Форум » Жилища » дом Курионов (продолжение 2) » Ответить
дом Курионов (продолжение 2)
Мирина: Один из богатейших домов Рима, с парком, садом и многочисленными службами. Принадлежал претору Рима Гаю Куриону, перешел по наследству его младшему брату сенатору Ливию Куриону.
Ответов - 75, стр:
1 2 All
Кассий: "Бог", - сказал бы Кассий, если бы верил в присутствие последних на земле, потому что никто иной, каким бы именем себя ни звал, не владел знанием о природе и силе всех частей, входящих в империю, в той мере, что позволяла бы процветание каждой обратить в общее благо. Что бы ни рассказывал его доверенный, занятый поисками сбежавшего секретаря. - Фанатик, - ответил Кассий второе, что пришло в голову. Потому что во всеобщее благо надо хотя бы верить.
Ливий Курион: - Отрадно, что ты не разделяешь модного нынче заблуждения, что этим должен заниматься сенат... - проскрипел Ливий, осторожно натягивая последний перстень и продолжил уже выйдя в атрий, - мне снятся сны. Он выставил ладонь, отсекая возможный скепсис: - Знаю, ты думаешь - старик выживает из ума. Я и сам так думал, когда мой отец бухтел что-то о предках, желающих его о чём-то предупредить. Но сны снятся. Не знаю что это значит, однако... Что Ливия? - резко повернулся к зятю сенатор. - Здорова?
Кассий: Кассий вспомнил свой последний сон и внутренне поежился. Жест, которым ему запретили думать, подал запрещенную мысль. Изрядное время они с тестем изучали друг друга. Тот мог бы уже читать его мысли, если бы не предпочитал их диктовать. Кассий зачастую знал, что означают сны. Во всяком случае, в причинах собственных кошмаров разобраться мог. Настолько хорошо, что жаловаться на них становилось излишним. Списать подобную жалобу на возраст, зная характер Ливия, он не мог. Окажи ему тесть немного больше доверия, как облегчил бы он жизнь... в том числе и себе. Вместо того, чтоб тратить силы на давление, которое ничего, кроме растущего сопротивления, не рождает. - Здорова, Ливий.
Ливий Курион: - Хорошо, хорошо... - кивнул Курион, стремительно, не оглядываясь проходя мимо предков. В малом триклинии, широким жестом приглашая Руфа присоединиться к постному скучному завтраку, пояснил: - Хорошо что не взял, я всегда говорил - женщинам не место на играх. И утро обещает жару, ни к чему в её положении. Солнце масляно, не по-утреннему стекало на скатерть, столовое серебро смотрелось вязким, сушеные фиги казались скарабеями, собственной волей поселившимися на холсте какого-то египетского мастера, из старых. Ливий рассеянно пошевелил кольцами, ни одно из которых не было в пору на опухших с утра пальцах. - Если рассуждать логически.. хотя... какая может быть логика в этом бардаке... Если в ближайшее время что-то случится с этим неуклюжим божеством, которое уже почти ничем не управляет, заваруха будет такая что... отхватить кусок захотят многие. Не встревай. Преторская должность многим кружила головы вплоть до их потери. Самым разумным будет взять Ливию, детей и уехать пока всё не утрясется. Нажито достаточно. Я написал наместнику Ахеи, напомнил ему о тебе. Там вас всегда поддержат. Все ли концы у нас подчищены? То дело с капуйским эдилом? И этот... хлеб твой...
Кассий: Если б он хотел этой должности, она кружила бы голову. А на сегодняшний день эта голова пухла от хитросплетений, которых, как чувствовалось по окружающим людям, меньше не станет. Здравое суждение, пусть и навязанное, пусть и соответствующее скорее характеру Кассия чем обязанности, вызвало облегченный вздох. - Он знал, зачем хотел эту должность, и оправдывает ожидания, - сказал Кассий, садясь за стол не поднимая глаз. - Хлеб... мой, - отметив, что Куриону, судя по всему, так и не доложили или он проглядел доклад... или Кассий снова ошибся в подозрениях, он все же опустил информацию о покупке. - Учитывая, что его меньше, чем ожидают... недоброжелатели... выдать его за сгоревший им вряд ли удастся. Щеку тронула тень улыбки при мысли, что позволило ему ввязаться в эту авантюру. - Кадмуса ищут. Интересный культ. Жена... Он поспорил бы о том, вредно ли женщинам посещать зрелища в амфитеатре. Если бы она не была беременной, и если бы он не знал ее.
Ливий Курион: - Секретарь... это неприятно, - поморщился Ливий, отодвигая слишком приапическую варёную морковь на дальний край блюда. - Но, в конце-концов, он не прихватил ни одного документа... - и вскинул глаза, - чем же он интересен? Выкручиваться и недоговаривать Кассий умел. Но, если сны хоть как-то связанны с реальностью, как он мог доверить ему будущее рода Курионов, благополучие своей крови? Пять лет, проклятые боги, или хотя бы три, и гори оно...
Кассий: - Не требует жертв, - серьезно проговорил Кассий в своих мыслях и внезапно рассмеялся упорству, с которым эти жертвы черпались именно оттуда. - Там жертвует бог, а не богу. - Негромкий смех оборвался быстро. Не глядя на тестя, оставаться внутренне абсолютно спокойным было намного легче.
Ливий Курион: - Про приносимых в жертву младенцев, разумеется, врут. Но вот рабов они отпускают, я слышал, без разбора. Чем не жертва? - Ливий тяжело откинулся от стола и поставил недопитый стакан, изучающе глядя на зятя. - То, что на первый взгляд не требует жертв, в итоге заберёт их больше всего. А у них, к примеру, содомия - тягчайший грех, как у иудеев. Ты вот ни ради семьи, ни ради всаднического пути чести пожертвовать не можешь, если уж откровенно... Много там всего... интересного. И самое интересное то, что этот странный бог, наворованный из окрестных философий, предоставляет человеку, человеку, Руф, - воздел палец сенатор к расписанному небесами потолку, - свободу действовать и выбирать как ему вздумается. Это очень опасный культ. Но может быть полезным, если правильно подойти. Держи Ливию от них подальше, они, как жрецы Исиды, весьма охочи до женских пожертвований.
Кассий: - Разумеется, - обронил Кассий. Тесть рассуждал так, будто уже подозревал в приверженности. - Не раньше, чем он станет государственным... - ...расписывал вытекающие последствия. Не различая философии и природы. Кассию неприятно было осознать собственных мелочных придирок к словам. И не хотелось поднимать глаз, чтоб не упереться взглядом в суть.
Ливий Курион: Ливий не сомневался, что зять его, как всегда, не услышал. Не первый раз за эти годы он пытался донести до него, что жертва приносит плоды лишь когда осознаешь чем и для чего жертвуешь, а не течешь, по воле обстоятельств, как сточные воды по уличным канавам. И даже тогда... Сам он никогда не стал бы тем, чем стал, не смог бы дать дочери и внукам того, что может теперь, если бы не все осознанные жертвы. Но, положа руку на мошонку, Ливий никогда не мог поклясться, что это именно то, чего он хотел, что не жалеет... обо всём. И он не делал из этого тайны для себя. Курион промолчал. Нет, зять не разочаровывал - Ливий никогда не питал иллюзий - просто тишина, впитавшая в себя разговор, была так широка, что в ней, кроме гулкого падения капель стоящей за стеной клепсидры, помещалось непривычное чувство ожидания чего-то... кого-то, кого не хватало ему даже перед всей этой суетой предстоящих игр. И мысль ещё более странная чем бог нового культа тоже уместилась в этой тишине - если бы он не стал тем, кем является, он никогда бы не встретил её, никто не смыл бы убийственное золото с её задыхающейся кожи, он никогда бы... а если так, то впервые Ливий мог сказать себе что не жалеет. Ни о чём. В клепсидре что-то булькнуло и сбилось, словно само время, соскучившись ожиданием, потекло быстрей. Курион втянул носом воздух, глубоко, напоминая себе о неуместности семейных препирательств перед тем, что он собирался провернуть. Предки, клепсидра и даже остывшая морковь - всё намекало, что времени ждать пока Руф станет достойным большего доверия у него, по всей видимости, нет. - Я в купальню и выходим. Ситуация благоприятствует, Кассий. Сегодня я не буду говорить речь. Голос у меня охрипнет от волнения едва я начну, тебе придется взять слово. Там всё стандартно, ничего, что требовало бы подготовки. Но тысячи квиритов тебя запомнят, а кто не знал - узнают. Надеюсь, ты в голосе?
