Форум » Жилища » Дом Понтия Мецената (продолжение 1) » Ответить
Дом Понтия Мецената (продолжение 1)
Меценат: новый, очень большой дом. Обширный дождеотводяший атриум, в который выносится столько стульев или лож, сколько требуется и расставляется в нужном порядке (поскольку гостей бывает довольно много и стол может и не быть общим),перистиль, гораздо более озелененный, в который можно пройти двумя коридорами, остекленные спальни, купальня, открытые веранды и множество световых колодцев. Почти всегда кто-нибудь гостит, не говоря уже о постоянных званых обедах.
Юлий: -Хотя на корень похоже,только не на тот...и по сроку, и по сердцу похоже. Аконит - штука хорошая, быстро и эффективно. из красивого..тот же ландыш вроде цветок и цветок, а ядовит весь. Вот так решишь угостить кого отварчиком из цветочков и листиков..а его сначала пронесет по полной программе, потом видеть будет плохо..ну и если повезет, умрет. Только там не дыхание, там сердце..да много, всего не перечислишь. Сочетания интересны-когда вроде по одному безобидны, а вместе.. А вообще мало такого, чтоб чисто и без признаков.
Кайен: - ммм, да ты полезное приобретение. Мне, пожалуй, интересго одно: что именно, помимо минерала, влечет за собой смерть независимо от количества, попавшего в желулок.
Юлий: -Цикута.,-коротко ответил юлий. Остального нужно довольно много.. я сам не пользовался-не приходилось. Так, по верхам нахватался.. -А что,кому-то нужно скинуть ребенка?,-посмотрел на кайна хитрО и отнюдь не беременность имея в виду
Кайен: - Пока сказать не берусь, - улыбнулся Кайен, - но хочется очень... Цикута. О ней все все знают, не то... Глаза погасли. Мысль, сдвинутая волком, была очевидной глупостью. Мысль была эмоцией, то есть не слишком действенной вещью. Мысли такого рода испарялись всегда бесследно. Или возникали позже в подходящий момент, а данный таковым не являлся. Он приподнял килик и отпил, откидывая упрямую прядь, свесившуюся до рта.
Юлий: Поймав себя на бессмысленном разглядывании жестов сидящего напротив, удивился, но списал на утомление бездельем и возможно-желание поучиться. но тем не менее с полминуты он просидел молча, глядя на собеседника
Кайен: Кайен думал о том, как пахнет цикута, потом - о вине, которого следовало бы заказать и об остатках пира, которые Фауст наверняка выставил все-таки бедным, в чем был по-своему прав. О роящихся после подобных обедов вокруг садовой ограды и кухонного отвода убогих, хромых, одноглазых, слабоумных, поедателях кифа... И понимал, что хорошо отшиб себе память. И хорошо, что он ее отшиб. И повезло, очень повезло им, ему и Юлию тоже, который мог умереть золотым и красивым. Пока - повезло. Нет, происшествие вряд ли имело намерение, скорее -побочный эффект... Он нахмурился. Отвернулся. Встретил взгляд Юлия и забыл, куда смотрит. "Киф".
Юлий: И только поймав его так же застывший взгляд, отвел свой-в гляделки играть желания не было. Как такового желания не было тоже, было-ощущение недосказанности, недоделанности. И желание повторить, сродни воспоминанию о вкусном блюде. Смуглый был хорош. Возможно, в чем-то даже более хорош, чем он, юлий. Признавать это было даже не слишком обидно-скорее любопытно. -Отдаешься ты по праздникам, это я уже понял..берешь-тоже? спросил из того же любопытства
Кайен: - Что? - очнулся Кайен. Перед глазами уже рисовался замысел. Медленно обрывая виноград, как сквозь сон ответил: - нне следил... может быть... что ты имеешь в виду? - потом понял, что мог иметь в виду Юлий и задумчиво улыбнулся, не отвечая. В глазах стояло теплое обещание.
Юлий: "Значит сегодня праздник" довольно подумал юлий. Тянуло спросить спит ли он с Понтием, но ответ казался очевидным, он и не спросил Другой вопрос, который тянуло задать "как думаешь кто?" мог перебить настрой и он спросил постороннее: -а что ты считаешь скверной?
Кайен: обещание продолжало теплиться во взгляде, уходящем куда-то выше, где обычно подразумевается наличие светлого идеала, и с той же мечтательной улыбкой ответил: - Ложь.
Меценат: Понтий, уже не стремясь понапрасну казаться собранным и равнодушным, послал за Кайеном, так как в руках его столько под вечер скопилось густо исписанных свитков, что свежего глаза требовал текст, что сливался уже перед взором.
