Форум » Жилища » Дом, раздавленный глицинией. » Ответить
Дом, раздавленный глицинией.
Вистарий: Дом очень большой, с улицы есть лестница до второго этажа в обход мастерских и таберны. Перистиль практически разрушен, как и некоторые комнаты второго этажа вокруг него: майский вид: Из роскошно отделанного атрия просматривается открытая мастерская. Обе комнаты таберны при входе выполняют функцию выставки-продажи.
Ответов - 147, стр:
1 2 3 4 All
Вистарий: Кусок привезли еще вечером. Он был невелик но очень хорош. Светящийся, чуть розоватый, с редкими и очень бледными прожилками. Когда рука проходила по пока еще шероховатой поверхности, пальцы ощущали их как вены, что не противоречило образу, проступающему на поверхность в двух-трех местах и видимому в глубину как сквозь воду под определенным углом падения света. Место, где кровеносным сосудом просвечивалось глазное яблоко, отстояло гораздо дальше от края, чем требовалось по симметрии, но замысел, уведенный внешним рисунком, вложил в руку резец и молоток и пробороздил несколько насечек, обозначавших поворот и наклон головы. Замысел уводил от заказа, и мрамор, приготовленный для него, служил лишь показателем степени рабской лени - утром на нем лежала пыль. Но Вистарию уже не было до него дела. Прорезав до профиля, он не был способен на этом остановиться, поскольку кровеносная жила вплывала в глубину, создавая ощущение, что он освобождает живую женщину и вся его задача состояла в том, чтоб не ранить ее, отделяя маску породы от ее кожи насечками, параллельными порывистому повороту ее головы...Почему было важно оставить впереди это пространство глухого...пока глухого камня он понял только когда удалил из его сплошной массы пару тех прожилок, которые так оживляли его же в проявляющемся рядом лице: ее волосы, летящие по ветру. Разворот ее шеи означал взгляд назад: Подо мною молчит пыль, надо мною звенит степь, мой народ у меня был, а теперь не найти стен Что было странно. Она ему никогда не нравилась.
прислуга: Пока ехал, он молился всем богам, полубогам, ларам, гениям и гению Вистария особенно. Если не сообщить хозяину хоть одну хорошую новость - впору заказывать надгробный памятник себе самому. После долгих поисков с собаками, посланные, конечно, нашлись. Но в таком виде и месте, что он, представляя лицо Ливия после доклада, хлестал коня и попадавшихся по пути ротозеев так, словно оборонялся. Отпихнув с дороги слугу, пытавшегося помешать войти в мастерскую, управляющий с порога взревел: - Что с претором? Тьфу... с его статуей? Барельефы начаты? А девка для которой я мрамор...? И застыл, словно наткнувшись на стену. На него, обернувшись на шум, белёсыми глазами призрака смотрела гетера Куриона. Управляющий сморгнул, сделал охранный знак и сказал почти шепотом: - Ты не боишься соперничать с богами, скульптор? Они этого не любят...
Вистарий: Взгляд, которым ударил пришлого оторванный от работы Вистарий, отличался от взгляда убийцы примерно так же, как инструмент в его кулаке - от любого другого оружия. Так что управляющий очень вовремя сбавил тон. Впрочем, слова для одобрения он тоже нашел неверные и мастер, почувствовав глухое раздражение, негромко прорычал, обращаясь к подмастерью: - Покажи господину картоны. И проводил постепенно затухающим взглядом.
