положено бить. И ты, Веспасьан, не тянись вновь к бутылке, Сорваться в столицу — и думать не сметь! Понятно, что многим не климат в Бутырке... Пардон, в Мамертине — но это не смерть, И это — не слишком высокая плата, За право и смелость творить чудеса... ...А где-то над Дельтой пылают закаты И шквалы хохочут и рвут паруса... Над мутной Клоакой проносятся кони; Весна, непогода, фалерн, ну и грусть... Не плачь, мой отец — я ещё не покойник; Не пейте, солдаты — в кошмарах приснюсь. ...Закатное солнце, кровавое солнце; Уже над ареной кружит вороньё... О том, что ушло и уже не вернется, Усталая Морта** неслышно споет... *Имеется ввиду 818-й от основания Города, когда был раскрыт заговор Пизона. **Режущая нить жизни Парка.
Ливий Курион: ...и раскалываешься как камень, и лежишь в травяном гнезде, чтоб с подземными родниками о насущной беде звездеть. все дороги ведут. куда мне, дорогая, идти, скажи, если Рим драгоценным камнем на ладони твоей лежит? если звёзды так смотрят косо, словно ты им сестра, а мне... ни ответа мне, ни вопроса, ни увидеть тебя во сне. отдадут мне тебя? едва ли - слишком царственен твой покой. раньше звёзды не засыпали на траве под моей рукой... и откалывается с хрустом: ложь - от правды, душа - от зла, слишком больно где было пусто - что дала ты и что взяла? будет утро и будет пища, будет каждый дурак спасён... а любовь своего не ищет - потому ей подвластно всё.
Публий: Марку Слышанный в паршивых разговорах, видимый в далеких берегах, здравствуй мальчик, тигр, сенатор, ворон, громко воспевающий свой страх. Здравствуй, воин. Что тебе не вдоволь? Ни к любви, ни к миру не готов, там где ты идешь - огонь и вдовы, кровь и пепел - цепь твоих следов. Здравствуй, смерть. Я ждал тебя не прежде, чем сумею сердце отскрести от любви. Привыкшему к надежде за тобой не стоило б иди. Ни к кому - ни к богу, ни к плебею не примкнул теперь бы сгоряча, но... смертельной нежностью болею к тем, кто небо держит на плечах. Здравствуй, смерть. Меня ль тебе такого на живых полсотни разменять? Мне оковы - пыль, и всё - оковы, ни ножа, ни друга, ни коня, словом возвожу, улыбкой рушу, не спасёт ни меч, ни караул, если бог какой и выдал душу - я давно ненужное вернул... Что тебе, воинственный, ответить? Мир их - боль, а слёзы их - вода, мне скучны игрушки их и плети, кто бы ни играл и ни страдал. Что ты дашь? Забывчивую небыль и в глуши на мох кровавый лечь? Только... не атланты держат небо. Я - заворожен размахом плеч.
Дориан: Временная грань раскалывается, скользя, и хрустят края и тянет по бездорожью. Ничего нельзя, ведь мне никуда нельзя, и сюда нельзя, и этим спасаться тоже... Забери своё, плевать что перкулий мал... я шагнул за край, но край этот словно вечен. Как любил бы я, о, как бы я обнимал, если б ты полшага сделала мне навстречу! Но чужие боги глядят из твоих лесов и лесная глушь не хочет меня, не слышит, торфяные болота, суровые лица сов, и пищат в когтях у смерти крылатой мыши. Я не вырвусь уже. Но позволь мне хоть сделать вид, что меня не проклял твой равнодушный идол, что, упав на вереск, мёртвое - не болит... но когда же иды, боги, когда же иды?!
МаркКорнелийСципион: Отблески грядущего (20 декабря 822). Легионы ползут по дороге Там, внизу, ползут, большой вереницей. Я как будто стою на пороге, Сердце бьется, бьется пойманной птицей... Неужели? Неужели свобода? Свежий ветер бьет в лицо... Так приятно! Здесь красиво... Здесь такая погода! Наше небо... Как оно необъятно... Там, вдали, видны белые склоны, Дальше — Альпы. Стук копыт, ветер, солнце... И ползут, и ползут легионы... И вдруг вспомню я родное оконце. Рим пред нами. Наслаждаться покоем. И не думать о войне и о смерти. Может, завтра мир вдруг сменится боем, Новым боем из шальной круговерти. Что же будет? Будет горше иль слаще? Птиц не видно, Юпитер. И я не гадаю. Только странно, почему я все чаще, Домус твой, Клавдия, и тебя вспоминаю?
