Форум » Жилища » Дом, раздавленный глицинией. » Ответить
Дом, раздавленный глицинией.
Вистарий: Дом очень большой, с улицы есть лестница до второго этажа в обход мастерских и таберны. Перистиль практически разрушен, как и некоторые комнаты второго этажа вокруг него: майский вид: Из роскошно отделанного атрия просматривается открытая мастерская. Обе комнаты таберны при входе выполняют функцию выставки-продажи.
Ответов - 147, стр:
1 2 3 4 All
Вистарий: Камень не всегда подается с первого раза. Но, бывает, он не подается и после. Сглаживая углы до укутанной формы, Вистарий с огорчением понял, что она не хочет быть, и, снимая крошку, вдруг обхватил ладонями за предполагаемые плечи. Сел боком на табурет, путавшийся под ногаим, склонился головой и гладил, гладил бесчувственный камень как испуганного ребенка, закрыв глаза, согревая дыханием, которое, утихнув вслед за сердцебиением, иногда вздрагивало беззвучным утешительным словом.
Гней Домиций: >>>Термы Чем ближе он подходил, тем ярче горели щёки - как будто скульптор по одному взгляду на статую мог понять кому она предназначается. "Я же куплю статуэтку тётушке... вполне женский подарок" уговаривал себя Гней, но щеки предательски не хотели гаснуть. Справился он с собой только веля рабу: - Доложи - Гней Домиций Агенобарб, - по привычке держать лицо, произнося это имя.
Вистарий: - Кто? аааа... - он отвлекся от камня, в котором искал огорченное девичье лицо, такими ласками, словно поднимая его навстречу взгляду и поддерживая, как поднял бы купленной рабыне, если б смел. Если б мог думать, что это убедит ее в безопасности. Хотя бы. Или сотрет воспоминания. Хотя бы... - проводи, ахеи наверное готовы... Готовы? - он ищуще взглянул на доложившего, (тот пожал плечами с выражением лица "а как иначе", и отвел юношу к очищенной от посейдонового дерьма статуе), и вернулся разглядывать пальцами пока неуловимые черты. Только переменил положение ног, поскольку давно сполз с табурета на корточки.
Гней Домиций: Скульптор, видимо, был занят, и Гней не посмел мешать ему вопросами, хоть после первого же взгляда на любовников, лишённых завесы воды и водорослей, хотелось задать тысячу... или хотя бы один: "ты тоже видишь как бережно он его держит, словно живого?" который он, конечно, всё равно бы не задал. Но увидев скульптуру в вечернем свете, Гней понял, что отсылать её сейчас - безумие. Ночь проглотит половину великолепия. И, не отрывая взгляда, он спросил куда-то за плечо: - Мои слуги заберут её завтра ранним утром? Расплачусь я сейчас. А ещё я хотел бы купить статуэтку, не слишком высокую, что-нибудь такое... без воинов, женщине в подарок.
Вистарий: Ноги все-таки затекли, и от перемены положения удобней не стало. Вистарий поднялся, не отрывая от нее глаз. Сейчас же к нему подошел раб и что-то заговорил о деньгах, а он все думал, как сделать ее счастливой, будто для этого не достаточно было вырезать в камне улыбающиеся глаза. За шторой бродил молодой человек с точеным, смутно знакомым лицом. Вистарий улыбнулся и узнал, не смотря на то что юноша здорово повзрослел с момента их последней встречи. - Аве, Понтий. Ты пришел с отцом?
Гней Домиций: Гней удивлённо обернулся, ища глазами Салако по всей мастерской, пока не понял, что обратились к нему. По крайней мере улыбались точно ему. Сперва он подумал, что Вистарий близорук, но... как художник может быть близоруким до такой степени и работать? Он оторопело покачал головой: - Вистарий, я полагаю? Аве, и прошу прощения за поздний визит, в сумерках несложно обознаться, я Гней Агенобарб... - пока он подбирал вежливые слова, стало совершенно очевидно, что в мастерской света предостаточно.