Кассий: - Конечно, - кивнул Кассий, прикрывая глаза. На его взгляд, освобождение рабов не могло считаться жертвой. Если рассматривать принесение жертвы как жизненный выбор, а не как храмовый ритуал. Жертвой... не являлась даже его проданная ради матери и сестры воля. Так что слова насчет всаднического пути чести, да еще и по такому поводу, как вольноотпущенный наложник, трактовались только как давление, причем порожденное скорее мелочностью. Удивительно было, что Курион ничего не возразил.
Ливий Курион: Ещё бы он был не в голосе в такой момент... Ливий устал ждать когда этот человек, продавшийся ранее ради веских понятных вещей, поймет ради чего он продолжает это делать теперь, что он вообще делает, когда будет готов взять на себя ответственность за род, разделит или соединит "должно" и "хочу". Келпсидра неумолима. Курион взглянул на свои руки, поправил личную печать, допил взвар: - Отлично, - и вышел в купальню, где даже унктор и два космета не смогли отвлечь его от основного: он-то знал ради чего он терпит Руфа, Волка, секретарей, подельников, сенаторов, все эти игры и всех идиотов вместе взятых. Не зря же он вопреки всему и всем - бездетному интригану Гаю, своей малахольной жене, собственному воспитанию, повергшему его в кутежи и болезнь, дал своему роду потомков, состояние, будущее. Пусть Ливия всего лишь женщина, но кровь курионов не будет разменной монетой в чьих-то играх. Ни она, ни внуки не станут беспомощными заложниками чужих денег и политических интриг под хлипкой опекой слабого рода. Они будут величинами с надёжным тылом и крепким здоровьем, даже если ему придется лично, на загривке волочь зятя по ступеням курс хонор, и собственными руками душить угрожающих здоровью дочери и внуков подстилок. Они не будут как Гай, как он сам. Ещё бы лет пять, проклятые боги..! Из купальни, весомо ступая по мраморным плитам залитым скользким солнечным мёдом, вышел уже не больной опухший брюзгливый старик, но сенатор империи - с прямой спиной, монуменатльными складками роскошной тоги и в меру скорбным, не менее величественным лицом, в котором даже самый пристальный посторонний взгляд не угадал бы маски. - Пора.
Дея: 26 авг. Утро. Такое после вчерашнего безобразия мягкое было... и ноги сами вытянулись из-под теплого одеяла, шевеля пальцами, глаза открылись, посмотрели на это внимательно, и из глубины души выскочило "хихик". А потом, жмурясь, она потянулась всем телом, зевнула звучно и выскочила из постели. Понеслась в сад, где и умылась чуть ли не вся, пошла зубрить и сортировать слуг, а потом то же самое буквы... но Еракия уже не было. Наедине с молчаливыми строчками и восковыми табличками стало тоскливо, и она вспомнила, что старичок болен и ему надо подавать лекарство. Когда, потребовав у перепуганно-недоуменного как всегда лекаря уже давно приготовленную смесь, она потащила стаканчик на блюдечке в кубикулу Куриона, то сперва вышла в атрий, увидела за столом гостя, того самого, который зять, но сказать ничего не успела, как со стороны купальни вышагал твердым шагом хозяин дома и отрубил "пора". - Куда это, - отодвинулась назад голова, словно чтоб лучше, целиком, рассмотреть. - Лекарство сперва, - а потом до нее дошло, что они сейчас идут на игры и что они, вообще-то, высокородные, а ее недавно вроде как купили и такой тон наверно непочтительно звучит, особенно в присутствии гостей, мало ли что подумает, захлопала глазами: - Простите, - но почтительно не вышло, в щеках оказались ямочки от напряженного желания не улыбнуться, а потом до нее ДОШЛОООО, что ОНИ ИДУТ НА ИГРЫ! Ямочки исчезли и в расширенных глазах... еще не зародилась обида, нет, но как же так вчера чуть ли не в любви объяснялся, а сегодня... - А мне жетончик?
Ливий Курион: ...Ливий поскользнулся на этом меду, его понесло на голос и, не в силах затормозить, роняя с руки каменные складки, хрустя расплывающимся лицом, он принял своё горькое лекарство, залпом, одним махом весь стаканчик, соображая "а действительно, куда это я? ах, да..." - На игры, там... открыть надо... "А мне жетончик?" спросили распахнутые глаза раньше, чем он услышал слова. - Зачем? - резко спросил сенатор с прямой спиной, считающий, что женщинам не место в амфитеатре... а Ливий всё никак не мог собрать обратно на сгиб локтя тогу, путался в ней и бормотал: -...в смысле... жетон зачем, тем кто со мной входит жетон не нужен, я же устроитель, но там жарко будет... "как они драпируют их, эти идиотские складки, идиоты, что они потом сваливаются и комом как из задницы..?!" - Но... то... переоденься тогда, - проворчал, справившись наконец, вспомнил про зятя и добавил, - побыстрей.
Дея: - Так, стой спокойно, - сказала она, отставляя со стуком стакан с блюдечком и складывая свалившиеся признаки гражданства на самостоятельную и непокорную руку сенатора. - Нетушки, - заявила. - Ясное дело, переоденусь, - отмахнулась. - Во-првых, вы там пока их откроете, помереть можно со скуки, потом будут зверей казнить, потом людей травить, а я не хочу зверей, я хочу чтоб мужчины дрались, потом ты сам спросишь про плитку туда, в ту комнату, а я как раз собираюсь сейчас этим всерьез заниматься. Как раз до обеда. А во вторых, мне нужно два жетончика. Она уже была в этот момент мыслью в переулочке, где, притворяясь жильем, стояла отцовская повозка, и волокла за руку мать посмотреть как выступают настоящие мужчины. ......................................>>>>>>>>>>>>>>>>>> амфитеатр
Ливий Курион: Он замер как статуя, которую поставили почему-то не на постамент, а на скамеечку для ног, и только хлопал глазами на все эти "зверей казнить" и "хочу", подтверждая невольно: - Со скуки это... даа... - и вспоминая для чего ему, Аид её расколи, понадобилась плитка. "Два жетончика" нехорошо заныли в желудке, как будто он их проглотил, но вместо того чтоб спросить "кому второй?!!", Курион объяснил: - В таблиниуме, на столе в шкатулке ещё штук пять осталось. И так же сухо бросил Кассию: - Идём. >>>Амфитеатр
Кассий: Кассий наблюдал вполоборота, с трудом удерживаясь от улыбки. Отчего глаза казались насмешливыми, чуть ли не осуждающими. "- потом сам спросишь, - спросит, будь уверенна, причем в самое неожиданное потом... Интересно, как надолго ему хватит твоей детской болтовни? пока не понесешь(умолчим, от кого)? Пока не родишь? Дурочка..." Он не верил, хоть режьте его, в демонстрацию Куриона. Он не мог себе представить, чтоб она легла с этим стариком. Он завершил полуоборот и направился к выходу, с каждым шагом все тяжелее. >>>>>>амфитеатр