Клавдия Минор: Не ходи туда, не ходи сюда, где у этих правда, у тех - беда, кто смеялся много - потом страдал, кто страдал - тому надоело. Горизонт широк, да и мир - не мал. Кто с какого дерева плод снимал... но за каждым летом придет зима в мире каменном, онемелом. Нам ли, гордым, нынче бояться бурь? Посмотри на небо, лица не хмурь, после каждой бури на нём лазурь, после каждой. А это значит, что всегда есть шансы, мой славный зять, что меча надёжного рукоять и покой, и волю поможет взять. Со щитом возвращайся, мальчик.
МаркКорнелийСципион: Публию, специальному делаторию. Тревога кружит над громадной страною Предчувствием горьким беды настоящей. А нервы натянуты тонкой струною — Той самой — отчаянной, вечно звенящей. Закрыть бы глаза, не спешить, отдохнуть бы... Нет — снова вперёд, и потери не сломят. Меняются люди, характеры, судьбы Пять* после той крови, в ступенях Сената. ...А он говорил, что любви не бывает, Лишь верность не миф. Но тогда почему же тоска неотступная сердце сжимает, И ты понимаешь, что он тебе нужен. Все средства важны — от расчёта до риска, но путь лишь пунктиром пока обозначен. И снова сквозь память летят стены Мурса** Предвестием необходимой удачи. ...Уже до финала осталось немного, Пусть Август сменится, эпоха сменится... ... Мелькает, стелясь под копыта, дорога***. Тревога кружит и велит торопиться. *Октавиан, Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон. **город и крупная крепость в Паннонии, будущий Осиек, точка сосредоточения легионов Дунайской армии. ***разумеется, Via Postumia и далее от Аквилеи на северо-восток.
Медея: демиург - персонажу: Я тоже была молода и жестока, и всё мне казалось игрушкой и шуткой, и сердце за сердцем, и око за око, и без сожаленья, и без промежутка; я тоже наелась людей до отвала, и люди меня покусали немного, и я разбивала, и я поднимала - от князя до грязи, от смерда до бога, и я отбивалась, да так что трещали любые кирасы и пенились штили, и мне ничего никогда не прощали, но всё же любили, любили, любили! А сколько я стрел посылала впустую и сколько мечей проржавело от крови ты не сосчитаешь - я так не рискую. И ты постучишься... но я не открою: я тоже была молода и жестока, лгала без сомненья, бесстрашно и жутко, но сердце - стареет, но око - за око... и больше любовь мне не кажется шуткой. p.s. прости, Микен, но придется тебе повисеть пока мы с ней не договоримся
Опий: Закат обещал, что вечер наш будет свеж, И прохладен, как лезвие серебра, От твоей ладони осталась брешь между ребрами, там где она легла, Проскользнула, оставив заметный след, Так легко пробивший меня насквозь. Не прощу. Не прощу себе, что ты есть. Соберу осколки. К чему стекло Распадается сотнями мертвых тел, Кружит звездными мухами на ветру? Я не так бы сильно тебя хотел, Если б знал, что с тобою я не умру.
Парис: А мы всё шли, и в нас всё горел огонь, пока туман змеился по склону гор, пока земля остывала до холодов, но каждый был к переменам её готов. А мы всё шли, касались рукой небес, был край суров, рассвет нестерпимо бел, студеный воздух на вдохе сводил живот, но каждый помнил, насколько он тут - живой. А мы всё шли: в бездорожья, в обрыв и брод, любили шало, любовью могли вспороть неосторожно - до крови и до души, такие бездны в нас бились, такая ширь, что как нести их, как было не расплескать, не делать больно ни памяти, ни рукам? Какая сила была у обычных плеч ни о мгновенье ни капельки не жалеть. А мы всё шли, и звенела волной трава, сплетала стебли - в них падать и целовать до губ пунцовых, горячих от них следов, до невозможности выдохнуть, чтобы вдох опять остался слюною у края ртов, соленым потом, стекающим вниз до стоп. А мы всё знали, всем были и всё могли и шли по краю огромной своей земли. Не оставляй нас, решивших друг другу стать звериной тягой, истомой у живота. Не разделяй нас змеистым туманом с гор. Да будет вечен пылающий в нас огонь.