Вистарий: Салако всегда шутил неожиданно и зло, хотя трудно было представить себе, чтобы и в этом возрасте... и Вистарий почти поверил. Ожидание, с которым он уставился на пришедшего, потихоньку прояснило временнЫе пропорции: дети не взрослеют так быстро, чтобы за один день из мальчика превратиться в юношу. Во всяком случае, не внешне. И он опустил голову, прикрыв ее рукой и сокрушенно, полувопросительно согласился: - Да... - не зная, что еще добавить, извинения или оправдания.
Гней Домиций: Увидев, что хозяин дома смутился сильнее чем он растерялся, Гней предпочел сменить щепетильную тему с улыбкой: - Все патриции друг другу родня, мы Стервиям тоже приходимся... только я не помню кем. А я пришел не только за греческой статуей, но ещё и выбрать подарок тётушке, на которую совершенно не похож и, увы, не могу придумать чем её в этот раз порадовать. Она любит скульптуру... - Гней ещё раз, уже внимательней, обвёл глазами мастерскую, чтоб показать какую примерно скульптуру любит тётка, но увидев гидру сказал только: - Оооо... - и вслед за этим вырвалось совершенно искреннее, - она прекрасна! - но тут же опомнился, смеясь, - тетушке, конечно, такое не подаришь... напугается ещё, она же как живая!
Вистарий: - она... ее обещали забрать... - неуверенно сказал Вистарий, думая о том, не треснет ли камень. Потом опомнился: - Ей нужно большую? Маленькую? - на фоне ощущения, что "нужно что-то красивенькое". - Здесь... не все. Пойдем, в перистиль, - и пошел, не оглядываясь, через занавеску, за которой пряталась его сегодняшняя печаль. Там стоял двойной, розово-синий, свет, Вистарий резко перечеркнул его парой длинных шагов. В перистиле плелась трава, у некоторых колонн стояли фигуры. Уже полностью облитые вечером и потому уже не синие. Цветные и неокрашенные. - Там есть еще, - в кубикулах и гимнасии, который никогда по прямому назначению не использовался. Мраморные, лепные и литые.
Гней Домиций: Шел Гней не быстро, любуясь, удивляясь, и, конечно, в глаза бросалось большое, слишком большое для подарка в женскую кубикулу. И он остановился чтоб специально отыскать поменьше... никак не ожидая увидеть лошадку меньше ладони с доверчивой мордой и заинтересованными ушами. - Ух ты! А можно это? Для младшего брата... - пояснил зачем-то, хотя честно говоря такое хотелось самому. Но не солидно как-то в таком предлегионном возрасте, к сожалению.
Вистарий: Он и спрашивал как Салако. Правда, спрашивать стал после того, как попал под горячую руку, за что до сих пор было угрюмо неудобно. Да, и потом: у Салако были светлые волосы. Еще месяц... неделю назад. Кажется. - Да, конечно, - сказал Вистарий и подумал, что если греков заберут завтра утром, то, скорей всего, это будет все же Агенобарб. Хотя Потния навестить стоит, чтоб на Салако посмотреть.
Гней Домиций: Гней благодарно кивнул, даже не спросив о цене, продолжая осматриваться и понимая, что окончательно сбит с толку. Он привык к художникам отирающимся в Золотом, не только советующим "а вот к этому случаю я бы порекомендовал...", но и откровенно всем и каждому сующим в нос свои шедевры без всякого повода. Вистарий ничего не советовал, не навязывал, и глаза разбегались, и что купить Гней решительно не знал... но ему здесь очень нравилось. И нравился этот, робкий с виду, странный мужчина, который не сказал двух слов и, кажется, мыслями был вообще не здесь. Но Гней с ним уже знакомился, знакомился ближе, чем с некоторыми из тех, кого знал много лет. Так, глядя на своего отца, он видел не невзрачного невысокого сухонького старика, а гордого, мощного, стремящегося вверх человека вне времени, похожего на арки акведуков, которые он возводил. Точнее - это они были на него похожи, порождённые волей и смелостью создавшего. Гней обошел всё молча, подолгу стоя перед некоторыми скульптурами, с равнодушным вниманием оглядывая другие... Вторых было гораздо меньше, молчание затянулось, но он его не замечал.