Лупас: >>>из города Краденая туника была тесновата, но не настолько, чтоб охранник, стоявший на задних воротах, это заметил. Первым делом Лупас, по привычке, искупался, и только потом потребовал завтрак, который повар, по привычке же, поставил на стол без вопросов. Это было далеко не первое утро, которое Дентер начинал так. Но это было первое утро, когда он не понимал что произошло и что с этим теперь делать, хоть он и помнил всё отчетливо, как всегда... Они вышагнули из ниш за два мгновения до того, как Волк их почуял и за одно мгновение до того, как факельщице прилетел в шею нож. Ещё через мгновение носилки стояли на земле, а четыре оставшихся охранницы замерли в стойке перед атакой, пересчитывая напавших и оценивая соотношение сил. Лупасу так много времени не потребовалось. И, поскольку из всех этих баб имела ценность жизнь только одной, он уже подскочил к лектике, чтоб выдернуть её оттуда... ...и потащить, закоулками, ничего не понимающую, спотыкающуюся в темноте на каждом шагу, дальше и дальше, пока за спиной не стал утихать шум уличного боя... В какой-то момент он обернулся, потому что она попробовала вырвать руку. Они оба были почти тенями в аиде, дрожащими в зыбком пламени заливаемого дождём далекого уличного факела. Но он увидел. В её глазах были вызов и презрение богини, скинутой варваром с алтаря. Его руку она отдирала с себя как грязь. Оскалившись, он схватил её за волосы и поволок под какую-то балку на пепелище... Она сопротивлялась отчаянно, но молча. Гордая. Его это только раззадорило. Он, рыча, рвал на ней шелк, оставляя кровавые полосы на нежной патрицианской коже, он хотел видеть её. Видеть её всю, целиком - такого у него ещё не было... такой - белой, душистой, шелковистой там как шкурка нежного лесного зверька... обе её тонкие слабые руки он легко удерживал своей одной. Её бедра были мокрыми, скользкими от дождя и она немыслимо изгибалась под ним, пока он, придавив всем телом, насаживал её сперва на пальцы свободной руки... а потом, вскрикнув безнадёжно и коротко, разом обмякла, когда он пригвоздил её к земле членом... Она стала сладкой, как подбитая лесная лань, вздрагивала под ним и, неестественно вывернув шею, смотрела в одну точку влажными глазами, пока он кусал её соски, лизал шею, впивался всё глубже и грубее плотью в плоть, пальцами в волосы, взглядом - в открытый в немом крике рот... она была такой сладкой, что он сам не заметил, как сомкнул на её шее челюсти. А потом и руки. ...напрягся и вскочил он сразу, как только из закоулков донеслось одинокое "госпожааа! госпожа, где ты? это я! госпожааа!" Госпожу искали. То, что ещё недавно было госпожой. Его не слишком громкий призыв "здесь! сюда! помоги!" звучал достаточно прерывисто и хрипло, чтоб казаться естественным. Когда телохранительница подбежала, прихрамымвая, он бережно придерживал рыжеволосую голову над землёй. А когда она опустилась на колени перед телом, вырывая у чужака его драгоценный груз, он отдал, выждал пару вдохов, и ещё немного, спокойно, убеждаясь что у охранницы заняты руки и отказало чутьё, и одним движением свернул ей шею. Нет, он, разумеется, убедился, что чужое добро исчезает с тел и ночных улиц города словно по мановению богов. Даже такое объёмное добро, как лектики. Ему даже делать ничего не пришлось. И разумеется, если он скажет что проводил лкетику практически до ворот - ему поверят. Один против пяти хорошо обученных вооруженных охранниц? А на нём - ни царапины... Но Курион ещё не настолько выжил из ума, чтоб паниковать по пустякам. А значит эта женщина была ценнее живой. Была. Лупас дожевал, кивнул повару, и пошел под оливу. Думать.
Дея: 26 август вечер из амфитеатра>>>>>>>>>> Она быстренько перекусила на бегу. Матушка, не смотря на бурные уговоры "покататься в носилках" обратно к амфитеатру, отделилась у самого дома, куда пришла посмотреть на теперешнее обиталище дочери, и Дея, повздыхав немного, утешилась тем, что поедет теперь сама. Что ни говори, а командовать было приятно. Она и понимала, что боятся и слушаются все не ее конкретно, а старичка, но, раз уж слушаются, почему не покомандовать. Лектику она выбрала не такую, чтоб на шестах - сама бы и не отказалась, но сенатору нездоровится, укачает еще! - а с четырьмя ручками: раз уж толпа все равно рассеется, ну, рано или поздно, то какая разница, сколько места в ширину занимать. И поехала. >>>>>>>еще одна улица>>>>>>
Дея: >>>>>>26 авг вечер из амфитеатра>>>>>> ...очень трудно было удержаться и не высовываться беспрестанно за занавески то с одной, то с другой стороны, в надежде, что ну хоть кто-нибудь знакомый попадется. Но она держалась и напряженно облизывала губы, рвущиеся в улыбку, особенно после того, как, забывшись, все-таки сменила сторону, порывисто, чтоб успеть к знакомому балкону, пока дом не проехали, а веер возьми и хрустни прямо под задницей. Она бы и сделала вид, что ничего такого, да, но почувствовала, будто повело носильщиков. Высунулась и, как дура, вместо того чтоб поглядеть, нет ли кого на балконе, повернула голову к рабу: - эээ... ничего там?.. а то может я вылезу... - хотя, конечно, никуда вылезать ей не хотелось, да и вряд ли бы раб выразил, что он думает по этому поводу. Когда доехали (приятно было думать именно "ехали"! пусть и на чужих плечах), выскочила она первая и подала старичку руку, так чтоб, если вдруг что, перекинуть себе за шею и довести куда скажет.
Ливий Курион: >>>Амфитеатр август, 26, вечер "Надо ещё лектику и идиотов завещать" отстранённо думал Ливий, глядя как вечернее солнце тонет в её волосах, высветляя только некоторые пряди, как будто кто-то погружает в кудри лучезарную ладонь. И смотреть на неё было спокойно, и дышалось легко, и молчалось бездумно. Богатый, могущественный, свободный, он ехал бы с ней так по всем дорогам империи, глядя как радуется она миру, откидывая занавески лектики, беспокоясь о пустяках, как вечерний ветер треплет её волосы, а солнце купает в них лучи... но дорога оборвалась, как та, что он прокладывал сам. Он вышел, погладив пальцами запястье поданной руки, не сомневаясь, не обжигаясь, в одном этом прикосновении найдя силы, чтоб дойти до таблиниума самостоятельно и нахмуриться только опустившись в кресло. - Я тут поработаю... немного. А потом поужинаем, - полуспросил, полуконстатировал, вяло шевеля ладонью папирусы на столе, - пришли мне пока Лупаса. А потом секретаря.
Дея: Это хорошо было, что он погладил и не стал опираться - значит, не так уж и болен, и, может быть, нормально поспит и бросаться в людей утром не будет. Но довести довела на всякий случай - вдруг гордый! - пока не сел. - Ага, сейчас, - пообещала и из двери оглянулась: - Я тогда искупаюсь, пока ты с ними разберешься. Волчара нашелся на том месте, где ей самой сидеть нравилось. Она его рассмотрела лишний раз на предмет мужской привлекательности и решила, что если б таковая имелась, ее не нужно было бы специально высматривать. - Тебя там в таблинум кличут поработать. Еракия не видел?
Лупас: В таблиниуме он как раз сегодня уже поработал. Благо ни секретаря, ни "суфлёра" весь день не было. А следы работы замаскировал так, что даже пёс не унюхал бы, не то что выживающий из ума сенатор. Волк, прищурившись, в упор посмотрел на управительницу: - Видел, а то. Я его съел. На обед. Медленно отлепился от кочки под оливой и пошел, отряхиваясь по дороге, чтоб предстать перед хозяином без мусора в шкуре: - Звал, господин?
Ливий Курион: - Что. там. случилось? - отчеканил Курион, глядя в ничего не выражающую морду. - Я велел тебе проводить. Она мертва. Что ты не понял в слове "проводить"?! Это, собственно, не имело уже почти никакого значения - не только утеряна связь с шантажистами, не только упущен гонец. Отправлено письмо. Акта устрашения не получится, только открытое противостояние, с призрачными шансами на победу. С таким перевесом на стороне прокуратора, что... Но пока был хоть призрачный шанс, он должен был знать. В том числе - кого скормить псам. И Ливий сверлил взглядом раба, словно мог пробить дыру в его черепе и достать ответ.
Лупас: Лупас изобразил вежливое удивление одной поднятой бровью: - Я проводил. До угла их дома. На перекрёстке компания мимо проходила, подозрительная, переговаривались тихо о каком-то богослужении. Полночи выслеживал, думал христиане, может, Кадмус проявится. Оказались митропоклонники, - выпустил в голос досаду и опустил голову. - Прости господин, я не так ценен как ты думаешь. У неё было пять хорошо обученных охранниц. Я бы смог, но это далось бы мне дорого, - и так же, не поднимая взгляда, медленно разделся, поворачиваясь вокруг оси, демонстрируя тело без единой царапины. Терпеть оставалось недолго. Но шерсть на загривке стояла дыбом и не хрустнуть его позвонками прямо сейчас стоило немалого труда.
