Форум » Жилища » Дом Понтия Мецената (продолжение 2) » Ответить
Дом Понтия Мецената (продолжение 2)
Меценат: новый, очень большой дом. [more] кубикула виночерпия Кайена. Другие заметные или значительные лица: Салако, Понтий Стервий... сын. 13 лет со всеми вытекающими. Иоланта, его мать. Красива, образована, умна настолько, чтоб не быть явной стервой. Парм, управляющий. Хладнокровен, рссчетлив, скуп, иногда - холодно-язвителен, чаще - молчалив. Фауст, повар. Гераклион, лекарь. Ганимед, личный слуга. По настроению господина исполняет обязанности виночерпия, секретаря и постельничего. Молод и красив. Просто красив. И, что странно, скромен. Бурый, варвар, охрана. Сухарик, домашний раб. Маленький, робкий, фанатично преданный чистоте. Калимера, домашняя рабыня. Красивая гречанка средних лет, фаталист и прагматик. [/more] Обширный дождеотводящий атриум, в который выносится столько стульев или лож, сколько требуется и расставляется в нужном порядке (поскольку гостей бывает довольно много и стол может и не быть общим),перистиль, гораздо более озелененный, в который можно пройти двумя коридорами, остекленные спальни, вода - всюду, купальня - с общим бассейном и "скромной" ванной, открытые веранды и множество световых колодцев. Почти всегда кто-нибудь гостит, не говоря уже о постоянных званых обедах.
Меценат: Понтий чувствовал боль. Где-то глубоко, неопределенно, даже не в груди а во всем от горла до паха теле, думал о том, что сейчас его бога поставили на котурны, вынудили служить прихотям недостойным, и что получили, вместо возвеселенного духа? То, что и правдой назвать нельзя, и искусством уже не являлось по сути, униженное. До пошлого угождения. - Я не отпускал тебя, - тихо сказал он Кайену. - Не Ганимед же будет разливать оскверненными руками, - он посмотрел в лицо, хмурый, желая только вслух договорить, что никому не хотел бы показывать, что с ним сделалось, даже самому последнему рабу, а Кайен... что ж, если уже видит. И с усилием принудил себя заговорить с Публием: - Это не то, чего ты ожидал, я согласен... но, я надеюсь, того, что ты понял, довольно для извинения неподобающей сцены. Если ж остались сомнения, так ли случилось все, как показано, лучше спроси у Кайена прямо - быть может, слова подобрать он сумеет лучше, чем жесты. И, если чего не находишь для удовольствия в доме - скажи, не стесняясь: я до сих пор неизменно гордился, что гостю лучший прием оказать мне всегда удавалось. Если б я мог угадать - но богам неугодно было вложить мне в глазницы столь зоркие очи... Тем и могу объяснить свою слабость к талантам разного рода, что часто вопрос предваряют ответом...
Кайен: Ох уж эти римские представления, - подумал Кайен. Глядя сейчас на ситуацию не замутненными похотью глазами, скверну он видел только в себе.
Публий: - Искусство обладает великой силой срывать покровы, - задумчиво ответил Публий, - твой виночерпий уже сказал мне об этой трагедии больше, чем я мог бы спросить, поскольку я никогда не понимал, как можно желать до забытья, исступления... преступления. Именно желать, ведь любовь не нуждается в обладании. По крайней мере нуждается лишь в той степени, которая позволяет позаботится и защитить... то что любишь. Не так ли, Понтий? Ты любишь искусство, но Вистарий, и многие другие - отпущены тобой. Желанье обладать - корень большинства трагедий... Философы уже стерли языки, стилосы и перья, повторяя это, а трагедии всё происходят и происходят. Он допил то, что оставалось в киликсе одним глотком и, освежённый, ободряюще улыбнулся Меценату: - Впрочем, я может быть ещё спрошу, Кайен раззадорил моё любопытство своим предложением. Твой дом прекрасен, Понтий, - продолжил легкомысленно, без перехода, - и я не желал бы ничего, кроме... морковки. Сидус, подойди! "Ну сам виноват если твой непойманный чего унюхает" покривился Сид, а лицо поднял уже сияющим и невинным, как-будто никакая грязь его отродясь не касалась. И подошел расслабленно, как-будто идти и не мешало ничего. Публий, чуть выгнувшлись, протянул ему щиколотки с драгоценными браслетами: - Снимай. Они теперь твои. И ступай, тебя искупают и накормят. Я заберу тебя завтра, по дороге на игры. Сначала дошли браслеты, которые он снял проворно и даже удержавшись от разглядывания, потом - что его берут на игры! и только потом "тут? этому??? сссука" - Ай, как ты неловок, - поднялся на скамье По, чтоб быть близко к одним ушам и далеко от других. - Иди учись работать. Тебе и до него ещё далеко. Потёр якобы задетую щиколотку и отпустил громче: - Ладно, научишься. Ступай.