Вистарий: А Вистарию было неловко. Уже смеркалось, высокий гость не торопился остановить на чем-либо свой выбор, поторопить его Вистарий не смел. И только когда он понял, что разглядеть его лицо толком уже не может, огляделся и сперва вполголоса спросил огня. - Факелы! - крикнул, когда догадался, что его никто не услышал, - принесите факелы. Когда ногами раба вошел огонь, он осветил не только помещение. Стало окончательно ясно, что это не Салако, поскольку Салако, хотя и безотчетно, был недавно запечатлен в образе молоденького фавна, хитроватого и бессовестного. Фигурка паровалась с сатиром, лицо его тоже было донельзя узнаваемо, и Вистарий даже, пожалуй, потемнел лицом, вспомнив, как Квинт недавно напросился в гости...
Гней Домиций: Вистарий позвал слуг, света прибавилось, а Каллиопа, прорисовавшись из полумрака, манила взгляд и в ярком освещении. Только куда её - такую большую - в маленькую теткину кубикулу? А в саду и так заставлено... - Очень необычная получилась, - обернулся к скульптору Гней, - у неё такая полуусмешка, как будто она понимает больше, чем вдохновит сказать. Намекнет, но утаит от поэта. Я её возьму. Подарю школе, учитель должен оценить... О! Так вот же он! - засмеялся Гней, хорошенько разглядев лицо сатира. И чем больше узнавал, тем заливестей смеялся. Мелькнула даже мысль подарить сатира матери, но он отогнал её как злую - обидная бы получилась шутка. А рядом стоял Салако. Небольшой и очень удачный, бесшабашно играющий на дудке. - Вот и фавн для тётушки, - обрадовался Гней. - А дриады ему в пару не найдется?
Вистарий: - Дриады? - переспросил Вистарий и смутился еще сильнее. - Дриады нет... есть нимфа озерная... он провел гостя в угол и и добавил, хотя смутиться сильнее, казалось, уже невозможно: - Только она старая... Она была очень печальная, но Вистарий ее очень любил.
Гней Домиций: Генй с удовольствием пошел, долго рассматривал и нахмурился, наконец, не зная как поступить. Нимфа была очень похожа на тетушку, когда та доставала чей-то полуистёртый портрет и плакала над ним. Дарить ей такое было категорически нельзя, и в дом, полный женщин с не очень сложившимися судьбами, такое тоже ставить нехорошо - зачем напоминать лишний раз... Но очень не хотелось огорчать скульптора, тем более что озёрная нимфа была едва ли не лучшим, что он видел за последнее время. И Гней решил подарить её философу. - И эту возьму. Учитель говорит... не Квинт, другой, философии, - он очень постарался не покраснеть, - что поощряя искусства, мы поощряем лучшее не в современниках, а в потомках. Это всегда звучало так высокопарно... Но теперь я понимаю, что это просто правда. Я буду заходить к тебе ещё, Вистарий. Обязательно.
прислуга: >>>Идиоты из дома Ливия Куриона - Куды ты прёшь?!! Ты ей щас голову отобьёшь, твоя жопа на колу будет! И не тока твоя, куды прёшь говорю, повертай! Да в зад повертай, твою... - Сам иди в зад, ты ей уже всю титьку стер, управительнице нашей, рука-то в мозолях, бабы не дают... - Да положь! Полож уже её, баран, углом полож! - Аве, господин ваятель. Ливия Куриона экскис, вот.. хфонтан говрит... как его... из любого металлу, чтоб, значит, как сам прикажешь... - Ты че несешь? Не слушай его господин, не уродился он у нас, вот, значит стеночка, вот энту бабу со стеночки надо изобразить так вот, чтоб похоже, в любом мраморе, для фонтана. Фонтан мы городу хотим подарить, - закончил важно. - Любые деньги, приказано не жалеть, - добавил пыжась ещё сильнее.
