Форум » Жилища » Дом Тривии Августы (продолжение 1) » Ответить
Дом Тривии Августы (продолжение 1)
Тривия Августа: Старинный родовой дом Валериев, уютный и светлый, находится близ Форума. В области атриума двухэтажный. Сдержанный и скромный фасад, продуманная обстановка, ничего вызывающего и кричащего - благородная простота и истинно греческое изящество. в общем, дом, способный, не бросаясь в глаза, удовлетворить хозяина с самым взыскательным вкусом. [more]В доме, помимо хозяек, обитают: нянька самой Тривии и маленькой Мелии - гречанка Мелетия правая рука госпожи, вдова; две её дочери - Фотиния и Агата - кухарки; Любимицы Тривии, служанки Шани и Озеай - юные и очень смышленые египтянки, частенько использовались бывшей хозяйкой для выполнения весьма щекотливых поручений; Четыре охранницы (в том числе здоровенная Сахра и невысокая немая Висса); египтянка Исса, маленькая (лет 12-14) египтянка Неби, невысокая ладная гречаночка играющая на сиринге... и прочая прислуга, за исключением чужого беглого раба Фокия - женщины.[/more]
Ответов - 159, стр:
1 2 3 4 All
Валерия Пирра: Громыхнуло так, что Валерия прикусила мысль: - Ша...ни, - она прислонила руку к сердцу, выдохнула и закатила глаза, - принеси Левию воды, промыть порез. Глубоко? - потянулась, вглядываясь в рану и осведомляясь участливо. И замерла, помрачнев: "Заметил.." - Да...я вообще понятия не имею, где она его взяла, - и добавила через паузу, обо всем, - сама испугалась. Я прикажу слугам тщательно запереть все и дать мне полный отчет. Пирра подумала и ответила, как есть: - Когда мы жили в Греции, ничего такого на моей памяти с ней не было. Здесь она жила с Тривией, я пару дней в городе, не знаю. Попробую осторожно спросить, - "очень осторожно, потому что, зная Тривию..." - пока мне только кажется, что она симпатизирует молодому Домицию.
Левий: Левий замотал головой - порез был настолько незначительным, что не стоил волнений. - Предупреди слуг, чтобы в необычные и неподписанные склянки руками не лазили. Если можешь, вели сейчас искать, пока я здесь и могу проверить, что в них. Старшая Валерия расстроилась его словам, и Левий мягко укорил себя за строгость, - она не лгунья, по крайней мере, не выглядит лгуньей, а значит, яду младшей она не давала. - Симпатизирует? А покойная этого не одобряла? Запрещала видеться с Агенобарбом? - Левий опустился на скамью, осторожно помешивая настой ложкой с длинным черенком, и свободной рукой пригласил присесть Валерию. - Может показаться, что любопытство мое праздное, но чем больше мы узнаем о душевном состоянии Минор, тем лучше будем готовы, если она еще раз решит убить себя или сляжет в нервной горячке.
Валерия Пирра: Ей не особо нравилось, что такой разговор ведется при рабах, но другого выхода, похоже, не было: - Шани, найди Озеай и осмотрите дом. Все склянки с ядом, если такие есть, и все неподписанные несите сюда. В помощницы Левию хватит и кухарки. И опустилась, куда приглашал лекарь: - Ох, Левий... Если бы я знала.. Тривия могла что-то запретить. Но Минор не жаловалась. Ни слова. Может, с ней сначала поговоришь ты? Или мы поговорим с ней вместе. Если вдруг с ней случится новый припадок, я хочу, чтоб рядом был тот, кто может помочь.
Валерия Секста: - Тшшш, - Валерия слегка подалась вперед, едва ли не утыкаясь лбом в плечо Гнея. – Тихо, тихо, не волнуйся так… Мы в любом случае что-нибудь придумаем. Не переживай за меня. И где она только силы и смелость в себе нашла ЕГО утешать? Наверное, вдохновилась примером. Было так…тепло. В руках тепло, как маленькое солнышко между ладоней зажато. И в груди тепло. И на лице улыбка теплая поселилась. И всем этим внезапно появившимся теплом хотелось его, у ног сидящего, окутать. Чтобы он не думал о ней, дурочке такой, которая не знает, что от жизни хочет. Как вот признаться: нет ни малейшего понятия, как воспользоваться тем временем, которое Гней для них двоих выпросить хочет? И ведь Пирре не расскажешь, совета не спросишь. Придется самой решать… Самой? Страшно-то как! Нет, нет, лучше позаботиться о Гнее… - Долг… Прими долг как условие задачи. Ведь и из него наверняка можно пользу извлечь. И не тяготись им… - Секста почувствовала вдруг, как кружится голова, пошатнулась, но вовремя поймала равновесие. – Придумай, как мне… - и слова успела вовремя поймать. – Гней, я верю в тебя, ты справишься. Мы справимся. Я просто понимаю не так много, как ты, - улыбнулась смущенно, признавая свою глупость. – Но ты ведь мне расскажешь? Ты мне просто объясни побольше, подробнее свой план… Как много слов. Как мало нужных. Секста вынула одну руку из уютного тепла Гнеевых ладоней и озадаченно потерла лоб. - Гней, милый, - сказала по привычке, как Эмилии. – Ох… Прости… Я неважно себя сегодня чувствую. В голове все смешалось. Давай… Может быть, обсудим этот вопрос еще раз, например, у вас на латифундии?
Левий: - Я поговорю, - кивнул Левий, заглядывая в горшок. - Иногда детям проще рассказать все посторонним людям, чем родным. Постороннего они, быть может, больше и не увидят, а с родными еще жить и жить под одной крышей. Но только с твоего разрешения, Валерия. Теперь ты ее опекаешь? Поднимающийся несмотря на жару пар тяжело обжигал запахом мокрой, разбухшей лечебной травы. - Меду бы еще пару ложек, лекарство горчить будет. Есть?
Валерия Пирра: "Да ради всех богов, - подумала Валерия с досадой, - я даже не знаю, где в этом доме мед!.. В МОЕМ теперь доме". Она заозиралась растерянно, потом смущенно потерла ладонью лоб и призналась честно: - Левий, я только...вступаю в права хозяйки. И не сказать, чтоб по своей воле...как видишь. Я не знаю, где у нас мед, - и улыбнулась всё так же смущенно, - такие вопросы больше всего застают врасплох, - Пирра отняла ладонь от лица, - аж плакать иногда хочется. Как маленькой, - махнула рукой, - сейчас вернется кухарка, спросим. Он выглядел внушающим доверие, бородатым и своим, домашним каким-то. Лукавый прищур, лучики морщин у глаз, когда улыбался, заставляли воспринимать его понимающим и добрым. И осторожная Валерия на этот раз решила, что с ним можно по-простому, по-свойски. Она потянулась к кипящему, наклонила лицо и, не задумываясь зачем, произнесла: - Пахнет... - отстранилась с такой же смущенной улыбкой и запоздало ответила на вопрос, - да, теперь я. Больше некому, - и пожала плечами, - старшие и опекун далеко.
Гней Домиций: Неприбранный локон щекотно коснулся щеки, Гней задержал дыхание, чтоб не дёрнуться - она была слишком близко. Такая чужая и непонятная. Вот только что была беспомощной девочкой, а вот - говорит о долге как матрона, как будто утешает его даже. Его! Хорош спаситель, утешитель, хорош заговорщик, если всё на лице написано!.. Домиций опустил голову, но едва не уткнулся в девичьи колени и быстро поднял, как и взгляд: - Я могу знакомить тебя с лучшими... может кто-то тебе понравится, а потом, когда... Гней, милый... Ох… Прости… Я неважно себя сегодня чувствую. В голове все смешалось. Давай… Может быть, обсудим этот вопрос еще раз, например, у вас на латифундии? Она забрала руку и ноготок царапнул заживающую кожу. Был ли у него план? Можно ли назвать планом то, о чем они с Луцием даже не договорились толком?.. - Конечно. Ты меня прости, ничего спешного, тебе надо отдохнуть, то есть... оно срочно, но поговорим потом, подождет, ничего...
охрана: >>> Контора табеллиона - Чего ты подламываешься, чего подламываешься-то как голодающая лупа под циновкой? Че тебя ветром сносит, который год служишь! Там всего-то - дохлая баба. Дай носилки. Отошел! - скомандовал центурион, не в силах смотреть как балбесы второй раз чуть не выронили крупную мускулистую невезучую охранницу. - Как я тебя, опёздала, учил заниматься?! Берёшь груз, тянешь плечи к ушам, "как пройти в библиотеку? - а хуй её знает!", - выразительно пожав плечами, в тридцатый раз показал упражнение подчинённому Дуроний. Жара стояла густая, хоть ножом режь. Казалось, поска испаряется, не долетая до рта. Останавливаться пришлось раза три. Бабы тяжелели с каждым шагом. - ...а потом говорит - я жирная! А ты пойди поприседай! Твари тупорылые все бабы эти... - подсобил Секст своим ребятам поучительной историей из жизни, где-то на середине пути. - ...так там этот, свояк же ещё. Ненавижу, блядь. Примерный семьянин! Выпьет - и спать идет. Не делится со мной ничем. Жизненным опытом не делится, ничем не делится. Скрытный человек, закрытый. Всё дарили мама-папа, а почти тридцать лет. Я все сам покупал, мечтал об этом!.. Чё, здесь что ль? - закончил повествование о муже старшей сестры у самых дверей, развернулся и солидно постучал. С карниза близлежащей лавки сорвалась кошка, мимопроходящая бабка с тихим охом выронила корзину яблок. Дверь, на удивление, не хрустнула. - О, умели ж раньше строить! - одобрил центурион и бодро постучал ещё.
Валерия Секста: С лучшими? Ох, боги! Как он себе все это представляет? Неужели он думает, что лучшие (даже они!) посмеют ухаживать за невестой Домиция Агенобарба? Или он намерен каждому объяснять, что помолвка фиктивна? Тогда люди будут думать, что с ней, с Секстой, что-то не так, раз Гней от нее отказывается… Новость, которая сначала показалась радостной, теперь наполняла младшую Валерию стыдом и ужасом. Секста закрыла лицо руками, мотая головой: - Да… да, поговорим потом, - шептала она. Мысли в голове путались – Минор пьянела и от вина, и от эмоций. Слишком многое случилось за последние два дня, слишком многого требует от нее мир сейчас. Дом вздрогнул от стука. Секста, не сознавая себя, испуганно прижалась к Гнею. Где-то на подсознании рождалась уверенность, что счастье дает о себе знать тихо, а такой грохот предвещает только беды.
Гней Домиций: Первый раз в жизни Агенобарб пожалел об отсутствии на поясе меча. Или хотя бы охраны в зоне досягаемости. Оказывается, когда к тебе прижимается насмерть перепуганная женщина, как бы ты ни был добр, образован, воспитан, первая реакция - уничтожить всё, что может представлять для неё угрозу. Тарабанили так, что Гней едва взял себя в руки, чтоб не напугать её ещё больше, поднявшись рывком. - Охрана! - громко приказал в вестибул, не осознавая что находится и командует в чужом доме и напрочь не помня есть ли там вообще кто-нибудь, кроме мельком замеченной приземистой тренированной женщины. - Не открывать! Валерия, - упруго поднимаясь и поднимая за собой девушку как пушинку, как ребёнка, сразу забыв про неловкость прикосновений, велел Гней, - тебе лучше уйти к себе.
Валерия Пирра: От неожиданного грохота она чуть не присела: - Это что, стучат? - то, что Валерия, мягко говоря, вздрогнула от шума, заставило ее в последующее мгновение почувствовать не страх, а раздражение, - эдак двери выбивают, а не стучат... - и в голосе мелькнула неподдельная суровость. Присутствие двух мужчин в доме вселило в нее уверенность, но вернуться к младшей, пусть и оставленной с Гнеем, Пирра все же поспешила. "Охрана!" - первое, на что она натолкнулась, было чужим приказом в ее доме. Но то, как разительно переменился нервничающий молодой Домиций, разом стерло из ее головы мысли и о том, что это может быть Тирр, у которого что-то случилось, и о том, что к ним нагрянули расправившиеся с сестрой, и еще кто знает что - так что сама она склонила голову в сторону, чтобы убрать с лица предательски вспыхнувшую улыбку. Ну, уж очень забавной была суровая серьезность на его миловидном лице: - Охрана! - подтвердила Пирра разом и свое присутствие, слегка задержав взгляд на том, как Гней почти сжал в объятиях сестру, и свое подтверждение распоряжения. Ободряюще кивнула Сексте и, поколебавшись, попросила Агенобарба, - спроси ты, кто это.
Левий: - Плакать из-за меда? Если очень хочется, то можно, я никому не скажу, - Левий улыбнулся, подождал, пока девочка подышит полезным паром, а затем зачерпнул немного лекарства ложкой, подул, попробовал. - Да, дождемся кухарки. А старшие, они в курсе, что случилось? Приедут? И... Договорить не успел - в дверях дома загремело так, что он едва не выронил пустую ложку. - Если и стучат, то копытом, - он тяжело поднялся, бросив ложку на стол, вышел следом за хозяйкой дома. Юный Агенобарб взял ситуацию под контроль в прямом и переносном смысле, и если в этот дом ломятся убийцы, то они подождут, пока старый лекарь отведет измученную девочку в ее кубикулу. Левий подошел к Гнею и Минор, осторожно положил ладонь на ее плечо: - Лекарство почти готово. Я уведу юную домину наверх и спущусь. Идем же, - он постарался, чтобы голос звучал мягко и не подразумевал никаких возражений.
Валерия Секста: Объятья Гнея оказались внезапными, крепкими и …успокоительными. Мир, который мгновение назад чего-то настойчиво требовал от Сексты, теперь будто бы отступил, испугавшись решительного «Охрана». Оказалось, что для душевного равновесия не нужны ни вино, ни лечебные снадобья. Отогнать тревогу можно иначе – в объятьях более сильного, более уверенного. Секста прикрыла глаза и трепетно прижалась к Гнею, вдыхая его запах так, если бы он был дурманом. Почему же, почему Гней все время отвергает ее? Может, именно слабость и пугливость делают ее недостойной? Валерия Минор подняла вопрощающий взгляд к лицу жениха, ища встречи с его глазами…Но тут же послышался голос Пирры, а затем и большая теплая ладонь лекаря легла на плечо. Минор с сожалением отступила от Гнея, все еще прикованная взглядом к его лицу. - Идем, - печально ответила Секста, проводя пальчиками вдоль руки Гнея. Опустила голову и пошла тихонько в свою кибикулу. Кто там был за дверью, знать не хотелось. Пусть требовательный мир разбирается с Гнеем.
Мелия: вход. 27 авг 66. Ощущение беспокойства не покидало Эмилию с прошлого дня. Мама уехала, тетушки видется с ней словно не хотели и даже Мелетия проводила с ней меньше времени, чем обычно. Няня все время куда-то уходила, а когда возвращалась, от неё пахло успокоительными травами, но в глазах было что-то неуловимо тревожное. Из комнаты девочку тоже не выпускали, под разными поводами отвлекая внимание каждый раз, когда она хотела выйти в перистиль или атриум, даже еду приносили в кубикулу. Забравшись на ложе и поджав под себя ноги, девочка подолгу смотрела в окно, представляла, что гуляет по внутреннему саду или повторяла таблицу умножения. Эмилия размышляла о том, что скоро мама выберет для неё школу, в которую она пойдет в октябре, когда спадет жара. А до этого, будет заниматься с учителем, чтобы наверстать все, что дети успели узнать с марта. Ночь была беспокойной, Эмилия видела маму, бежала к ней и тянула руки, чтобы обнять, но та каждый раз ускользала и оказывалась все дальше и дальше.. Утром девочка вспоминала свой последний разговор с мамой и её обещание. С улыбкой Эмилия говорила себе: нужно только потерпеть, скоро мама закончит возиться со скучными-прескучными делами, они возьмут хлеба и фруктов и сбегут кататься на лошадях. На целый день. - А может быть, даже на два, - эту фразу девочка сказала уже вслух, продолжая мечтательные размышления. - Что ты сказала, ягодка моя? - спросила няня, сидевшая рядом. - Мелетия, скоро мы с мамой сбежим! Но это я тебе по секрету говорю.. хочешь я попрошу её взять и тебя с собой? Старая служанка так перепугалась и побледнела, понимая, что в сложившейся ситуации слова девочки можно понять как угодно.. В общем, оказалась на некоторое время недееспособна и удалилась к себе. Именно поэтому Пирра была вынуждена позвать в дом чужого лекаря. Эмилия же оказалась предоставлена сама себе. Она беспокоилась о няне и не могла понять - что же её так расстроило. Насидевшись в одиночестве, она выглянула из кубикулы и, не обнаружив никого, кто мог бы её остановить, пошла в сторону комнаты Мелетии. По дороге она услышала стук в дверь и побежала к источнику шума, наивно полагая что мама вернулась и про себя удивляясь, - почему же слуги мешкают и так долго не отворяют ей дверь..
Гней Домиций: Не было смысла выглядывать в щёлку, если тарабанили по приказу из Золотого, не было его и если неведомые враги решили напасть средь бела дня - лучше освободить место для взгляда и движений. От постикума ещё бежали две охранницы, тяжело топая за спиной, а Гней уже открывал дверь, резко, настежь, отодвинув охранниц - приземистую и невесть откуда взявшуюся крупную, обнаживших мечи. - Что вам нужно?! - бросил сурово, на миг ослеплённый беспощадным римским солнцем... и сам отступил на шаг, увидев свисающую с носилок бескровную женскую руку. К горлу подступила не тошнота, а ярость - два года назад он видел и не такое. Но пожар вспомнился отчетливо.
охрана: Когда ты, вопреки всем стараниям подгадать увольнение, не пропускаешь ни одного смотра, которые паскудное начальство устраивает иногда и среди ночи, и вообще - когда ему, начальству, моча в голову ударит, а твой император регулярно берёт на них племянничка, этого самого племянничка узнаешь не то что в лицо, но и тёмной ночью, с бодуна, со спины в бабских тряпках. Дуроний гекнул и заставил себя отсалютовать, ни одним мускулом не показав, что узнал. - Аве, гражданин. Скорбная обязанность, не терпящая... эмг... не терпящая. Тон у молокососа был тот ещё, но молокосос этот, если раньше не прирежут, вполне мог стать принцепсом и входить центурион не спешил.
Гней Домиций: - Да, конечно, центурион. Заносите, - посторонился Домиций, махнув охране отбой. Выдавить из себя "аве" он так и не смог, неотрывно глядя на белую-белую руку в царапинах и кровоподтёках. В голове был совершенный хаос и мысли были какие-то глупые, вроде "их и не спрячешь, переодев в служанок... эти гордые взгляды, изящные жесты, пальцы тонкие..."
охрана: Сотник пошел первым, косясь на бабский отряд в вестибуле. "Бабьё. Одно бабьё, будь оно неладно! Понабирают, потом таскай их по солнцепёку, курв". К атрию у него уже появилась версия, простая и изящная, как большинство, объясняющих уличные преступления: где такая куча баб - добра не жди, скорей всего охранниц до печени достала стерва-хозяйка, сговорились и - на свободу, вот и тел нет. Такая же рыжая, но живая, терялась посредь атрия. - Патрицианка Валерия, проживающая, как мне стало известно, в этом доме, была вчера обнаружена убитой. Городской когортой произведено предварительное дознание, найдены лектика и ценный документ, прочих ценностей не обнаружено. Как представитель власти и гражданин, могу поприсутствовать на вскрытии завещания, - сочувственно отчеканил Дуроний. - Совместно с другими гражданами... гм... при исполнении. По опыту, которым щедро делился со всеми, кто желал слушать и в попинах, и в казарме, центурион знал, что невиноватых не бывает. Все в чём-нибудь да виновны. Но виноватые меньше других, обычно, оглашению завещания при городской когорте не противились, и не пугались так чтоб уж... Не то чтоб он был любопытен от природы и загадка убийства красивой рыжей бабы не давала ему покоя, но его поставили бдить - и он бдил. Особенно если это могло... поспособствовать. Легионеры топтались, не решаясь поставить грязные носилки на чистый мрамор.
Валерия Пирра: "Патрицианка Валерия, проживающая..." - и Пирра оглянулась, чтобы убедиться, что младшую увели настолько далеко, что ни один беглый взгляд, ни один поворот головы не могли уже позволить ей увидеть...внесенное. Носилки были грязные, затасканные, и тем неестественнее смотрелась на них сестра. "А сестра ли?.." - мелькнула последняя надежда, и Валерия почувствовала закипающую внутри злобу. Все было, как в дурацком сне, измучившем накануне, чужим, раздражающим. Невероятное количество посторонних в доме, грязь, сыплющаяся на мрамор, подозрительные взгляды: - Да вносите уже, - Валерия на ходу переменила тон с раздраженного на омраченный горем, - сюда... Аве, центурион, - все же она была хозяйкой дома, центурион ей нравился тем меньше, чем больше присутствовал в доме, и смотрел презрительно, и мысли в голове одни боги знают какие вертел... Да и нечего ему в доме отираться лишнее время: - Дайте мне хоть убедиться, что она, - Пирра оглядела всех присутствующих, немного дольше задержала взгляд на Гнее и на подкашивающихся ногах подошла к телу. Нет, чуда не произошло, и сама надежда на него была глупа. Перед ней лежала Тривия, страшно бледная, кожа с синеватым отливом, но в ней еще угадывался приятный румянец, появлявшийся иногда на живом лице, а в самой сестре - прежняя огненная красота... В убитой служанке она узнала Федру, живущую вместе с ними еще в Греции. "Не уберегла, даже ты не уберегла", - и отчаяние ссутулило плечи. Валерия отшатнулась на шаг и замерла, подавленная, закусила губу: - Она...и Федра, - медленно подняла голову вверх, рассыпая медь волос, обнажая точеный греческий профиль и тонкую шею, из гордости не желая разреветься при стольких посторонних, тем более мужских взглядах, сглотнула, - завещание? - удивилась, но не сильно, поскольку как это Тривия и без завещания, - и что за ценная бумага? - и тихо обратилась к стоящему где-то за спиной Агенобарбу, - Гней, взгляни-ка ты, прошу... в присутствии представителей власти, - все слова отдавались в ушах, словно полые изнутри, будто ничего не значили, и повторила их Валерия за центурионом просто потому, что так надо. А хотелось съежиться в маленький комок и беззвучно плакать...