Кайен: - Боги не склонны потакать слишком сильным желаниям, - пожал плечами Кайен, - отсюда и преступление. И воспользовался случаем покинуть ненадолго перистиль, выйдя за морковью. "угрожает?" - равнодушно думал он, и кривилась губа. Некогда он взвешивал их на единственных доступных ему весах - готовности заплатить цену жизни, и выяснялось, что таких желаний пугающе мало. Немногим позже - поскольку он всегда скрывался за неистребимой надеждой - яснее проявился вопрос способа смерти. В некоторых случаях он был загодя известен. В прочих - Кайен полагался на милость богов, считавших, и, похоже, не без основания, что неизвестность придает решимости. С утратой любви жизнь теряла цену. Желаний становилось больше. И они мельчали. С утратой любви - резко. Все реже Кайен задавался вопросом, и сегодня не задался им. И, как оказалось, заплатил цену жизни. Правда, прошлой... Да, забывать он умел.
Меценат: - Знаешь ли, друг мой, звучит это высокопарно, да и действительности соответствует мало: как ни желай, не хозяин ты дару чужому, что ни вложи в обладателя - вынешь иное, и хорошо, если ты ожидания сдержишь: тот, кто ответить стремится на них, потакает слабости, дар же - свободен, надеяться глупо, что он пойдет в поводу у чужих измышлений. Способа два есть талант уничтожить: описан только что первый. Второй удается немногоим: полностью дару отдаться и первым погибнуть. Он улыбнулся. - Поэтому страшно бывает слышать о новом заказе Вистария. Эти мрачные плиты надгробий, наяды, титаны... То, в чем я вижу его настоящую силу, может, иным и на глаз не попалось бы, вздумай выбрать они. Да, умеет он мысли чужие выразить так, что замысливший сам удивится, как был умен... но не этим ваятель мне ценен.
Публий: А мысль работала, перетряхивая нити, перебирая варианты, отсекая лишне, не отвлекаясь на постороннее. Не сходилась картиночка. Ревнивая гетера? Я вас умоляю... Нищая гетера. Смелая (добродетельная?) служанка? Где вы видели богатого купца у которого дома девки, пред глазами Дахи, а ему не лень... И нигде ничего не всплывало. Ни скандальчика, ни намёка, ни слушка... Любовная трагедия? Нет, всё может быть, но не сходилось. Из-за пустячка, мелкой детали - дохлого охранника. Смысл убивать его, если ревность, месть, поруганная добродетель - был только если он защищал господина. Но найден он был далеко, таскать тела по битком набитому дому не могли, тем более если женщины. Он не мог быть и свидетелем убийства - поднял бы шум... или как минимум был готов к нападению и дорого продал бы... один удар. И ещё один удар. Никто не видел ни одного. В полном людей доме! Смелость. Дерзость. Расчёт. Получался профессионал. Так при чём тут бабы? - В том, что касается искусства, я не смею с тобой спорить, Понтий, ты сведущ более многих, - конечно он всё слышал, на то и уши, - в том же, что касается любви... - "оставь это тем, кто в ней разбирается, ради всех богов", - я соглашусь с Кайеном, разве что добавлю, что когда желанье человека достигает божественного накала, он либо становится зверем, Церцеи не дремлют... или, очень редко, становится в своём страстном желании почти равен богам. И лебедь слетает к Леде. Но начало всё равно остаётся животным... и конец получается таким же. А это не очень хорошо, как учит нас... кажется, Платон? - отмахнулся По ресницами от собственного риторического вопроса и положил что-то в рот не глядя, только в соус обмакнув. "Нет, не сходится. И ведь какие скотины - убить не могут чисто, без следа и зацепки, чтоб у людей потом голова не болела!"
прислуга: Сид, удалившийся как велели, удалился не дальше двери. И, застегнув браслеты сперва чтоб не звенели, потом оба вокруг одного предплечья, стоял в раздумьях: поинтересоваться где тут у них латрина или остаться и попытаться подслушать, или хоть по жестам что-нибудь уловить.
Кайен: Кайен все еще наблюдал, как Мститель вставляет себе глаза, а потому прошел мимо мальчика, и лишь только шагах в пяти обернулся. - Пойдем, покажу тебе, где помыться. Голоден? - взгляд все так же сквозил через человеческую фигуру в того, кто пока не мог смотреть. - Они обычно не помнят об этом, - и, все тем же голосом без цвета, запаха и перехода: - я взял тебя против твоей воли. Этого больше не бойся. И, повернувшись, повел в кухню, по пути указав, где бассейн для общего купания.
прислуга: "Он безумен нахрен!" думал Сид, на всякий случай вспоминая дорогу до выхода и есть ли по пути тяжелые предметы. "Чего тут ещё думать - он гетеру и порешил. Может она ему соперницей была..." В глазах нехорошо полыхнуло, потом потемнело, откуда-то отчетливо потянуло горящей плотью. Сидус сделал неуклюжий шаг, вытянул руку и вцепился пятернёй в стену. Здесь не могло ничего гореть. Для светильников рано. Рано. Мимо пронесли ещё парящее мясо на огромном серебряном блюде. Он проводил его взглядом и исподлобья посмотрел на египтянина. "Интересно а ему чем воняет после того как..? Железом?" - Кто сказал тебе, что я тебя боюсь? Но от стены отлепиться не смог. Всё ещё пахло палёным.