Публий: Все дороги ведут... но приводят они - к себе. Аритмия ли сердца, игра ль твоего ума - выбирая пути не сорвись из полёта в бег, ведь паденье в себя почти бесконечно, Марк)
Валерия Пирра: Рим не сгорает - солнце встает в порту. Он не в крови - расцветает за Колизеем красный бутон. Часть легенды, мы были тут - толпы зевак сочиняли нас и глазели. В нас ничего не осталось: руины, дым; улицы кажутся мертвыми и пустыми. Только фонтаны шепчутся, и воды хватит стереть следы, разбивая имя нашей любви о мраморный белый свод в городе солнца, вечности и печали... Нам от себя не избавиться. Оттого мы воскресаем, вернувшись к своим началам. Чайки, руины, по'рты - всего лишь знак, память истоков, возможность второго шанса: в нас ничего не осталось - теперь для нас открыты пути, чтобы заново совершаться. Предела не существует. Есть вечный круг времени, вод и солнца. И мы - легенда, в которой - сначала любят, потом - не врут, что любят. Мы, совпадая до срока с кем-то, кто слышал о нас, кто думал о нас в порту, как мы, сомневался и силился вспомнить имя, сгорали, чтоб эту легенду твердили тут. Легенду о пламени вечно живого Рима.
Осмарак: Царь оставил имя. Нет на земле царя. А его всё помнят, судят, да говорят. Пусть его дела останутся в именах, но под ноги пришлых пала его страна. Здесь никто не вечен - это земля могил, пой персидский руд, о славе земной солги, расскажи как царь пережил себя на века, но не лги, что слава внукам его легка - набежали орды и гнуться втройне больней и большой, и гордой построенной им стране. Что же тяжче славы тем, кто ещё не спит? Разве только камень древних надгробных плит.
Опий: День первый. То, что держал в руках - все пыль, пустое, песок, труха, шелуха. В других ладонях, я видел, поет трава. А я как иней стираю с себя слова. Не знать, не помнить, не высказать и не принять. Тебя схватить бы, гладить и целовать. Но мы во льду, и наша броня крепка. Так движется совесть от выстрела и до стрелка. Так медленным змеем туман наползает с гор. Так замирает в вечности над головой топор.
Публий: Черный свет, начало шизофрении, будешь помнить - скажи спасибо тому, кто с краю. Числа - ноты, я бесконечно считаю дни и... Люди-капли, но и под ливнем я выгораю.
Медея: Я не хочу твоей крови, денег твоих не хочу, что же ты так посуровел, плачешься словно врачу, но не желаешь лекарства, баш тебе нужен на баш... Cтоит свобода полцарства. Женщине - царство отдашь.
Осмарак: Представь рассвет - от бога до земли, и трав простор, и ястребиный клёкот. Что можно мне такого посулить, чтоб я ваш быт натруженный расхлёбывал? Представь пески до самых миражей и миражи реальнее пустыни - какой ты мне придумаешь сюжет, чтоб в нём все эти краски не остыли? Представь волну - такой кровавый вал, в котором небеса не засинеют... Раз хочешь, чтоб тебя я целовал - зови меня свободы посильнее.
бестия: я ел цыплят, я ел грудинку, салат жевал и кости грыз, улиток уплетал и рыбку, и молоко, и даже крыс. питался как-то раз печеньем, сверчков, лягушек ел, жуков, барашка лопал с наслажденьем, вкушал куриных потрошков и воровал сырые яйца - но всё не то и все не те перед тобой, о, пища счастья, затмившая мне белый свет... хамелеоны - вот отрада! хамелеоны - вот мечта! и даже творогу не надо, когда откусишь с полхвоста отныне я лишен покоя, веселья, места на земле. Бамбалион! ты был со мною, но хрррусть! - и вот тебя уж нет.
Маний Ветурий: Эх, не хватает мне поэтического таланта написать тебе, кот, прекрасную эпитафию...