Ливий Курион: Ливий презрительно скривился на эту неожиданную наготу, нетерпеливо тряхнул ладонью... но взгляд, сам собой, остановился на крепком тренированном теле, застывая. Если бы он был молод и здоров, если бы не рыхлость, морщины, тяжесть лет - смотрела бы она на него по-другому? Когда-то он был красив, крепок, строен, женщины, даже не зная его рода, смотрели благосклонно, их улыбки звали, а взгляды обещали. Если бы теперь он был хотя бы как этот ничтожный раб! Он надеялся бы со всей силой, на которую был способен когда-то. Если бы хоть один взгляд, хоть одно слово давали надежду! Но даже если взять столько золота, сколько он может унести и бежать - она не взглянет на него иначе. Что он может предложить ей - морщины? Болезнь? Вечную скуку с ворчливым стариком? Не было никакой надежды. Даже призрака её не было. Всё теряло значение так стремительно, что не было сил даже удивляться. Всё - и золото, и власть, и слава рода, и весь этот город, гори он... в очередной раз - дотла. - Пошел вон, - сказал Ливий негромко и равнодушно.
Лупас: Всё так же, не поднимая головы, волк натянул тунику и поёжился. От интонации. Слишком знакомой, чтоб не распознать её даже тут, даже у этого. Он много раз видел как сдаются. Слышал как сдаются. Как умирают на день, на час, на четверть часа, на полвдоха раньше смерти, решив - всё. Прекращают бороться, рыпаться и затихают совсем. Но этот! Этот должен был сдаться не сейчас, иначе... ну нет, это дерьмо не может переиграть его вот так! Ему ещё нужно время, совсем немного времени чтоб всё устроить как надо. А потом он сам. С удовольствием. Примет эту... капитуляцию. Лупас поклонился, сжав челюсти до хруста, глянул исподлобья и вышел, почти усмехаясь "духу у тебя не хватит заколоться самому, мешок с навозом".
Ливий Курион: Едва вышел Дентер, как в дверь сунулся "суфлёр". Сунулся одной рожей и с таким выражением на ней, что Ливий только уточнил: - Он сбежал? Получил в ответ мелкий трясущийся кивок и расхохотался так, что охранник побелел и привалился к косяку. Курион резко оборвал надсадный кашляющий смех и пообещал: - Пока поживешь. Пока. Раб вышел, точнее выпал в двери, а Ливий ещё долго сидел неподвижно, вспоминая - ведь было же ещё что-то?.. Или нет? Дочь. Внуки. Был долг, но даже он уже не держал. В крайнем случае они уедут в Грецию, переждут скандал и через несколько лет вернутся, чтоб начать всё сначала. Не успеет Кассий - денег хватит на сенаторский ценз не одному внуку, не двум и даже не трём. Так что же его держит? Чего дожидаться тут, где ждать уже больше нечего? Пугио лежал там же где и всегда - справа, на третьей снизу полке, на расстоянии вытянутой руки. Но что-то было ещё... Ах, да... Он же пообещал с ней поужинать. Сенатор положил кинжал на стол, под папирусы и не спеша пошел в триклиний.
Дея: А помыться-то как раз и не удалось. Она весь дом облазила, даже, можно сказать, перерыла, но Еракия и следа не нашла. Огорчилась и неуверенно побрела к старичку. Не застала и, почесывая макушку, пошла искать снова, теперь уже хоть кого-нибудь. И так задумалась и отвлеклась, что дошла до триклиния на цыпочках, все еще танцуя правой рукой на макушке выгнув запястье, а левой - вертя у плеча, точно перебирая поданные кем-то догадки. О том, куда кто мог подеваться. - Нет его нигде... - увидав краем глаза сенатора, она повела перед лицом левым указательным пальцем, продолжая копаться в макушке и стоять на цыпочках. Ей казалось, что вот так в танце лучше думается. Потом до нее дошло, что это нагловато, пожалуй, выглядит, а она отчасти виновата сама - это она ведь его купила. И она упала на пятки, уронила руки и посмотрела прямо. - Прости, пожалуйста. Сбежал, наверное... скотина.
Ливий Курион: - Скотина, скотина, - подтвердил Курион, любуясь, - и дурак ещё. В его возрасте не бегают, много он там набегает... даа... добегается... - какое имело значение, что ещё один раб оказался идиотом - куда ему, старику, в беглецы, разбойники, бродяги? Сам бы он на его месте вызнал бы достаточно, чтоб сдать хозяина и получить свободу... - А что это ты сейчас танцевала? - значение имело только здесь и сейчас, мелочи, детали, вроде вот этого её смешного и изящного движения, варёных овощей, к которым он привык, но так и не смирился, теней от светильников, танцующих вместе с ней. - И что у нас на ужин? Хочется чего-нибудь эдакого...
Дея: - На ужин! - шлепнула она себя пальцами по лбу. - Вот балда. Да ничего особенного, само наплясалось. Сейчас принесу. А какого эдакого? Да, еще лекарство же... или подождать пока? А то недавно было. И вообще, что ты последнее время давно не ел? Когда все одно и то же, нужно просто что-нибудь другое. Не обязательно жареное. Иногда и хлеб так берешь, макаешь в масло, в уксус или там солью посыпаешь, и вкусно прям лучше не придумаешь. А хочешь абрикос? Пошли в сад, там удобное дерево. А то все как положено, как положено, так оно и залежаться может. Все вообще. И сыра взять. С собой. Я тебе надеру спелых. пошли, говорю.
Лупас: Решиться было сложнее. Выбрать - проще простого: остальные были старше, жаднее, и достаточно долго на этой работе, чтоб понимать, что мир таков каков он есть и другим никогда не будет. Лупас убедился, что хозяина взяли в оборот и ему ни до кого, перемахнул через забор и затерялся на тёмных улицах. >>>Ещё одна улица
Ливий Курион: - Глобулей... они же жирные, - признался Ливий. В саду, конечно, горели десятки факелов и светильников, но он, ошарашенный её напором, взял трёхязыкую лампу и спросил только: - А где он? Не замечал он никаких абрикосов. Многого не замечал.
Дея: Она сперва придержала шаг, соображая, не Еракий ли снова "где", потому что абрикос пред светлые очи не приведешь, у него корни, а беглого раба из головы попробуй выгони. - Как не знаешь?.. Лампу сам понесешь? И она пошла в сад, опять на цыпочках. Попросила подождать, завернув на кухню за сыром, и вручила его сенатору в свободную руку. Как такое дерево вообще можно было не заметить, ей было непонятно - создано для лазанья, всего-то пару раз перехватить и вот она удобная ветка, а там целый дом в одной кроне, есть развилка, где сесть можно и даже не отдавишь ничего, как на яблоне, сиди и лопай. Разве что кора... корявая. Она выбирала самые-самые, такие, чтоб, если сбросить, не пачкали, но уже мягкие. Это отдельное удовольствие - ползать в темноте неторопясь, осторожно укладываясь головой к самому урожаистому разветвлению, трогать и снимать готовые оторваться мячики и самые мягкие, что уже вот-вот чвакнут, тут же съедать. - Ты там где? - не глядя вниз спросила она, чудом еще не шепотом, потому что как правило сад был чужой. - Давай подставляй эту... тогу, что ли.
Ливий Курион: Она взобралась на дерево как маленькая шустрая соня, и Ливию, стоя внизу, оставалось только удивляться - как их едят, таких мягких, проворных, блескучеглазых? Дерево нависало над головой огромным корявым миром, слишком развётвлённым, опасным, тёмным, где каждая развилка грозила крохотной соне хищником - котом или совой, и Ливию хотелось огородить это дерево сверху, снизу, со всех сторон, чтоб ей там, в листве, было уютно и спокойно. А она шуршала, словно не зная о том, что может хлестнуть ветка, подломиться сук, оцарапать кора... "Ты там где?" позвала Дея, и он поднял руки, готовый идти за ней, карабкаться по старой коре деревянным телом... опомнился, поставил на землю лампу, положил сыр, неуклюже расправил складки тонкой дорогой шерсти, сооружая "корзину", запрокинул голову и ответил: - Ловлю.