Меценат: - Не знаю, как в любви - я в ней был счастлив, - но чем сильней к богам стремится смертный, тем больше проявляет сути зверя. Когда тебе не кажется уроком тот факт, что ты во времени конечен, ты рвешься к обладанию вещами, тебе не предназначенными, этим гармонию пространства разрушая. Нам власть дана не больше чем над нами не дольше чем на миг - никак иначе к богам не приближаешься. Владея собой, имеешь больше наслаждений особого порядка. Наблюдая за зверем, постигаешь суть явлений скорее, чем за небом: ливни щедры, но все же пить удобнее из чашки...
Кайен: Кайен развернулся и раздраженно, поскольку очень издали, выбросил: - Тебя отпустили, хватит ломать комедию и иди есть. Резко дернулась одеревеневшая кисть, не оставляя шансов приглашающему жесту быть узнанным, Кайен отвернулся, подняв голову и прикрывая глаза почти брезгливо, прошептал свое неизменное "себау". Фаусту он заказал морковь, и пока ее стружили на кружочки и длинные ломти, информировал о вине. Перечисляя, он понял, что много. Фауст кивал. - И - да! накорми варваренка.
Публий: Никогда не деливший зверя и человека, ливень и чашку - Великая мать не признавала делений, духовное было вещным и наоборот, малое познавалось в большом так же как большое в малом, человек, божество и зверь - были неделимым целым, а познание требовало всего лишь отреченья, служенья, жертвы очищающей взгляд - перебиравший чуждые философии как бусины, чтоб занять руки, то бишь разогнать тишину и развлечь дорогих друзей разговором, делиться с Понтием своими мыслями о познании Публий, разумеется, не стал. Вместо этого он вскинул ладони как для овации, но хлопка не раздалось, ладони опустились тихими ночными птицами. - Понтий, признайся, ты пишешь? Это прекрасно! Но я предлагаю килик, - покосился лукаво, - в него привычнее наливать истину. Подозреваемых было человек четыреста. Кайен мог лгать. Меценат... мог быть введён в заблуждение. В лучшем случае. Но в первую очередь стоило найти и допросить служанку. По слышал немало интересного об охране Дахи. А ведь охрана могла быть и женской...
прислуга: - Козёл, - сплюнул Сид достаточно громко, чтоб надеяться быть услышанным. Он догадывался, что его неземная красота сейчас сероватого цвета и, пытаясь прежде всего отдышаться, дорого бы дал за зеркало во вторую очередь. А потом уж сортир, купальня, кухня. И чтоб этого там не было, а то отравит ещё. Первым. Глаза безумные... И всё же - чем ему пахнет после убийства? Сидус осмелился спросить такое только у добряка Такитуса, когда понял, что вся челядь в его новом доме - убийцы. В том - старом - доме, тихом и чинном, все были такими чистенькими, робкими, послушными. Там было всё совсем иначе, в том доме, который он сжёг вместе с хозяином, когда все ушли на праздник, и новенький ушел, а лю...хозяин остался, поразвлечься с ним, Сидом, по старой памяти, пока не видит тот, новый. Запах уходил из ноздрей не быстро. Сид понимал, что всё это от жары, голода, жажды, танцев и того что потом, разговоров про убийство, безумных зенок египтянина... Но ничего не мог поделать. Только дышать глубже. Тогда он тоже застыл. Прирос к месту и смотрел как горит дом. Он даже не думал, поджигая, что так полыхнёт. Но начало лета выдалось сухим. А потом он пытался прорваться внутрь, но балки рухнули. А дальше он ничего не помнил. Только запах. Ну и побои потом, конечно. И кол, на который брат хозяина хотел его посадить. На мысли о появившимся вовремя Публии в голове прояснилось. Он говорил, что его вела богиня. Как же... прям за ручку и вела прямо к колу, поджидавшему сидову дырку. Но теперь... Он осмотрелся, и упрямо пошел искать латрину, купальню, кухню не спрашивая никого.
Меценат: - Пишу ли я - случается, но зная в ближайшем окружении людей, чья мысль способна походя свиваться в цветные прихотливые узоры, записывать предпочтитаю, ибо, сколь тяжко не тружусь, чужой экспромт блистательней бывает несравненно. И это повод не воображать себя настолько щедро одаренным, чтобы делиться... чашкою, когда, смыв с черепицы первыми струями налипший на помет осенний сор, широкой лентой ливень с крыши хлещет. Мое же дело - скромно обождав, когда струя незамутненной станет, подставить чашку, поднести друзьям, и сожалеть, что цвет и вкус не могут им показать, откуда пролились. Вот разве только на голову вылить, - он усмехнулся, вспоминая Квинта, что и признал: - но и сие - актерство вторичное, и Понтий Меценат и тут всего лишь подражатель жалкий... Так смотришь, как с прилавка льется ткань, и лишь воображению доступно увидеть, как меж нитей на станке скользил челнок в руках ткачихи юной. И можно ткань продать, и подарить свою ткачиху-дочь кому-то в жены, и ткачеством процесс и ремесло наречь, но не присвоить ласки рук меж нитей проникающих, хоть десять названий им присвой... Я все о том... Прерви меня, когда я стану скушен.