Левий: Казалось, после неудачного самоубийства, вина, долгого разговора с племянником принцепса девочку придется нести, но она шла сама, тихонько, и Левий, не выпуская ее руки, но и не сжимая слишком сильно, приноравливал шаг, готовый подхватить, если вдруг струнка внутри Минор все же лопнет. У кубикулы он открыл дверь, но сам заходить не стал: - Ты сильнее, чем кажешься, - он улыбнулся, пропуская девочку вперед. - Наверное, склянка - это просто несчастный случай. А сейчас приляг, Валерия, я принесу лекарство. Постучу трижды. Левий спускался по лестнице, когда кто-то маленький и рыжий пронесся мимо. Левий затрусил следом и позвал, прежде чем ребенок мог оказаться у выбиваемых неизвестно кем дверей: - Эй, погоди! Погоди, ребенок! Я же за тобой не успеваю, постой!
Валерия Секста: «Сильнее, чем кажешься», - отозвалось в голове Валерии эхом. Она уронила голову в кивке и прошла к ложу. Почему даже эти слова показались ей требованием? Может быть, оттого, что Тривия обычно именно в такой форме высказывала пожелания… Секста упала в мягкие объятья подушек и закрыла лицо ладонями. Неужели так было всегда, неужели жизнь и правда так беспокойна и сложна? Неужели не существует простых решений? Если бы только кто-нибудь научил ее находить верные пути… Подсказал, например, какой ответ дать Гнею.
Мелия: Эмилия бежала, ожидая увидеть в дверях маму и предвкушая встречу. Разумеется, сперва она пожурит всех и вся за нерасторопность, а потом обязательно увидит Мелию и улыбнется, может быть, даже обнимет её или нежно погладит по голове.. Девочка не приметила мужчину, спускавшегося с лестницы, ведущей в покои тети Сексты. Неожиданно расслышав "погоди.. постой", Эмилия обернулась на ходу, заметив говорившего. Мужчина? Все слуги, рабы и охранницы в их доме женщины! Как этот бородатый дядя мог оказаться здесь? Испугавшись незнакомца (его необычного для их дома вида, а так же опасаясь снова оказаться в своей кубикуле, так и не встретив маму) Эмилия ускорила бег. Но, уже подлетая к атриуму, она начала осознавать странность ситуации и, в сомнении, чуть замедлила шаг. А что если дядя здесь по маминым делам? Или его пригласил кто-то из домочадцев? И она поступила очень нелюбезно, не послушавшись оклика взрослого.. Мама может на это рассердиться.. А вдруг мама вообще не обрадуется, увидев её? К дверям Мелия уже не бежала, а шла, надеясь хоть издали увидеть родное лицо. Но вместо мамы в атриуме виднелась какая-то толпа странных личностей, а обзор загораживал Гней Домиций, посторонившийся, чтобы кого-то пропустить. Разумеется, Мелия не сразу вспомнила его имя, но узнала их недавнего гостя по шевелюре и осанке. Терзаемая сомнениями и опасениями получить наказание за свое поведение, она все же не могла заставить себя остановиться или повернуть назад. Стараясь тихонько обойти молодого человека со спины, она хотела разглядеть вошедших, надеясь заметить среди них бледное лицо своей матери, поймать внимательный взгляд её карих глаз...
охрана: - Ааа-пускай! - скомандовал Дуроний и ухом не поведя на бабье недовольство. Можно подумать их когда-то иначе встречали в богатых домах. Граждане только тогда когорте благодарны, когда их резать в тёмном переулке начинают, а тут - патруль подоспел. Но как тут подоспеешь во все места, если Город вон какой, отребья в нём - что блох на подзаборной шлюхе, а спать-то когда то надо же ж человеку?! Гневалась гражданка натурально. Натурально - гневалась. "Может и охрана..." склонился центурион к первой версии. - Про докУмент не могу знать, гражданка, наше дело небольшое, на то есть высшие инстанции, - отрапортовал с непроницаемым лицом. - ДокУмент у трибуна преторианцев Макрка Корнелия Сципиона, официально сдан из рук в руки, в полной сохранности. Лектику можно забрать у табеллиона на *****й улице. Про такую мелочь как сломанная печать и упоминать не стоило. Дуроний кашлянул, заложил руки за спину, расставил ноги на ширину плеч, как на смотру или посту, и только собрался застыть в солидном ожидании оглашения другого документа, как в направлении покойниц шмыгнуло рыжее, мелкое и большеглазое. "Тупорылое бабьё" утвердительно вызверился про себя Секст, у которого три племянницы, сестрины дочери, росли, по его мнению, трава травой "за дитём приглядеть не могут!", сгреб рыжую девчуху себе на локоть, отворачивая от мертвяков, и понёс туда, где в приличных домах обычно перистили: - Ты кто такая, кудрявая? А я вот слышал, собачка у вас в доме красивая имеется. Покажешь дяде собаку? Где она тут у вас, в саду?.. - надеясь, что рано или поздно няньки-тётки подхватятся, хоть и лупцевать их тут некому, не этому же молокососу.
Гней Домиций: От бестактности служаки Домиция передёрнуло, и брови сошлись, выдавая желание рявкнуть, осадить... но какое он имел право? Не только потому, что дом чужой, сколько потому, что - центурионами так просто не становятся. Это он может стать военным трибуном не поучаствовав ни в одном бою, не отвечая ни за чьи жизни, просто переступив за порог своего богатого дома. А центурион... не мог не знать службу. И он знал, и исполнял её добросовестно - принёс тела, объяснил, предложил помощь. А уж как... Гней на мгновение стушевался, но выправился: - Завещание... - быстро мысленно пересчитал свидетелей-граждан, сперва включив почему-то себя, совершенно забыв, что пока не правоспособен. - Свидетелей достаточно. Валерия, где оно? Лучше не тянуть, меньше проблем, - добавил негромко. - Со Сципионом я поговорю если надо, мы знако... Маленькая Эмилия влетела так, что, даже ловя много лет собственных сестёр, Гней только и успел, что, шагнув, попытаться закрыть от девочки лицо матери и с благодарным удивлением посмотреть на центуриона.
Валерия Пирра: - Сципиона? - "вот про кого говорила Озеай..." - да, спасибо, Гней, - отозвалась утвердительно сразу, потому что не представляла, где его искать, этого Марка Корнелия, когда и как. Пирра чуть нагнулась к нему и произнесла так же негромко, - я понятия не имею, где оно... Где-то в ее таблинуме, наверно... - и позвала погромче, - Озеай! Маленькое и шустрое зарыжело, мелькая между собравшимися, и Валерия сначала опешила, а затем пришла в ярость: - Почему никто не следит за ребенком?! - не кричала, лишь повысила голос до отчетливой слышимости для всех, но тон был ледяным; первая волна пришлась на слуг, на которых в первую очередь упал взгляд, - строго-настрого было велено... - Пирра не договорила, со смешанными чувствами изумления и облегчения глядя на центуриона, подхватившего Эмилию и уносящего прочь.
Озеай: По крайней мере удалось поесть. И даже бегающую как заполошная утка Мелетию поймать, усадить, и впихнуть в неё пару кусков из того, что наскоро приготовили подозрительно быстро смывшемуся из дома парню. Она уже дожевывала, когда Шани передала приказ найти весь яд в доме. - Что?! - едва не подавилась сыром Озеай. Прокашлялась, проглотила и иронично подняла брови. - Весь? Это полы придется помыть. Шани иронии не поняла и едва не метнулась за тряпкой. - Корзиночку возьми, - вздохнула Озеай, поднимаясь. Много времени это не заняло - треть тайников знала Шани, треть она сама, а остальное и искать не пришлось, только таблиниум обшарить. Был ещё правда тайничок в саду, но Озеай его обошла не моргнув. Самой пригодится, мало ли как повернётся жизнь... Когда загрохотали, Шани едва не грохнула все склянки, выронив с перепугу корзинку. Озеай едва успела подхватить, и, пока стучали и кричали, подбирала упрыгавшие в траву флаконы, механически, не решаясь поднять головы. И только когда всё поутихло, решилась и побежала к вестибулу, как была - с корзинкой в руках, потому что в дрожащие руки Шани впихнуть её не было никакой возможности. Посреди атрия толпились легионеры городской когорты, а их центурион тащил куда-то маленькую Эмилию. Ози обмерла, судорожно вцепившись в ручку корзинки, доверху, с горочкой, забитой... флаконами с ядами. Зов хозяйки не подействовал никак. Но от гневного крика "почему никто не следит за ребенком?!" она очнулась, и подошла быстро, но спокойно как из парфюмерной лавки. - Благовония, которые ты велела отыскать, госпожа, - с поклоном подала корзиночку.
Мелия: Центурион, будто из под земли, вырос на её пути, а Гней Домиций, хоть и отошел с дороги, но все равно мешал разглядеть происходящее в атриуме. Чужой дядька сгреб Эмилию как мехового зайчонка, утаскивая в неизвестном направлении, а тетя Пирра возмущена только тем, что за ней никто не следил.. Похоже, без мамы весь дом сошел с ума.. Без мамы? Где мама? Ведь она должна была быть здесь.. Постойте.. Кажется, там было что-то странное.. что-то грязное на мраморном полу и рыжее пятно, похожее на разметавшиеся по сторонам волосы.. Разметавшиеся по полу? Что они там делают? Мысли девочки носились, как дикие гуси, запертые в тесной клетке, но никак не могли сложиться в общую картину происходящего. Да еще и какие-то маленькие красивые собачки завелись у них по словам охранника.. Может быть, все эти люди просто ошиблись и вошли не в ту дверь? Одного мгновения Эмилии хватило, чтобы справиться с оторопью от неожиданного вмешательства в её личное пространство, задаться кучей вопросов и возмутиться происходящим. - От-пу-сти! Что здесь происходит? - попыталась она скопировать отчетливый и грозный голос тети Пирры.. При этом, дрыгая ногами и пытаясь выбраться из цепких рук, словно маленькая собачка из фантазий центуриона, вырывающаяся из мертвой хватки охотничьей собаки.
Левий: "Начать бегать по утрам, что ли?" - с горькой досадой подумал Левий и припустил скорее через ступеньку, но куда там, малышка уже влетела в атриум. Но крика ужаса не последовало, только возмущенный писк, прерывавший голоса. Судя по голосу старшей Валерии, кому-то достанется. Левий, отдуваясь, подошел как раз к моменту, когда знакомый центурион Секст относил вырывающегося ребенка в сторону сада. Откуда выпорхнула рабыня с корзинкой того, что насобирала в доме по приказу хозяйки. Левий оценил ситуацию, выбирая между ребенком и корзинкой, и понял, что разумнее будет забрать последнее. - Благовония. Успокоительное, это мне, - он протянул руку, надеясь, что рабыня не заартачится и отдаст, и сообразит забрать в освободившиеся руки малышку. И спросил машинально: - Как твое колено, Дуроний?
охрана: "Охуенный вопрос" мысленно согласился Дуроний и прижал покрепче барахтающуюся девчуху, играя желваками на бабий визг за спиной. Знакомый голос заставил обернуться, развернув возмущённую ношу лицом к выходу: - Чего? А, Левий. Да хул... отлично, это... колено. Хул... гм.. чего ему сделается до октября-то? Вот как хлыванет, да в вечернюю смену...
Гней Домиций: Весь гнев дня вылился у Домиция в один вопрос "как это не знаешь где завещание?!", который он едва не произнёс вслух, негодуя на творившийся в семье Валерий хаос, так похожий на хаос его собственных жизни и мыслей. Среди гнева у него даже шевельнулось подозрение "не знать где завещание?..", которого он тут же устыдился, а потом и ужаснулся "она даже не знает где оно, а если оно в пользу одной из них или обеих, их будут подозревать, если даже я...". Мысли метались, как люди по атриуму. "Это может бросить тень... " и "тогда план сорвётся, мать передумает, договорюсь ли я с другой об отсрочке?!" промелькнули так быстро, что он не успел даже испугаться своего эгоизма и малодушия, додумавшись "она знала о смерти, не могла же она не предусмотреть". - Наверняка доверенные рабы твоей сестры знают, где оно может быть. Но всё равно он взмолился всем богам "хоть бы оно было всё - в пользу невесты брата, хоть бы!.."
Валерия Пирра: На "которые ты велела отыскать" Пирра изогнула бровь с мыслью "собрала сестра змей у одной коряги" и пристальным взглядом на рабыню. Медленно опустила этот же взгляд на руку Озеай, держащую корзинку, а затем указала им на Левия: - Хорошо, когда в доме есть тот, кто помнит все, что нужно, - Валерия произнесла это с отчетливой самоиронией и вновь в упор посмотрела на Озеай, рассчитывая, что та в силах почувствовать все нюансы смысла, вложенного в эти слова, - мне нужно завещание Тривии, сейчас, - сказано было с расстановкой и негромко. Валерия обернулась на Левия и глянула благодарно. Затем легко и быстро приблизилась к бьющемуся в крепкой хватке центуриона ребенку: - Мелия, детка, у нас очень серьезные гости, при таких так себя не ведут, - Валерия взялась за обе детские ладони, - ты ведь уже взрослая. У меня для тебя сюрприз. Но ты должна успокоиться, взять Шани за руку и закрыть глаза. А открыть, когда она тебе скажет. Это тоже часть сюрприза. Хорошо? - Валерия не очень верила, что ее слова возымеют действие, но делать что-то было нужно. Она подозвала Шани, аккуратно достала из-за пояса медальон, подаренный Тривией, и сунула рабе в ладонь: - Отведешь в кубикулу, наденешь это ей на шею и пусть открывает глаза. Скажешь, что я скоро приду рассказать о сюрпризе. И ни на мгновение от нее не отходить.
Озеай: Лекарь протянул руку, Озеай машинально отдала... и увидела. Все, что успела нашептать Шани про пришедшего молодого Агенобарба, попытку самоубийства младшей госпожи, свой недавний разговор с преторианским трибуном, ночь, утро, день, яд... - всё вылетело из головы мгновенно. - За... - Озеай судорожно сглотнула и прижала руки к щекам, словно пытаясь удержать мгновенно вскипевшие слёзы, - Федраа... - она едва всхлипнула, но ей показалось, что закричала на весь дом. Сильная, весёлая, боевитая щедрая Федра! "За что?!" - Я... я сейчас, госпожа, - полупридушенно шепнула Ози в спину хозяйке, и выбежала из атриума, словно за ней гнались те, кто убил гречанку. Остановилась только у полок в таблиниуме и бессильно уронила промокшие от слез руки.
Мелия: Развернутая лицом к выходу, Эмилия продолжала барахтаться, пока не услышала странную реплику тети Пирры. "Мне нужно завещание Тривии", хоть это было сказано и негромко, девочка все расслышала и замерла, перестав сопротивляться. О, Мелия прекрасно знала значение этого слова. После смерти дедушки, оно не раз произносилось в их доме в Греции. Но зачем тете потребовалось мамино завещание? Ведь мама.. она же.. такая сильная, с ней никогда ничего не может случиться! Опешившая девочка даже не почувствовала угрызений совести, когда тетя начала журить её, говоря, про высоких гостей и её скверное поведения. Нет, при других обстоятельствах, Мелия бы, конечно почувствовала себя виноватой, и покорно исполнила бы все, что велено: закрыла бы глазки, увлеклась сюрпризом.. Но сейчас "высокие гости" сами обращались с ней неподабающим образом, тетя Пирра говорила странные вещи, а все происходящее вызвало у Мелии нехорошие предчувствия и ощущение надвигающейся беды. Поэтому, при первой же попытке дрожащей Шани забрать девочку из рук центуриона, Эмилия выскочила в атриум и возмущенно вскрикнула, обращаясь к тете Пирре: - Зачем тебе мамино завещание?! Ей было уже неважно - что подумают о её поведении, - мамы среди присутствующих взрослых явно не было, а наказания от кого-то другого её в данный момент не так страшили. Открывшийся вид поразил девочку.. невозможно было не узнать обладательницу рыжей шевелюры на полу.. Хоть она и была накрыта какой-то тряпицей, из под которой виднелась бледная рука и обрывки одежд. Время стало тягучим и двигаться вперед было сложно, словно идешь через толщу воды. Нет больше ни звуков, ни окружающих людей.. упав на колени возле носилок, Эмилия откинула покрывало. Без сомнения, это была она.. разметавшиеся волосы и мамино лицо, бледное и бесчувственное. Девочка потянула к нему руки, чтобы прикоснуться, чтобы убрать пряди, прилипшие к губам. Отрешенным взглядом она заметила синие пятна на шее и запекшуюся кровь у раны, похожей на чей-то укус. Мыслей не было, словно и сама она перестала существовать в тот же миг, как пришло осознание того, что мамы. больше. нет.
Левий: - Приходи сразу как начнет дергать, не тяни, - Левий перехватил корзинку покрепче и, так как Валерия отправила обеих рабынь, подошел к ней. - Я сделаю успокоительное и для малышки, позволишь поискать мед самому? И, не дожидаясь ответа, поспешил из атрия, надеясь, что успеет убрать подальше корзинку до того, как произойдет что-нибудь еще. На кухне кто-то возился в углу. Левий поставил яды поближе к своему здоровенному кошелю, огляделся - и на глаза тут же попался стоящий на полке полуприкрытый горшок с медом. Он подцепил со стола ложку, которой мешал настой, плеснул горячего в стакан, разбавил водой на две трети и бухнул две славные ложки меду - с горкой. Со стаканом вернулся в атрий, когда ребенок уже откинул жуткое покрывало. "Ну как же так..." - Левий с досады махнул стаканом, и несколько капель упало на истоптанный легионерскими ножищами пол.
охрана: Скрипнув квадратной челюстью вслед рабе, не удержавшей ребёнка, Дуроний этим и ограничился. В конце-концов, если пороть тутошних баб некому, он-то что может сделать? Хотя живую рыжую он бы слегка отшлёпать не отказался - огонь-баба, так зыркала, что даже он, центурион, входивший не в одну горящую деревню и каких только бабских взглядов не насмотревшийся, и то глаза убрал. И прилип взглядом к мозаике с аппетитной Афродитой, покрытой пеной в самых что ни на есть интересных местах. "Вот если б можно было такое дома... иметь... но без вот этого вот всего..." Секст дернул желваком на дурных баб и дитячий крик "можно бы, пожалуй, и обжениться...". Но бабы тупили, дитё надрывалось, и Дуроний счел за лучшее смотреть в стену, сквозь бессмысленно искушающую закоренелого холостяка Венеру. Чтоб следить за происходящим, опытному сотнику хватало ушей.
Гней Домиций: Гнев и жалость боролись, переплетясь в горячий тугой ком в груди, распавшийся только с детским криком. Гней мог бы поймать девочку... но не стал. Она уже все поняла. И с этим ничего нельзя было сделать. Как и со смертью. Как и с тем, что женщины города, несмотря на их положения, состояния, интриги - беззащитны. Отголосок мысли "обучить сестёр мечу... почему не стали? аа, отец же был против, да и мать не..." похоронила откинутая ткань и мысль, что в смерти, даже такой страшной и грязной, Тривия выглядит достойнее, проще и честней. Как пристало женщине её рода. И жалость ко всем ним - победила. Домиций вздохнул и властным жестом указал растерявшейся рабыне на ребёнка.
Валерия Пирра: Валерия закрыла лицо рукой. "Все кончено", - если до этого она еще как-то держалась, то сейчас, когда Мелия увидела все это и маленькими ручками убирала матери пряди с безжизненного лица, хотелось сесть рядом, обнять и плакать. Что делать, если ребенок требует правды? Сказать ему правду. Именно этого Пирра требовала от семьи, всегда, именно то, что она не добивалась этого большую часть попыток, приводило ко все более тяжелым отношениям с родными. Кто знает, если бы сестра доверяла ей больше, может, она была бы сейчас жива... Валерия убрала ладонь от лица, подошла к Эмилии и ответила прямо: - Затем, что у нас в семье большое горе, милая. Мамы больше нет, а мне очень тяжело, - она смахнула слезу с щеки, - и мне очень нужно, чтобы и ты, и Секста, все мы были сейчас вместе, заодно... - Пирра подошла еще ближе, не скрывая слез, не скрывая растерянности и горя. Пусть видит правду, слышит правду, пусть имеет право ее получить, если просит. Потому что этот маленький, но уже полноценный человек имел на правду больше прав, чем кто бы то ни было из присутствующих. - Сейчас я очень хочу, чтобы ты вернулась к себе. А я скоро приду. Я могу на тебя положиться, Эмилия?
Мелия: Голос тети Пирры казался далеким, несмотря на то, что она подходила все ближе к Мелии. Если бы девочка могла в этот момент поднять голову, встретить взгляд родного человека, не скрывающего слезы, возможно, ей бы стало легче, возможно, она бы бросилась в объятия и расплакалась от бессилия и общего горя. Но она не видела перед собой ничего кроме багрового следа на бледной шее. Мысли, словно огромные волны, возвращались в голову Мелии, наполняя её десятками тысяч голосов, криков, образов, воспоминаний, предположений, к этому гомону присоединились и слова тети Пирры: "чтобы и ты, и Секста, все мы были сейчас вместе, заодно...". Огромная волна выкинула на берег белую лошадь и яблоки вокруг разбросаны. Но зверю не нужны яблоки, его огромные челюсти впиваются в нежную плоть, оставляя кровавые раны. Вновь и вновь. Шум в голове Эмилии, казалось, достиг предела и был готов вырваться наружу. Прижимая руки к ушам и открывая рот, девочка резко поднялась. Сейчас ей хотелось кричать. Или требовать, чтобы шум в голове стих и зверь ушел. Или объяснить тете Пирре, что теперь все бессмысленно и глупо. Мамы больше нет, неужели ты ничего не понимаешь?! Но увидев растерянную рыжеволосую женщину, не скрывающую своих слез, такую похожую и такую чужую, Мелия бессильно уронила руки, опустила взгляд и сомкнула губы, с которых так и не сорвалось ни звука. Выходя из атриума, она обернулась, отрешенным взглядом обвела собравшихся и уставившись на тело, хотела попросить, чтобы когда все разойдутся побыть еще немного с... мамой... Но, мысленно запнувшись, она так и не решилась произнести свою просьбу вслух. Словно тень, она медленно пошла к кубикуле тети Сексты.