Дея: Дея с трудом развернулась, царапаясь. Кажется, зацепила тунику. Как раз под лопаткой. То есть, и не проверишь рукой, даже если б они не были полны урожаем, и не отцепишь аккуратно, так что, видимо, надорвала. Тихо выругалась без злости, умостилась сидя и увидела, как он там и в самом деле тогу подставил. Она ссыпала все, что набрала в руки, торопливо пропыхтела: - Погоди! - и перекидала из подоткнутого подола. От сотрясений ветки с нее отрывались висящие выше спелые, но недоступные рукам абрикосины. Одна стукнула сенатора по лбу, кажется (если по звуку судить) и Дея сказала: - Ой. И замешкалась слезать было, но пару раз моргнула и решила, что абрикос не яблоко, не убил. А если вымазал, постирать можно. И вообще хорошо что не в лампу. - Садись, - сказала шепотом, когда слезла. - Сыр где?
Ливий Курион: Упругий абрикос отскочил ото лба и упрыгал в траву, за ним ещё один, и ещё... Ливий сгрузил то, что успел поймать рядом с сыром, в темноте захлопал по траве руками и, пока искал, вляпался во что-то, что не пахнет пока не тронешь, по запаху судя - кошачье, ворчливо подумал "вот всегда так" и пошел отмываться к ближайшему фонтану, пока она слезала. Тщательно вымыл руки, ополоснул лоб... и засунул лицо в фонтан целиком, потому что оно полыхало нестерпимо, как в юности, а он всего лишь смотрел на её ноги, едва белеющие в кроне. Вернулся, не утирая с лица прохладных капель, неловко и тяжело опустился в траву, на её вопрос занеся было руку чтоб нашарить сыр, но отдернул и поискал светом лампы: - А вот.
Дея: Подобрав сыр с травы, она устроилась у корней, оборотясь так, чтоб не светило в глаза - ни от лампы, ни от дома, и видеть звезды - стала отламывать от сыра, и, потирая абрикосы о тунику, откусывала от них половинки. Сыр был довольно твердый и сладковатый. Очень хорошо сочеталось. Может, с творогом было бы еще лучше, но творог неудобно, нужно было бы и ложку, и плошку. - Скажи здорово, - тихонько пихнув сенатора в бок, она даже не подумала, что он, во-первых, старше. Раз человек понимает, что такое есть абрикосы с дерева, то он и звезды видит. А тогда какая разница, сколько ему лет.
Ливий Курион: Он не знал никого, ни из старых, ни из современных, кто рисовал бы ночь. Да и как её нарисуешь - этот глубокий мрак, который тем больше расслаивается, чем дольше на него смотришь, десятки неуловимых оттенков темноты, сотни неразличимых источников света, переплетающихся под взглядом так, словно заглядываешь в собственное сердце? Где взять такие краски, которые передадут вот хоть этот опаловый лунный свет? Разве такое возможно? Но сейчас ему казалось, что он смог бы нарисовать даже запахи и вкусы, ощущения - мягкий тёплый абрикос, влажный пористый сыр, жесткую кромку травинки... остроту её локтя, заехавшего по ребру и короткий звук выбитого дыхания. Ливий дожевал абрикос, которым едва не поперхнулся, и промычал что-то среднее между "мугуу" и "эээ".
Дея: Дея поглядела на него, на это "ээ", передразнила и рассмеялась. - Ладно, чего я буду тебя мучить, спать, наверное, хочешь после такого-то. Ты чего не ешь? Невкусно? Ну, глобулей тогда я завтра прикажу. Один раз можно же, потихоньку... немножечко. Чего от одного раза сделается. Непонятная это была вещь - глобулей нельзя. - Что от них, перья вырастут? А я бы даже согласилась, - добавила она, подумав. - Так чего тебе с кухни-то принести? - продолжая лопать абрикосы, она уже отряхивала подол, покрытый ошметками коры.
Ливий Курион: Спать не хотелось совсем. А если и захотелось бы, то здесь, положив голову на её колени. И пусть это было мукой - невозможность прикоснуться к ней как-то иначе, кроме как задеть плечом отламывая сыр, и пусть это было бы мукой - не сметь прикоснуться к ней всю ночь, разве что затылком к колену. Пусть. Но она, наверняка, устала... И от него тоже. - Я ем. Вкусно. Он не знал что ей говорить. Просто хотел чтоб этот вечер не прекращался. Никогда. Ему хватало просто её дыхания рядом, негромкого чавканья сочным абрикосом, полупрофиля, то высвечиваемого дальним факелом, то ныряющего в темноту. Это была самая счастливая мука из тех, на которые обрекали его или обрекал он. - Прикажи... на завтрак. Хочется...
Дея: - Ага, - отозвалась она. - Если очень хочется и немножко, ты же не заболеешь? - спросила, устраиваясь поудобнее под деревом полулежа. Почувствовала, что глаза закрываются и вздохнула: - Не хочется идти в кубикулу. Тут же можно поспать? Не прогонят? Я хоть чуточку полежу, - и свернулась калачиком в траве, устроив голову у себя на предплечье. Если бы сейчас рядом сидел кто-нибудь... тот же зыркало... хотя нет, он бы дергался и напрягался, а там и пол-ночи долой, попробуй усни. Лучше матушка. - А можно я матушку когда-нибудь в гости позову? А то она сегодня побоялась. Мать отказалась проехаться в носилках. Но это было для Деи сейчас все равно, что в гости.
Ливий Курион: Она спросила странное, что-то, чего не бывает здесь - в этой ночи. Что-то про будущее. Он пожал плечами. Она спросила ещё... - Да, - сказал Ливий сразу. И: - Можно, - согласился потом. У него не нашлось того слова, которым отказывают. Он просто забыл его, даже звучание. Ему никуда не хотелось идти. Хотелось остаться тут навсегда - абрикосом в её пальцах, ветвями над её головой, мягким дёрном под её телом. Тысячеглазая бездна наверху словно потеплела, но внизу гулял ветер, тихо холодя траву. А Дея задремала. И тогда он, сняв тогу, укрыл её настойчивым жестом молодого любовника.
Дея: Она уже засыпала и почти не соображала, когда почувствовала, как ее укрывают. Виделась при этом матушка, вернее, не виделась, а присутствовала незримо, и Дея, ворочаясь, намотала на себя укрывашку, устраивая голову на чем-то теплом, хотя и твердом - кажется, на колене. Так и закуклилась, червячком скукожась на примятой траве среди абрикосовой падалицы, последним полусознательным жестом отгоняя от носа шерстяную материю. 27 авг утро. Солнце с утра сперва заставило выпрямиться, от чего первыми из кокона вырвались ноги чуть ли не во всю длину, и для удобства она повернулась на спину, шевеля всеми двадцатью пальцами, прежде чем открылись глаза. Становилось душно и она раскидала руки. Потом почувствовала неровность земли и вздохнула. Под веками, готовыми расклеиться, было красно, потом сквозь ресницы стала пробиваться яркость и она снова зажмурилась крепко, чтоб не резануло по глазам голубым, как металлический блик, светом. - мммммммм, - застонала недовольно, сама себя пробуждая этим звуком, и, невольно улыбаясь, закончила: - ...мммяу.
Лупас: 26, август, ночь>>>ещё одна улица Старая олива служила долго, но всё, что долго служит, однажды становится опасным. Если утром что-то пойдет не так - вернуться сюда будет самоубийством. Несколько ночей накопленные деньги могут переждать и в схронке на соседней улице. Ночь выдалась звёздной, но Лупас, издалека разглядев разлегшихся на травке двоих, не сразу поверил глазам. Это было настолько сверх представимого, что на какое-то мгновение ему представилась та, которую он не вспоминал с пятнадцати лет, чьё имя давно выветрилось из памяти, имя, но не запах, та, пахшая ни то свободой, ни то какой-то лианой... девка, из-за которой он порезал деревенского парня и загремел в рабство. Предстала так ясно, как если б из-за дерева вышла во плоти - гордо вздёрнутый нос никем не пойманной в кустах целки, рыжие косы по задницу, беды не знающие рысьи глаза, обещающие всем подряд... Та, которая так ему и не дала - причитала над порезанным, а на него смотрела как на собачье дерьмо. Волк попятился и бесшумно обошел спящих по дуге. Работы предстояло много. 27, август, утро Завтракал он скалясь так добродушно, что повара бледнели и за стол никто из рабов присесть так и не решился. А Волк всего-то веселился от мысли, что от вечера до бодрого утра в доме так никто и не хватился ни управляющую, ни хозяина. >>>Аппиева дорога, алтарь Редикула
Ливий Курион: Давненько ему не доводилось просыпаться в таком благостном настроении, расслабленной позе и неловком положении. Стояло как в лучшие годы - на весь мир и сразу. Ливий размашисто потянулся было, не зная чему больше удивляться - небу над головой, взлетающим в это небо чреслам или бесцеремонно ползущей по щетине над губой букашке... услышал женский стон, осторожненько потащил на себя тогу, неосторожно вдохнул бесстрашное создание с верхней губы и оглушительно чихнул.