Кайен: Он зашел к себе и надел на вымытую руку кольцо Исфандияра "исфаяндера" - криво усмехнулся, припомнив пармовы письма. Мальчишка терялся, это было нехорошо, это наводило на мысли о шпионаже, и, хотя в доме вряд ли нашлось бы для нюхача что-нибудь полезное, полагаться на воображение оскорбленного он не стал. Кликнул Сухарика и приказал найти. Вынес в перистиль тарелку с морковью на растопыренной пятерне, думая о том, что, может, и хорошо говорить знаками, но использовать - вот так - поневоле низших - подло. Гор еще не поднял взгляда. Гор стоял в профиль. И Кайен понимал, что просить его бесполезно. Даже если найти в себе наглость и слова. "я не лгал, не крал, не прелюбодействовал". «Так смотришь, как с прилавка льется ткань, и лишь воображению доступно увидеть, как меж нитей на станке скользил челнок в руках ткачихи юной. » Боги не вмешиваются в дела людей, они раз и навсегда сложили условия, дальше все идет по закону всеобщих связей, и он должен был хорошо подумать, за какую нить потянуть, прежде чем хотеть. Или - хотя бы - прежде чем делать. Тем более, если связь была давно знакома. Мог бы выбрать еще неизвестную, так нет. Впрочем, то, что он делал теперь, имело второстепенное значение после предательства самого себя. Он усомнился, есть ли у него разум. И положился на Гора - тот повернулся спиной. Кайен поставил на стол морковь и, сверкая рубином, разлил в килики вино.
Публий: "О, нет, мне интересно, милый Понтий, выслушивать как пасынок скорбит о том, что мать родных сильнее любит, выслушивать о том, что у судьбы не выпросишь никак родства по крови, хоть всю пролей, хоть криком изойдись, и помнить, что дано тебе понянчить её детей на бережных руках. Меня же и к тому не допустила - последнего из чуждых сыновей..." Поймал себя на том, что стал строить фразы как Стервий, с несколько вычурными интонациями, додумал "как только так сразу" и забрал у Кайена тарелку, не успевшую даже на стол стать, не заботясь делиться. Но честность в оценке Понтием самого себя пересилила досаду от задетого им больного, и По пообещал: - Когда-нибудь, когда ты будешь менее строг к себе, я обязательно попрошу что-нибудь почитать. А Квинт... его стихов я наслушался, они, конечно, хороши, но он даже не удосужился побывать ни на одном из моих симпосиумов, посмотреть на оригинал, прежде чем делать копию. Я предпочитаю читать людей, в чьих достоинствах смог убедиться лично и, даже если написанное ими окажется несовершенным, это будет лишь поводом вспомнить как хороши они сами, - и "когда-нибудь... попрошу" звучало двумя обещаниями.
прислуга: В латрину всё время кто-то ломился и Сид уже начал думать, что она в доме вообще одна. Хотя понятно было, что у такого богача домашних слуг - как тараканов у бедняка. Выйдя, он мило улыбнулся гневно зыркающей очереди, спросил про купальню и был направлен какой-то нестарой тёткой даже не слишком грубо - видимо, возвращался цвет лица. А вот в купальне было пусто и Сид долго искал скребки и какое-нибудь приличное масло. Браслеты, примерив на все мыслимые места, он, после купания, всё же решил надеть на ноги. Механизм не давал им звенеть, а смотрелись они.... смотрелись. Его первые драгоценности, с тех пор как... Тщательно осмотрев тунику и не обнаружив посторонних пятен, в кухню он входил нежным, благоухающим любимчиком какого-нибудь сенатора, не меньше, ни на кого особо не глядя и слабо улыбаясь воздуху перед собой. - Меня велели вкусно накормить.
Меценат: - Нет, я людей не читаю. И вряд ли хотел бы, зная, что Квинт - человек далеко не хороший, что он стоически - черств, и кинично - небрежен, и ни одной философии не удалось бы перед софистикой Квинта держать оборону... и что Вистарий - не мед, ибо думать не склонен, даже, я, право, сказал бы - совсем не умеет... Так что, прощать недостатки я дальше намерен, не открывая их в тех, в ком талант открываю.