Вистарий: Вистарий оглянулся и растерялся. Практически весь межколонный проход загораживали изрисованной углем поставленной на попа стеной два дюжих раба, за чьими спинами по мастерской в полном составе катались от хохота расползшиеся было подмастерья во главе с привратником. - Да, - сказал Вистарий, - да... Вот... Сюда прислоните. Ливию Куриону... о, боги. Как они ее дотащили. Грудь вовсе не была настолько стерта, чтоб Вистарий не мог ее угадать, даже в рваном факельном свете. Это был хороший набросок, но стоило позаботиться о том, чтобы ночью по нему не прошлась кошка. - Накройте, - воззвал он в мастерскую и, понимая, что хохот его заглушает, закричал яростно во весь голос: - Холст принесите! Голос не был сильным - Вистарий не ел с утра - но настроение дошло моментально. Веселье свернулось в хихиканье и кашель, подмастерье принес кусок требуемого и накрыл рисунок. Вистарий круто обернулся к юноше, сжимая энергично дернувшийся рот, будто в порыве что-то сказать, то тут же, так же резко, отвернул голову.
Гней Домиций: Гней всеобщим весельем не проникся. Сперва он перепугался, что увальни своей ношей переколотят стоящие ближе к дверям скульптуры, и даже чуть не рванулся держать кусок... стены??? Но, разобравшись что есть кому подхватить, шагнул поближе рассмотреть и теперь хмурил брови в попытке понять. Он даже почти не заметил перемену в Вистарии, естественную и понятную в обстоятельствах. - а... это точно Курион рисовал? Ничего не понимаю. То, что я видел на выставках... - Гней попытался подобрать вежливое слово, но оно звучало ложью и он сказал как есть, - мне не нравилось вообще. Не понимаю за что его хвалят. А тут... При взгляде на набросок почему-то вспомнилась младшая Валерия. И ещё - речь Ливия на похоронах. - Впрочем, я не могу судить, что я в этом понимаю. Вистарий, прикажи рабу записать куда что отправить и принять деньги, я и так злоупотребил твоим гостеприимством.
Вистарий: Вистарий внял и позвал и приказал. - Ничего, - ответил в свою очередь Агенобарбу, когда уже за ним записывали, и, возможно, вызвал недоумение. Больше всего сейчас ему хотелось сесть и осмыслить, похожа ли она, мельком виденная, на девушку, которую хотел высечь он сам. Потому что она понравилась, она задела. И он пытался понять, есть ли в той, другой, то, что его задело. Стоит ли учитывать, привносить. Будь он неладен, заказчик этот со своей Кибелой.
Гней Домиций: Он щедро отсыпал золотых "октавианов" из богатого кошеля, соседствующего на одном поясе с более чем скромными ножнами, и понёс неразрешенное недоумение домой, но не донёс даже до двери, при прощальном взгляде на греков задумавшись совсем о другом. >>>Дом Клавдии Минор
Вистарий: 25 авг к вечеру. Она однозначно не была ни Кибелой, ни вообще матерью. Больше всего она была похожа на дочь его кухарки - только Вистарий, даже когда понял это, полного сходства поддерживать не стал, камень улыбнулся другими ямочками, остался только общий костяк семейного сходства. Сходства более полного - хотелось, но лицо хранило такое робкое и вместе с тем такое явное счастье, что он боялся даже штриховку снять. От усилий, которых требовали мелкие и точные движения, болела вся кисть, болью неразгибающейся спины старого огородника. Вистарий отошел перекусить, и в этот момент прибыли в лектике какие-то гости. Распаренные, из терм, они искали женскую фигуру в портик "вот такого размера приблизительно, нет, не надо муз, просто красивая молодая девушка". Вистарий не мог ее не показать. Пока один бродил в перистиле, стараясь не высовываться на дождь, другой рассмотрел, спросил с сомнением: - А голова не великовата? - Нууу, - расстроился другой посетитель, не нашедший то по размеру, то по степени обнаженности, - неееет, ну у нее же живот, это же безобразие. Его можно как-то стесать?.. грудь, правда, уже не добавишь... но ладно... Когда она будет готова? И, выслушав приблизительный ответ с сомнением осматривающего живот Вистария, зашел с другой стороны и возмутился: - Почему она улыбается? Она не должна улыбаться. Не улыбаются они, когда их продают!.. Так! Так улыбаться можно потом, но тогда не эта поза. Улыбку исправить проще, не так ли? Мне подойдет такая. Только слегка подправить. Вистарий все еще думал о голове - голова и в самом деле была большая, как и у девочки этой эвксинской, особенно с ее маленькими круглыми плечами, и вся эта тирада про живот и грудь даже как-то пошатнула в уверенности, но улыбка? Вистарий посмотрел на посетителей со странной смесью вины и упрямства в душе. Он не знал, что сказать им. Он перевел взгляд на неоконченную фигуру и увидел, как она стоит, полная робости недавно ставшая женщиной, опустив глаза и с чуть заметным напряжением сдвинув коленки, и в горле застряло. Они, двое, подтвердили давнее сомнение, что такое счастье возможно... Разве можно любить мужчин? Как вообще женщины любят мужчин? Ком превращался в нож. К глазам и носу подступала волна. Ему никогда этого не видеть. - Нет, - сказал он хриплым шепотом и вышел из мастерской, предоставив этим двоим думать что заблагорассудится.