Кайен: Позвали не вовремя. Он уже улыбался вполне конкретно Юлию, как надо было встать и идти. Догадываясь, что ему предстоит, он спустился с неба и приготовился к тому, что долгий разговор не принесет решения.
Меценат: - Перстень его отыскался. Взгляни: безделушка... Парм целый день неустанно изводит папирус, я же не смог подходящее выбрать из тучи писем, которые он предложил мне на подпись. Это "не в силах" лежало тенями в глазницах, трещинами капилляров в белкАх разбегалось и покрывало лицо нездоровым оттенком, складки усилив и губы скривив неприятно.
письмо: Их было пугающе много. О благородный гость, - говорилось в первом письме. Я все могу понять - я человек в той же мере что и ты, включая как наши с тобой положения по праву рождения так и движения сердца. Которые бывают обусловлены такими обстоятельствами, в которых обычные общепринятые правила вроде законов гостеприимства теряют значимость, всилу высшей (или неподдающейся коррекции) неизбежности, которую мне тоже возможно себе представить. Однако увидев в твоем письме утверждение, в котором у меня есть веские основания усомниться, я не мог отделаться от ощущения, что письмо это было подложным и призваным принизить твое достоинство в глазах гражданина страны, с которой твое отечество налаживает сейчас дипломатические отношения. Письмо заканчивалось обычными уверениями и прочим положенным по стилистике текстом. Второе письмо содержало пространные но доходчивые наставления о том, что многолюдные собрания таким образом устроены, что при общем внимании к какому-либо значимому событию не один только Исфаяндер мог отвлечься на неожиданною женщину, но и кто-либо иной мог отвлечься в этот миг на самого досточтимого Исфаяндера, увлекшегося женщиной, и таким образом Понтий не может гарантировать, что с возвратом именованного кольца покой вернется в покои многомудрого Исфаяндера, как бы понтию не хотелось, чтоб это было так, и, как наверняка тонко чувствующему и изысканнейшему Исфаяндеру известно, не всегда можно быть совершенно уверенным в тайности какого-либо предприятия, когда неизвестно количество возможных свидетелей какого-либо происшествия и, поскольку о значимости оного догадыватья может не каждый, то трудно бывает угадать, который будет молчать об этом и забудет, а которому непремено захочется высказаться по этому поводу и выстроить разлчные предположения, а чтобы тем или иным образом убедить его не делать этого, требуются определенные средства, коими Понтий не располагает как человек открытый и не привыкший откладывать на грехи, тем более чужие, поскольку последователю Эпикура нетрудно держаться в рамках предписанных наслаждений, а слишком грубый способ убеждения невоздержанных на язык может спровоцировать задуматься и тех, кто изначально не был к этому предрасположен. Из почтения к титулованному и высокопоставленному Исфаяндеру Поний готов выяснить, кому может быть известно о происшествии, имевшем место на пиру и послужившем причиной потери столь дорогого предмета и уладить это дело при помощи щедрейшего Исфаяндера. Третье письмо начиналось так: Велеречивый друг мой, ценя твое спокойствие, считаю своим долгом уведомить тебя, что не столь безупречен оказался пир, как ты нашел его и как мне хотелось бы чтоб он был хорош, ибо в то самое время, которое указал ты в своем письме, восхваления коего я принимал краснея за собственный слог, неспособный до столь изысканных высот подняться, случилось в моем доме беспримерное преступление, открывшееся лишь к утру. Один из гостей был заколот в триклинии. И под большим секретом спешу тебя предупредить, что имено ты явился главным, кого подозревают в этом бесчестном поступке. Не смотря на то, что как раз во время совершения оного я имел счастье лицезреть тебя в другом месте, я не берусь утверждать, что мое свидетельство не будет приписано моей политической толерантности или нашим глубоко дружеским отношениям с тобой. Прилагаю к утраченной тобой вещи это заверение в совершеннейшем почтении к твоим заслугам и личным качествам а так же убедительную просьбу впредь осмотрительней выбирать время и место для потери семейных ценностей. Четвертое письмо снисходително кивало свысока и, прилагая кольцо, советовало относиться спокойней к возможным сплетням, какие бы смешные, удивительные или даже опасные сведенья в них не мусировались, поскольку сплетни - это удел слабых а отношение к ним предмета обсуждения всегда показывает истинную его сущность и способно выявить подлинное величие. ибо он, Понтий Стервий, конечно, со своей стороны обещает и заверяет, но не ручается за тех, кто неподотчетен ему но тем не менее тоже обладает глазами и наблюдательностью к ним равно как и языком и речью к нему. Если же, паче чаянья, разговоры за спиной, смешки и перешептывания так страшат почтенного Исфаяндера, то единственным верным способом защиты от подобного является деяние, которое подлинной ценностью своей перекроет мелочные завистнические поползновения - например, можно помочь Риму накормить страждущих от голода после пожара в порту, и благодарный народ назовет страстишку - любовью, гневливый каприз - праведной карой, а глас народа, как известно мудрейшему Исфаяндеру, есть глас божий. В пятом письме содержался намек, что если досточтимый и титулованный всеми его именами и должностями Исфаяндер хочет вернуть фамильную драгоценность, то ему следует как следует припомнить все посещенные в доме Понтия Стервия комнаты и допустить возможность утери его таким образом и в таком месте, откуда при всем желании и уважении к перечню достоинств и титулов Исфаяндера оно быть извлечено не может, и попробовать обратиться к чистильщикам Римской клоаки, ибо в доме указанное кольцо не найдено. к величайшему сожалению Понтия и всех его приближенных и челяди вплоть до самого последнего посудомойщика. Но это уже Парм, конечно, поиздевался. В остальных вариантах в разных пропорциях язвительности и доходчивости излагалось приблизительтно то же самое.