Кайен: "что же ты там прочел, в этом кольце, а," - думал Кайен, усевшись к ногам Понтия с налитым себе. Понтий подсказывал усердно: корысть, кичливое кокетство, заявка на права, с которых трудно будет сдвинуть. И все это будет правдой, если Публий Исфандияра не знал близко до материнских подарков. И, в общем, Кайен подыграл бы, если б увидел, насколько азартен окажется По, сражаясь с ним за сердце доброго Понтия. Но не сейчас. Сейчас он и вино-то держал в килике у рта исключительно из поддержания духа беседы.
Публий: А Публий читал. И взвешивал. Возраст и избалованность удовольствиями проблемой для него не были никогда, поэтому на весах лежали - снисходительность, хороший вкус, приятная внешность, щедрость, обходительность, незлобливость... и вялость духа почти одиноко, но весомо, покоилась в другой чаше. Только во времена скитаний с фригийским... балаганом он был настолько глуп и неопытен, чтоб завлекать в обычном понимании этого слова. С тех пор утекло слишком много вина и крови. Теперь он просто показывал. Себя. Чуть больше там, где был заинтересован, подавал надежду и ждал. Они выбирали сами. И, разумеется, они выбирали его. И это всегда оправдывало себя и избавляло от лишнего и суеты. Но выбор делает бодрый дух, а Понтий... тянуть кого-то на верёвочках По давно перестал. Все его арканы были не толще паутины и если они рвались, то это было к лучшему. Кроме одного. Но ему хотелось думать, что это не аркан. Любимчик сверкал чем-то на пальце, По, любивший переодеваться не менее трех раз в день, меняя, разумеется, и драгоценности, спокойно отметил демонстрацию. - У меня есть друг, человек искусства и страстный коллекционер механических диковинок. Он говорит, что чем сложнее механизм, тем чаще в нём ломаются разные детали. Ты талантливый и щедрый настройщик, Понтий. Я бы не смог... - "мне хватает и одного этого коллекционера, чтоб пить отвары по три дня к ряду", - хоть и знаю, что прекрасному положен какой-нибудь изъян. Хотя бы для того, чтоб боги не возревновали. А за талант прощается многое... я заказал Вистарию изваяние, сложный заказ... если он сможет, я буду самым горячим его поклонником, даже если он не будет думать никогда. Ты извинишь меня, Понтий? Мне надо... освежиться. Кстати, Кайен, ты хотел мне что-то показать?
Меценат: - Я извиню тебя, Публий, - хозяин с улыбкой тихо кивнул, - даже если за этой уловкой скрыта усталость от скучных моих разговоров. Прав ты, талантливым людям прощается много их недостатков, когда уж считать недостатком живость ума у танцора, не знавшего равных. Будь милосерден, Кайен, не изматывай гостя, - с этой расхожею шуткой кивнул он вторично, и, отпуская их, килик приветственно поднял.
Кайен: Кайен молча поставил килик и взаимно отвернулся от бога, поднимаясь и приглашая следовать за ним. И даже не счел возможным услышать шутку, на которую в другое время отреагировал бы если не показной скромностью, то едкой дерзостью. Кольцо ли напомнило Публию, или уж заодно он хотел прощупать и кайенову часть понтиевой щедрости, а это было неплохо, носить в себе секрет было уже тяжело, рассказывать о нем прямо - чревато, а как вторая версия в одном доме поимка убийцы-вора могла бы навести умного человека на мысль, что существует и третья и это еще не предел. И, если не кольцо, то множественность версий, о которых не говорится вслух, заставит задуматься, почему не говорится. Он молча подождал, услужил, подав полотенце, и, незаметно перебирая пояс, пошел к ступеням подвала.
Публий: По улыбнулся хозяину дома ещё мягче чем встал, так неопределённо качая головой, что врядли бы кто понял принимает он похвалы или сомневается в непревзойдённости. Услужливости, после происходившего в перистиле, он удивился, не отказав своему любопытству, не скрываясь посравнивал руки египтянина со своими и, найдя их одинаково изящными, полотенце принял с лёким кивком. А у входа в подвал, помня про подвалы слишком много, особенно про подвал винной лавки, и вовсе положил ладонь на Каеново плечо, разворачивая: - Мне эти сандалии стоили состояние, золотце. Скажи мне что я их не замараю, - поинтересовался откровенно. Валяться в подвалах могло всякое. И жидкости в них тоже бывали разными.