Дея: Сперва ожило и поползло покрывало. Не успела она его поймать, раздался такой чих, что Дея подпрыгнула и села, озираясь. Сенатор Империи, вписанный у подножия развесистого абрикоса, разбудил мысли, и она ошарашенно уставилась на него, догадавшись, что ее голова ну вот только что лежала у него на коленях. - Добрые боги! Ты так всю ночь тут и просидел?.. Ты же простудишься!.. Так! Я сейчас вина подогрею. С медом. И этих. Глобулей. Прикажу. Ты чего же меня не разбудил? - подскочив на ноги и торопливо отряхиваясь, она возмущалась его поведением, будто он еще ребенок был несмышленый. - Я-то что, я вон завернулась и ничего. Я вообще люблю на траве спать, а тебе же земля же холодная, и вообще - это нормально - тогой укрываться? Это же непочтительно... я не хотела. Тебе в вино чего-нибудь еще положить? Гвоздику там?
Ливий Курион: - Я не сидел! - возмутился Ливий, короткими рывками поддёргивая тогу из под пиги утренней каллипиги. - Я... пхчхиии! Я... пxхуууууй! Я... лежал. И на смеси латыни, греческого и неизвестного смачно подумал - что же он тут делалал?! - опасливо косясь на Дею за подтверждением что то, что ему снилось, было только сном. И тут же пожалел, что это было всего лишь сном. - Аааа...п... положи... непочтительно, - махнул рукой, передумав чихать.
Дея: - И положу, - сказала она обиженно. - И вообще... Вообще она вспомнила, что ему надо лекарство пить. А он тут еще и простудился. Ну что она могла, командовать?.. сама же вчера и не доглядела. - Сейчас велю купальню затопить, - вздохнула носом и по пути уже оглянулась: - ты завернись давай, и в триклиний приходи. Пока возились на кухне, ей отчего-то взгрустнулось, глобули получались вкусные, но все равно что-то не то. Она молча отнесла в триклиний лекарство и горячее вино с медом, а потом, когда приперла блюдо с ароматными шариками, ни с того ни с сего поставила его на стол, решительно стукнув. И заявила: - Всё, - понимайте: "предел терпению". - Я хочу горошка. Пойду скажу, чтоб поставили. И пускай варится до обеда. У нас же морковка есть? - спросила с рассудительной надеждой.
Ливий Курион: "Завернись", брошеное через плечо, заставило Ливия замотаться бездумно и споро до состояния мумии, а потом долго распутываться на ходу, пока утренний туалет не остановил куст, на который сенатор налетел с размаху, как корабль под всеми парусами - на риф. Курион выпутал, для начала, глаза, и, свернув тогу-парус, едва не наступил на сидящего на бордюре Мазилку, с простодушным детским удивлением наблюдающего как с куста осыпаются листья, пауки, плоды, гусеницы и соломенная шляпа садовника. - Вот! Шляпами раскидываются, идиоты, - объяснил ему Ливий, - и ведь командует! Что она там увидеть могла? Завернись... женщины... как это завернёшь?! Да как это разворачивается-то.. а! аа... Котёнок слушал растопырив глаза, запрокидывая голову, чтоб получше рассмотреть шевелящийся человечий рот, тянулся носом и промахивающимися кивками сбивался на звучную августовскую муху, реющую от его ушей до травы и с натужным завыванием снова взмывающую по спирали. - Что делается. И муха ещё. Да? Совсем ошалеть... Мазилка, проводив муху немыслимым поворотом шеи вокруг оси, шатнувшись, полетел с бордюра, Ливий воровато оглянулся по сторонам - не видел ли кто? - дособирал последнюю складку и, покружив по саду ещё немного, чтобы свернулось то, что так некстати развернулось утром, побрел в триклиний. "Я хочу горошка. Пойду скажу, чтоб поставили. И пускай варится до обеда. У нас же морковка есть?" сурово вопрошала Дея мраморный стол. И Ливию ничего не оставалось, как согласиться с мраморным молчанием многозначительным: - Гм.
Дея: - Чего? - оробела Дея на это "гм", - морковки нет?.. Я знаю, ты вареную не любишь. Кто ее вареную любит! Но ее варить не надо. Вкусно, когда сырая. Нарезать кружочками. С гороховым супом - ну прям объеденье. Не захочешь не будешь есть, подумаешь. Но ты попробуй сначала.
Ливий Курион: - Что нет? Как нет? Если нет, я им!.. в смысле... ну морков... ка же, - свернулся в глухое бухтение Курион. Ему отчаянно хотелось, чтоб она смеялась. Шалила, перевернула тут всё верх дном. А не хлопотала о его морковке. В смысле о любой морковке. В том смысле, что хоть о капусте, хоть о чём! Он не знал, как спрятать свою утреннюю неловкость, что делать с неповоротливым языком и заспанным обрюзгшим лицом, куда деть глаза и как вызвать её улыбку. Он хотел, чтоб она улыбалась и всё в ответ улыбалось ей. И она не замечала бы как он стар, неуклюж и уродлив в этом солнечном утре, в этом полном птичьего гама саду. Ливий подошел к окну, чтоб хотя бы не болтаться как мятая тряпка. И почему он раньше не видел как красив сад? Он столько раз рисовал его, столько раз. И ни разу не видел - таким. Напоённым светом, живым каждым листом и мошкой... Хоть и слишком упорядоченным. - Может грушу посадить вон там? Такую... развесистую. Эээ... раскидистую.
Дея: - Прямо сразу раскидистая не получится, - рассудительно возразила Дея. - Покааа вырастет... Купальня греется, если что, так что, может, еще и не простудишься, если сразу влезешь. Лекарство вот. Я на кухню, - и хотела уже выскользнуть, пока он не вспомнил про грамоту - грамотей-то сбежал, расстройство одно. - Слушай, - остановилась вдруг на пороге, - а деревья вообще быстро растут?
Ливий Курион: - Как закажешь, так и растут, - уверил Ливий, - можно сразу развесистое посадить - с латифундии привезти. Только вели... - "Потому что времени нет. Даже если нет никакого письма, не было никакого гонца, я могу просто не дожить, не успеть увидеть тебя, пушистая соня, в его ветвях. Есть только сейчас, вот этот самый обычный момент, когда ты печешься о морковке, а я собираюсь посадить грушу. Есть только этот сад, это утро, и никаких других утр и садов нет на свете..." Осознание этого мига словно упало на чашу весов... и уравновесило их, остановив вечное колебание. Один миг удерживал в равновесии весь мир и душу Ливия, огромную тяжесть неба и хрупкое человеческое тело под ним, зелёную чашу сада и её рассудительный взгляд.
Дея: Она похлопала глазами, все еще спотыкаясь об это "велеть, приказать". Это поначалу ее развлекало, но чем дальше, тем сильнее ощущалась необычность такого положения вещей. Подумав, что есть все-таки на свете кто-то добрый и всемогущий, кто прислушивается к ней - вон, ее даже продали, а иной свободный обзавидуется! - щелкнула пальцами и задержала руку поднятой, описав указательным пальцем веселый танцующий круг: - А велю! - и помчалась, крутнувшись так что туника вздулась. Заказывать суп и приставать к садовнику. Все было за-ме-ча-тель-но, пока за беглого секретаря мордой стол не вытерли.
Ливий Курион: Он смотрел ей вслед и думал, что стоило. Всё что было с ним за всю его жизнь, всё - стоило этого мига. Ничем не омрачённого счастья. И что на самом деле всё, абсолютно всё, случается - в своё время. Он не понял бы этого в зрелости, не оценил бы молодым, когда кровь кипела от суетных страстей, низких желаний, жадных порывов... Только теперь, когда он столько потерял, когда совсем скоро потеряет и то, что осталось, он может быть счастлив просто от того, что её туника раздувается как парус. Отвыкшие губы дёрнулись раз, другой, и расплылись в широкой улыбке. И эта улыбка не сошла с лица даже в купальне, где унктор, с высочайшего разрешения, жестоко измял хозяйский зад, болевший после спанья на земле немилосердно.