Левий: В атриуме он уже был не нужен, разве что Дуроний захочет удостоверить насильственную смерть, но для этого и позвать могут, не сломаются. Левий догнал малышку и уменьшил шаг, стараясь немного отстать и одновременно не потерять ее и не выронить бестолковый стакан из рук. Вдруг она не пойдет в кубикулу Минор, кто знает, дети ведь никогда никого не слушают, даже на краю обморока. И он решительно не знал, о чем говорить с этим ребенком, прибавить к сказанному Валерией было нечего. У кубикулы Минор он постучал трижды, как условились.
Озеай: Пока Федра была жива, была чем-то самим собой разумеющимся, вроде стука ножей с кухни или синицы, живущей в перистиле, Озеай её не замечала, как не замечают привычное. Да, они выросли в одном доме в Греции, но Ози была уверенна, что ни к кому не привязана, и никто ей особо не дорог. Что за прок от привязанностей, если ты раб? А теперь на неё навалилось то, чему она никогда не давала названия - ни вслух, ни в мыслях. Одиночество. И душило, навалившись, не давая поднять рук, чтоб поискать проклятое завещание. Оборвались все нити, связывающие с тем, что она считала домом, детством. Даже Тривии, которую можно было уважать, презирать, бояться - и той теперь нет. И самым ужасным, самым удушающим было то, что ощущение казалось таким знакомым... и таким непонятно страшным. Ну кого она потеряла? Приятельницу и стервозную хозяйку? Всего-то. Так почему же?.. Ози судорожно вздохнула, втянув побольше воздуха, как можно больше, словно с запасом, открыла шкаф и почти на ощупь нашла свиток с печатями. Прохладный, шершавый, увесистый, он напоминал, что есть дела понасущнее, чем рыдать непонятно над чем - например, угодить новой хозяйке. Уже в дверях она подумала, что надо бы стереть слёзы, но не сделала этого. Искренние рыдания по убитой госпоже - лучше не придумаешь, чтоб расположить к себе её сестру. И подала свиток с поклоном, не скрывая заплаканного лица: - Завещание, госпожа.
Мелия: Ураган мыслей, оглушивших девочку остался в атриуме вместе с этими странными людьми, тетей Пиррой, пытающейся взять себя в руки и.. чем-то еще.. Волна нестерпимых криков и образов, отступала, забирая с собой остатки мыслей и в голове становилось пусто. Двигаясь по инерции, Мелия не замечала ни своего молчаливого спутника, ни окружающее. Подойдя к кубикуле тети Сексты она на мгновение остановилась, словно сама не ожидала оказаться здесь. Будь она одна, возможно так бы и осталась стоять, бессмысленно созерцая дверь. Но стук вывел её из оцепенения. Присутствие чужого мужчины здесь было для неё неожиданностью и вызвало на лице эмоцию, похожую на запоздалое удивление. Они уже виделись с ним? Возможно, в прошлой жизни.. при жизни.. когда мама была жива, когда сама Мелия была жива.. Пустота в голове опять начала отступать, вытесняемая очередной волной странных образов. Они обрушивались на берег её сознания, оставляя вместе с пеной мертвые водоросли и спутанные рыжие волосы. Стараясь сбежать от нарастающего шума, девочка толкнула дверь и вошла в кубикулу, не дожидаясь ответа.
охрана: Секст покачивался с пятки на носок, заложив руки за спину и слегка прищурившись, как будто проверял годность лорик на плацу. На самом деле у него отчаянно чесались яйца, что случалось с ним в любой неловкой ситуации, и он в узел завязывался, чтоб не потянуться их почесать ненароком. Но поза, при его комплекции, выглядела внушительно и как минимум на второй ценз. Как только появилась раба со свитком, он пошел на перехват, и остановился близ хозяйки дома, на таком расстоянии, чтоб оно ещё пару локтей продолжало считаться почтительным. - Свидетельствую, что печати не нарушены, - отрубил Дуроний, кивнув подбородком своим парням. Парни, для порядка вытянув шеи в нужную сторону, дружно подтвердили: - Свидетельствуем.
Гней Домиций: Невеста брата не вскрикнула. Вышла, как прибитая пыльным мешком, но не издала ни звука. Как-то так он сам хоронил отца. Наверно, мать не ошиблась, выбрав эту девочку в их семью. Он уже думал об Эмилии как о родственнице. Но на Валерию смотрел иначе - серьёзно, оценивающе. И оценить пытался справится ли она или их надо отправлять в Грецию, а ещё лучше - вызывать сюда их опекуна. Как будто это от него зависело, Домиций думал об их жизнях, оборвав себя только с приходом рабыни. - И я свидетельствую, - Гней невольно сделал шаг вперёд, чтоб удостовериться в подлинности документа. - Если позволишь, Валерия, я могу зачитать, - негромко предложил избавить от тяжести напрягать дрожащий, наверняка, голос.
Валерия Пирра: Девочка была явно не в себе, да и чего тут следовало ожидать, когда... Валерия отрешенно проследила движение маленького рыжего огонька до кубикулы, насколько пространство позволяло следовать взгляду, отметила, как ссутулились маленькие плечи, а само детское тельце словно скукожилось, и вздрогнула от звука голоса Озеай, протянувшей свиток. Пирра затуманенным от слез взглядом встретила такой же взгляд рабы. По кому она плакала: по Тривии, держащей весь дом под ревностным неусыпным контролем? По Федре, забавной Федре, вместе с которой словно откололся и канул куда-то кусок детства? Жалела ли она маленькую Эмилию, стихшую, бледную, потерянную? Разбираться было некогда. Валерия дрожащими пальцами развернула свиток и, с трудом различая буквы в слезной поволоке, начала: - ...недвижимость в Италии завещаю моей любимой сестре Валерии Сексте, всех своих рабов... - голос подвел, в горле запершило, и Пирра, сглотнув, почти моляще обернулась к Гнею, - я не могу... Прочти.
охрана: "Свидетельствуешь значит. Вот чё. А булла на шее по случайности болтается, а молоко на губах с завтрака не обтёр" сурово взглянул центурион на молокососа, паршиво знающего римские законы. Но тут же перевёл взгляд на оглашающую. Если она и притворялась, то хорошо. Но трудно ли это бабам...
Гней Домиций: Он чувствовал себя очень старым. Как отец или Понтий Меценат. Или скорее как атлант, стоявший у входа старинного дедовского дома, который не уберёг при всей своей каменной силе, потому что - пожар. Гней взял свиток и дочитал: - ...всех своих рабов и библиотеку завещаю сестре Валерии Кварте. Остальное имущество завещаю дорогой дочери Эмилии. Пробежал завещание от начала и до конца, удивляясь мимоходом как мало там и от традиционных наставительных формул и от искренних посмертных благословений, и добавил на всякий случай: - Культами не обременено, ни одного раба не отпущено, - "императору ничего не завещано... Смело. Но так непредусмотрительно".
Валерия Пирра: "Недвижимость в Италии... Сексте... рабов и библиотеку... - Пирра удивленно изогнула бровь, - мне.. дорогой дочери..." - Тривия даже здесь не изменила себе, ничего лишнего, даже какая-то недосказанность. Валерия огляделась. Было как-то тяжело и глухо, словно изнутри что-то давило на грудную клетку. Поволока рассеялась, но лица узнавались с трудом и словно издалека воспоминаний. Валерия сделала глубокий вдох и собралась, как могла: - Благодарю, - и голоса своего не узнала, полая бочка, тень звука, - всех... - коснулась холодными пальцами руки Гнея повыше запястья и благодарно пожала. "... и это без тех денег, о которых Озеай... - стукнуло в висок, и она инстинктивно прижала к нему пальцы, - а еще письмо опекуну".. - Мне бы присесть, - обронила Валерия беспредметно, дошла и оперлась на перила.
охрана: "Дом в самом центре, центрее некуда, и тот виноградничек, что преторианец изъял. Самое малое. А вот ради рабов и книжек точно не стоило... хотя, смотря какой цены..." прикинул Секст "или опека над деньгами маленькой наследницы, не они первые, не они последние. Тогда и опекун должен быть замешан". Он коротко кашлянул и официально напомнил: - Согласие опекуна или опекунов упомянутых наследниц должно быть получено в письменной удостоверё... ээгм.. удостоверенной форме, в случае личного отсутствия оных опекунов при принятии наследуемого наследующими. Знанием законов центурион, выросший неграмотным и осваивавший всякие премудрости под треск и свет лагерного костра, гордился как карапуз пойманным жуком. И не запнувшись ни разу (ударение не в счёт), отсалютовал почти радостно: - Соболезную, граждане. Прошу извинить - служба. Легионеры старались маршировать на выход почти на цыпочках, но получалось у них не очень. >>>В казармы, через дом сестры близ Яблочной площади
Гней Домиций: - Благодарю, центурион, - машинально ответил Гней, не ощущавший никакой скорби, а только сочувствие - к живым. И когда охранницы в вестибуле скрипнули дверью за последним легионером, он всё ещё стоял посреди атрия, глядя на тяжело опирающуюся о перила Валерию в дальнем углу. Наверно, ему следовало уйти тоже, но в этом полном скорбящих растерянных женщин доме только у него было достаточно сил, чтоб подумать. Обо всех. - Постой, Пирра... Нехорошо если Секста увидит их так... в таком... виде.
Озеай: "Что?!! Пирре, всех?! Не тихоне Сексте, а Пирре? Ни одного не отпущено..." слабая надежда погасла, не успев вспыхнуть "вот же сука! как жила так и померла дрянью!". Погребальную подготовку так хотелось спихнуть на Шани или Мелетию, но одна уже уплелась за ребёнком, а вторая наверняка будет занята истериками живых. Озеай смахнула слезы, которые ещё катились, но уже от злости и усталости, и напомнила себе про предложение преторианца. "В крайнем случае... в крайнем".
Валерия Пирра: Рука отрывисто скользнула по гладкому, и Валерия не тяжело и не легко опустилась на холодящие ступени. "Думать, думать... Соберись", - взывала она к самой себе: - Да, ты прав, - медленно выговорила вслух, - все сделаем сегодня же вечером. Ни к чему ни Мелии, ни Сексте видеть это дольше, чем следует, - Пирра устало прикоснулась ладонью к лицу, потерла брови и переносицу, - урну отправим вместе с письмом опекуну. Убрать и подготовить тут все, - распорядилась, силясь встать, но вновь тяжело опустилась на лестницу, - останься, Гней... если можешь.
Валерия Секста: Внизу шумели, а Сексте совсем не хотелось знать, почему. Она откатилась к стенке и накрыла голову подушкой, тихо напевая под нос детскую колыбельную. На самом деле в глубине души Валерия догадывалась, что мог значить этот стук в дверь, а теперь и напряженные голоса из атриума. Но осознавать это до конца было страшно. Лучше думать о Гнее и его предложении (ужасающая мысль снова подступила к границе сознания). Нет-нет, лучше думать об объятьях Гнея. Как же там было хорошо и спокойно! Если бы не стук в дверь (кыш, кыш отсюда, проклятая мысль!), то можно было бы подольше держать его за руку. Можно было бы всю жизнь держать его за руку… Отчего же он не хочет ее в жены? А захочет ли кто другой, после того, как откажется сам Агенобарб? В дверь кибикулы постучали. Секста пугливо оглянулась. На пороге стояла бледная и растерянная малышка Эмилия, а за ней озадаченный Левий. Страшная мысль настигла и охватила голову тугим обручем. Секста вскочила с кровати, трясясь от ужаса, и умоляюще взглянула на лекаря: «Неужели Мелия уже все знает?» - Малышка… - она плавно опустилась на колени на пол и протянула к племяннице руки. – Иди ко мне.
Мелия: Наконец-то Мелию не прогоняли в свою кубикулу, не принимали за взрослую и не призывали к разумности. Навязчивый шепот разрозненных звуков постепенно нарастал, складываясь в один, главный, вопрос: почему? Разные внутренние порывы заставили Эмилию на мгновение замереть в нерешительности: ей хотелось требовать ответа, найти причины и виновных в происходящем, а еще хотелось броситься в объятия тети и чтобы в голове опять стало пусто, без мучительных вопросов и домыслов. Мелия посмотрела в светло-серые глаза прямо перед собой и сделала несколько шагов к протягивающей руки. Этот взгляд словно вытягивал её из бледно-зеленых волн. На этот раз шум внутри её головы так и не достиг высшей точки, но и не стих до конца. Еще один шаг, будто из последних сил, и Мелия осела на пол, слабыми руками обнимая тетю и пряча лицо у неё на груди.
Левий: Говорить ничего не надо было, родная кровь поняла родную кровь практически без слов. Левий осторожно прикрыл дверь, медленно, без малейшего стука - но не потому, что боялся потревожить их лишним шумом, он просто хотел выиграть себе времени, потому что молчаливые слезы рано или поздно сменятся разговором. Который он, старый лекарь, так и не научился поддерживать за годы практики и сотни смертей. Дверь закрылась. Он прошел несколько шагов к безутешным детям и опустился на колени подле них со своим утешающим зельем. - Возьми, малышка, - он протянул стакан младшей, показывая, что желает напоить ее, а не дать напиться самой: Левий не был уверен в силе дрожащих маленьких рук. - Это вкусно и помогает. А потом выпьет и твоя тетя. И невольно пожал плечами, как будто Валерия от него этого ждала.
Мелия: Мелия повернула голову к лекарю, глаза её были сухими и уставшими. Что-то внутри шептало о том, что бородач виновник беды и если бы он не появился в их доме, если бы не окликнул её, бегущую на встречу к маме, Мелия успела бы застать её живой. Девочка не вдумывалась в его слова, а её собственные подозрительные мысли не вызывали никаких эмоций. Она была слишком утомлена, чтобы противиться или отталкивать стакан, поднесенный к её губам. Продолжая держаться одной рукой, Эмилия чуть отстранилась от Сексты и позволила напоить себя.
Валерия Секста: «Почему ты не плачешь?» - едва не сорвалось с губ Сексты. Она наблюдала, как спокойно пьет отвар племянница, и все сильнее сжимала в кулаках подол туники Мелии. Губы Валерии складывались в непримиримую линию. Но вот спустя мгновение она тяжело вздохнула и обреченно уронила голову, проводя ладонями вдоль ног девочки. - Что это за напиток? – глухо обратилась к Левию. Пальцами промокнула губы Мелии и подхватила ее на руки, чтобы отнести на ложе.
Левий: Девочка позволила напоить себя, и оставалось еще две трети стакана - столько, сколько нужно юной домине в горе. И, кажется, в кулаками сжатом гневе. - Успокаивающий настой. Кошачья мята, мелисса, немного фимиама, масло цитрона и мед, - Левий нахмурился, но через мгновения складка на лбу расправилась, и он отругал себя. Люди имеют право знать, что они пьют, даже в таком потрясении, особенно в таком потрясении. Он поставил стакан на столик у кровати и мягко забрал у хрупкой Валерии девочку. - Возьми лучше стакан, домина, я перенесу ребенка сам. Сюда?
Мелия: При попытке "забраться", хоть и мягко, у Сексты, Мелия только крепче ухватилась ручкой за тетю. В больших глазах маленькой девочки появилась бесконечная тоска, словно её пытаются забрать навсегда. Вой тоскливых мыслей в маленькой головке опять начал нарастать и губы предательски задрожжали. В очередной раз за этот безумный день волна мысленного шума достигла своего предела и отступила, вытесняемая щемящим безмолвием. Словно каждый раз, когда чувствительность, обостренная до предела эмоциями, бущующими внутри, но не находящими выход, доходила до предела, организм перекрывал все мысли и эмоции, чтобы сохранить жизнь и не сойти с ума. Мелия бессильно отпустилась от тети и обмякла в чужих руках. Только глаза, живые и печальные, были прикованы к Сексте, будто девочка боялась, что выпустив из вида, потеряет и её.
Валерия Секста: Теперь Секста заметила этот панический страх в глазах племянницы. Мелия крепко уцепилась за шею и, кажется, собиралась заплакать. Сердце Валерии сжалось, и она торопливо поцеловала девочку в лоб: - Не бойся, малышка, я с тобой. Дядя просто отнесет тебя на ложе, - она с какой-то истерической лаской провела ладонями по рыжим волосам племянницы и выпустила ее. Сексту трясло. Дрожащей рукой она с трудом поднесла ко рту стакан и сделала несколько глотков. Успокаивающий настой… Мог бы он стереть воспоминания!
Левий: Осторожно положил девочку на ложе, но укрывать не стал, просто поправил немного подушку, остальное оставив тете. - Пей до дна, это поможет, - повторил еще раз, и забрал уже пустой стакан, повертел в руках и поставил на стол. - Если я понадоблюсь, твоя сестра знает, где меня найти. Он хотел обнять эту растерянную девочку еще раз, но не рискнул - просто потому, что его дело здесь закончено, работа выполнена и пора уходить. По крайней мере сейчас. Он и ушел. Внизу теперь уже старшая Валерия разговаривала с маленьким и взрослым Агенобарбом. Левий остановился, поглядел выжидательно, позволяя своей христианской добродетели не оставить ни единого шанса римской гордости: - Валерия, корзину с благовониями я заберу, с Фокием пришлю то, что действительно необходимо, хорошо?
Мелия: "Не бойся, малышка, я с тобой", - Мелия не разбирала слов и не могла думать, но родной голос действовал успокаивающе. Торопливый поцелуй в лоб заставил девочку вздрогнуть, но в глазах не было паники. Бесконечная печаль и какая-то обреченная покорность обстоятельствам читались в них. Оказавшись на ложе, Мелия взглядом проводила лекаря до двери. Тяжело вздохнула и, с тоской посмотрела на Сексту.
Гней Домиций: Ситуация выглядела хуже некуда. Ну что он мог сказать? "Вы здесь очень нескучно умираете, женщины, но через два часа я должен быть на пиру"? Гней подошел к лестнице и положил руку на плечо Пирры, по-родственному, как успокаивал бы молодую тётушку Аканту: - Я не могу остаться надолго, Пирра, у меня обязательства. Но как только я приду домой, вышлю вам охрану. А завтра увезу Сексту и Эмилию за город, в покой и безопасность. Всё будет хорошо. Он не был в этом уверен, но это не было ложью, скорее - уверенной надеждой. А что ему ещё оставалось? Что им всем оставалось?
Валерия Пирра: Валерия сидела на лестнице, потерянная и нездешняя. Все расплылось, потеряло цвета и резкость. Так что слова лекаря дошли до ее слуха не сразу, а словно в обход этой исковерканной реальности: - А?.. - растерянно подняла голову, и несколько рыжих прядей пересыпались с плеч на спину, - да... да, хорошо, - сил хватало только на тихое согласие, - спасибо. И только сейчас заметила на плече ладонь Гнея, почувствовала человеческое тепло и повторила, обоим: - Хорошо, спасибо, - Пирра предприняла слабую попытку улыбнуться и, наконец, поднялась, держась за перила, - я очень ценю то, что вы сделали. И верю, - хотелось верить, - что все будет хорошо.
Левий: Он с беспокойством смотрел на Валерию, не решаясь уйти, когда еще одна маленькая девочка вот-вот потеряет сознание. - На кухне осталось немного настоя, тебе тоже хватит, если желаешь. Он немного притупит разум, но зато успокоит, - юный племянник принцепса утешал, как мог, и Левий, припомнив, что это единственный виденный им в доме мужчина, добавил: - Ты можешь звать меня в любое время. Корзинку на кухне он перехватил поудобнее, чтобы не выпала случайно и не отравила землю на несколько локтей вниз, и вышел на беспощадно раскаленный камень улицы. "Ну, может, здесь даже будет что-нибудь полезное". >>>>> Дом лекаря Левия Теребраса
Валерия Секста: Секста послушно осушила стакан до дна. Лекарь сказал, что «это поможет», но вот бы помогло во всем. Однако вряд ли он обладает достаточными силами, чтобы приготовить такой чудодейственный отвар. Нет, помощь в решении всех проблем нужно просить у богов. Так она и сделает. Завтра. А сейчас… Глаза слипались, мысли ускользали из головы одна за другой. Секста опустилась на кровать рядом с Мелией и обняла девочку одной рукой. Вот бы проснуться, и чтобы все происходящее оказалось дурным сном! Чтобы в дверь постучалась живая и здоровая Тривия, чтобы Мелия засмеялась, кинувшись к ней навстречу… Пусть только Гней останется. Вернее, только его объятья. Пусть он ничего не говорит. Вернее, пусть скажет. Что они теперь жених и невеста. Но только без всех этих глупых условий… Секста гладила племянницу по волосам и боялась заговорить, хоть тишина и становилась неловкой. Оставалась только надежда на то, что Мелия скоро уснет. Слегка отстранившись, Валерия попыталась заглянуть девочке в лицо.
Мелия: Мыслей по прежнему не было, в глаза словно насыпали песка, но девочка следила за тетей с болезненным вниманием, пока та не опустилась рядом. Секста обняла Мелию одной рукой, вторую её руку девочка крепко сжала маленькими ладошками. Теперь можно было прикрыть веки. Мелия не ощущала неловкости. Она, казалось, вообще ничего сейчас не ощущала. Медленно проваливаясь в сон, малышка несколько раз взрагивала и ерзала, но крепко держалась за тетину руку.
Тирр Серторий: >>>>> Школа гладиаторов Шли молча, бежали практически молча - все обговорено, ни к чему сбивать дыхание. У самого дома Тирр заметил знакомую фигуру Левия, но окрикнуть не успел, тот скрылся за поворотом. - Лекаря звали, - озабоченно сказал, кажется, вслух, и в открытую дверь вломился уже практически не помня себя. Она стояла на лестнице, не одна, рядом был парень, не представлявший ни угрозы, ни защиты - слишком мал. Брат? - Валерия, я... - он осекся, оглянулся на Вардусю и продолжил, - привел охрану. Тирр Серторий. Представился и замолчал. Слова в голову не шли.