Кайен: Кайен дорого дал бы за чувство объятого крыльями затылка. Или за мгновенной силы удар в него. И за второе даже больше, поскольку в первое не поверил бы. Поэтому он на миг задумался над словами, потом даже слегка вернулся - за факелом, и только уже отпирая, догадался ответить: - Я позаботился, чтоб там было чисто. Я... к чему жестокость пост фактум. Он действительно был озабочен удобством узника. Он был бы им озабочен, если бы сам рвал ему глаз, добиваясь признания. А в данном случае он все равно считал себя должником, ибо человек платил жизнью. Что бы взамен не получал. Узкие прорези под потолком не давали особого света, но с помощью факела - разглядеть можно было, что внутри действительно чисто. И циновки. И даже шкура. И пара табуретов, один из которых служит столом, и на столе - остаток еды, вполне пригодной даже самому Кайену если знать, как он относится к ее качеству. И только худоба и пустая глазница заключенного здесь человека соответствовали месту. Кайен дал разглядеть его, подняв факел, и тихо попросил его: - говори. - Я сказал, - поднимая взгляд, ответил человек жалобно, но, переведя глаз на Публия и на Кайена снова, заговорил: - Я здесь живу... жил. На улице. У меня... я видел, как собирались на пир. Фауст всегда выносит потом... поесть. Но я хотел... Кайен ждал. Ему было безразлично, как хорошо сыграет обреченный. - Я прошел в сад. Посмотреть. Увидел, как убили раба... его господин. Мне понравился нож. Я хотел сразу уйти, но кругом были люди, я пошел туда, откуда они вышли, и увидел там того господина. Он был один, и очень... а у меня семья.
Публий: По поднял бровь, заинтригованный. И пошел следом, незаметно проверяя легко ли выходит из ручного браслета лезвие. То, которое для другого. То, что для себя, он, как научил Нерио, проверял ежевечерне, помня, что оно важнее. Кайен не обманул, условия... содержания были как на курорте. Но вид! И запах больной глазницы, тошнотворный, знакомый по бесконечным дорогам, по комнате, в которой он видел фригийца в последний раз... Публий старался не присутствовать на допросах и вообще не работать... с последствиями. Сдерживая дыхание, он едва дотерпел пока человек договорит, развернулся в Каеново плечо носом, занюхивая (кто бы мог подумать, что эти египетские благовония всё-таки могут пригодиться?!) и постучал пальчиком по смуглому бедру: - Гадость какая. Она мне кое-что задолжала, но не столько, чтоб я на это смотрел. Пойдем-ка, милый, выйдем. На ступенечках поговорим. Вышел, не дожидаясь, прижимая к лицу собственные надушенные волосы и остался ждать где-то посередине лестницы, прислонившись спиной к стене и прокручивая в голове услышанное.
Кайен: Кайен не понял, кто остался Публию должен. И, видимо, его это мало интересовало, потому что он не задумался дальше возможности связать служанку гетеры с нанятым нищим. Он также не был тронут беспомощностью Публия. Он просто устал сдерживать вожжи, а лгать эдилу был не готов. Заперев за собой подвал, он вздохнул свободней - миновала угроза подробного и искреннего умоляния о семье. - мы вряд ли найдем его семью, даже если он скажет где она и мы пойдем туда... - проговорил он бесцветно, со слабым обозначением печали на лице, больше смахивающей на брезгливость. - но некоторым людям в самых необычных условиях трудно удержаться от вина... Ты видишь, Понтий болезненно принимает любую, пусть иллюзорную, оплошность, которая может вызвать недовольство гостя, в его доме гость - это бог... а уж убийство гостя..! Я боялся, что какой-нибудь бесстыжий мазила изрисует стены дома - нет ничего святого, когда можно развлечь толпу. И нашел его... пьяным. Окровавленным. По сути, в его словах не было ни слова лжи. А на руке, поднесенной ко рту, намекал перстень. Во всю рубиновость намекал, что на стенах иногда пишут правду, а не только объявления о казнях.
Публий: Всё так же свободно привалясь к стене, как какой-нибудь уличный мальчишка (которым он и был когда-то, но которого редко вспоминал) - одна нога на ступеньке повыше, колено почти перекрывает проход, другая стоит твёрже, чем у врытой статуи - Публий, в размышлениях уже забывший про запах, ответил не сразу. Он долго смотрел на Кайена, просто, в глаза, где бы там ни был взгляд, внутри или снаружи, на кольцо, и наконец улыбнулся: - Понтий чувствителен. Ну так ему и не надо думать о хлебе насущном, думают другие. Ты прекрасно о нём заботишься. Хорошая... версия. Я просто уверен, эдил не будет в претензии. Немного странно только, что бродяга ничего не взял кроме ножа, наверняка он прихватил ещё что-нибудь с тела и потерял или пропил в тот же день, - посоветовал небрежно. - Мы спорили на одного мужчину. Дахи проспорила мне изумрудные серьги и должна была передать через служанку, которая была с ней на пиру. Служанка после пира не пришла... Кроме того это уже вторая гетера в этом месяце, хочется убедиться в своей безопасности, знаешь ли... Впрочем, тебе это не интересно. Он убрал ногу, потянулся, поднялся на пару ступеней и оттуда добавил: - Пусть плебс болтает о любовных историях. Я помолчу, чтоб не показаться глупо-сентементальным. А этого, наверно, надо уже предъявлять, а то эдил ещё набежит с вопросами прямо сюда... не будем расстраивать Понтия.