Вардусья: >>>пригородная латифундия Клавдии Сагиты - Ат ты ж, блядь, длиннота! - с порога поприветствовала общество Вардусья, отряхая прилипшую ко всем местам насквозь мокрую тунику. Подобрала подол и выжала под кустик. Она никогда не носила длинное, за исключением тех случаев, когда шла, поутру, накануне боёв, приветствовать патроншу. Сегодня пигалицу унесло на подримскую латифундию и, пока туда-обед-обратно, отпущенницу окатило грозой так, что она почти пожалела, что возвращалась не по Тибру вплавь. Двое из трёх мужиков, бывших в перистиле, уставились на облепленное, Вардуся распрямилась, оглядев сверху вниз, дотянула угол губы почти до уха в дружелюбной усмешке и определила: - Не допрыгнешь. А я не наклонюсь подобрать. Лица мужичков прокисли, один открыл было рот, но второй пихнул его в бок и что-то нашептал на ухо и оба с каменными рожами спешно вымелись. Она повела плечом и обратилась к оставшемуся: - Слыш, мил человек, хозяина позови, дело к нему.
Вистарий: Вистарий не знал, как их выпроводить, поплетшихся за ним в перистиль... "Есть тут кто-нибудь?.. Слуги... Слуги..." Но никого не было, все, включая подмастерьев, собирались ужинать, и он не знал уже, куда метнуться, когда позади раздался голос какой-то бабищи, и моментально отлегло. И бесследно отлегло, когда он обернулся и увидел, как эти двое переглянувшись исчезают. - Я хозяин, - сказал он тем же хриплым шепотом и сдержанно прочистил горло.
Вардусья: - Вистарий-скульптор? - уточнила, дивясь, как такой - каменюки ворочает. - Если ты, то посылочка тебе. Десять тысяч на поддержку благородного искусства от высокородной, прекарсной, щедрейшей.. ну, всё такое, сам знаешь... Калвдии Майор, - отрапортавала бодро. Сняла с пояса увесистый кошель, легко подкидывая на ладони: - Положить куда?
Вистарий: Вистарий оторопел было, но в животе у него заурчало, возвращая окончательно к жизни, и, смутился. Ослабшее, разгладившееся лицо не успевало за внутренним состоянием, только скулы окрасились, и, сглотнув, он протянул руку, кивнул: - Да, Вистарий... Там ужин, готов, все уже ушли... если угодно... со мной... - не зная, как выразить ощущение, что великую и прекрасную надо чем-то благодарить, и она ожидает, видимо, благодарности более весомой, чем слова. Но чему он, безусловно, научился у Понтия Стервия, так это тому, что приходящего надо накормить.
Вардусья: - Это кстати, - кивнула Вардусья, улыбаясь ещё дружелюбнее - не чванливый отпущенник оказался. - А я уж думала на пустое брюхо помирать пойду, до заката в казармы не успею, а после заката нам жрать нельзя. Пристроила кошель в ногах у двух борцов, подняла взгляд и отошла, возмущаясь в лицо тому, что покрупнее: - Да куда ж ты прёшь?! Ещё б яйца ему почесал! Он же бок открыл! Эх... - отошла ещё, сверилась с ощущениями, уверенно обернулась к скульптору: - Этот победит, - ткнула пальцем в молодого, - он его щас за шею, об колено и от рожи одна лепёшка.