Дея: ... на самом-то деле, в том, что ее продали, хорошего было мало. Даже если не влетит за этого сокола, который как лунь и который улетел, что ее теперь могло ждать в будущем?.. Замуж выйти за свободного не получится, значит, и ребенок будет рабом. Не то чтобы ей хотелось прямо сейчас замуж и детей, но все-таки хотелось бы когда-нибудь в отдаленном будущем, годика через два-три. Можно было пока об этом не задумываться. Пока. Но потом придется подумать обязательно. А пока... пока можно, например, поучиться. Отец голову себе не морочил - считал, наверное, что ей не надо, хватит того, что ножами швыряться научил, а в жизни все сложнее. Спасло ее это умение от продажи?.. Все за нее решили, и теперь не отобьешься. Не в подворотне. Надо быть хитрой, а это скучно, да и трудно быть хитрой, так мало зная. И она пошла в кабинет, достала какой-то свиток и попробовала его прочитать. Слова оказывались странными и чужими, когда складывались в предложения.
Ливий Курион: Перед тем, как пойти в триклиний, он снова вышел в сад. Сделал несколько бездумных шагов, растер в пальцах какой-то пахучий лист, развернулся к крыльцу... На стене сидел вертикальный воробей. На абсолютно гладкой стене, абсолютно спокойно, совершенно вертикально, непонятно зачем. Ливий долго смотрел на него, топчась на месте, наклоняя голову так и эдак, пока окончательно не узнал в нём себя. Покряхтел и сказал "кыш". Воробей даже головы не повернул, ковыряясь клювом в одному ему видимой трещинке.
Дея: ...хорошо так после полудня она нашла Слово. Слово было на первый взгляд самое обыкновенное, и нельзя сказать, что раньше его Дея никогда не встречала. Очень даже встречала. Не то чтобы часто, просто... ну, она его знала, это слово, как человека какого-нибудь, который напротив живет и каждое утро, допустим, в окне зевает. Ну или раз в месяц, скорее. А потом его встречаешь где-нибудь лицом к лицу - в той же подворотне. Пьяным. В мыслях наступила пауза Большие Глаза. Взюзю. И видно каждый волосок на его недобритой морде, а колодец переулка, двоясь в глазах, уводит в страшную даль, где все маленькое и тёмное. И немного искривлено. Слово было - "ПИЩА". Жуть. Оно жалобно дрыгалось в мазилкиных когтях и смотрело из человечьего рта полными отчаяния глазами. Боли и отчаяния. Дея отодвинула свиток и с невидящим взглядом побрела в неизвестность по дому. Обеднее время, ясное дело, привело на кухню. она открыла котелок с приказаным горошком и сглотнула, плотно сжимая губы. Хорошо что там не варилась свинья сегодня.
Ливий Курион: Остаток дня он провёл в мастерской, за работой, дошлифовывая, дописывая, не до совершенства, нет - до лёгкости, с которой кисть оставляла полотно, словно взлетающая с цветка довольная бабочка. Не звал Дею, не искал с ней случайной встречи в доме или саду, хотя выходил и туда, и туда. На душе было легко до странности, но самым странным было ощущение её присутствия - везде и во всём. Ливию не надо было видеть её, чтоб знать, чувстовать её в последнем закатном луче, заглянувшем в мастерскую, выгоревших ресницах подмастерья, гладком дереве кисти, ветре, приносившем запахи засыпающего сада... ...а потом пришла кис-кискающая служанка, почти до обморока испугавшись, увидя работающего в сумерках мастерской господина, которого не ожидала увидеть, оправдываясь, проблеяла что-то про котёнка управляющей, которого пора бы кормить, но никто пол-дня не видел... И Ливий встал, словно всю жизнь искал по дому потерявшихся котят, невесомый, без единой мысли в голове, кроме "подвал, кладовки, запахи еды, мыши... где ж ещё он может..."
Лупас: >>>птичья лавка - ...ты просрал двух слишком много знающих секретарей. Думаешь он тебя пощадит? - рычал Волк. - Думаешь мы кому-то в Золотом нужны? Да нас нахуй прирежут на второй день чтоб никаких свидетелей! - гудело голосом суфлёра.
Ливий Курион: Ливий, не дойдя до двери из-за кторой доносились голоса, замер в безнадежной попытке не дышать.
Лупас: - А ты головой подумай, не жопой. Для кого - свидетели?! Он сам себя судить будет? - Где гарантия, что нам заплатят?!! Чего я буду подставля... - Ты. Идиот. Будешь. Выбора у тебя нет. Курион уже по-любому покойник. Но, пока будет барахтаться, успеет многих в аид прихватить. Тебя - первого. Вот ему ты - свидетель. Гарантированный яд в супе или возможность заработать и вольная. - Ты, блядь, где возможность увидел? Так он тебе и подписал всё, и ещё фалерна сверху придарил, ага... - Подпишет, не рыпнется. И завещание перепишет на императора, и предсмертную записку печатями уставит, и за ядом сам пошлет. - С хуя бы? Че ты несешь? Да он орать будет на весь дом, сколько нас тут, со всеми не договоришься. Или ты решил на всех разделить? Что ты ему скажешь? Прими яд, не позорь дочь и внуков потому что за тобой всё равно придут? Он чё думаешь - дебил? Если нас послали по-тихому, коню понятно что по-громкому, с преторианцами, его валить не с руки. Разорется, поднимет весь дом, соберёт манатки и поминай как звали. А нас - в расход. - Баба. Управляющая. Если он не захочет чтоб не позорить дочь и внуков - захочет ради бляди своей. Если я подержу у её горла нож, а ты подержишь его. - Он не поверит, что мы её потом отпустим. - А нахера она нам, если все дела красиво сделаны? Что она может сказать и кому...
Ливий Курион: Первый побуждением было - бежать. К выходу, бросив всё, добраться до латифундии где прикопано на жизнь, текущее завещание останется в силе и... "Дея!" обожгло калёным железом под рёбрами, Курион вцепился в стену, парализованный мыслью "завещание. старое. без правок... она отойдет в Золотой"... Челюсти хрустнули так, что Ливий испугался как бы звук не услышали те двое. Дочь. Внуки. Он исчезнет и это - позор? Конфискация? Ожидание наследства от пропавшего без вести, за время которого может случиться всё что угодно? Курион отступил назад к лестнице, сделал шаг, другой, трясясь, задыхаясь от нахлынувшего ужаса... "Дея. Дочь. Внуки" Сжал кулаки. Выпрямил спину. Сквозь грохот сердца и шум в ушах не слыша уже конец своего приговора... Поднял голову. И пошел. В атриуме предки и Гай проводили его понимающими взглядами. Он ответил им такими же. Теперь он знал. Впервые в жизни точно знал - что значит быть патрицием. Но ему было не до этого. В таблинуме он нашел новое переписанное Еракием набело завещание с такой скоростью, что не успели ещё затихнуть шаги посланной за Деей рабыни. Подписал, приложил обе личные печати, закинул за пазуху, и помчался в свою временную - Миринину - кубикулу на втором этаже, в главном коридоре с трудом сбавив шаг. Но только успел порыться в сундуке, как у незапертой двери замаячил силуэт суфлёра.
Дея: Ее позвали как раз когда уже пора была нести вечернее лекарство, и она второпях едва не облила в широкую спину стоящий в дверях предмет о двух ногах и с невидимой головой. - ...стал как дверь. Пусти, я лекарство несу, - и, просачиваясь боком, покосилась на то место, где у двери должна быть ручка.