Кайен: Первым делом он померял кольцо. И не снимая его, стал перебирать письма, которые можно было разложить на кучки по принципу основной мысли. Мыслей насчитывалось пять штук в разных вриациях изложения, а именно: как в первом письме - "имей совесть", как во втором - "дай денег", как в третьем - "сам дурак", в четвертом - "сколько шума из ничего" и в пятом случае - "какое кольцо?" начиная от стадии полного идиотизма и заканчивая индифферентным: "ах ты считаешь меня дураком? Ну и сам виноват." Кайену больше всего понравился эта пятая мысль, поскольку колечко было ничего, вполне соответствующее вкусам, не слишком роскошное, но интересное в своей, по восточным меркам, простенькой отделке. Тем не менее у него было свое мнение по поводу этой зря проделанной работы, и он очень хорошо понимал язвительность тона Парма, которого наверняка не так задел этот извилистый слог посла, как вымотал Понтий, которого ничто не устраивало. .................................ночь............................. - Я бы вообще не стал ему отвечать, - сказал он с улыбкой спустя изрядный промежуток времени, ушедший на ознакомление с опусами вперемешку с любованием "безделушкой". Отсыл в клоаку вызвал удовлетворение: Парм практически точно описал чувства Кайена по поводу манеры отцовского соотечественника.
Меценат: Понтий, который, казалось, уснул в своем кресле, что по причине взъерошенных чувств невозможно было бы вообразить тем, кто знал его близко, медленно голову поднял, с глубоким укором на виночерпия глянул и только промолвил: - Как это можно!
Кайен: Кайен, которому хотелось спать, но у которого не было иллюзий насчет того, как скоро он доберется до постели, хладнокровно начал: - Что ж, почему бы тебе не отослать первое письмо, оно как нельзя более полно выражает этот возглас, который я только и слышу с момента происшествия. И в котором я вижу твое истинное отношение и даже твою сущность во всей ее глубине.
Меценат: - Разве по тону, в котором ко мне обратилить, ты не заметил, как будет воспринято это честное мнение? Да наплевать проходимцу на уважение, он посмеется над честью, он назовет это морализаторством или ханжеством даже, и будет глумится и дальше, в том обвиняя, что я недостаточно гибок, и перспективы не вижу в его обращеньи!
Кайен: - Хорошо, - сказал Кайен. - Чем тогда не подходит полное отражение его смысла: обвиняют тебя, но я знаю что это не ты, только не уверен, что смогу это доказать. Разве что кольцо прикладывать совершенно не за чем.
Меценат: - Как ты так можешь, - звучало заигранной песней, Понтию даже избитось сего выраженья стала понятна, но что он с собой мог поделать, если мотивом, его самого изводящим, чувства твердили одно, не желая склониться если не к доводам разума, то хоть в усталость. - Я не могу так. Чужого мне вовсе не надо!
Кайен: - Да ему-то оно зачем, оно свое дело сделало, - недоуменно возмутился Кайен, - пустая формальность, повод предложить тебе... - мысль, показавшаяся счастливой, прервала его, он облизался. - ... я не подумал об этом раньше. Не склоняет ли он тебя к тайному сотрудничеству? А что, в доме бывает столько людей такого разнообразного качества что ты не вызывая ни малейших подозрений сможешь быть ему полезен как информатор.