Кайен: Кайен рассмеялся, как не смеялся, когда был уличным мальчишкой. Поскольку уличным он был не так уж долго, но ему хватило на всю жизнь. Публий здорово умел переворачивать кубики, так что наверняка увидит, с какой стороны набито шесть. Рано или поздно. Смешило еще откровенное покровительство - впрочем, понятно, чем вызванное. С эдилом Кайен все же еще подождал бы - до тех пор, пока слухи не избавили бы его от необходимости лгать. Этого уже и так было чересчур. - Кошеля не нашли, - сказал он отсмеявшись, - а нож остался в груди... как, впрочем, и кольца на руках - их долго снимать...
Публий: - Вечно эти купцы что-то теряют, - усмехнулся По в ответ, а выйдя из подземелья, потерев запястье поставил на стопор пружинку, которая для себя. В перистиле он соорудил рассеянное лицо и, опускаясь обратно в подушки, заметил Понтию: - Я так сентиментален. Храню любовные записочки, подаренные безделушки... и мне всюду мерещатся любовь и страсти. А жизнь... она прозаична. Кайен поделился со мной своей версией и, кажется, он прав, а я просто фантазёр. Но довольно о грустном! - Он подхватил килик и щедро плеснул богам. - Какой прекрасный дом, Понтий. Я не устаю восхищаться. За великолепие! ... и все же, я надеюсь что мой новый дом тоже сможет тебя порадовать. Если не изяществом, так чудным воздухом, которого нет в Риме. Как только пройдут печальные игры, и скорбь по ушедшим притупится, я снова буду принимать гостей.
Меценат: Понтий опять подтвердил, что с большим наслажденьем в гости в Белеццу приедет - и с тем ощущал он от легкомысленных выводов гостя покой. Наконец-то... Словно тяжелого духа следы разогнались звоном браслетов и крыльями шелковых тканей, словно открытые ставни впустили снаружи влажного воздуха струи... а может, пока он ждал возвращения гостя, он сам не заметил, как потянуло прохладой и тучи из белых сделались серыми и полетели быстрее.
Публий: По рассказал, к случаю, пару забавных историй про своих новых соседей - один выезжал обложившись маленькими собачками до того, было непонятно где кончается его парик, а где начинаются пёсики, вторая в первый же день прислала узнать не продаёт ли Публий ослиц, у Мирины, мол, были ослицы и она купалась в молоке как Клеопатра и матроне тоже взбрело... - дополнил это рассказом про своего старого-нового садовника, который не знал слова "ортогональный" и думал, что это что-то вроде вида... ммм... аа... непристойного наказания, которым грозил ему господин, похвалил креветки в цитроне и засобирался: - Ох, Понтий, я тебя совсем заболтал, и мне ещё надо сегодня заехать к поставщику вина, там что-то такое привезли... И, уже поднявшись, "вспомнил": - Великие боги! Я же шел ещё и по делу... та часть твоей виллы, что примыкает к Белецце, надеюсь, продается отдельно? Мне нужны огородики, до сада. Но это всё мелочи, я пришлю своего человека твоему управляющему, не нам же утруждаться всей этой землёй...
прислуга: Фауст оценил предваренного Кайеном варваренка и подумал, что фасоли ему лучше не класть, чтоб змей сутра не шипел. Сид поел быстро, много и аккуратно, обаяв какую-то кухарочку наивным "сладкого хочу" получил что-то неземное в меду и гранатовом взваре, выходя вытер губы о плечо кого-то нестарого, мусулистого и подмигнувшего, понимая, что догонять не будут, все при деле; стащил первую попавшуюся по дороге расшитую господскую подушку и, найдя в отдалённом портике скамейку за разлапистым растением в кадке, устроился, надеясь что до утра не найдут. Перед тем как задремать, он думал что тут богаче, но не так тихо как в том доме, но тот бы разросся и там тоже бы забегали толпы, хозяина всё равно собирались женить, ему ведь было уже аж двадцать пять, а неженатый купец в двадцать пять... Полосатая тень от растения была почти неподвижна на белом лице, спящий Сид выглядел тигрёнком-альбиносом, но если бы ему об этом сказали, он бы не понял. Он не видел тигров. Его никогда не брали ни на игры, ни в зверинцы.
Кайен: Он остался сидеть на ступеньках в подвал, нехорошо отрешенный. Собрать мысли оказалось даже сложнее, чем поднять кости, а сделать это было необходимо, потому что где-то бродил нахаленок этого проницателного наглеца, хорошенький как девочка, будь он лучше трижды неладен - едва не заглянуть из-за него в глаза богу. И вспомнить. К Понтию он не пошел - ганимед прислужит, выслушивать претензии Кайен был не в настроении - он знал, в чем не прав, и какой-то покойник вкупе с посланцем парфии шел в этом списке вторым сортом, подешевке. Даже третьим, учитывая мальчишку. Сила желания, знакомая ему в прежнее время, когда он попал сюда... явление Мстителя не воскресило ее. Сухарик выбрел на него, когда он уже устал дожидаться в атрии и собрался уйти к себе. Доложил, что нашел, и что существо спит, и будить его Сухарик не рискнул, не зная, куда его деть. Кайен тоже не знал, устало спросил: - Может, к себе возьмешь? - но прочел испуг на лице как недоверие и подозрение в насмешке. Махнул рукой и попросил проводить. Присев на корточки над спящим, он передумал его будить, понаблюдал немного, взял на руки отнести к себе, смутно намереваясь расспросить, когда проснется.