бестия: чилавеееек... ладно, давай я сам ;) Здесь славный кот лежит давно - Облыжных жертвой пал законов, Велевших не влезать на стол, Не есть чужих хамелеонов. Но как не есть, когда они Из-под кровати выбегают, Буквально дергают за хвост И сами в пасти исчезают?
Лупас: римский полдень, сорок градусов жары, ты б окстился, автор, ну какие бабы? в этом театре ни профита, ни игры. мне бы мяса и холодного пивка бы. ты - любитель мягких полумер, я - любитель душу рвать из тела. напиши там что ли "не работал хер, припекало и хервизии хотелось"
Микен: Идешь куда-то - приходишь в Рим. Причуду эту имеет город. И будь хоть смел ты, необорим, хоть до нутра от лишений вспорот, ты не находишь других путей, таких, где топот чужих сандалий тебя причислил бы к рангу тех, кто мог и видел другие дали. Здесь пыль и кровь, ты покинул кров, чтоб стать наемником или рабство принять, но, сбившийся с верных троп, ты все равно приходил обратно. Ему плевать, кем ты мог бы стать, какие страсти в тебе и удаль. И не меняются тут места с тех пор как ты уходил отсюда. Прими, что Рим - у тебя внутри. Ходи кругами, ты Риму отдал всего себя. Лишь предсмертный крик способен сделать тебя свободным.
Публий Сципион: Я здесь родился и умер здесь От грязной гнойной болотной раны. Угрюм и страшен, как этот лес, Тосклив и мокр, как его туманы. Во мне ни капельки чистоты, Ни сна, ни страсти, ни вечной славы. Во мне иголки, жуки, грибы, Во мне труха. А вокруг туманы.
Насмешник: ну и морось. озяб. греть ладони бы над костром. воздух стылый, болотистый. студит на вдохе грудь. там, внутри не мертво - лишь на время застыла кровь. почему - не стесняйся, садись, расскажи костру. лес угрюм, только если угрюмо в него смотреть. жизнь корнями уходит во мглу и земную глубь. чуешь, руки уже согреваются, слышишь треск? слушай, слушай - и ты удивишься, как ты не глух. эта морось и мховая влага просохнут враз. что просохло - горит, превращенное умным в трут. разжигай себе сердце огнем моего костра. хочешь жизни, дружище? - садись к моему костру.
Публий Сципион: Я присел с тобой у костра, дружище, Я готов тебе внять, возьми моего вина. Смерть пусть мокрым меня по болотам ищет, Я просох, кровь растаяла... Ну, до дна?
Насмешник: Конечно, до дна, дружище, - а как иначе? Какая удача без выпитого до дна? Кто тебя ищет по топям, кому ты значим, от чего согреваешься крепким глотком вина? Глянешь не шибко пристально, по болотам - и, кажется, гниль всё да мокрая чернота... Да только вглядись в меня, видишь, каков я - вот он - кто скажет, что я на жизнь хоть бы раз роптал? А было... Чего только не было, малый, знаешь.. И рёбра срослись, и поглубже не стало ран. Она ведь сама собой лечит, когда сминает. Тебя, видно, тоже - к огню тебя вывел шрам. Уже не болит, поди? То-то же. Так и в целом: убит не совсем, значит, в общем-то, все же цел. Оно ведь и чёрное там, в сердцевине - белый. Оно ведь и жизнь - в каждом высохшем деревце. Всех время местами меняет, так-эдак вертит. Гляди, примеряйся, придумывай, как сложить. Важно одно: не спеши умирать до смерти. Это и есть, видно, - чувствовать, что ты жив.
Ветурий: Экая невидаль - славить и проклинать. Сильный ты смелый ли - пробуй не показать. Маску напяль, а под нею в три слоя грим. Чтобы спасти. Всех тех, кто тобой любим. Чтобы спасти и оградить от бед. И тех кто старше, и тех, кому мало лет. Тех, кто играет в "смотрите, я круче всех" И не глядит вперед, не бережет свой мех От роковой стрелы, от рока,рокота шестерен. Тех, что считает себя бессмертным, когда влюблен. Тех, кто считает друзьями - приятелей (этот сброд!). Тех, кто не строит мостов, предпочитает вброд. В наши-то бурные времена. Марк, слухи врут. Послушай лучше меня.
полная версия страницы