Меценат: - Боги! Оставь эту мысль, мне и думать противно, что я пойду на подобное! Боги! Как можно! Я ему буду, а он мне чем будет полезен? Новым скандалом, потерей самоуваженья или уроком готовить цветы из навоза? Кроме того, разве можно подумать, что в этом есть хоть какой-то намек на совместное дело, если потоком подобных преувеличений ставит он пир на равне с... ну, ты понял, о чем я.
Кайен: - Ах, Поооонтий... - отвел глаза Кайен, с трудом находя слова для объяснения очевидности, - восток и вкус вещи несовместимые, он сказал как умел. Не ожидал же ты, что он осудит солнцеликого, Вологез наверняка тоже небезупречен. Да и если б кольцо ему нравилось, он бы не потерял его, а мне оно впору и как-то даже идет руке... мне прежде говорили, что моим рукам кольца не идут, и я впервые с этим не согласен.
Меценат: - Мог бы его обойти он молчанием, было б в этом заметно желание колкости сгладить. Боги, Кайен, закажи себе у ювелира и не терзай меня этим! Я даже не стану слушать, когда меня спросишь, чем я недоволен в том вариянте, где Парм у него вымогает...
Кайен: Кайен пожал губами. - Ну хорошо, поговори с ним о политике. Денег можно и для Рима попросить, а не только для себя. Как раз и выяснится, развлекается он оскорблениями или это просто вычурный вариант плавающего в имплювии... - последнее слово он прокашлял, прочищая горло, и неуверенно заменил его на: - невежи.
Меценат: - Я же сказал, что сотрудничать с ним не намерен! Что предложить он мне может, когда в каждом слове слышно, как гордый кичится своим положеньем неуязвимым, и как намекает бесстыдно на вседозволенность, это ведь даже угрозой пахнет, он чует, посла оскорблять я не стану!
Кайен: - Почему? - искоса посмотрел Кайен. - Раз он позволяет себе подобное, пусть поймет, что не избавлен своим саном от от закона, которому вынуждены подчиняться даже животные: он не на своей территории.
Меценат: - Я не хочу, чтоб наглец возомнил, что пытаюсь я угрожать ему и от него защищаться!
Кайен: - Какая разница, что он подумает, если сделает, как предложено, - вышел из себя Кайен. - А не сделает, и примет за слабость отсыл к своим прямым обязанностям дипломата - так есть способы показать ему обратное, если возникнет необходимость. Только не заставляй меня об этом думать сейчас. Когда отреагирует, тогда и будет ясно, с кем мы имеем дело.
Меценат: - Нет, это надо обдумать теперь же, сейчас же, как я иначе могу быть спокоен? На что я буду надеятся все это время, покуда буду ответа его дожидаться, не зная, чем оградить себя от оскорблений, в которых, он показал, не стесняется письменно сам унижаться. И оградить от опасности следует дом мой. Если он раз пренебрег моей честью и правом, он и вовторно стеснять себя этим не станет. Надо обдумать заранее, что предпринять нам, если он слабость увидит, где есть лишь терпенье.
Кайен: - Понтий! - почти уже закричал Кайен, - да тот же Марциал способен взбаламутить весь Авентин - весь голодный Авентин! - если заподозрит, что задеть хотели его конкретно! Потом он подумал, что Парм выслушал все это не оддин раз, прежде чем послали за ним, Кайеном, и немного утихомирился. Только в том, как одеревенели плоские кисти рук, заметно было раздражение.
Меценат: - Значит, ты думаешь, что прикормить человека и натравить его можно как пса? Я не знаю, что в твоем сердце, Кайен, заставляет так думать, этим играть... Никогда не искал я корысти...
Кайен: Кайен закатил глаза и, когда они закрылись, почувствовал где-то глубого в содержимом головы царапанье засунутых через нос крючьев. Пришлось вскинуть ресницы и выровнять шею, чтоб наваждение выпало. Он сдавленно кашлянул, как человек, которого подташнивает, и бессознательно проверил рукой ноздри. Палец влип во что-то влажное, Кайен отнял руку и увидел кровь. - Понтий, сколько можно изводить весь дом ради слов, не стоящих материала, на который нанесены. Ему уже было предельно ясно, что посол дурак, женщина, которую он покрывает, стерва и данная помесь заслуживает только последнего варианта письма. Причем в исполнении выведенного из себя Парма. Причем прямо на стене посольского дома. Вперед умнее будет. - Взгляни на это иначе, - с усилием, предпринятым ради себя же, вернулся к умозрительному спокойствию Кайен. - Исфандияр не уступает в язвительности Марциалу, зато прячет жало в цветах.