Вардусья: 27, август, день >>>Школа гладиаторов Парнишка спешил словно за ним волки гнались. Вардусья, пожав плечами, зашагала пошире. Только у самого дома отстала на полтора шага - оглядеться "ох и райончик... спасибо не на самом форуме живут!" и небрежно перекинуть копьё в левую руку, правую положив на рукоять у пояса. Две дюжие девки у входа сомкнули плечи, пропустив дальше вестибула только нанимателя, и она одобрительно и пристально оглядела каждую, скупо кивнув.
Гней Домиций: - Лекарь правильно сказал, тебе тоже надо выпить настой и прилечь. Оставь печальные хлопоты слугам, - кивнув на прощание лекарю, посоветовал Гней. - Давай я тебя прово... Юноша, на вид старше него самого самое большее года на два, ворвался как к себе домой и назвался именем известного когда-то плебейского рода, связи которого с Валериями или Скаврами Домиций не смог вспомнить как ни старался. - Гней Домиций Агенобарб. Много? В смысле - охраны? Я тоже собирался... Они прибудут к вечеру, - настоял на всякий случай, не зная ни отношения Сертория к семье, ни его намерений.
Озеай: "...урну отправим вместе с письмом опекуну. Убрать и подготовить тут все" велела новая хозяйка в пространство, как, бывало, её сестра - словно их приказания стены должны выполнять. Озеай вздрогнула и метнулась к носилкам, но только прикрыла страшно истерзанное тело Тривии и замерла - легко сказать "подготовить"! Как? Кто? Охрану не отвлечёшь, Мелетию даже если позвать - того и гляди ещё один обморок будет, ведь одно дело услышать, что та, кого ты вынянчила с пелёнок, погибла, другое дело увидеть это... Остальная прислуга казалась ей сейчас стадом бестолковок. Озеай беспомощно оглянулась... на лекаря, утаскивающего без спроса все яды. И только когда он скрылся за дверью, поняла, что заплатить ему было некому, не Секста же полуобморочная озаботилась! А можно ли считать дорогие яды оплатой за лечение не соображалось никак. "Фотинию и Агату надо. Они всё время с мясом на кухне работают... и вообще" только и успела решить Озеай, как вернулся недокормленный. С какой-то "охраной". Чужак приведший чужаков. Озеай захотелось ринуться вон из дома, найти преторианца, упасть в ноги и валяться пока не выкупит. Хоть за красивые глаза, хоть за те крохи сведений которые она могла ему предложить.
Валерия Пирра: - Да, пожалуй, ты пра... - Валерия открыла глаза шире от неожиданности, наверное, побледнела, наверное, даже заметно, но, возможно, довольно быстро совладала с собой. Она сама не очень поняла. Только сердце стучало, где-то выше, чем обычно, - пропустить, - приказала охране. И задумалась. "Дальше-то что? Тирр, это Гней, Гней, это Тирр? Представились же... - мысли проносились с невероятной скоростью, потому что молчащая в такой момент хозяйка дома смотрелась тем страннее, чем дольше молчала, - это друг и это... да, и вообще все друзья, только Тривию из живых не воскресишь". - Я просила Тирра, - она глянула на Гнея, - найти мне охрану, - Пирра скользнула пальцами по нагретому ладонью месту на перилах и облокотилась там, где холодней, - Гней был так любезен, что, услышав о горе в нашей семье, тоже прибыл предложить помощь, - теперь она смотрела на Тирра. Валерии очень хотелось выразить радость, что он пришел, но выразить ее можно было только без посторонних, потому что за ней незамедлительно последовала бы слабость. Слабость хотя бы сказать ему, как она устала, и взять за руку. - Мы не можем вечно стоять здесь, - бросила Пирра взгляд вниз. Обстановка была жуткая: приведенная незнакомая охрана, два до сих пор остающихся здесь мертвых тела и двое, только что увидевших друг друга в доме, совершенно этого не ожидая. - Пройдемте в таблиниум. Пирра снова обратилась к Агенобарбу: - У тебя дела. Не смею больше задерживать, - на лице появилось слабое подобие улыбки. - Спасибо еще раз, за всю помощь.
Валерия Секста: Сексте часто говорили, что ее ладошки маленькие, как у ребенка. И она стеснялась их, по правде говоря. Но теперь, когда увидела в своей руке крошечную ладонь Мелии, судорожно сжимающую пальцы, она почувствовала себя не ребенком, а взрослой девушкой, которая может…нет, должна защищать от всех бед свою любимую племянницу. Валерия закрыла глаза и бережно прижала к себе девочку. - Спи, родная, - прошептала, сама утопая в сладкой успокоительной темноте.
Тирр Серторий: Агенобарб. Все еще серьезней, чем он думал, хотя он в принципе ни о чем не думал, пока бежал сюда. - Мало. Охраны. Но зато лучшая в Риме, - добавил с досадой, но хоть душой не покривил. Собственные дела показались маленькими и тщетными - что этому дому, дому Валериев, его скудная защита, когда... Тирр отогнал мысль усилием воли и усилием воли же заставил себя не пройти к Пирре и не забрать ее со скользкой лестницы. Причину ее бледности он учуял почти сразу, повел носом в сторону накрытых тел - никаких сомнений, что там накрытые тела. Непохоже, чтобы в доме были еще мужчины, и Тирр, не уверенный, что справится сам, отвел пока взгляд. - В таблиниум, - повторил, тупо кивнув, и добавил: - Только вели впустить охрану в дом. Познакомиться, осмотреться.
Вардусья: Пропустили так же молча как сомкнулись, и она хмыкнула ещё одобрительней чем кивнула - дрессированные девки, дисциплина, на край, имеется, на остальное можно потом посмотреть, да и натаскать при случае. "Упорство и труд - все враги помрут", как любил говаривать её первый ланиста. Вардусья прошла в атриум не спеша, сразу примечая расположение дверей, углов, мебель, да всё - потому что при случае и занавесочка жизнь спасти может, и приступочек - погубить. Оглядывала как новые декорации на арене. А цирк был тот ещё - тела посредь атрия лежало аж два. И слишком много она видала таких вот тел под холстинами, чтоб сразу не разобрать, что под одной из тряпок плечи широкие, бёдра мощные, да и сапоги торчат - подбитые, не абы что тебе. Не просто горькое зрелище, нехорошее - значит не потихому прибили, охрану гасили, в наглую... А живые были ничего так, ладные, взглянуть приятно. Особенно смугленькая. Вардусья огладила взглядом тонкий девичий стан, поднялась до зарёванного растерянного личика и пробасила негромко: - Иди водички попей, я покараулю. Да и не убегут они уж никуда. И погромче, с глубоким кивком: - Аве, хозяйка. Пойдем, что ж не пойти. Только обопрись-ка, бледна, - подходя, чуть нагнулась, подставляя локоть хрупкой патрицианке. - Горе оно что ж... оно горе.
Гней Домиций: Домиций оглянулся на это "мало" и невольно уважительно кивнул, узнав статную гладиаторшу. Он посмотрел на неожиданного плебея испытующе, но не исподлобья, а прямо. Теперь это всё - было его дело. Женщины эти - под его покровительством как минимум, а одна из семьи - невеста его брата. Раз так сказала мать - дело можно было считать решенным. На плечи будто лег дополнительный груз, но он тащил уже столько, что как бы ни расширялась семья, дела это почти не меняло. Вот разве что теперь он должен был оберегать честь и добрые имена чуть большего количества женщин. - Рад знакомству, Тирр Серторий. Оставляю женщин ненадолго в твоих надёжных руках, - позволил себе намекнуть об ответственности только тоном, чтоб договорить уже в другую сторону. - Скоро мои люди будут тут, Валерия. И если хоть что-нибудь, малейшая надобность, тревога - сразу присылай ко мне или к матушке раба. До завтра, - простился как можно теплее, и вышел, бросив долгий запоминающий взгляд на укрытые тела. "Вот это может случиться, если ты оступишься. Вот это" словно было написано на грязном полотне. >>>Дом Клавдии Минор
Озеай: "Водички попей" пробасло откуда-то сбоку, прогоняя оцепенение. "Пошла бы ты со своей водичкой!" едва не вскинулась Озеай, но увидела взгляд и тихо охнула сперва - на мгновение ей показалось, что поднялся дух покойной Федры! Но большая весёлая гречанка не умела так бесшумно ходить, так вообще умела только немая, "у Федры и дух бы топал" - мелькнуло вместе с выдохом. И дышать стало легче. - Всё будет сделано как подобает, я позову остальных, а в храм к либитинариям и за урной схожу сама, госпожа, - тихо и низко поклонилась Озеай. И, едва выгнав Агату и Фотинию к телам, вырвалась из ставшего слишком душным дома через постикум, чтоб хозяйке лишний раз на глаза не попадаться. А скорее - чтоб она не попадалась ей. К мысли о новой госпоже надо было привыкнуть, смириться... или не смиряться и придумать что-то... На улице ей даже страшно не было. Почти. >>>В лавку стекла через храм либитинариев
Валерия Пирра: Валерия слабо кивнула Гнею на прощание, подхватываемая чем-то большим и крепким, что за нее боролось с тягой вновь опуститься на лестницу, и простерла ладонь в сторону таблиниума, и указывая, и приглашая. Волны памяти разбились в мельчайшие брызги о скалу ее детства. Дальше этой скалы ничего не было. Она стояла и смотрела на нее каждый день. Могучее тело, сыпучее и светлое, можно было потрогать ладонью. И тогда каменные боги шептали что-то изнутри, прямо из твердой каменной души. Волны далеко внизу мыли ей стопы и казались почти нереальными. Море вверху - травяное, зеленое - выглядело настоящим, щекочущее щиколотки уже ей, прихватывая за ноги, соскальзывая с округлых косточек. Оно пришло сейчас само, это воспоминание, и стало казаться, что она может выглянуть из-за мощного тела подставившей локоть охранницы, как из-за той скалы. Выглянуть и встретить знакомый взгляд: - Я рада, что ты вернулся, - "любимый", - Пирра глянула на приведенную снизу вверх и удержалась, - Тирр. Я ждала тебя, - несколько молчаливых шагов все с тем же детским ощущением, - как тебя зовут? Аве, - запоздало обратилась к помогающей идти. Где-то неотчетливо копошилась Озеай, взявшая на себя выполнение большинства поручений, такая же далекая и почти нереальная, как волны Греции у подножия щербатой скалы. Когда закрылась дверь таблиниума, умолк и этот тихий звук. "Надо бы потом чем-то поощрить", - подумала Валерия в тишине.
Тирр Серторий: - Я же обещал... Тела. Посреди дома благополучной известной фамилии - окровавленные тела, и в этом доме живет та, ради которой... Краем глаза он успел заметить, как две большие и насмерть перепуганные рабыни подходят к безжизненным, жуткими, побуревшими на жаре пятнами покрытым тряпкам. "Как же они справятся..?" Но предлагать помощь не стал, просто не успел, ноги сами несли вслед за Пиррой и держащей ее под руку Вардусей. Когда закрылась дверь таблиниума, Тирр увидел, насколько она бледна - казалось, рыжие пряди полыхают, едва касаясь мраморно-белого лица - убрать их горячей рукой, прижать ладонь к щеке, поцеловать, прошептать, что не оставит, защитит, не покинет, ночевать будет на пороге, прядая ушами и ловя каждый звук в саду и на улице... Но мешала лишняя, хоть и заботливая пара глаз, и вместо этого он прислонился спиной к стене и выдавил из себя тихое: - Охрана, Валерия. Я договорился на динарий в день, пять сотен за голову, если придется, - он сглотнул, и кулаки сжались непроизвольно, пришлось убрать руки за спину. - И когда будет увольнение, присылай кого-нибудь за мной, я буду сам охранять. И снова замолчал, глядя на нее во все глаза и ожидая хоть полуслова.
Вардусья: - Питание. Трехразовое, - невозмутимо добавила Вардусья, не впечатляясь трепетной сценой, но с интересом поглядывая на кипы свитков, - три свободных дня в месяц - детей навестить. И на нарах не живу, нажилась, будет. Ученость-то девок тоже не спасала, дело обычное - свитком от мужика не отмахаешься, что б он на тебя ни поднял. - И неплохо было бы знать чьи головы. Потому как после они одинаковые, а вот до...
Валерия Пирра: Она улыбнулась почти светло для своей усталости, практически неподходяще светло для сложившейся ситуации: - Обещал... Спасибо. Валерия мысленно посчитала, насколько была в состоянии подсчитывать. Выбирать особо не приходилось, а та, что еще недавно вызвала в ней детские воспоминания, доверие внушала. "Не мог он лишь бы кого привести". - Хорошо, динарий в день, - ровно согласилась она, - и питание. Трехразовое, - "интересно, много ли такая ест?" - пришло откуда-то, - а где ж тогда намерена? - спросила на замечание о нарах, - мне и на ночь... - и, не договорив, ответила на другое, - да если б я знала, чьи головы... - Валерия расстроенно качнула кудрями, - я бы давно уже сказала. Она перевела взгляд на Тирра. Хотелось, чтобы исчезли все и всё, как наваждение, страшный сон или последствия чьей-то дурацкой шутки. Но там, от входа в домус убирали труп ее сестры и охранницы. А здесь ей хотелось тишины, в которой она молча возьмет Тирра за ладонь. - Три свободных дня, значит? - внезапно вернулась Пирра и мыслями, и взглядом к нанимаемой, - а где у тебя дети?
Тирр Серторий: Решил молчать, пока они договаривались. Три дня в месяц. Три. Можно будет взять увольнительную на этот срок в счет других дней, написать прошение, если понадобится. В преторианской форме будет проще и надежнее стеречь дом и Пирру. И все же это не просто три дня в месяц, это могут быть - если только она захочет - их три дня в месяц, исключительно, когда можно будет входить в ее дом не как незванному гостю, а как... своему. Вооруженному, настороженному, нервному, но своему. Тирр невольно улыбнулся этой мысли, и уже не сводил с Валерии взгляда, пока она спрашивала у Вардусьи, где ее дети. Какая разница, где они?
Вардусья: - Недалече, - прямо уклонилась Вардусья, начиная понимать, по ответу, что дело-то совсем дерьмище - вон, не поторговалась даже. Политикой пованивало. И, хоть ей провонялся весь город, все же обозначилась: - Да я и не думала, хозяюшка, что ты мне скажешь кого первого с праотцами знакомить. Не работаю я так. Но, как любит поговаривать патронша моя, Клавдия Цека Майор, главное дело - иметь список надежных друзей, остальных можно в другой заносить. И глянула в зарёванную рожицу с той же выжидательной прямотой.
Валерия Пирра: - Ну, раз недалече, - Пирра остро всмотрелась до самого дна глаз рослой наемной, - то трех дней и впрямь хватит. "И снова Клавдия..." Она помолчала и заговорила медленно и взвешенно: - Разумно. Но со вторым списком я обычно не спешу. Патронша ли, не патронша - какое ей, по большому счету, дело, если семья Агенобарбов решила оказать покровительство и, судя по частоте упоминания уже только за один день, это была семья, на которую город оборачивается при своих расчетах. - Еще кое-что... - Валерия устало потерла переносицу, - моя сестра...покойная сестра не особо посвящала семью в свои дела, - "и зря" читалось во всем виде Пирры, - я здесь всего несколько дней, а знаю немногим больше тебя. И потому моей семье охрана нужна как можно скорей, - она медленным отсекающим движением ладони разрезала воздух, - можешь - приступай сегодня, все твои условия приняты, и добро пожаловать. Тирр молчал, и в этом молчании было больше, чем во всех словах города. Валерия окунулась в это молчание, как в море, ласкающееся и теплое, гладя его своим, ответным - как ладонью. Все, что она могла сейчас - это смотреть на него. Но в этом взгляде читалось одно-единственное желание: чтобы он остался, сейчас и насовсем.
Вардусья: - Семья... - Вардусья покосилась на приведшего, убедившего себя, что сможет к эдакой крале с порожка приставить охрану, но оценки не дала. Работа была не про то. - А сколько вас?
Валерия Пирра: "А сколько нас?" - внезапно задумалась Валерия с усталости: - Давай и посчитаем, - отозвалась на вопрос, - здесь со мной из семьи младшая и племянница. Охранниц осталось четыре, две из них тебя встретили, - Пирра задумалась, - и Фокий, единственный мужчина в доме, - на этом она покосилась на Тирра, поспешно добавив, - из рабов.
Тирр Серторий: - Агенобарб еще пришлет охраны, - напомнил Тирр из своего угла и подумал, что сейчас как раз самое время высказать ту маленькую, колючую мысль, что терзала его с первого прихода в этот дом, задать вопрос, который из уст чужака прозвучит как минимум странно. - Пир... Валерия, всем ли своим людям ты можешь доверять? Смотреть в ее глаза. Один долгий взгляд, как долгий и теплый поцелуй, сдержанное прикосновение губ к краю скулы... Да будь он проклят, если в этом доме еще кто-нибудь умрет.
Вардусья: - Ну, я с тобой тогда, раз ты, стало быть, старшая, - бодро определила Вардусья, перекинув копьё в освободившуюся правую. Девица держалась молодцом, падать вроде не собиралсь. - По одной охраннице, какие попроворней, к младшей сестре твоей и племяшке, неотлучно, по одной на парадную дверь и постикум. Мужичка - по поручениям, девок лучше не гонять, их ловить сподручней, ищи их потом. А что прибудет - поглядим, пристроим. Агенобарбовских-то я почитай всех знаю, дельные, не такой дом, чтоб кого ни поподя держать. А вопрос-то был по делу, она и примолкла - ответ послушать, внимательно.
Валерия Пирра: На вопрос Валерия задумалась глубоко. Федру, что едва не все повадки знала, потому как сызмальства бок о бок находились, убили вместе с Тривией, нянька не могла, остальных она знала не очень, но все кухарки-охранницы никак не вязались с происшествием такой величины, и если не подозревать себя саму... - У меня слишком мало оснований подозревать кого-либо, - произнесла Пирра сразу и Тирру, и явно заинтересовавшейся наемнице, - Озеай и Шани - любимицы сестры, значит, знают больше остальных, - она припомнила разговор и перепрятанные деньги и заключила уверенно, - к ним бы я присмотрелась. Кажется, день длился несколько лет и все никак не хотел клониться к закату. Валерия замолчала и устало прикрыла глаза.
Тирр Серторий: Он кивнул на имена, наверное, одна из них - египтянка-рабыня, что встретила их сегодня и посмотрела так, что вопрос появился сам собой. А теперь Вардусья услышала все, что нужно было, и в этом доме станет еще чуть безопаснее. Нога затекла, и он перенес тяжесть тела на другую, и движение получилось торопливым и резким, смущающим. А должна ли Вардусья знать о том опрометчивом решении, которое приняла Валерия накануне убийства сестры? По всему выходило, что должна - потому что не зная правды, не защититься толком, останется лазейка, и лазейка черная, со стороны спины, в слепой зоне. Но это лучше сначала обсудить с Пиррой с глазу на глаз. С глазу на глаз. Он снова захотел переступить с ноги на ногу, но удержался, застыл неподвижно, глядя на уставшую от всего этого любимую. Обнять хотя бы, просто обнять, осталось всего ничего - дождаться, когда у наемницы кончатся вопросы.
Вардусья: "Значит всех". Вывод не радовал, ну так она и не радоваться нанималась. - Дозволишь шмотьё кинуть и осмотреться? Со слугами твоими я б сама познакомилась, посмотреть кто как поведёт без хозяйского глаза...
Валерия Пирра: - Так я об этом и говорила, - улыбка была только в голосе, лицо осталось усталым и серьезным, - при хозяйке-то кто тебе всю правду скажет. И задумалась, а есть ли вообще такие дома, где возможно при хозяевах всю правду говорить, о том, что, как бы там ни было, при Тривии вряд ли так хотелось, про ее своенравие и скрытность, про... "Наемники или не наемники? Виновата я или нет? Сказать или..." - Пирра моргнула устало: - Кидай и осматривайся. Будут вопросы, обращайся, не стесняясь, - и подумала, что такая крепкая да уверенная вряд ли стесняться подумает, - когда угодно, - "...присмотрюсь к ней и потом скажу, когда удостоверюсь, что надежная". Тирр изредка шевелился, напоминая о своем присутствии, о котором Валерия и не забывала. Скоро, совсем скоро, почти сейчас - она сможет сказать ему об этом, не опасаясь, что открытость слов выдаст тайну сердца.
Вардусья: - Не стеснительная, - кивнула Вардусья. И первым делом пошла на кухню. - Что, девоньки, страшно?.. Меньше чем через полчаса, сытая и выучившая родословную нанимательницы до четвертого колена, она уже располагалась в единственной кубикуле, перед которой обнаружился прокоитон*, гремя оружием громче, чем отдававшая распоряжения Мелетия, сопротивлявшаяся переезду хозяйки в кубикулу почившей старшей сестры дольше всех: - ...и душа-то не упокоилась ещё! - Так ты что ж, хочешь чтоб они под ручку в Аид сошли? - Язык прикуси, богохульница! Хозяйка не распоряжалась... И охраны ли это дело - перед господской кубикулой спать? А воды кто поднесёт, а... - Задницу прикрыть важней чем водички поднести, мать. - Мои-то дочери и слов таких не знают, охальница! - Так научи, бабе это место беречь - первое дело, а как беречь чего не знаешь? Вещи-то переноси. Охрана тоже переставилась без проблем, признав старшую, одна только немая упёрлась как ослица, не желая охранять младшую сестру, и намертво прикипев к полу у покоев сиротки. - А может по роже? - ... - Мул тебя делал что ли? Чего тебе тут? Девица-то то пошустрее дитя, и без нянек поди! - ... - Да ты темна, кобылка. Эээ... малая - самая наследница? - Угу. - Хмм. Ну стой тогда. Ты тут самая толковая, - признала резон Вардусья, никогда не упрямившаяся без дела. Собирать всех трёх хозяек на втором этаже было удобно ещё и тем, что не только за ними, но и за охраной приглядывать так было куда сподручнее. *Иногда перед спальней мог быть устроен маленький предбанник, называвшийся procoeton, где спал личный слуга. офф. я сплю в прихожей у госпожи, невысокая немая, но крутая Висса охраняет Мелию, здоровенная Сахра приставлена в охранницы Сексте.