Вистарий: Вистарий покосился на кошель и пошел в кухню. Он еще спорил, с тем, что не большая все-таки голова, а камень неотесан, в волосах, и тесать его не хочется... Все равно живот, и никто не купит, можно только сошлифовать штрих а там, в ногах, пусть как из скалы, и прическу - зачем? Медея всплеснула большими полными руками и заворчала: - А я тебе в кабинет послала. Опять, думаю, камни грызть будет до самой ночи... Иди, иди в тириклиний отведи, принесут все. А ты, с тебя тоже будет резать амазонку какую? Вистарий нашел глазами вилика и послал: - Там деньги, от Клавдии Майор. Десять тысяч. У борцов. и послушно поплелся в триклиний.
Вардусья: - Ты чего, бабонька, из дому не выходишь? С меня не срежешь, - хохотнула Варьдусья, чьи портреты перед играми красовались едва ли не на каждой римской стенке. - Один дурак, правда, Ахила за прялкой с меня лепил, а отлили, глянули - кадык-то позабыл. Срамота... И, махнув рукой, пошла за хозяином дома, не смущаясь разводами на полу - текло с неё как с водопада.
Вистарий: Подали, обогнав. Медея уже и расстаралась, бурча, что господин опять не обедал, и огромное покрывало принесла и не спросясь на пришлую набросила, едва та уселась: "промокнись." Вистарий не знал, что говорить - знал, что надо что-то, а что... Глупость была эти обеды в триклинии, он всегда ходил на кухню, а Медея бухтела "уважать не будут".Ел и чувствовал себя не в своей тарелке: и гостья такая же, не из господ, и он не понимал, зачем это все. - Вардусья, - вспомнил вдруг, и запоздало улыбнулся ее рассказу об Ахилле без кадыка. Улыбка так и осталась, пока он смотрел, любуясь ее силой, видя, как она об колено лепит мужские лица в лепешку. И отчего-то не жалел ее шрама на лице. Вино деловито разливала медеина девочка. - Принеси папирус, - сказал ей Вистарий. - И доску... И, в след уже: - И уголь...
Вардусья: - Да не хлопочи, - ворчнула Вардуся, но промокнулась, чтоб ложе не марать, и скинула тут же. Села, по привычке подвернув под себя ногу... длинная туника сделала, по подолу, "хрясь", гладиаторша "эть", и подтвердила: - А то. Она самая, - понаблюдала как льёт молодая хлопотунья и остановила: - Эй, милая, разведи-ка мне как девке, мне завтра против скифки стоять, оно, конечно, не амазонка, нету никаких амазонок-то, но тоже, говорят, не промах. Широко улыбнулась на требование угля, но ничего не сказала, давно привыкнув, подумав только, что видно опять Паллдау сделают.
Вистарий: Девочка принесла все; доску, правда, не обычную, чтоб подложить, а вощеную, да и стилус не забыла. И Вистарий перевернул воском вниз и подпирая лист, придерживая чуть скручивающийся край, попытался поймать эту улыбку. Как у рыбачки... с острогой. Как у крестьянки у колодца, только что поднявшей бадью, и готовой окатить. Только неуловимо старше и... свободней. Откуда было столько счастья в этой широкой улыбке, перечеркивающей шрам?.. откуда, даже когда углы не поднимались до симметрии?.. Вот только губы были сложены как у серьезного ребенка и брови в строй, и - тут же, молнией пропоров хмурость лба, так смеются от радости, а не тогда, когда смешно... Скифка? А она любила мужчин?.. Вот она знала о жизни все. - У тебя есть дети? - спросил Вистарий.
Вардусья: - Сынков двое, - гордо сказала Вардуся, прежде чем подумала к чему такой вопрос - обычно спрашивали совсем другое. - Да не бойся, без мамки не останутся, я её уложу завтра, скифку эту. Можешь на меня ставить, чтоб мне с места не сойти, - и сошла, точнее сдвинулась едва не вместе с ложем - до ближайшей вкусности. Не казарма ж, никто не смотрит, не нудит "не диетическоеее". Откусила приличный шмат жареного, приложилась к киликсу и усмехнулась, мотнув головой: - Неаполь Скифский... где хоть такое, далече, не знаешь?