Ливий Курион: - Никого не впускать. Стой тут и не отлучайся, у меня к тебе разговор будет. Потом. Ливий затворил дверь перед носом охранника, метившего в палачи, задвинул щеколду, залпом выпил то, что она несла, не разбирая, и замер на мгновение, потому что её запах путал мысли, ослаблял решимость до нелепого "может обойдется...", казалось - где она, не может быть беды кроме - не коснуться её, не коснуться её никогда. "Не обойдется". Он хотел отправить её через постикум, но теперь... Хорошо, что она акробатка. Хорошо, что она такая, как есть. Хорошо, что она... - В доме заговор. Опасен этот за дверью, волк и... не знаю кто. Все, - понизил голос не до подозрительного шепота, а до негромкого гудения, прижал палец к губам. - Ты должна отнести документ, печати и записку моим зятю и дочери. Шестой район, Виминал, дорога Патрициев, мимо лавки стекла Воллузия Эротика, дальше. И на словах ещё скажешь, запомни - вскрылись старые греческие долги, принцепс прислал убийц, береги завещание, тело держать в реке не меньше четырёх дней, предъявить как моё... - "желаю чтоб была свободна моя внебрачная дочь Дея, завещаю ей домус с лавкой масок, что на Яблочной площади на Авентине, оставляю ей также пятьдесят тысяч сестерциев и двух рабынь нубиек... всё. Записка... и там всё... драгоценные чада мои, скорбь и неизлечимая болезнь одолевают меня, я не могу далее влачить такое существование, дабы остаться римлянином и мужчиной я заколюсь на рассете над священным Тибром, если рука моя дрогнет Тиберин довершит дело. Прощайте. Благословляю. Ливий Курион... Ещё... что же ещё?" - Запомнила? Надо спуститься из окна, потом по саду и через забор, чтоб никто тебя не видел, не остановил, сможешь?
Дея: - Хоспади, - хлопнула глазами Дея, не успев испугаться, чисто как на отца, которому перед выходом внезапно втемяшилось текст поменять. - Шестой, виминал, эротик, тело вымочить четыре дня подать в кислом соусе. Без балды, - пожала плечами, - а тело где взять?.. Ладно, ладно, давай, чего передать-то, да я пошуршала. Это который... зять.
Ливий Курион: Хорошо, что она... была. Ливий посмотрел прямо перед собой, рванул с шеи печать, срываясь с золотой цепи, выбарахтываясь из золотого ошейника, свинтил с подагрической руки именной перстень, едва не выдрав вместе с опухшим пальцем, нанизал на цепь, повесил Дее на шею. Зашарил за пазухой в поисках завещания и записки... - Кассий Летеций Руф, там знают дом. Тело... будет. В крайнем случае - найдёт. Торопись. Она жила на этих улицах всю жизнь, выживала там с рождения, но никогда в жизни он не боялся за кого-то так, как сейчас. - Дойди живой... Прошу. Нашарил и протянул, не находя уже голоса на "спрячь...".
Дея: - ...да хоспади, - шепотом повторила она, засовывая за пазуху поданное. - Как не увидел, если я щас из окна выйду, я не выйду в двери, стало быть этот видел. Как входила. И как не вышла. Ты его там долго хранить думаешь? Пока не дойду? Махнула рукой и перекинулась через подоконник вверх ногами. >>>>>>>дом Кассия>>>>>>>>>>>.
Ливий Курион: Легкие схлопнулись, он прирос к полу, мысленно взвыв всем богам, чтоб она благополучно приземлилась... и простоял так, казалось, вечность, прежде чем смог подойти к окну - убедиться. И вцепиться в подоконник до хруста, давая ей время. "Ещё немного... нет, не сейчас, ещё, нет, ещё..." В любой момент к суфлеру мог присоединится Дентер и тогда он не выйдет отсюда. Никуда уже не выйдет, никогда, но... "ещё немного". Ливий сдернул край покрывала с роскошного ложа Мирины до самого пола, распахнул дверь, отступил: - Эй. Иди сюда, скотина. Скотина ещё проморгаться не успел, входя из полумрака коридора, как Курион уже орал с порога: - Идиоты! Как это понимать? Как, я тебя, скота, спрашиваю это понимать?! Я думаю - что так воняет отвратно? Дея, глянь под ложе, говорю, а там - палец!!! - сенатор практически воткнул свой в пузо охранника. - Это как?! Это что вообще? Чей, кто посмел?! Как это понимать, я вас, идиотов, спрашиваю?! Дея, брось пакость, сейчас этот достанет, - велел в сторону подкроватья, хозяйски хватая ошалелого "суфлёра" за плечо и подталкивая в спину. Привалившись на одно колено, едва изогнув шею, чтоб заглянуть, бурча: - Как можно, господин, то небось мышь сдо... - раб оборвался, валясь на мрамор, глуша падением сухой хруст. Нож для срезания печатей вошел между шеей и черепом не точно, тяжело, но - вошел. По рукоять. Изящный гетерин ножичек, женская игрушка, предусмотрительно положеная на край стола. Курион всхрипнул, привалился к двери, затворяя, судорожно вдохнул, свистя сухим горлом. И едва не умер на месте от натуги, запихивая похожего на него лицом и ростом, но непохожего комплекцией раба под ложе. "Раки и вода... неделя и не отличишь". "Смерть всех ровняет" пришло уже в коридоре "всех".
Лупас: Отбыв, как примерный, общий рабский ужин на кухне, и решив, что выждал достаточно, чтоб старый маразматик точно уволокся готовиться ко сну, Лупас обшарил дом в поисках управляющей, но все, как всегда, махали руками в разных направлениях. На очередном пожатии плеч "а кто её знает где, она шустрая, то тут, то там" волк едва сам не взвыл хозяйское любимое "идиоты!" и, решив, что кроме кубикулы господина быть ей больше негде, столкнулся с хозяином у самых дверей.
Ливий Курион: - Лупас. Ты кстати. Побежишь на пристань, - ровно приказал Ливий, заклиная ларов и пенатов, чтоб не выдало безбожно сохнущее горло. - Прислали известие, что пойман секретарь... я только что отправил Дею под охраной суфлера и Атиса в Остию, забрать идиота у слуг закона, официально. Но эти идиоты следом прислали записку, что там не мой раб, а похожий. А эти уже ушли. Перехвати, пока они не уплыли, что она будет болтаться без дела.
Лупас: Скрежетнуть зубами на полдома помешал только страх сломать клыки. Волк поклонился низко-низко, скрывая перекошеную морду и чуя, как горит под ногами земля. Матёрый хищник портил ему охоту просто перебивая след... "Ерррррракий. Надо было сразу резать". >>>на пристань у Бычьего рынка
Ливий Курион: "Ведь мы так стали тем, чем стали, Гай?" спросил глазами Ливий у маски брата, выгребая из сундука в атрии жалкие остатки монет "так мы её и построили, эту проклятую махину, империю эту, давящую всем нам на плечи как фамильный склеп". В официальном атриумном сундуке он никогда не хранил много. Поскольку не имел привычки раздавать клиентуле направо и налево. А после похорон и раздач во всём доме были жалкие крохи. Что-то - в деле, что-то - у весталок, что - запечатанное под плитой в подвале, которую не поднимешь не поставив в известность весь дом... а ему надо выйти тихо и раствориться. Больной старик тихо вышел из дому и закололся у реки. Так бывает, даже с сенаторами. Только бы она дошла... Но того, что он наскреб в увесистый поясной кошель, должно было хватить - до латифундии, где прикопано. И перстни, и самый драгоценный пояс с кинжалом, поддетый под траурно-серую тогу. Только бы она дошла. >>>закоулки
прислуга: Когда из окна выпрыгнула новая странная управительница и, с проворством уличной кошки, побежала к забору через тёмный сад, он почти не удивился. Чего только не насмотрелся в этой фамилии. Услышав из-за угла коридора распоряжение остановить якобы отправленную в Остию под охраной управительницу, только что выпрыгнувшую в одиночестве из окна - почти не испугался. В таких домах бывало всякое. Но увидя, как господин выходит в ночь, один, без охраны, встревожился не на шутку. Потоптался нерешительно у ворот, складывая реальность словно на холсте - мазок за мазком - в нечто единое; забывшись, как на невидимой верёвке, прошел вслед за хозяином несколько улиц, хлопнул себя по лбу, пошел обратно, пару раз оглянувшись понять - верно ли уловил направление... В мастерской, при свете ручной лампы, сдернул ткань с картины и смотрел, смотрел, узнавая лица, будто видя их впервые, пока не почувствовал совсем. ...в доме никто не понимал, зачем Ливию этот тощий некрасивый еврейский мальчик и почему ему летят со стола лучшие куски. А он принимал их благодарно, как и науку, терпеливо снося побои, крики, прячась по углам и выползая из них как только хозяин начинал писать. Но он не верил в него. Не верил в того, кто учил его столько лет. И только теперь, перед этой картиной, живой настолько, что почти говорила, понял, что Ливий верил в него самого. Подмастерье собрал кисти и краски. Самые лучшие и дорогие. И немного одежды. >>>закоулки
полная версия страницы