Тирр Серторий: Когда за Вардусьей закрылась дверь, он еще с несколько мгновений стоял неподвижно, вглядываясь в Пирру с расстояния, которое было и ничтожным, и мучительно огромным одновременно. Первый шаг был робким, коротким: движение человека, которого вот-вот застигнут врасплох - и тогда пиши пропало. Но следующий тверже и шире, еще два размашистых - и он обнял Валерию так, будто подхватывал падающую, прижимая к себе ближе, чем дозволяется приличиями. И не смог сказать ни единого слова, только вдохнул всей грудью, на всякий случай пытаясь впечатать в память и мгновение, и тепло, и запах. "Разговоры...потом..."
Валерия Пирра: - Тирр... - сорвалось с губ с первым его шагом, но не долетело, растаяло в воздухе, не коснулось земли - настолько было хрупким и невесомым. Он обнял - и Валерия безотчетно и порывисто схватилась за плечи. Ладони легли так, словно она никогда и не убирала их, никогда не разжимала объятий, словно им там самое место. Вжавшись вся в это тепло, разом и подхваченная, и согретая, она обмякала в крепких руках по мере осознания, что никто не прервет, не отнимет, не заберет у нее этого права - просто сжимать родные плечи. Пирра зажмурилась и зарылась в горячий излом ключицы, вдохнув запах так глубоко, насколько возможно. - Любимый... - прозвучало больше, как слабый выдох.
Тирр Серторий: Щекой прижался к рыжим кудрям и замер: только сейчас, когда горячее дыхание коснулось шеи, а рыжие кудри - губ, понял, что держит ее в руках, на самом деле держит, осторожно и крепко, сжимая на мгновение, напрягая все мышцы, чтобы руками от плеч до кончиков пальцев осознать - это не сон, это не снится, не грезится в жаркий пьяный вечер у старого имплювия - это реальность. В неощутимых тканях, тонкая и гибкая, теплая реальность, зарывшаяся лицом в плечо, выдохнувшая в него "Любимый..." так, что добралось до сердца быстрее, чем успела бы добежать кровь. Значит, добралось как-то по-другому, таким способом, которого ни он не знал, ни кто-либо другой, даже самый искусный из лекарей. "Любимый..." Неожиданно для себя губами схватил непослушную огненную прядку и отпустил тут же, устыдившись ребячества... Но едва слышное "Любимая..." произнес сквозь улыбку и погладил Пирру по голове, будто маленькую совсем.
Валерия Пирра: "Любимая" нырнуло тихим шепотом в пряди, коснулось затылка кончиками пальцев Тирра, укрыло теплом плечи, и Валерия тихо рассмеялась сквозь выступившие слезы на ласковую шалость: - Наконец-то ты, - и смотрела, смотрела неотрывно, завороженно в любимые, темнеющие глаза, проводя пальцами от виска до шеи, пока радость окончательно не перевесила все остальные чувства. Тогда Пирра потянулась и через улыбку прижалась губами к губам, замирая в тепле.
Тирр Серторий: - Наконец-то... - повторил эхом и, почувствовав теплое, чуть влажное дыхание жизни на губах, поцеловал Пирру так нежно, как только умел, как мог только представить или хотя бы попытаться представить: так целуют, когда любят, и каждое прикосновение этой любви ощутимее, ярче стократ, и нужно придержать себя на крохотные доли дигита, чтобы не быть сбитым с ног раньше времени. Он держал ее крепко, но не мог обещать, что сам не упадет. За ночь, за хлопотный день что-то изменилось, и теперь он мог целовать Валерию не закрывая глаз, не пряча под веками взгляда от нее, больше того, он хотел смотреть и видеть в ее глазах, как разливается поцелуй осторожной и горячей волной от макушки до пят, как это ощущение не пронзает, но становится сильнее, просто растет с каждым мгновением, заполняя собой все пустоты - сколько их там на двоих, долго ли наполнить до краев?
Валерия Пирра: Валерия замерла губами у самого центра его верхней губы и с тихой радостью ощутила, как линия за линией исчезает мир вокруг, горечь дня заменяется теплым, сладковатым вкусом губ, тени тают в углах и закоулках стихшего домуса, уступая теплому и глубокому свету глаз Тирра - так родное море Греции иногда выносило на берег стеклышки, которые точно так же светились изнутри, вбирая солнечные лучи. Она вдохнула еще глубже, поймала его запястье ощупью и, отклонившись, поднесла к губам. Его кожа пахла солнцем, покоем и домом. - Так не хватало тебя... Тебя очень не хватало, - Пирра нашептывала это Тирру в запястье, как древний заговор от бед, молитву всем богам сразу, уверенная, что даже если слов не разобрать, он чувствует каждое слово, как она сейчас всей собой - что говорит его сердце. И чувствовать было важнее и больше, чем просто слышать и знать.
Тирр Серторий: Дыхание, шепот, неуловимые прикосновения неразборчивых слов замирали на коже лаской, которой он и не знал раньше, но которую было так легко впустить и принять, будто они никогда не сдвигались с места и стояли здесь всегда, никогда не рождались, не росли, никогда не умрут: все, что дано, и все, чего хочется, - только стоять здесь, затерявшись, спрятавшись от времени и долгов, и вбирать, вбирать всей кожей каждое прикосновение, каждое движение любимых губ - так много Тирр еще никогда не мог уместить в себе, в голове и сердце, так широко еще не распахивалось ничего в нем - ни для науки, ни для песен, ни для северной земли, по которой привык проезжать раз за разом шурша корзинами с сорванными и собранными живыми. Хорошо это или плохо, Тирр не знал; долг, опасность, мертвые, живые, глухие стены, слышащие стены - никто не мог помешать ему читать слова, что шептала Пирра, прижимаясь к запястью. Ему только хотелось услышать их ближе, насколько возможно ближе, и он коснулся лбом ее горячего лба, тихонько потерся, ощущая и кудри, и кожу, и носом задел кончик ее носа - это было так нежно и забавно, что он не выдержал и улыбнулся: - Я вернулся, как только смог, любимая. Я здесь, - он произнес, дотрагиваясь словами до ее губ и щек, и даже если он ничего на деле не говорил, а только выдохнул, она поймет, она понимает все. - Ничего не бойся.
Валерия Пирра: Она улыбнулась, тронутая его улыбкой и прикосновением, потянулась и согрела дыханием висок. Прямо на нем - Пирра почувствовала губами - билась жилка, живая и родная, открытая ею только что, но узнанная так, словно билась под поцелуем уже целую жизнь. - С тобой - ничего, - и загляделась в родное море за темным карим, - еще с Тибра, помнишь?
Тирр Серторий: - Помню, любимая, - он замер, согретый прикосновением и вопросом, вглядываясь в ее лицо. Тибр. Вчера или триста лет назад - и не упомнить теперь, когда это было, да и надо ли, если все сказанное и прочувствованное растеклось внутри Тирра без времени и места, без ориентиров, стало тем, что теперь всегда, каждое мгновение жизни, а может и после нее, будет с ним. И легко ли ответить, помнит ли он, если он не помнит - живет. Плеск воды, закат, порыв ветра - все ожило и сейчас в теплом маленьком таблиниуме, и он, вздрогнув от внезапного порыва ветра, прищурившись от ударившей в лицо мелкой россыпи пресных брызг, снова закрыл Пирру от ветра, сжав в руках чуть сильнее, чем раньше. Рыжая, теплая и нежная, полная жизни и свободы, вдыхающая прозрачную пыль таблиниума, его аквилон и крохотные капельки Тибра в вечернем воздухе так, что он чувствует это своей грудью и немного предплечьями, и даже легшими идеально - левая на левую, правая на правую - на горячие лопатки ладонями. Кончики пальцев бессознательно, безнаказанно и безнадежно пытаются повторить едва заметный тонкий рельеф и медленно ведут сами себя по его воле, против его воли - правая к плечу, левая к бедру - ведомые ее теплом, жаждой знать - как отзовется, обожжется, разгорится ярче огонь в покусившихся на него руках. ...они оба живы, смеются, мокрые и чуть замерзшие под набегающим ветром, что приносит к их маленькой лодочке с далеких берегов искаженные запахи и звуки, и снова плывут вниз по течению, но обязательно на север, и весла уже не в руках, они лежат где-то рядом, несуществующие, ожидают своего часа, когда к хозяину вернется голова, и груза на лодке нет, ничто не тянется следом и не цепляется за рыхлую землю на дне этой внезапной и быстрой реки, на стремнинах бегущей быстрее, чем мысли. Его мысли. Чьи бы то ни было мысли. - Я бы запер эту дверь, Пирра, - слова терялись в тишине, он снова на северной границе перед лицом своего желания как перед варваром, не произнесшим в жизни своей ни слова на латыни, но безошибочно соизмеряющим удары сердца с дрожанием рук; с отчаянной решимостью сказать то, что хочет сказать, спросить то, о чем хочет спросить, он, не отрываясь, смотрит в зеленые глаза цвета только-только начавшего созревать крыжовника. - А ты хочешь, чтобы я ее запер? Тирр провел ладонью по ее щеке, убирая непослушную прядь за ушко. Не просьба, не требование, просто вопрос.
Валерия Пирра: Где-то в глубине себя Валерия осознавала, что их обоюдный маленький - с горсть земли - островок радости встречи инороден всему произошедшему и продолжающему происходить. Что все вокруг диктует позабыть о себе и скорбеть. Но что ей было поделать с собой, если прямо сейчас, здесь, в этот самый неподходящий из всех возможных момент она хотела не думать о смерти, а жить. Пару дней. Она знала его всего пару дней, но сейчас ей казалось, что они целую жизнь провели бок о бок, и целая жизнь ждет их впереди. Целая жизнь солнечных бликов, пойманных зеркалом воды, теплого плеска, шепота и негромкого смеха. Тирр сжал ее крепче, и сердце глухо стукнуло и стало - так, бывало, с дерева у дома, на улице детства срывался спелый, едва не трескавшийся от переполненности солнцем, цитрон. Валерия стояла, не двигаясь, стиснутая в противоречиях, словно окаменевшая, и словно со стороны наблюдающая, как нежность вдыхает в камень жизнь. Как обожженные пальцами лопатки слегка сходятся, отзываясь на касание, как нагревается бедро, вбирая настойчивое тепло ладони, как вспыхивает щека и отпущенные локоны ссыпаются по плечам сотнями искр. Все еще колеблющаяся между эфемерным долгом и настоящим желанием, Пирра уже знала, что перевесит: - Хочу, - она не без усилия, но смотрела ему в глаза, потому что его неотрывный взгляд держал, завораживал, обещал; и еще тише первого с губ сорвалось, - хочу.
Тирр Серторий: - Хочу... Пирра сказала так тихо, что могло и послышаться, но сказала, действительно сказала, Сорвавшись, это тихое и короткое слово сначала влетело в его вдруг загоревшееся ухо, опустилось по шее в сердце и последовало дальше, ниже - в самое нутро. От неожиданности он прикрыл глаза и затаил дыхание, и когда открыл их, ничего не исчезло, и тихое "хочу" по-прежнему билось внутри. - Я... я закрою, - тихо повторил он, с трудом разжал руки, выпуская ее только формально, сделал несколько неуверенных шагов к двери, и каждый шаг вдруг отзывался по-своему, остро и горячо: шаг - долг, шаг - любовь, шаг - долг, шаг - любовь. На любви Тирр взялся за замок, посмотрел на него с мгновение. Если он оставит его как есть, Пирра поймет, Тирр знал, что поймет, и все будет как раньше, и возможно не сейчас, а чуть позже он снова сможет положить пальцы на задвижку и потянуть влево... Он потянул задвижку влево сейчас - шелест тканей, вдох-выдох, которые он ощущал спиной и затылком, каждое из обострившихся чувств, у которых еще два дня назад не было шансов не то, что пробудиться, но даже удостоиться тени мысли - все это вместе с ним потянуло задвижку до короткого щелчка, отделяющего до от после. ...рыжий огонь... полыхающий в степи, свободный и неотвратимый своей свободой рыжий огонь; согревающий на заиндевелой северной земле внешне покорный и бесстрашный рыжий огонь; танцующий у алтаря, жертвенный, обжигающий, дарящий надежду... Всегда оставляющий после себя серый теплый пепел: растереть пальцами и написать на остатках каменных стен ее имя, свое имя... Тирр повернулся, и обратные несколько шагов не отзывались уже ничем, кроме постукивания по обманно-выпуклой мозаике таблиниума, ничто и никто не были важнее, нужнее, желаннее и любимее, чем она. Тирр ладонями коснулся щек Пирры и осторожно, пропуская сквозь пальцы рыжие пряди, головокружительно долгим движением, чуть изгибая кисти, убрал ее волосы за спину, замер едва слышно дрожащими руками на бедрах, притянул к себе и поцеловал.
Валерия Пирра: Пока Тирр шёл к двери, прошло минимум две вечности, ни в одну из которых Валерия не усомнилась и не передумала, даже не закусила губу в обдающем покалывающим жаром волнении - только неуверенные пальцы нащупали край стола, и Пирра перенесла, казалось, тяжесть всей земли со ступней на ладони. Насколько бы медленным ни казалось его возвращение, она не успела уместить в него ни одну завершенную мысль - только один прерывистый, замерший на половине вдох, остановившийся в груди, ожидая, что колотящееся сердце успокоит прислонённая ладонь. Валерия так и стояла, почти без движения встречающая ошеломительно неожиданную и такую желанную нежность, пока пальцы Тирра мягко разделяли локоны, заставляя слегка запрокинуть голову и встретить его взгляд. Сжатая обстоятельствами и чуткими ладонями, Пирра задышала тише и прерывистей, ощущая, как побеждают последние. Слова не звучали - вспыхивая, рождаясь, мерцая, они сменяли друг друга внутри, пока наконец не сложились в ответный поцелуй и не увлекли руки лечь на приподнимаемые дыханием лопатки - так, словно Валерия никогда, никогда не размыкала этих естественных, как жизнь, объятий.
Тирр Серторий: ...не воспротивилась... ...не передумала... ...не прогнала... Поцелуй ее был невыносимо, немыслимо сладок, а легшие так легко и просто на спину ладони - горячи, и Тирр понял, что теряет крохи разума, последние крохи разума, которые могли бы пригодиться - для чего? Зачем они, когда Пирра здесь, настоящая, живая, теплая, когда она позволяет рукам скользить по телу и замирать, застывать вдруг, едва ощутимо сжимаясь, когда она позволяет любить себя - здесь и сейчас, в сжавшемся до размеров крохотного, присыпанного пылью и свитками таблиниума единственном обитаемом мире на всем невообразимом протяжении жизни - в прошлое и будущее, вверх и вниз, во все стороны, какие только можно себе вообразить. Их и можно вообразить, только когда голова так стремительно и желанно срывается и уносится, уносится... Не прерывая поцелуя даже чтоб глотнуть воздуха, Тирр повел ладони ниже, но ткань все не кончалась; тогда он снова замер и кончиками пальцев потянул ее вверх, постепенно подбирая легчайшую столу и нижнюю тунику в мягкие и струящиеся складки, прижимая их к бедрам Валерии - и кончиками пальцев коснулся горячей кожи, обжигающе горячей кожи, узкой полоски между набедренной повязкой и собранной в горсти тканью. И теперь вести вверх было легче, потому что под пальцами была она, каждый изгиб отдавался в сердце коротким неровным ударом, вместе с кровью разбегающимся по всему телу - так он коснулся выпуклых косточек таза, сузил, чуть свел пальцы на талии, повел их по едва ощутимым волнам ребер... Распрямил ладони, захватывая ими бесцеремонно все больше желанной, любимой, держа теперь ткань на одних только больших пальцах, губами прижался к подреберью - и от пульсирующего тока жизни в ней, от горячо бьющегося под губами, переполняющего ее пульса едва не потерял сознание, подаваясь чуть вперед, вдыхая всей грудью и мысленно умоляя ее лечь, скорее лечь на пока еще холодный стол таблиниума, лечь под его губами и на его ладони, лечь, лечь...
Валерия Пирра: ... Не упрашивал... ... Не настаивал... ... Не требовал... Он и смотрел, будто целовал, а когда прижался губами жарче, Валерия забыла обо всем существующем, о том, где они и что вокруг - забыла до самой последней тропки, срывающейся к порогу дома в Греции. Не было, не существовало. Был только он, здесь и сейчас. Что он подумает о ней?.. Чем отзовётся это неслучайное обоюдное тепло, укладывающееся в каждый удар сердца, стирая все окружающее все сильней и сильней, до абсолютного исчезновения? Все будет после, после, а сейчас... Валерия вдохнула судорожно, выдохнула медленно, когда согревающие и согревающиеся ладони потекли вместе с тканью вверх, ощущая, что ее кожа, вопреки всему, горячеет тем больше, чем больше открывают её ладони Тирра. Эта медленная изучающая и осторожная ласка убеждала отзываться - каждым едва уловимым движением, вздрагиванием и вдохом. Поэтому она не отстранилась, не убрала его пальцев, а всем телом приникла к зовущей нежности. И замерла, выгнувшись под настойчивыми губами, со счастливо перехваченным дыханием открывая себя каждому новому желанному поцелую.
Тирр Серторий: Она отзывалась на поцелуи, прикосновения, ласку. Она сама ласкала удивительнейшим образом, Тирр и представить себе не мог такой нежности, - каждым вдохом и выдохом, каждым едва ощутимым движением под руками и губами, каждой мурашкой, пробежавшей по гладкой коже, пахнущей сандалом и любовью. - Пирра... - прошептал едва слышным теплым воздухом в горячее подреберье, поднимаясь поцелуями чуть выше, лицом зарываясь в столу и тунику, ведя следом за желанием целовать снова и снова, узнавать больше и больше руки, что стали вдруг чувствительнее во сто крат и медленнее, словно двигались под водой. И когда ладони легли на лопатки, ткани ее одежд, вдруг невероятно тяжелые и душные, заскользили по Тирровым локтям и накрыли их собой. - Можно? И какое-то новое, нестерпимо острое, темнеющее в голове чувство, подсказало, что можно, и он с величайшей осторожностью потянул одежду вверх, снимая ее, избавляя от нее прекрасное тело любимой - кудри, оказавшиеся на миг в плену, свободой и рыжим огнем рассыпались по плечам, а ненужные больше туники тихо легли у стола.
Валерия Пирра: - Я люблю тебя... - она прошептала это его поцелуям, ладоням, даже своему имени, сорвавшемуся с его губ. Пирра не знала, позволила ли она вслух или позволил только её взгляд, по которому Тирр каким-то немыслимым образом знал все, что не звучало в отступившем на задний план таблиниуме. Она, кажется, только подняла руки вверх, подчиняясь интуитивно, - одежда невесомо легла где-то рядом, неотчётливым мягким шорохом, и только сейчас Валерия ощутила, как тяжела она была, как давила на плечи, которым так свободно без неё сейчас. Ладони крепче сжали его плечи, послушно ложась так, словно всегда тут и были, по наитию соскользнули вниз, к бокам, тихой, но горячей лаской, и пальцы дрогнули, встречая новое и одновременно по-родному знакомое тепло. Все в Тирре - от угадывания невысказанных желаний до не встречающей в ней никакого сопротивления нежности - сделало ладони смелее, и Валерия придвинулась ближе, отпустила руки чертить случайные линии и медленно коснулась спиной стола.
Тирр Серторий: Тирр уперся руками в край стола по обе стороны от Пирры, отклонился, поднял голову, зажмурившись с силой, и посмотрел на нее теперь через рассеивающийся медленно туман и пляшущие огни - спадала робость, мир растворялся, оставляя только ее, голую, смугловатую, тонкую и острую всю, как осока, лежащую перед ним, протянувшую ладони доверчиво и тепло. Прикосновения незнакомые и родные: по предплечьям, бокам и бедрам - она перелетала, перебегала с места на место, оставляя после себя согретую и жадно ноющую от желания кожу - еще, нужно еще. Влюбленный в эти тонкие пальцы, прохладные и горячие одновременно, не успевающий за ними, только по дыханию он мог понять, почувствовать, куда ляжет ладонь - глубже вдох, и она касается бедра, короче выдох, прикрытые глаза - пальцы округляются на предплечье и движутся к запястью медленно... Пирра... Тирр накрыл ее собой, напирая на ладони, чтобы не спугнуть легкость ее рук неуместной тяжестью тела, губами коснулся края скулы, еще раз - чуть дальше от первого, неуверенного, неумелого, еще раз - дальше, дальше, дальше... И спустился частой дорожкой прикосновений, и каждым выдохом в ее шею пряча собственный след - где короткое и влажное тепло вдруг размывается горячим воздухом, выдохом, разбегается по коже, обгоняя колючие мурашки. Над ключицей он замер, потому что не видел еще таких красивых и тонких, очерченных мягко и выпукло, и провел по ней кончиком носа - от шейной ямки до самого края проследил узкую косточку и прижался губами к плечу, желая, но не решаясь оставить отпечаток зубов. ...это невероятное, непостижимое умом наслаждение - целовать ее, целовать каждый дигит ее тела, оставлять свое тепло, неуловимый отпечаток губ на ее по-гречески смуглой, по-восточному бархатной, по-северному горячей коже с едва заметными веснушками, с темными родинками - их он считал губами, отмечая каждую в голове сквозь гулкий шум крови. Он не помнил, как завел руки под ее спину, подхватил и чуть приподнял над столом, прижимая ближе к себе, недоумевая, что она все еще далеко; и все, что он мог сейчас держать на краю сознания - ее родинки, которые считал губами, отмечал особенно горячими поцелуями, которых касался языком - родинка на груди, у соска, чуть ниже, у ямки, где сходятся ребра, ниже еще одна - левее пупка (живот горячел под прикосновениями так головокружительно быстро, что Тирр едва не сбился со счета, увлекшись этой метаморфозой), и еще одна над короткими рыжими завитками, ее он поцеловал дважды...трижды... сведенный с ума, погруженный в нее, захваченный запахом ее тела и желанием получить все и сейчас, правым плечом Тирр поднырнул под бедро Пирры, с наслаждением ощутил его чуть влажную тяжесть и поцеловал, прижимаясь, и ослабевшие вдруг руки опустили ее снова на стол мягко, медленно, нежно...