Вистарий: Она ответила больше, чем он спросил. Она подменила саму суть вопроса. "Сыновей нельзя не любить", - подумал Вистарий. Но чему ей было радоваться? Тому, что она уложит скифку? Она любила жизнь, просто любила жизнь. Этого Вистарий словами понять не мог, но именно это притягивало к таким, как она, любившим жизнь за всех, и за Вистария тоже. Когда он смотрел на нее, он не понимал, как могли не удаваться его попытки к бегству. Он бы сейчас бежал. Но сейчас он и так не был связан. И рука торопливо старалась запечатлеть, ее гордость. Ее детски серьезную уверенность... которой Вистарий не чувствовал. А потом он яростно перевернул табличку и врезался стилусом во всю глубину воска.
Вардусья: - Не выходит? - посочувствовала Вардусья. - Ничего, выйдет. Видал как меня на стенках насобачили? Как будто мне Алеф Гора рожу молотом своротил... умельцы, - поржала в киликс и махнула девчонке - ещё, мол. - Только спокойно сидеть не проси, вкусно у тебя и богато. С такой кухаркой и без хозяйки жить можно. Хозяйки в доме явно не наблюдалось и Вардусю это устраивало, а то некоторые хозяйки дергались, а ей оно надо?
Вистарий: Она утешала, она с ним говорила как с сыном, а сколько ей лет? - Там... - вспомнил он чудом, - на востоке. На другом море, Эвкинском. Неаполь Скифский. Маленький Салако... Воск, вздыбленный в рельеф до предела, смеялся диким и добрым смехом... Мощь его напоминала морской вал. Без шрама это была не Вардусья. Но без шрама она была и не Кибела. Вистарий отложил табличку и налил себе. Девочка посмотрела с материнской укоризной.
Вардусья: - Далеко, - уважительно кивнула Вардусья, - я дальше Регии что в Бруттии не была. Не нанимали пока. А она вишь - приехала. Славы хочет. Что ж, слава дело такое... А в Регии-Юлия красота. Говорят, ещё греки строили, назад тому семь веков, если народ не брешет. Как подумаешь сколько нас на тех стенках было... И налегла на овощи, спокойно отложив мясо. А когда хозяин себе налил, тоже подняла киликс: - Ну, за мастерство. Чтоб получалось, - не за славу же, что в ней.
Вистарий: Вистарий выпил и остановился. Глядя на то, как она ест, заново разглядывая мимику. Мастерство... у нее было свое мастарство, неудачи которого оставляли видимые следы. Нет, не вода - скорее дерево, разрушающее своим ростом камни. Со следами спасовавшего топора на коре, со срубленными сучьями, битое молниями, и все такое же же могучее и живое. Вырвать такое - только урагану. Со стадией земли, в ширину и глубину, которую ухватили корни мертвой хваткой. Глину бы. Сейчас. Но не сюда же. - Ты... Можешь побыть здесь, еще немного? В мастерской у меня?
Вардусья: Вардусья сдвинула брови, посмотрела в лицо, но не найдя в нём ничего такого, никчемушного, согласилась: - Отчего ж, могу, - улыбаясь на стол, - только это пусть туда несут, не доела я.
Вистарий: Девчонка сгрузила на большой поднос все что стояло перед могучей гостьей и попыталась отволочь в мастерскую. Поняла, что не дотащит, сняла верхние тарелки и кувшин и понесла так. И Вистарий уже разворачивал мокрое тряпье, в которое были завернуты приготовленные подмастерьями вымешанные куски глины, уже мял, а девочка все бегала. - Сними это, - велел Вистарий, бесцеремонный, когда дело касалось работы, - не садись. И прошелся по мастерской волчьими глазами, вонзил аршинную проволоку в ком и облепил ее другими, швыряя взгляды коротко и часто, как дротики. Не нужно было всех деталей, всех шрамов, всей мимики. Нужна была эта сильная ухмылка нагнувшего жизнь до двух сыновей человека. И мертвая хватка корней. Кто спрашивал его на днях, есть ли у него дриада? Глина шмотьями корявилась по мускулатуре, шрамами проходили по ней следы пальцев. Он бросал взгляды в лицо и видел ее всю, снимая воспоминание о ее улыбке в отсутствии этой улыбки, не зная, как заставить ее снова смеяться, угадывая природу этого смеха в движении всего ее тела.
полная версия страницы