Меценат: - Бедный мой друг, - неожиданно Понтий проникся, подал Кайену салфетку и выдохнул грустно. - Ты сам себе возражаешь, ты противоречишь только что высказанному тобой заявленью, в том, что ты мне предложил, твоей мысли не видно, видно желание мне угодить. Не старайся, видимо, я в самом деле излишне дотошен. Нет, я не вижу, чтоб стиль был талантлив, поскольку стыдно за автора, в краску вгоняет такое несоответствие смысла помпезности слога, да и нагромождение высокопарных преукрашений его только слух утомляет.
Кайен: - Вот так ему и скажи, - подняв брови, Кайен отвел от лица кисть руки, не разгибая локтя, и длины его пальцев хватило, чтоб достать поданное и движением запястья в той же горизонтальной плоскости повернуть обратно и промокнуть кровь. Он наконец видел Понтия таким, каким привык его видеть. Пугало немного, что сейчас он снова что-нибудь возразит.
Юлий: Он чуть не сплюнул с досады на каменный пол. Кайена вызвали,естественно к понтию и очевидно надолго.. Да и вряд ли после посещения хозяина в такой поздний час Кай будет интересоваться чем-то кроме здорового сна. и юлий, дожевав кусок, который был у него во рту и запив неразбавленным, пошел к себе. В комнату, которая будет его..еще некоторое время. Хотя остаться хотелось больше. Но что делать здесь-одному?
Меценат: - Ты успокоил меня. Я, быть может, сумею даже уснуть, - сообщил Понтий и тихо вздохнул.
Кайен: - Тебя успокоил не я, - сказал Кайен, чувствуя наконец почву под ногами, - а усталость. Отнесись к этому как к замыслу драмы. И вот что: ты ничего не возразил на письмо, где Парм утешает его на случай огласки и советует заняться делами. Возможно, его и следует отослать, только... цикуту заменить на что-нибудь... дурманящее самую малость. Ему самому понравилось, как прошлась при этом перед лицом рука в перстне и с платком. С тем, что он собирался устроить, письмо согласовывалось идеально. - Я провожу тебя, или позвать лекаря?
Меценат: - Завтра, - ответил ему господин, поднимаясь, чувствуя что навязать что-то ему норовят - не потому что доверия не был достоин кравчий, а наоборот, что он спокойствие дал: следует делать лишь то, что подсказала бы сущность, прочее выйдет всегда должного хуже стократ. Да и последний совет Понтий примерил иначе, не к парфянину, к себе: делом займись и не трусь. - Я не нуждаюсь сегодня в присутствии ближних, даже без мяты морфей, чувствую, вскоре прийдет... "Стар становлюсь и брюзглив, - думал, в кубикуле лежа, - стар, и легко меня сбить... Римлянин я или нет?"
Кайен: Когда Кайен вышел в сад, была уже глубокая ночь, и от ясного неба над головой стало как-то легко. Понтий с душным своим беспокойством перестал досаждать лишь только остался за дверями. "куда ты?" - спросил Бурый, но Кайен не ответил и, все еще прижимая к носу платок, вышел за ограду. Там, огибая ее вплотную, в затянутом виноградом углу, он нашел, кого искал. Тихий разговор не слишком отличался от того, который он не так давно вел с Юлием, разве что в нем было больше конкретного, хоть и меньше договоренного. "Если все, что я слышал от тебя под выходом нашей кухни, не богохульство" - так начал Кайен, и чем дальше продвигался разговор, тем меньше в нем было понятных постороннему уху слов, поскольку близость темы к реальности установила между собеседниками почти что родственный уровень понимания. Потом он долго ждал возвращения человека. Он даже не осудил бы его, если бы тот не вернулся. И, когда отвел его в дом, при свете факела у входа Бурый мог разглядеть худого оборванца, покрытого синяками и ссадинами и с недавно вытекшим глазом. - Это сделал я, - сказал в удивленные глаза Кайен, и отвел избитого в общий бассейн а потом к себе, и еще долго расспрашивал его о чем-то шепотом, но даже и так было похоже, будто он спрашивает урок. И очень часто фразы его, начинаясь с ударного слова "если", растворялись в шаге от собеседников, потому что губы виночерпия едва не заползали нищему в ухо. .................................... Устроил он приобретение в подвале, но с комфортом, сам еще выходил, и уснул под утро.
полная версия страницы