Валерия Пирра: Тирр облокотился на стол, и дерево, казалось, медленно выдохнуло. И Валерия выдохнула тоже, перевела дыхание, чтобы тут же почувствовать, как его перехватывает снова - от осмелевшей нежности, отчетливости обоюдного желания, тепла его тела над её кожей. Мир ускользал и собирался снова огнём под его ладонями, рассыпался маленькими, короткими, обжигающими поцелуями, от которых каждая линия Валерии ныла, словно в изумлении, что можно так желать. Он разливался дыханием - и это море шумело в ушах, играло прядями, завораживая, качая на волнах, унося все дальше... Нырнуть ещё глубже, зарыться пальцами в волосы, притянуть ближе, расслабиться полностью. Ещё не забывшись до конца, Пирра сладко чувствовала, как сдаётся дигит за дигитом, как дрожащие пальцы ощупью ищут ещё нетронутые, необласканные островки его тела, осторожно учат изгибы и ямки - как он отзывается, как замирает, как вдыхает глубоко и выдыхает с шумом. И каждый выдох сбивал удары сердца, вёл за собой, делал объятия крепче, ласки жарче, пока нежность ее не повелась с ещё большим нажимом, обретя полную свободу. Тирр сбежал вниз головокружительными поцелуями, отзывающимися нестерпимым жаром в низу живота, прижался лицом - и Валерия не выдержала, коротко всхлипнув, подалась навстречу и положила ноги на его плечи.
Тирр Серторий: В звенящей тишине, означающей, что мир полностью предоставил их друг другу и самим себе, самоустранился, на цыпочках вышел из таблиниума с последней упавшей на плечо рыжей прядью, все соединилось в одно целое - перехваченное дыхание, огромный царапающий кусок воздуха, застрявший в гортани вместе с насильно удержанным стоном, горячий и широкий поцелуй, вкуса которого Тирр еще не знал, ее короткий всхлип, отозвавшийся во всем теле, прижавший ближе, ее ноги, идеально легшие сгибами колен на плечи, пятками упершиеся в спину - боги, ну почему он не снял тунику? В нахлынувшем внезапно приступе отчаяния Тирр подумал, что понятия не имеет, что делать, как делать, как продолжать, но мысль погасла так же стремительно, как вспыхнула - Пирра сама подсказывала на бессловесном, практически беззвучном, знакомом от рождения языке, который он, возбужденный до головокружения, вспомнил только что - с первым поцелуем. Всем телом она подавала знаки, и Тирр с удивлением читал их и отвечал на мгновение раньше, чем мог осознать. Вздохи, кончики тонких пальцев в его волосах, отчетливая тяжесть бедер, едва слышная ладоням дрожь, пробегающая по ее телу раз за разом, следом за каждым его движением, - под его нетерпеливо-осторожными губами Пирра становилась темнее, вкуснее, мокрее, вот-вот потечет по губам, горячей, сладкой и пахнущей остро и нежно влагой прольется на подбородок и шею, как раз там, над гортанью, где до сих пор бьется замкнутый, запертый силой воли стон - вырваться, освободиться, удариться звуком, смешанным с прерывистым дыханием, в нее, нежную... И ему хотелось, нестерпимо хотелось этого - Тирр сжимал до побелевших пальцев ее бедра, приподнимался вместе с ней на плечах и целовал, целовал, целовал, зарываясь в нее совсем, водил медленно языком, быстрее, снова медленно, осторожно и грубовато, глубже и ближе, шире и едва касаясь, еще и еще, впервые в жизни наслаждаясь каждым мгновением.
Валерия Пирра: Она лежала под ним, будто лежала так в самый первый раз в своей жизни - сдавшаяся без сопротивления, чувствующая, как гладкое дерево постепенно нагревается под спиной. Лежала так, поначалу не решаясь даже дышать в полную силу, словно пойманная счастливой неожиданностью чувствовать жизнь, словно впервые открывающая и как выгибается тело, к которому взывают ласки, и каково это - живое, бьющееся и поющее счастье внутри. На какие-то полмгновения Тирр замер, и Валерии показалось, что ничего не получится, что вот-вот оборвётся невидимая нить и счастье, едва коснувшееся и дрогнувшее, уйдет и больше никогда не повторится, не найдя в себе сил побороть эту неудачу. Но Тирр снова коснулся, робко, словно бессловно спросив разрешения, и повёл смелее, с каждым новым касанием замирая у самого подбородка прокатившийся по всему телу дрожью. И пальцы сами разжались, чтобы тут же сжать сильнее, губы дрогнули в мимолетной улыбке и приоткрылись, влажно вдохнув, все тело послушно легло в его горячеющие ладони, покорно и нежно, совпадая идеально - линия к линии, движение с движением. Его начальная робость придавала ей сил, его распаляющаяся ласковость - желания отвечать. Мир сузился до скрипнувшего стола, ладоней и поцелуев, колеблющегося у низа живота дыхания. Разжимая её, Тирр вдыхал в неё жизнь - яркую, ошеломляющую до темноты в глазах, сочную. "Я принесу тебе крыжовника", - мелькнуло на мгновение, и захотелось нестерпимо, так, что Пирре показалось, что она ощущает эту сладость на губах, сейчас, с каждым новым его поцелуем. Она невольно облизала губы и, судорожно вздохнув, прижалась к этой жизни всей собой.
Тирр Серторий: ...каждый раз, когда ему казалось, что он переполнен, что он до краев, и вот-вот она изогнется в руках слишком сильно, прольется на него последней волной, этого не происходило, и Тирр был уверен, что Пирра читает мысли, проникая в его голову своими, или напряженными пальцами, зарывшимися в волосы, слушает пульсирующие виски: "еще немного, еще немного, не поддавайся мне, любимая". Горячее, ноющее во всем теле ощущение самого странного противоречия - он страстно не хотел, чтобы все закончилось, но с не меньшей страстью проникал языком глубже, целовал дольше, прерываясь на редкое мгновение, которого с лихвой хватало на глоток воздуха, нужного только затем, чтобы нагреться в его животе и вернуться в нее с выдохом и слабым стоном - он больше не сдерживал себя, физически больше не мог удерживать ничего раскрывшимся навстречу ей горлом. Пирра вдруг стала как будто легче, и Тирр завел ладонь под ее поясницу и приподнял, стараясь вернуть ощущение тела, в надежде, что она, потеряв одну из двух точек опоры, сведет бедра на его шее, прижмется ближе. Другой рукой с судорожно разведенными, до изумления послушными пальцами медленно повел от мягких рыжих завитков вверх, ощущая теплые капельки пота на ее животе, только когда прокатывался по ним ладонью, не успевая за волнами ее дыхания, которые сейчас так мало совпадали с гребнями выступающих под натянутой кожей ребер. Сосок, упершийся в середину жаркой ладони, казался прохладным, твердым и острым. Тирр осторожно сжал грудь, согревая, по совпадению вливаясь в Пирру поцелуем самым горячим, и расслабил пальцы, только когда понадобился новый вдох, с которым он продолжил беспорядочно блуждающую ласку. ...вернуться, гладя ее всей рукой до локтя... ладонью накрыть грудь... выше... сжать плечо, завести пальцы под шею, вплестись в рыжие кудри, потянуть и выпустить их... вернуться к ключице, повторить весь путь в унисон с языком... приподняться еще выше: "сожми бедра на шее, прижми меня обратно всей тяжестью тела, горячей, горячей тяжестью, остающейся мокрыми и солеными следами на тунике" - Тирр коснулся ее приоткрытых губ кончиками пальцев и задрожал, услышав ими влажное и прерывистое дыхание... Так можно. Слышать кожей. Так действительно можно, Пирра...
Валерия Пирра: ...каждый раз, когда Валерия вдыхала глубже, он сдвигался, приникал, непостижимым образом соразмерял, угадывая самую сердцевину тактов между её дыханием и своими движениями - и вдохи растягивались, рвались и тишали совсем. Зажмурившись, запрокинув голову, Пирра существовала от одной горячей и влажной линии до другой, вздрагивая и не дыша вообще, боясь спугнуть колкое удовольствие, когда он касался самого горячего и пульсирующего, вот-вот готового пролиться жарким тягучим стоном. Тирр накрыл её ладонью, и сосок обжегся о ровное вбирающее тепло, ложась до изумления идеально, инстинктивно приникая ближе, возбужденно напрягаясь, рёбра вспыхнули, и низ живота огненно заныл от раскалённого языка внутри. Движение, ещё одно... Пирра поймала губами пальцы, прикусила и судорожно схватилась за край стола: "Ещё...сожми меня ещё...крепче..." - вторая ладонь требовательней легла на затылок, прижимая ближе, и Валерия насколько могла сильнее подалась навстречу, лаская всей собой, накрывая собой, ближе возможного, чувствуя, как остаётся влажным на влажном - на его губах с каждым глубоким поцелуем, каждым его дрожанием внутри, заставляющим сжимать и разводить колени, отдавая и владея безраздельно, одними губами шептать что-то бессвязное и неопределенное, складывающееся в одно возможное "ещё".
Тирр Серторий: ...еще... Прикушенные пальцы: горячее дыхание, влажное прикосновение языка к подушечкам, твердость сомкнувшихся на фалангах зубов и выдох - зажмурили до головокружения, оглушительно выбили из ритма, споткнули его, хоть и до того он не был размеренным, из последних сил пытаясь контролировать и желание, и самого себя. Но ладонь на затылке, широко разведенные колени, едва не соскальзывающие с его спины, велели сорваться глубже, прижаться ближе, влиться языком и замереть в ней так, что ласку не отличить от крупной дрожи, дрожь не отличить от самой сладкой, самой частой ласки. Теперь вела Пирра: движением бедер, нажимом ладони, напряженным животом, что он снова чувствовал пальцами, ноющими от самого сладкого укуса из возможных, - сжимая собой его язык, приподнимаясь со стоном над столом, она вела и направляла, и там не было никакого контроля, его не могло быть, потому что жар расплавлял и испарял его, превращал в запах тела, во содрогающийся, вибрирующий вкус, что горячим течет по губам, по лицу... И Тирр понял, что сейчас, именно сейчас - "я...я сейчас, любимая..." - когда в голове помутнело настолько, что это можно увидеть даже в полуприкрытых глазах, он сможет оторваться от нее на доли мгновения, сможет разжать руки, остановиться, чтобы расстегнуть сдерживающий, контролирующий каждое движение пояс, уронить его на пол, стянуть через голову благоразумную тунику и бросить ее туда же, освободиться от всего ненужного, лишнего, всего, что не-тело. Он поцеловал Пирру судорожно, нетерпеливо, прижавшись губами к ее, забыв, что весь мокрый, совсем мокрый, подхватил ее под ягодицы, приподнял, совсем легкую, рассыпавшую кудри по плечам, обжигающую до костей: "обхвати меня за шею...", и вошел, опустил на себя медленно, одновременно с нажимом проводя правой ладонью от поясницы к шее по позвоночнику вверх... .........
Валерия Пирра: ...кажется, Валерия никого так не хотела с тех пор, как... никого не хотела так до... Отголосок мысли блуждал по всему телу, дрожал в дыхании и пальцах, пока не превратился в безотчетный повтор, пока Валерия не сжала собой его язык и напряженная нежность не смочила его губы. Сердце билось где-то между виском и горлом, шумело в висках, и она, выпуская Тирра на несколько затяжных мгновений, прожила их не дыша, одними ощущениями - крупная дрожь, звякание пряжки об пол, ослепительно белая полоска спины... До тех пор, пока, мягко подхваченная, с незнакомым головокружительным ощущением не собрала поцелуем свой вкус с его губ, не вдохнула свой запах, возбуждающий и отзывающийся новым желанием в низу живота, не повела пальцами вдоль поясницы к бедрам, с медленным выдохом принимая его.. От сбивающейся, но решительной ласки темнело в глазах, сводило пальцы ног, обхвативших его талию, и Пирра, прильнув к поцелую, пила его до сведённых скул, не отпуская, не отстраняясь. Нестерпимо жаркий, пахнущий любовным потом, нестерпимо желанный, он брал так мягко, что хотелось сильнее и ближе.. Пирра в полувздохе-полустоне пересекла поцелуями грудь Тирра, как дотягивалась, провела кончиком языка по шраму и сорвалась с его края к плечу, двигаясь навстречу все ещё медленно, все ещё удерживаясь, но жадно рассматривая каждую линию Тирра, любуясь и запоминая, водя ладонями вверх и вниз. Вспомнился Тибр и лодка, как она прижалась к нему, опустившись рядом, чувствуя то же, что и сейчас, и Валерия выдохнула то, чего не сказала тогда: - Хочу тебя... Хочу...
Тирр Серторий: ......... выдохнуть ей в шею горячее "Пиррррра..." - такое же раскаленное, как ее кожа, рыжие волосы, влажные, почти мокрые, опуститься сверху без сил, накрыть собой - и выдох через раз, потому что невозможно перестать касаться кончиком языка еще мокрых губ... - я...люблю тебя... - он поднялся рывком, уперся руками в стол и посмотрел внимательно, внимательно, как только мог, запоминал, насколько позволял рассеянный свет на бедрах и животе, на груди и плечах, на скулах и лбу. - Люблю тебя... ...и снова уткнулся в нее, замер, чувствуя, что сейчас слаб как никогда, но сейчас быть слабым - не стыдно, сейчас быть слабым - сладко.
Валерия Пирра: Дыхание, грудь и живот Тирра, прижавшегося к ней, почти упавшего в объятия, раскалились и обжигали. С не спадающей темнотой перед глазами, Валерия вдыхала с каждым движением, все чаще забывая выдыхать — таблиниум влажно потек и размылся, сделалось так хорошо, что аж дурно, и казалось, что Тирр вот-вот, еще немного, и... ... стол уплывал из-под спины, стены исчезали, и Пирра безотчетно попыталась ухватиться — не пальцами, так мыслью — за клочок реального. Но на ум совсем некстати пришло лицо Тривии, мертвой Тривии, в тело которой уже никогда не войдет жизнь. Она смотрела Валерии прямо в глаза, и взгляд пронизывал, этот омертвевший укор никак нельзя было стереть — раздражающий, холодный, несправедливый. О, она могла! Как же она смотрела, пренебрежительно, свысока, холодно, будто Пирра недостойна ни йоты того, что принадлежит ей по праву, будто надо выгрызать это право зубами, доказывать, что... как тогда, когда она впервые решила прокатиться верхом, без дозволения... как же Тривия смотрела на нее... словно стремилась наказать одним взглядом... как было сладко бесить ее, мстить ей за этот взгляд, пустив лошадь легкой рысцой, покачиваясь в седле, сжимая ногами покатые бока... смотри, что я могу — и ты мне не запретишь!.. Но лицо сестры оставалось ледяным и властным, губы презрительными, и всего одно произнесенное слово было таким же: «Остановись!» Чернота перед глазами побледнела, сквозь ледяное лицо проступило лицо Тирра, горячее, близкое, сосредоточенное. Стены вернулись на место, и было хорошо, но тело Валерии сбилось, ошиблось на мгновение, и она никак не могла поймать следующее, между вдохом и выдохом Тирра, чтобы понять, заметил он это или нет.
Тирр Серторий: Невероятная слабость рухнула от затылка к пяткам, пробила его насквозь — и по пути ее следования на коже загорались следы от ладоней, ногтей, щекотавших кожу буйных рыжих кудрей Пирры, влажных, горячих... В глазах потемнело, когда эта приторно-сладкая слабость влилась в тело и захватила его, сильными остались только сжатые на мгновение зубы — когда Тирр почувствовал, что Пирра как будто вздрогнула на половине такта. Он тоже дрогнул, попытался сжать ее в руках еще крепче, влиться в нее телом, зацепиться дыханием за дыхание, но все тщетно. На краю сознания Тирра прорезался пьяный голос бахвалящегося Авла и его крайне важного наставления младшенькому. Тирр подхватил Валерию под бедра и успел освободить ее от себя, прежде чем все закончилось. И тогда он осознал — это реальность обрушилась, и привела с собой жгучий стыд, похлеще того, когда он еще мальчиком тайком оттирал лежанку под ехидные замечания Залики. Единственное, что реальность не смогла забрать — вкус на губах. Который должен был стать его позором, но который лучше всего на свете. Тирр прерывисто вздохнул и застрял взглядом на одной из родинок Пирры: — Прости, любимая, я... да что со мной не так? Всё не так. Какой взгляд он встретит, когда поднимет глаза?
Валерия Пирра: Тирр задышал чаще, и Валерия, порывисто выдохнув, послушно подалась назад — отвечая на сжавшиеся с удвоенным жаром пальцы, на отстраняющую силу ладоней. В ушах шумело, крупная дрожь оттолкнулась где-то под грудью, тронула колени и потеплела в пальцах ног, утихая и давая дышать глубже и ровнее. «...что со мной не так?» — Тирр смотрел в пол, будто обронил что-то важное, что незамедлительно стоило найти, словно от этого зависело... Валерия закусила губу, пряча едва появляющуюся улыбку, и тронула намокшие пряди на лбу Тирра. Конечно, это не предел. Ну разумеется. Знать, что это так, но произошло то, что произошло — было забавно, трогательно, приятно, сладко... Сладко. Это польстило Пирре больше, чем что бы то ни было. Она вкрадчиво коснулась пальцами его щеки и попыталась заглянуть в глаза: — Любимый, все хорошо, — и улыбка выскользнула из-под контроля, — мне понравилось, мне очень... прости, я, — и Валерия тихо засмеялась, — это так мило. Это... это лучший знак расположения, — все в ее взгляде говорило о любви, благодарности и внимательном участии, — это твой первый раз?
Тирр Серторий: Сквозь красную пелену стыда Тирр не увидел ее улыбку, он ее почувствовал всей шкурой. Но Пирра не насмехалась, и он поднял глаза: — Ну... — скрывать было бессмысленно. — да. Как-то времени не было на это всё. Тренировки, товар возил... Да и желания не особо. Загулы Авла больше бесили, чем веселили, а когда Алтер пошел на поводу у своего члена, произошли убийства, не самая счастливая свадьба и отправка в Грецию. В этом было мало радости для семьи. Тирр машинально потер подбородок, посмотрел на свою руку, усмехнулся и облизнул пальцы. Между мгновением, когда он запер дверь таблиниума, и этим движением прошла целая вечность — горячая, мокрая, нежная, пахнущая. Видят боги, он бы хотел попытаться еще раз, продолжить, вовсе никогда не останавливаться, но: — Нужно одеваться, любимая. Если нас потеряют, пойдут слухи среди рабов. И тебя могут заподозрить в том, чего ты не совершала. Тирр вдруг устыдился своей наготы, но все же подал тунику Пирре первой, а потом нагнулся за своей. В памяти всплыл обессиленный Сид, стонущий на неизвестном языке у циркового фонтана. Злой римской росомахе предстояло одеться и держать ответ перед всем городом, потом росомахе придется делать выбор и надевать красный плащ, и, возможно, больше у росомахи никогда не будет свободы. — У тебя есть тряпка какая здесь? Приберусь. Сам.
Валерия Пирра: Тирр очень посерьезнел, просто и враз — Валерии нравилось его честное смущение, то, что и как он сказал, нравилось, что поднял взгляд. И то, как он облизал пальцы, как пах ей теперь — тоже. — Интересно, — она взяла тунику, но старалась не отрывать от Тирра взгляда даже когда ткань заслонила лицо, — сколько всего я ещё о тебе не знаю, — ещё чувствуя его тепло между бедер, подробно помня его дыхание и лицо в тот самый момент, зная, что сохранит эту память насколько получится, Пирра добавила, — я бы хотела узнать. И хотела бы повторить, и плевать ей было, что там подумает прислуга, смотрела бы и смотрела на него голого — шрам, плечо, живот, темные волосы внизу. И потом, как сейчас: ткань прячет это всё, а взгляд выхватывает полоски тела — волосы внизу живота, пупок, ребра, плечо, шрам, и остается только шрам. Пусть так. Зато остается. — Возьми вон там, — она показала рукой на угол справа от двери, но удержала этой же рукой за плечо, — я хочу... — Валерия перебрала слова, — мне жаль, что твой... наш первый раз произошел в домусе, где... — и собралась, — Тирр Серторий, я хочу видеть тебя всегда, когда это возможно, хочу второго и всех последующих раз. Пусть то, что я вынуждена отпустить тебя сейчас, будет связано только с нашим общим благоразумием и ни с чем другим. В голову приходило откровенно глупое: ладонь — никогда не мыть ладонь, которой она держит его плечо, не ходить больше в термы, чтобы только носить его запах нетронутым. «С губ сотрется, как помочь ему так же сохранить свой?» — Пирра надеялась, что так не произойдет, но опасалась, что одна мнимая неудача перейдет в задетую гордость и перевесит любовь. Не запрещая себе, пусть даже она покажется странной, не отводя от лица Тирра взгляда, Валерия медленно провела двумя пальцами свободной руки у себя между ног, а потом так же медленно вытерла их о ткань на плече Тирра: — Это тебе, — пусть даже подумает, что она вовсе тронулась умом, — чтобы не забыть, как мне было хорошо с тобой.