прислуга: Снилась Ида. Такая, как она пришла тем утром и полезла сильными тёплыми руками. Он позволил, потому что не всё ли равно куда деть утренний стояк, а так хоть простынь чистая. А потом она начала что-то там вздыхать и Сид её прогнал, потому что все эти охи-вздохи... он на это больше не купится. Он будет как Публий. Точнее лучше и богаче, потому что ничего не отрезал. И он отстранил Иду рукой... упёршейся в плоскую грудь. Открыл глаза, понял что найден. Вспомнил "иди работать". Положил руку египтянину за плечо. Посмотрел на него не мигая и осведомился сонно: - И куда мы?
Кайен: Это было хуже, чем сны. Это было задать себе вопрос: я выживал. А этот - ради чего?.. Кому он должен, этот ребенок? За чей просчет? И по инерции продолжать нести, когда можно было отрезвляюще поставить на ноги и элементарно отослать к сухарику и запретить выходить до утра, чем и отделаться. А так была иллюзия сочувствия. Искупления. Хотя врать себе не было смысла - в сочувствии нуждался он сам. Он не ответил и не улыбнулся, донес, уложив к себе на грудь головой и, вперив глаза в черного идола, висящего над краем ложа, попытался прислушаться, как принимает его ребенок. Страх его и ненависть его он уже видел. Он хотел знать, как далеко простирается ЭТО терпение.
прислуга: Сид рассматривал дом и принюхивался к чужому телу. Когда-нибудь и у него будут такие шикарные благовония. "Работать"... что он имел ввиду вообще? Просто подавать до полудня пока не заберут? Или сам подсуетиться не мог и надо было обаять любимчика хозяина дома? Не учиться же он его отправил? Не мог же он всерьёз..? Чего там учить? он и так за те годы... Сид всё умел. Конечно, лучше всего было бы этому не понравиться, чтоб отстал. Но если потом спросят... И он решил подождать и посмотреть. Он его не боялся. Пять лет в палестре, начнет душить или ещё что - отобьётся. А есть у него в комнате он ничего не будет.
Кайен: Красивый, как девочка. Упругое, нежное плечо. Если спросить себя: или ты сам не лег бы под того же понтия, пригрози тебе чем-то, чего ты сильнее не хочешь, то это искушает. Проникнуть за ту грань, где ты не будешь для него меньшим из зол. И это синдром гнилого плода - если не цепляться за слова и понять, что это плод за гранью несъедобности, предназначенный для другого, готовый пожрать себя той своей частью, что вырастет в будущее, но все еще искушающий видом. И в случае с плодом, при всей силе голода, останавливает опыт. А в случае с похотью - что ты можешь себе обещать, если тошнит тебя потом только призраком? Он завел руки за голову. В конце концов, что тебя оберегает? Кроме готовности к удару в затылок. И отогнал выдохом приставшую к лицу светлую прядь. Она снова потянулась за вдохом. Он пригладил ее лицом и следом поцеловал лоб.
Сидус: Вот это было уже через чур. Издевался он что ли? Или как семилетний малёк который мухе лапки отрывает по одной, а потом безутешно рыдает "прости бедная мушка"? Кем он его вообразил?! Сид отодвинулся, потянулся, перевернулся на локоть, и спросил без интонации: - А ты рисковый парень, как я погляжу. А если б я с утра солёную рыбу с молоком ел?
Кайен: - При таком-то хозяине? - удивился, скрипя баритоном, Кайен и небрежно, прикрыв глаза, признался: - я взял бы тебя в любом дерьме, - "даже, как оказалось, в собственном", - ты очень красив. Кошку бы. Вызывающий баланс доверия и независимости. Интересно, кошачье доверие он никогда не хотел измерить на предел. Почему так с людьми? - Что он хочет? Почему он тебя оставил?
Сидус: - Я в курсе. Ну ещё бы. Все хотели. И че, всем давать? Задаром? Хотя... Сид потянул ногу, изогнул шею и посмотрел на браслет. Уже получалось что нет. За одну сухую палку. За какие-то несколько тактов. Если так пойдет дальше, ему никогда не придётся как там. До этого его никому не отдавали. Но отец хозяина зажимал в каком-нибудь тёмном углу, а потом говорил, что продаст если Сид "расстроит мальчика". И один раз к ним с хозяином присоединялся какой-то его друг. Он потерпел, чтоб не расстраивать. Этот, за которого браслеты, четвёртый получается. Хотя Сид не помнил, что с ним делали после пожара. Болело всё, абсолютно всё, но сильнее всего - рёбра и ему было не до задницы. - Подарил. На сутки, не обольщайся.
полная версия страницы