Тирр Серторий: ...сколько всего я ещё о тебе не знаю... «А сколько я не знаю», — отозвалось в голове. Но сказать не смог, помешал слабый комок, подкативший к горлу. Тирр дернулся было к двери, но рука легла на плечо нежно, горячо и властно. Он замер, слушая, как Пирра подбирает слова, меняя «твой» на «наш», смотрел на любимые губы, улыбку в глазах, влажноватые рыжие кудри, на нее всю, уже надевшую тунику — но он-то знает, какая она на самом деле. Сквозь тоненький звон в ушах вдруг пробилась предательская мысль «А у тебя не первый?», но Тирр отогнал ее, как не важную. Следующий будет с ним. И следующий. И следующий. Он будет благоразумен, чего бы это ему ни стоило, но настолько в меру, насколько это возможно. Больше трех дней в месяц, точно больше. Рука Валерии соскользнула вниз, и он сжал зубы,сдерживаясь, чтобы не упасть следом, но в то же мгновенье ее рука была уже на плече. Тирр положил ладонь сверху, прижал крепче, глядя Пирре прямо в глаза. — И мне... Пусть так и будет, — он поцеловал маленькую влажную ладонь, чувствуя, что вот-вот и второй раз начнется сразу после первого. — Я люблю тебя. За тряпкой Тирр буквально бежал, и обратно, и пока вытирал все, пришел в себя немного. Голова кружилась. К выходу в город готов, нужно только завершить дела здесь. Вардусья защитит их всех, и эта мысль успокаивала.
Валерия Пирра: Валерия привыкла, что к ней возвращаются, даже если она не звала. Так, что не без труда приходилось объяснять, что возвращения никто и не ждал. Но все это было не о Тирре. О нем был ещё влажный воздух таблиниума, пропахший живым человеческим потом, ее мокрая от любви ладонь на его плече и этот прямой взгляд, не предполагающий двусмысленности: — А я тебя, — Валерия пропустила Тирра, прижала тыльную сторону ладони к губам и позволила себе просто смотреть. Призрак сестры растворялся, как пятно на полу, но если пол таблиниума хранил след маленького приятного преступления, тот, другой — впитал в себя весь холод настоящего. Сейчас Валерии больше всего хотелось бы спать, голым телом на голом теле, но так уж повелось, что на плечи живого всегда ложилась забота о мертвом. Она вздохнула: — Нам нужно... что? — «мне нет, не это, а только еще раз ладонью... боги, Валерия, соберись...», — наверное, еще раз поговорить с твоей охранницей? Думаю, мой домус полон тайн, интересно, что удалось узнать ей, пока мы... — и не удержалась от улыбки. От всего удержалась — и видят боги, как тяжело ей это далось. Могла же хотя бы улыбку позволить себе не удержать.
Тирр Серторий: Тирр скомкал тряпку и сунул себе за пазуху, выбросить потом по дороге. Нахмурился, глядя на запертую дверь, соображая. — Поговорить с Вардусьей, да. Выяснить, что ей удалось разузнать, — он почесал затылок и взъерошил его. — Когда придут из храма либитинариев готовить твою сестру к обряду, нужно будет успокоить других сестер. Скоро все закончится, любимая. Тирр смотрел на Пирру и не знал, что ему делать дальше. Страшно хотелось обнять. И он обнял осторожно, прижал к себе за плечи и, зарываясь в огненные кудри, поцеловал горячую шею. И продолжил, не разжимая рук: — Делай, что должно, а я буду рядом, Пирра. Останусь на похороны, если что, представь меня как очень дальнего родственника. Гней, — Тирр поморщился, не уверенный, правильно ли вспомнил имя, — пришлет еще охраны, и без меня, но с Вардусьей ты будешь в безопасности. Пришлю ее к тебе, как попадется. Тирр поцеловал Пирру в нос, улыбнулся и, отомкнув двери таблиниума, вышел в атриум. Тела лежали здесь, накрытые полотнищами, распространяющие тяжелый запах смерти. Он не был против этого запаха, но только не здесь. Тирр присел на скамью поближе к мертвым лицом к лестнице, чтобы задержать сестер, если они вздумают спуститься. Такие тела оплакивать еще рано.
Вардусья: Девки, что покойниц мыли, красили, одевали и накрывали последней одёжкой на выход - простым полотном, двигались рывками и залипаниями, ровно куклы у бродячих артистов - руки с судорожной проворностью мелькали над телами, зависая, порой, словно кукловод не придумал сценку. Вардусья, гхмыкнув немножечко, на один этаж примерно, заставила рабынек подскочить и заистерить. Одна не сдеражала, наконец, слез, другая - брани. А коли бабы плачут да бранятся, уж что только не наговорят... - Ничего, девки, ничего. Переможется, - утешила новонянятая старшина охраны, наслушавшись. И за пробегавшим Серторием пошла не сразу, ясно ж и кабану чем молодые и живые перед лицом смерти утешаются. Даже если б не бегал. Постучала для проформы, конечно. - Хозяйка?
Валерия Пирра: «Хозяйка?» — Входи, — Валерия подняла голову на голос, — хотела с тобой поговорить. О том, что тебе удалось разузнать, — Пирра не без любования разглядывала крепкую охранницу, ладную, спокойную каким-то основательным, литым спокойствием, и с каждой деталью все больше позволяя доверию просочиться во взгляд, — насколько больше тайн я не знаю, чем предполагала? — губы тронула невеселая, но улыбка.
Вардусья: - Дело такое, - огляделась Вардусья, успокоившись взглядом на вполне порозовевшей скорбящей, - скорее всего ты знаешь всё, да что-то упустила, что-то из внимания выпало. Мелочи, ерунда всякая, вроде занозы в пальце, что обломилась, не вынули, а от неё рука гниёт. Про это и надо б потолковать. Но допрежь вот что... мужик, конечно, понимаю, куда ж без них... Но платишь мне ты, хозяюшка. И с первой монеты до последней работаю я на тебя, слушаюсь только тебя, и охраняю от всех, даже от тех, кто тебе под столу метит, в мужья лезет, или опекунами сужден. Потому как мужик в хозяйстве вещь нужная, но кто сказал, что не хлопотная и безопасная. Домашним твоим я смотр уже произвела, поспрашала, переставила заодно: Висса к малышке, Сахра к младшей, две на двери, я при тебе в покоях хозяйских. Ну да это всё плёвые дела. Главное издалека видать - никто в этом доме не имел средств и надеяться на них не мог, чтоб нанять такого, кто смог бы вашу Федру завалить так как... не надо тебе оно в подробностях, поверь уж. Дальше говорить ли?
Валерия Пирра: Она выслушала внимательно до конца. Ласковый поцелуй Тирра в нос перед выходом из таблиниума Валерия еще чувствовала. Но не настолько, чтобы память обо всех остальных отпечаталась у нее на лбу. За это она могла ручаться. — Опекун наш остался в Греции, — тон был ровным, взгляд прямым и простым, — вижу, что и глаза у тебя на месте, — улыбнулась доброжелательно, но подчеркнуто, — жениха мне он не назначил. Мужик ко мне будет ходить один, он тебя сюда и привел, — обозначила сразу и что решение окончательное, и что доверяет ему, и что со столой своей разберется без помощниц. Но к чему эта прямолинейность дала понять, — тайн в домусе хватает и без меня, и раз ты теперь моя охранница, чьи действия и ум я ценю, — Пирра и правда оценила и ценила, — то и говорю как есть. Валерия сделала паузу, ничего не скрывать было не сложно. — Тривия в дела свои никого не посвящала, — во взгляде Пирры мелькнула досада, — но отправили меня сюда в этих делах разобраться. После убитой ближе всех к ней была Озеай. И мне нужно, чтобы она была на нашей стороне. Продолжай, я слушаю.
Вардусья: - Сестра твоя была... - "заноза та ещё", - женщина сложная. Но если б рабы затаили - так что проще в доме, откуда яд корзинками носят? Отравилась вдовушка иль случай. А профессионала б не наняли, и где взять таких даже твоя охрана навряд знает, и не потянули бы. Охранницы тоже чистые - подкупили б их, так сами бы и кончили с места не сходя, а потом - ноги в руки и ищи их. Дорогу которой лектика пойдет сообщить? Так это Рим - подожди погодку да ночь потемней и режь как колосья, что и подкупать-то или рисковать с обиженными связываться, а ну как предупредят, обида обидой, а шкура дороже, да монеты любы. На пару мгновений ей привидилось нехорошее - одно скошенное бандой поле из прошлого... Вардусья нахмурилась и на пару ударов сердца уронила взгляд. Подняла посуровевший. - По завещанию тоже ничего, что стоило бы таких хлопот и денег убивать, ни домашним, ни сестре, ни остальной семье, - заключила не обинуясь, прямо обозначив нанимательнице что и её не пропустила, как и прочие не пропустят. - Только дочурка разбогатеет, а опекунство спорное, Скавра же она. Всего ничего осталось - политика, месть, мужики. Вот тут бы нам поподробней, коли нужным сочтешь. Одни женщины у вас. Женихи покойницы, мужчины других сестёр? Кто что мог не поделить?
Валерия Пирра: — Дело говоришь, — кивнула Валерия, сразу сказав эту мысль вслух, а не внутри себя, — и по завещанию, — она вспомнила совет Гнея обратиться к Клавдии с просьбой помочь в примирении со Скаврами, — и по остальному. Охранница не удержала взгляд, Валерия задумчиво посмотрела, куда он упал — беспричинно, потому что она не знала причину. Но взгляд вернулся, и Вардусья продолжила. — Политика? — выхватила Пирра из остальных слов, — для такой скрытности, пожалуй, она подошла бы больше всего, — «а ведь Тривия могла... только что? И зачем? И...», — если дело в политике, она могла узнать то, чего ей знать не следует, — это был самый логичный вывод из всего, о чем они уже говорили за два долгих дня, слившихся в один, — но я едва ли знаю здесь пятерых человек на город, Вардусья. И это осложняет... всё. Валерия напрягала память: события, разговоры, лица. Среди них вспомнился, конечно, и Тирр, она закусила губу, сделала над собой усилие, мысленно извиняясь, что проверила и его, посомневалась мгновение, потому что должна. Но нет, он был с ней, едва ли успел бы кого-то нанять, а если успел... что в этом толку? Наследство, если бы оно было ее, только вредило. И даже не это... Тирр знать не знал, что Валерия появилась в городе, и через нее можно хоть что-то провернуть, никто знать не знал. Из напряженной памяти, мутной воды Тибра, солнечных отблесков от нее на лицах мысль пришла к дрожащим губам Озеай, в тот разговор, сразу после убийства, и выдала всё, что Пирра могла — три имени: — К нам приходил Марк Корнелий, — она поморщилась, вспоминая, — преторианец... Озеай назвала ему и мне два имени: Пуппий и, — теперь все они казались самыми важными, зацепкой, хоть каким-то смыслом в произошедшем, — Курион. Кажется, так. Если ты знаешь, как связать эти имена хоть с чем-то, если знаешь, чего ждать от этих имён, я хочу знать всё, — Валерия помолчала. — Она не верит мне. Озеай. Я бы не верила, — и усмехнулась горько, — но она что-то знает. Она должна что-то знать.
Вардусья: - Присмотрим, - кивнула практически приказу Вардсья. Конечно, всегда оставался вариант, что родные грохнули сестру-суку просто за норов, такое и в деревнях-то не новость, а уж у патрициев... Но одна горевала так, что сама уже к Стиксу подошла близенько, вторая не пыталсь изображать излишнее горе. А убийц Вардусья за жизнь навидалась. Могло быть и так, что стервозная сестрица мешала какой-то из сестёр крутить с мужиком, или замуж идти, имея влияние на опекуна как старшая. Могли оставшиеся в Греции руку приложить. Но тут уж и боги ничего не могли поделать, а охрана что ж? Бдить, бздеть, да капустный суп жевать. - Корнелий который преторианец? И Курион. Ах ты ж. Ну с политикой Клавдии вам в помощь, раз вызвались, тут моё дело маленькое. А я хоть и гражданка Клавдия, да не та. Приезжей была эта огнегривая, а с понаехалами всегда сложно было. Хоть кабана давешнего взять. Вардусья втянула в себя рвущийся вздох. - Не я скажу, так другие скажут, моя эта, как бишь её... биография всему Риму со стенок известна, кроме кой-чего, а ты знать должна - прежде чем от Клавдии Майор отпуститься, я уж была гражданкой. Но с бандой связалась. Не то чтоб моя воля - муж в рабство продал, а я не стерпела. Оттуда арена, а там уж рудис, - объяснила ровно, как о давнем сенокосе. - Так вот, от таких как я - уберегу. Но стрелу, её ж как - её в поле слышно, али в лесу, когда на охоту пошел, а тебя твои же за кабана приняли. Тооооненький такой звук, што твой комарик. Но услышать можно, и стрелу в зад не словить. А в Риме шумно. Прилетит в глаз с любого окна и не заметишь. И вот тебе мнение твоей старшОй над охраной: пересидеть надо. Если не знаешь откуда стрелы ждать - затаись. Враг засуетится. Там и узнаешь. Дом безопасен, хоть декаду посидеть бы тебе. Убедилась, что слова мимо не ушли, упредила: - Приказания?
Валерия Пирра: — Честность за честность, — понимающе улыбнулась Пирра и добавила серьезно, — я сказала это одному Тирру, теперь скажу тебе: меня отправляли сюда не только присмотреть за старшей, — и тут она улыбнулась с любящей грустью «за ней присмотришь, сама за кем хочешь могла, вот я и не углядела...», — но и повлиять. Подозревала семья, что она ввязалась во что-то... сложное, — Валерия чувствовала тяжесть, семьи, смерти сестры, узлов всей этой мутной истории. — Велели повлиять по-хорошему. А не послушает, немного напугать. Моя охранница должна это знать, — сказать это теперь было почти облегчением, если в такой ситуации хоть что-то им было, — перед случившимся я попыталась с ней поговорить, разговор на нее не подействовал. И я наняла людей ее припугнуть. Указания были более чем четкими: и пальцем не тронуть, только напугать, — но голос Валерии выдавал, что она сожалеет об этом поступке, — теперь я совершенно уверена, что они даже не дошли до Тривии. Тот, кто ее убил, не имеет ничего общего с тем отребьем, что я наняла. Валерия оперлась ладонью на стол, устав стоять: — Та биография, о которой ты, Вардусья, это то, что было. Я принимаю твою. О своей не стану держать от тебя секретов. Иначе нам не повлиять на то, что будет. Ладонь тоже устала под тяжестью, и Пирра потерла ее второй: — О Клавдиях. Завтра они под своей охраной увезут Эмилию и Сексту на латифундию. Висса и Сахра поедут с ними. Вот и затаимся. Но мне нужно будет поговорить с Клавдией Минор. Насколько ты знаешь ее? Какая она?
Вардусья: И ни слова про Скавров, про того самого деда, которому, год в одном городе будучи, один раз только внучку приводили. И ведь не кинедский шишак, не дедуся с сотровов - опасный мужик. Что ж, тайны не монеты, чтоб как из кошеля вытряхаться. - Тебе видней, хозяйка, кого ты там нанимала. Но отребье бы не пробило тех опытных, которых не нашли, и Федру, которую я осмотрела. О патронах, как известно, или хорошо или ничего. Но Вардусья была не только отпущеницей, она была благодарной отпущеницей. И потому предупредила прямо: - Твоя сестра не справилась бы. И ты не переиграешь. Но она медведица при медвежатах - не нападёт, если детей не трогать. А вот помочь может много чем, если ей нашто взбрелось. Спокойная, справедливая, не шибко строгая, баба как ба... матрона. Если на подримскую увезут это к лучшему. И хорошо там, и нет такого дурака чтоб сунулся в Агенобарбовы владения. Это мужа её наследие. А он - Агенобарб был. Понаехавшие девчонки могли и не знать, куда им, молодухам. На этой мысли Вардусья посмотрела на дело почти матерински "ссыкухи ж совсем... не видали жизни то, паскудной этой. ох, родишься бабой и разгребай всю жизнь".
Валерия Пирра: Валерия согласно кивнула. Про охранниц сестры, особенно Федру, она думала то же. — Я не собираюсь ее перехитрить, Вардусья. Я собираюсь просить ее помощи в примирении со Скаврами, как советовал Гней. Видишь ли, — кажется, Пирра договаривала последнее из того, что было важным сказать, — у Тривии, мягко говоря, не сложились отношения с родней. Но я, а уж тем более Эмилия, вряд ли имеем к этому отношение, особенно теперь. Думаю, разумно оставить прежнюю вражду, — она вздохнула, потому что не считала, что это будет легко, — хотя бы потому что развязывали ее не мы, и хотя бы для того, чтобы обеспечить безопасность ей. Валерия не скрыла даже того, что устала: — У Тривии всегда было свое мнение по поводу всего, — сейчас Пирра готова была оплакать даже эту черту сестры, — последнюю, кто с ней не согласился, — коснулась пальцами щеки, — она переубедила пощечиной. Теперь это все, что от нее осталось. Не считая... впрочем, ты уже и так знаешь, чего. Распорядись на кухне принести сестрам поесть, и пусть остаются у себя, пока их не позовут. И сама поешь. Дню еще длиться и длиться. «Медведица при медвежатах, — подумалось медленно, — вряд ли я гожусь на такую роль. Но ведь я должна? Кто тогда, если не я? Интересно, Тривия тоже ощущала себя так?»
Вардусья: - Перемирие дело хорошее, - покачала головой Вардусья, невзначай эдак показав как она относится к римским примирениям. Выжившей в своей семейной свалке не хоетлось чтоб придавили в чужой. - Да и ты б поела, хозяйка. Горе горем, а обед сам себя не съест. Но из кухни вышла уже через пяток мощных глотков обжигающего супа, дожевывая на ходу лепёшку, кружа по домусу в поисках слабых мест.
Озеай: >>>Лавка стекла и половина города... Ноги от беготни гудели, она мысленно, в который раз за недлинную жизнь, возблагодарила Хатхор за танцы, а то бы уже отвалились давно, осторжно огляделась напротив дверей и нырнула через улицу мышкой. В атриуме было уже не страшно, с полотнищами этими, теми же носилками, на которых привезли (а что перекладывать? всё равно сжигать), с чрезмерным запахом смертных благовоний... После либитинариев смерть уже не так пугает. А вот чужой мужик в доме, пусть и молодой, и смазливый, и грустный как надгробное изваяние - настораживал.
Тирр Серторий: Пока либитинарии возились с телом, Тирр успел даже немного задремать от сгустившегося напряжения — с приоткрытыми глазами, как в дальних поездках, когда отдых и не отдых даже, а просто чтобы время убить. По лестнице к телам никто не сбегал, мимо прошла, озираясь, Вардусья, и от нее пахло безопасностью и едой. Это хорошо. Губы после поцелуев, руки после прикосновений медленно остывали, Тирр это физически ощущал — по мере того как прибирались тела женщин, не заслуживавших боли, что с ними произошла. Малейшая вероятность того, что Пирра могла бы так лежать перед ним — истерзанная, накрытая кровавой тряпкой — причиняла физическую боль. Он этого не допустит. Нужно всего лишь надеть красное. В дом ворвалась рабыня-египтянка, и Тирр впервые разглядел ее озабоченное лицо, она переводила дыхание, почти как Залика, когда они заканчивали упражняться с оружием... Залика. А похожи чем-то. Как будто. Кажется. Он даже поднялся на ноги, чтобы приглядеться получше, а заодно и колени размять. Поприветствовал кивком головы и не стал ничего говорить. А что тут говорить-то?
Валерия Пирра: — Поем, — согласилась, — но позже, — «а ведь и кусок в горло не полезет, наверное», — подумала вслед и вышла вслед за охранницей. У лестницы стоял Тирр, Валерия сделала к нему несколько шагов, но его напряженная поза заставила глянуть по направлению причины этого напряжения. Так и есть, либитинарии, а рядом острая фигурка вонзившейся в пол атриума: — Озеай, — будто заново назвала Валерия, — вернулась, — и даже выдоха облегчения скрывать не стала, потому что медведица-не медведица, а они теперь семья. Странная, пока мало знакомая друг другу, но... — всё удалось достать? — и перевела взгляд на Тирра, напомнив на всякий случай, — он не навредит, он привел в помощь охрану.
Озеай: "Да уж только на стене намалёванную видела твою охрану. Мало нам тут своих боёв было" не моргнув поклонилась Озеай. - Да, госпожа, - ответила на всё и сразу, хоть либитинарии были вот они, а ваза выпирала из корзины, как слухи про Тривию из этого старинного домуса. Она разворошила солому и откинула холстину, ставя корзинку у ног Пирры. - Двадцать динариев, госпожа, шестьдесят просили, но купец в новой лавке стекла оказался твоим родственником из младшей ветви Валериев. Скинул и обещался на погребение прийти. Я не посмела отказать. И в корзине всяких благовоний для костра, на сэкономленное, - прибавила потише. Кто бы он там ей не был, а раз не муж, так и нечего ему про чужие деньги слушать.
Тирр Серторий: — Родственником? Из младшей ветви Валериев? — тупо переспросил Тирр, глядя на погребальную вазу так, будто она могла быть подписана продавшим ее купцом. «Что там купил Авл, какой домус с лавкой? Кажется, стекло и есть. Отдал втрое дешевле, тут, конечно, не совсем сходи...» — На обряд, говоришь, придёт... — внутри всё упало. Только этого трепла здесь не хватало, лярвы его дери. Тирр повернулся к Пирре и с усилием потер лоб. — Похоже, это мой брат Авл. Не самый надежный человек в городе. Я хорошенько поговорю с ним, чтобы не трепал ничего и никому, но будь с ним осторожнее, Пирра. И пусть охранницы получше приглядывают за твоей сестрой. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Скользкий ублюдок. Пусть только попробует, пусть только попробует попробовать.
Авл Серторий: >>>>>> из лавки стекла Пока отдалялся, оглянулся через плечо на отбежавшую от прилавка девушку, с которой разминулся, но та уже скрылась из вида. Авл нахмурился, и складка еще несколько шагов так и лежала меж бровей: "С похорон на похороны...". Но, справедливости ради, первых он не застал, на вторые еще не дошел, а если и думать, то: "... некстати как порезалась, а... и ваза эта... склеить, а как ты ее склеишь, видно же, никто не купит... минус деньги, минус рабочие руки...рука..." - Авл улыбнулся, вспомнив ощущение этой руки в своей, белую дрогнувшую ладошку, дрогнувший вслед взгляд Софьи, отчего она так... "Да поняяятно от чего, - мысленно ответил сам себе, - знает тебя, скота, няня же". И от этой мысли он впервые... расстроился? Было не ясно. Но досаду, которая прокралась внутрь от этого взгляда, Авл ощутил совсем по-другому, не как раньше. Он и рад был бы списать ее на неудавшийся любовный заход - не дали Авлу чего хотелось - но нет. Эта раненая ладошка никак не желала восприниматься отдельно, не всем человеком, хрупкой девушкой, которую он по счастливой ошибке купил на рынке рабов, которая должна была стать его рабыней. Вот тогда бы она была ладонью отдельно от образа, прикосновением хозяина к понравившейся части тела, отсутствием своей воли в полной его воле. А теперь... где была пораненная ладонь - были и эти синющие глаза, где было касание - был человек, которого нельзя трогать. Рабыня по досадной случайности, не рабыня, большее, чем сладкая косточка запястья, родная, сестра. "Сестра" обожгло его, Авл поднял глаза от мыслей, бывших дорогой, понял, что пропустил поворот, и сказал сразу всем ошибкам: - Нет, не туда, - "сестра, сестра, сестра", - не она... только не она. И мотнул головой: "Боги, о чем я?" У дома Валериев было тихо, будто Авл снова ошибся, и хоронили не здесь, и что-то другое. У дверей вросли два... две охранницы. В другое время он бы сшутил над двумя этими торжественными не шумящими на ветру кипарисами, но сейчас только понял, что его не пропустят: - Авл Серторий, сын признанной Валерии Максимы, младшая ветвь. Пришел почтить память родственницы. Доложи, - он поколебался, - хозяевам. Голос был какой-то чужой, глухой. И нехарактерно почтительный.
Вардусья: "Ну для задней-то одну номально, чё там открыть-закрыть, чай не телега в порту, чтоб распахнутой стоять. Но вот на передок-то и дом слаб, двух бы за дверь и снаружи привратничка..." хмыкала про себя Вардусья, до тербования. Мельком, но не единожды, виденный у Ксена, был просто напутствован перед распахнутой дверью: - Ещё один Серторий? Сам и докладай, там они. ...ну и окинут внимательным глазом с макушки до пояса, прежде чем она вернулась к подсчётам.
Валерия Пирра: Мысленно Валерия пробежалась от удивленного «вот как» к смиренному «что ж», но это «благовония для костра» перебило мысли, как запах дыма перебивает прочие запахи: — Спасибо, Озеай, — то нелепое, во что Пирра, как выяснилось, все это время отказывалась верить, о чем изо всех сил старалась говорить как о постороннем, превратилось в неотвратимое «для костра» и заставило проглотить внезапно подступившие слезы. Валерия смотрела на диковатую Озеай почти ласково, по памяти чувствуя, как была такой же с Тривией. И как острому кинжалу, одинаково готовому пронзить и быть отброшенным, показывала то, чего ей самой так и не показала сестра: не нападающую силу, а открытую ладонь. — Пожалуйста, вазу — либитинариям, корзину с благовониями возьми сама. И будь поблизости, — она пыталась попросить «будь рядом», но скажи Валерия так, ей не хватило бы сил достойно встретить отказ. Тирр заговорил о брате, и она перевела на него взгляд: — Если он так несвойственно занизил цену, возможно, он понимает, куда шел, — тон был успокаивающим и ласковым. Не самых надежных людей, как показала реальность, в этом городе было полно. Вряд ли еще один смог бы сделать положение хуже, чем есть. «Боги, дайте мне сил». Валерия обратилась к крепким плечам охранницы, за которыми показался не самый надежный в городе, чем-то похожий на самого надежного, стоявшего рядом: — Вардусья, зови всех. Пришло время прощаться. Аве, Авл Серторий, — странный момент одновременного прощания и встречи. Она закончит с первым и лишь потом внимательней вернется ко второму.
Авл Серторий: Ответившую охранницу Авл не то видал раньше, не то голос знакомым показался. Он пригляделся получше, и вроде как память выплеснула что-то из ксеновой харчевни, но: - В смысле еще? - он нахмурился и вошел следом, куда не то чтобы очень вежливо пригласили, - "а кто у нас тут еще Серторий? Неужели...", - в глаза бросилось самое яркое, прямо-таки огненная и красивая женщина назвала его по имени, но даже это не помешало увидеть здесь брата, которого он ожидал увидеть меньше всего. - Аве, Валерия. "...что ты делаешь здесь, твою ж... Тирр? Так, бля, спокойно..." - Прошу, прими соболезнования всей нашей, - он медленно перевел взгляд на младшего и сделал мягкий упор на последнем слове, - семьи. Позволь помочь, - ему бы осмотреться, понять обстановку, но он как назло не мог отодрать взгляда от Тирра, - чем могу. "Ох, только б ты и здесь не кинулся мне морду бить..." - Тирр, - он слегка кивнул, впервые вкладывая в кивок столько просьбы к младшему. Обо всем сразу.
Тирр Серторий: Тирр подобрался, выпрямился, заложил руки за спину в легионерской стойке, только с носка на пятку не перекатывался, и пристально смотрел на Авла, приносящего соболезнования от имени семьи, предлагающего помощь семьи... от которой был отделен по собственному горячему желанию не далее как вчера. Но Тирр ни словом не обмолвился о том, скулой не дернул, даже не хмыкнул. Просто ждал, пока они закончат. Тирр. Он сделал шаг вперед к Авлу и, повернув голову к Пирре, стараясь смягчить голос, произнес: — Валерия, позволь мне переговорить с братом, пока не спустились другие? Мы успеем, — и сам неприятно удивился своему отстраненному выражению и попытался улыбнуться любимой одними глазами, незаметно, но чтоб Пирра поняла. Он все равно рядом, даже такой. Поравнявшись с братом, Тирр кивком велел ему следовать за собой и уже в углу атриума, подальше от всех ушей, живых и мертвых, так же ровно проговорил, четко и внятно каждое слово, не жестикулируя и не повышая тона: — Это похороны, Авл. Не пьянка в стабуле, не игры в кости с отбросами, не сплетни в лупанаре. С чем бы ты ни пришел сюда на самом деле, ты сейчас напряжешься — и проявишь уважение к дому и его обитательницам. Настоящее. Неподдельное. Уважение и скорбь. Я надеюсь, ты меня понял. Брат.
Авл Серторий: Младший вел себя за старшего, и явно не для него, Авла, старался. Он бы поискал причину, но она была настолько огненно...яркой, что не нашел бы только дурак. Дураком Авл не был, Тирр отродясь не вел себя с ним настолько терпимо, и уж явно так действовали не похороны. Обстановка, конечно, даже его, Авла, обязывала ко многому. Хотя дело было не столько в ней, Авл перетерпел и "старшесть" младшего, и суровый кивок, и тон... тон, кстати, был более чем сносным: - Я и пришел сюда с уважением и скорбью, - он выдерживал ровный тон, - искренними. Хотя знаю, что ты не веришь. И справедливо. "Я прое... гм.. не заметил, когда ты вырос, брат", - он своим мыслям не верил, но вот они, застряли в голове, никуда не денешь. Авл впервые видел Тирра таким. Впервые видел его сделавшим шаг навстречу. И подобрал слова, как мог: - Не знаю деталей, но ясно вижу, что тебе дорог этот дом. Причины... - Тирр должен догадаться, что он четко видит как минимум одну огненную причину, - расскажешь сам. Если захочешь. И уже совсем тяжело было выговорить, но Авл справился: - Я пил, гулял и... - сглотнул, не затягивая с перечислением известного, - был неправ. Знаю, сколько прощений мне надо попросить, - "мля, поверить не могу, что я это..." - я жду насмешки, но прости. Есть кое-что, что сильно изменило меня, - "вот сейчас-то он мне и врежет, и все пропало". Еще один вдох: - Я не ищу выгоды, мне не нужно помощи, это не подвох. Я... не силен в таких речах, - Авл только краем рта улыбнулся, больше растерянно, чем весело, - но я пришел помочь и помогу. А после... Поговори со мной после. Брат. Где-то в глубине прежний Авл корчился в судорогах смеха над нынешним. Но было уже не до него. - Пошли, - вырвалось просто, - я тут не главный, знаю, задерживать не буду, и... - он не мог поднять глаза на младшего, которого помнил с детства, которого было так легко толкнуть плечом, задеть, подзадорить, не мог хоть убей, но пересилил всё, гордость, едкость, обиду, стыд, ответное пренебрежение, и поднял, - и спасибо. Похороны так похороны. Все равно пока сказал всё, раза три помер, убьет его Тирр, так убьет. И либитинариев дважды звать не придется, очень удобно.
Тирр Серторий: Ждал чего угодно — насмешки, язвительности, сальных комментариев, грубой наглости, бахвальства и брехни. Выслушал сбивчивую речь среднего не перебивая — и почувствовал, как расслабляются желваки. Но не до конца, все же Тирр ни на миг не забывал, кто перед ним. Авл слишком хорошо умел быть... проникновенным. — Поговорить. Я подумаю, — пообещал честно. — Идем. Остановился на почтительном от Пирры расстоянии, глядя то на нее, то на готовое к погребению тело девушки не сильно старше Авла. — Мы с братом можем нести носилки вместе с либитинариями, Валерия. Если позволишь.
Вардусья: Не успела она прикинуть что да как можно разместить в вестибуле, чтоб количество скамей на показалось странным клиентуле, но охрана не сидела друг у друга на коленках, как хозяйка кликнула, ровно попрыгушку-привратницу какую. А что поделать, гонять-то некого, рабыньки с ног сбились, да и кого охрана послушает... Вардусья кинула пристальный взгляд в атриум через не такой просторный как хотелось бы вестибул, досчитывая мысленно, и, прежде чем пойти наверх отдать распоряжение охранницам выдвигаться, выводя подопечных, попробовала расцепить ещё одну семейную свалку, судя по лицам брательников могущую начаться вот-вот. И тел добавить. - Граждане Сертории, там ещё носильщики идут, - кивнула за спину, - вы б распределяли уж по носилкам, и, раз родня, один за одной, другой за другой. А мы хозяек сзади пристроим, кучненько, присматривать проще. Сахра после приказа "будить" подозрительно часто заморгала. Вардусья глянула строго.
Озеай: - Конечно, госпожа, я только сбегаю серое разнесу, - отпросилась Озеай подальше от носилок и откровнно страшной просьбы. Что было бы, если бы она - доверенная, была в ту ночь в лектике с Тривией? У всего есть своя цена - у доверия, у свободы, у удобств... Ей казалось, что она знает чем за что готова платить в этом не самом безопасном в мире доме. Но теперь... Она достала из корзины серую паллу: - Это твоя, госпожа. Самое приличное что было в кредит. Прикажешь с вами или тут присмотреть? Если мы совсем не сделаем раздач после обрядов - город не простит. Это-то она для молодой неопытной хозяйки могла сделать - подсказать, подать, организовать... Но вот "поблизости" вызывало холодные мурашки по спине.
Валерия Пирра: Тирр задал ей вопрос, на который расторопно вклинилась ответить Вардусья. Пирра бросила на нее взгляд и слегка приподняла бровь, но оспаривать не стала: — Позволю, — согласилась на предложение Тирра. Она видела его смягченный до этого взгляд, предназначенный только ей, запечатанный в строгость, как тайное письмо, видела, как эта сдержанная строгость вернулась на его лицо в коротком разговоре с братом. Впрочем, Авл Серторий, вопреки опасениям, не совершил и не произнес ничего непозволительного. Так что на месте Вардусьи она бы ничего и не подбрасывала в этот костер. Но она была не на ее месте, а на своем. Острая, отточенная Озеай дрогнула, тоненький и напряженный звон металла превратился в шелест, и Валерия отозвалась на него вся: — Чуть не забыла совсем... — слабо улыбнулась подсказке. Она не будет скрывать от них уязвимость, они все уязвимы, лучше помнить об этом, чем оплакивать изумленно простившихся с жизнью родных. — Разнеси, — Валерия взяла свою паллу, под которой, кажется, даже смуглая кожа рук Озеай побледнела от ужаса, и до нее явственно дошло, насколько непосильное она просит, — корзину оставь мне, распорядись о раздачах и останься помогать в домусе, ты нужна здесь. Нет, она не будет делать из своей жизни тайн. Никогда не угадаешь, какая из тайн обернется против тебя. Она не будет держать их ни в жестокости, ни в страхе. Этого было достаточно до нее и без нее. Они нужны ей живыми людьми, а не до смерти запуганными зверьками, готовыми кусать любую руку, защищаясь от этого ужаса, пропитавшего стены. Но Озеай не укусила, и Валерия ответит ей тем же. — После всего, — добавила мягко, — зайди ко мне ненадолго, Озеай. Я позову. Валерия накинула паллу на плечи. От холодной ткани похолодело внутри. И она безотчетно нашла взгляд Тирра, чтобы чем-нибудь отогреться.
Тирр Серторий: «Граждане Сертории, там ещё носильщики идут...» Тирр кивнул охраннице и жестом велел Авлу стоять на месте и не отсвечивать. Пирра согласилась, и ей он благодарно улыбнулся. Подошедшие веспиллоны толпились у выхода из атрия и негромко переговаривались, не обращая внимания на то, что там творилось у благородных. И не такое видали на похоронах, бывало и веселее. Тирр подошел к тем, кому предстояло нести покойниц, и оценивающе осмотрел, выбирая самых крепких. За служанкой Пирры пришли восемь мужчин, среднего возраста и абсолютно безликих — каждый был похож на каждого, различались только руками да спинами. «Как быстро я слился бы с остальными на такой работе?», — вопрос пролетел, ответа от разума не требуя. «Да почти сразу». — Уважаемые. Ты, ты и ты, — он кивнул крепко сбитым мужикам с жилистыми руками, — вместе со мной несете носилки с охранницей. Вы трое, — обвел рукой улыбчивую троицу юношей помладше, — понесете покойную Валерию вместе с тем гражданином. Выбранные неторопливо проследовали к носилкам — примериться, удобно ли перехватывать ручки, рядиться, кто куда встанет. Оставшиеся двое переминались с ноги на ногу. — Ты понесешь вазу, — Тирр кивнул самому молодому и посмотрел на оставшегося. — А ты достаточно крепок, чтобы заменить любого из нас в случае необходимости. В Авле Тирр уверен не был. Сначала он сам хотел встать к носилкам с сестрой Пирры — больше в пику брату, любившему бахвалиться дедом-патрицием и практически чужой фамилией. Но пока шел к веспиллонам, остудил голову. Физически Тирр был сильнее и выносливее, а гречанка-охранница весила минимум в три раза больше тоненькой хозяйки. Что тут думать еще. Он со вздохом поправил покрывало на женщине, которой больше ничего не нужно. Когда все встали по местам, Тирр скомандовал по-армейски: — На три поднимай. Раз, два, три! — и голос предательски стрельнул в мальчишеского петуха. Он бы хотел сейчас просто обнять Пирру и прижаться губами к ее переносице. И всё. — Валерия, мы готовы. >>>>>> хоронить на Аппиеву дорогу
Авл Серторий: Авл таскал на руках живых женщин, хмельных женщин, но не мертвых. Насколько он успел заметить, жизнь этих двух оборвалась гораздо спешней, чем могла, и не по воле богов, в таких случаях охраны на каждом шагу не расставляют - а по воле других смертных. Этот груз отдельно невесело лег на плечи. Хозяйка была бледна и строга, остальные, как он понял, вот-вот присоединятся к шествию. Вопросы у него были, но он, как умел, придерживался данного обещания помалкивать. Только на рабыньку смуглую и тревожную вырвалось совсем негромко, вроде как себе: - На Залику похожа... - но Авл поспешно прикусил язык аж до задницы и всю дорогу нес молча. К сожалению, мертвую уже женщину. >>>>>> на Аппиеву, хоронить
Вардусья: - От падлы, - негромко отозвалась пристроившаяся сразу за Пиррой Вардусья о высыпавших на улицу соседях. И не потому что обзор загораживали и проход позапрудили, а потому что никто, ни одна живая душа за шествием вслед не тронулась, ни граждане, ни завалящий какой поваренок-рабёнок. Страх, настороженность, холодное любопытство, мимолётное злорадство. Вот и всё, что было на лицах. Хорошо это было или плохо кто ж его разберёт. Заметь она ненависть, может что-то упростилось бы. >>>Аппиева дорога
Валерия Секста: - Госпожа. Госпожа, - кто-то настойчиво тряс ее за плечо. Валерия замычала во сне, пытаясь оттолкнуть руку. - Госпожа, пора идти на похороны… Похороны? Валерия открыла глаза и уставилась в потолок. Чьи-то сильные руки вцепились в ее плечи, оторвали от кровати и поставили на ноги. Кто это? Взгляд задержался на лице женщины, но мысли не фокусировались. Чувства, воспоминания… Ничего не осталось. Пустота. - Всё хорошо? – женщина строго заглянула ей в лицо. Кто это? Кажется, знакомая… Валерия медленно, как во сне, подняла руку и коснулась пальцами сухой и твердой щеки. - Тривия? Женщина нахмурилась и отпрянула. - Госпожа, пора идти, все ждут. - Меня ждут? Уже? – отозвалась глухо. – Им Пирра рассказала? Но я же не успела… Женщина покачала головой и потянула Сексту на выход. С каждым шагом мысли прояснялись. Ждут ее, но хоронить будут другую. Как ни странно, слез не было. Чувств не было. Ничего не было. Пустота. В доме были мужчины. Валерия никогда их раньше не видела. «Аве», - кивнула хмуро и подошла к Пирре, прячась за ее спину.
Валерия Пирра: Валерия завела руку за спину, ощупью нашла ладонь младшей и крепко сжала. Кажется, тот же холодный ужас от пальчиков сестры дошел примерно до локтя и опустился обратно: — Надо идти, — тихонько и ласково обронила через плечо, и от доверчивой ладони освободилась медленно, обернулась, поцеловала замершую в переносицу, — идем. >>>> на Аппиеву дорогу
Валерия Пирра: >>> с Аппиевой дороги Она не помнила дорогу: перед глазами стояла чернота, в груди горело, в ушах шумела морская вода. Кажется, она оставила все прежнее обо всем прежнем на пепелище. Попрощалась, собрала кости как расплату, сохранила все, что можно сохранить. И вернулась в этот дом, чтобы посмотреть на него совсем другими глазами. Валерию беспокоило состояние сестры, о своем она решила подумать позже: — Милая, пойди к себе, приляг. Ты устала, — она ласково коснулась горячего лба губами, — если что-то случится, прикажи сообщить мне. — Тирр, — Пирра сделала паузу, — Авл, благодарю за помощь, мне было бы гораздо труднее справиться одной, — она старалась хотя бы выражением лица, хотя бы интонацией передать ту малую часть благодарности и любви, какую испытывала сейчас к Тирру и которую ничем иным показать сейчас было нельзя. Как ни странно, слабость отступила. На ее место пришла обычная усталость, это было терпимо. Но мыслей в голове было слишком много, поэтому Валерия коротко и просто спросила у любого, кто мог ей ответить: — Есть что-нибудь, о чем я забыла?
Тирр Серторий: >>>>> с Аппиевой дороги ...но дошли спокойно. У входа в дом Тирр забрал погребальную урну у либитинария, сунул ему ас в пропотевшую ладонь и движением подбородка велел убираться. Из-за этого вошел в дом последним и застыл за спиной брата, не сводя взгляда с любимой и кивая ее словам. мне было бы гораздо труднее справиться одной — Хорошо, что ты не одна. И твои сестры, — он перехватил поудобнее потяжелевшую урну. — У тебя дома нет алтаря? С твоего позволения я отнесу ее в таблиниум. Таблиниум был пустым и холодным. Тирр постарался поставить урну беззвучно, но она все равно тихонько цокнула по мрамору и как будто вздохнула. И он тоже вздохнул. Потом надел суровое лицо и вышел в атриум к остальным, надеясь, что Авл убрался восвояси.
Авл Серторий: По пути невесть откуда взявшийся мальчонка всучил ему письмо. Никакого письма Авл не ожидал, но рассеянно взял его в руки, отыскал ас, вложил в маленькую ладонь и кивнул, мол, прочитаю. "На обратном", - решил сам с собой. Когда вошли в домус, Валерия уже с трудом держалась на ногах, брат с трудом удерживал урну, и Авл поискал глазами, чтобы подсказать, куда Тирру выпустить из рук вторую, чтобы освободить их, если придется подхватить первую. Но не пригодилось, младший справлялся. - Рад был оказаться полезным тебе, Валерия, - нечасто он произносил слова с таким сдержанным почтением, но оно было самым уместным, - твоей семье... и брату, - брат наверняка хотел избавиться от его полезности побыстрее и насовсем, Авл бы никак себя не обманул, но сегодняшний разговор между ними все-таки отличался от любого другого в лучшую сторону. - Если вдруг тебе потребуется помощь, дай знать... Тирру, - он проследил за возвращением младшего и его суровым взглядом, - а он, если посчитает нужным, известит и меня. "Бля, в речах, конечно, стоит потренироваться", - Авл тоже почувствовал внезапную усталость. - Не стану больше отнимать твоего времени, кажется, ты более чем устала, - он чуть наклонил голову, - Тирр, - и сглотнул, - я подожду тебя. На улице. Не откажи мне в разговоре. Пожалуйста. "Никогда я тебя ни о чем столько не просил, братец. Но надо ж когда-нибудь начать". И поспешно заверил: - Подожду сколько потребуется. Вечерний воздух за дверьми немного освежил башку, и Авл выдохнул. Нащупал письмо, развернул и присмотрелся читая. "Ссссу...лих", - вырвалось негромко. И чего уж там, не без тревоги. "Какой дом рухнул? Пострадал ли кто-то? Раз она пишет, значит не пострадала?" - последняя мысль принесла облегчение, и Авл подумал об этом с удивлением. Уж слишком он сегодня чувствительный. Дождаться Тирра было нужно. И нужно было как-то увидеться с этой девочкой. Плевать на Тибр, просто увидеть, что с ней все в порядке. В какой-то момент Авл поймал себя на том, что сосредоточенно ходит туда-сюда. Но сколько это продолжается, он ответить не мог.
полная версия страницы