прислуга: Попятился от двух - один страшнее другого - взглядов, пнул кучу какого-то тряпья, валявшегося на дороге и долго искал к чему придраться в барельефах: во-первых хозяин - художник и выискивать недостатки будет строго, во-вторых - хоть чем-нибудь отомстить за позор собственного испуга. Барельефы, как на зло, были безупречны. Но тут он вспомнил. И с гаденькой улыбочкой вернулся в мастерскую. - Господин Вистарий, не далее как вчера, я подробно объяснил тебе пожелание моего хозяина - изобразить на надгробии его покойного брата как можно больше деяний рода Курионов. А тут только ораторствующий претор и его досточтимый прадед на поле битвы. Род Курионов славен во всех своих поколениях. Еcли ты недостаточно образован, надо было сказать сразу. Теряем время. Надгробие должно стоять уже к концу игр. Гай Курион перед смертью передал много семейных документов в библиотеку при центральных термах, можешь почерпнуть сведения там. Издевательски-низко поклонился отпущеннику и вышел. >>>>Дом Курионов
Вистарий: Вистарий оставил при себе мнение, формулировать которое все равно не был способен, о значительности рода Курионов для истории, помнить которую в подробностях обязан не был, струсил с туники мраморную пыль, поглядел, как она въелась плотным слоем меж волосков на руках, приказал стереть с мрамора рисунок. - Я в термы, - в последний момент перед тем как выйти предупредил он. Его удержала прислуга, вручив с собой чистую одежду. - Обед подать? - спросил кто-то из слуг. - Я не хочу, - ответил Вистарий. - Там поем. >>>>>Термы
Вистарий: >>>>>>>>Улица, ведущая от терм. Вистарий, шаркая по неосвещенному вестибюлю дабы не уронить табличек повторно, прошел атрий и в мастерской наконец приютил их, все-таки нашумев. Раб-привратник проснулся и испугался - хотя наибольшее, чем мог его наказать Вистарий, он не увидел бы в сгустившейся ночи. Но взгляд мастера не нес в себе осуждения. Закрыв глаза, Вистарий некотрое время простоял у начатой гетеры, словно шлифуя шершавыми пальцами ее мраморное лицо. Сказанное Квинту "готова" отражало его понимание искусства, а не реальное положение вещей: предстояло довести линии волос, очистить от зубильного штриха плечо и высечь стихи. Но это он оставлял завтрашнему дню и подмастерьям: плечи угадывались уже сейчас, надпись... надпись лучше было поручить кому-нибудь более умелому в письме.
прислуга: Подмастерье бездарен не был. У Вистария вообще не было бездарных подмастерьев. Но к четвертому часу перенесения на мрамор набросков с табличек ему уже начинало казаться, что работа это для одного человека, причем в требуемые сроки, неподъемная. (Вистарий начитался историей рода Курионов настолько, что количество фигур увеличилось вчетверо против прежнего эскиза, как следствие они стали мельче и экспрессивней в изгибах...) Парня убивало еще и то, что работу пришлось делать второй раз, и по этому поводу он честил тоже Вистария, поскольку заказчика в глаза не видел. - Напридумывал... что ему не нравилось... - тихо вырывалось вслух время от времени. - Ну вот, тут: ну и вот какая тут линия?... Он всердцах бросил деревяшку на пол и увидел вдруг не часть наброска, а движение целиком. Он выложил таблички в нужном порядке и принялся править рисунок на мраморе исходя из него... Теперь, похоже, на заданной площади помещались все требуемые ноги.
Вистарий: 21,авг,утро. К надгробию он охладел быстро. Еще позавчера. Весь вчерашний день посидев сиднем в перистиле, он ковырял ножом бесполезные осколки величиной не более сливы и белесая пыль текла на сандалии, а на большом пальце правой руки образовалась мелкая сеть кожаных зарубок, как после чистки яблок. Свирепо ввинчивая в зажатый в ладони камень острие, он под вечер одну фигурку расколол и нож воткнулся меж сходящихся наладонных морщин. Вистарий уронил расколотый камень и стал внимательно наблюдать, как горсть, сжатая лодочкой, наполняется кровью. Потом пошел смыть и перевязаться. И до следующего утра не брался за резец. Мелкие фигурки числом штук семь растащили рабы - у некоторых были отверстия, возможно, изначально и не предназначенные для шнурков, но вполне годившиеся. Один голубь затерялся в траве. Простенький и немного кособокий. А с утра он пошел править работу подмастерьев, выбиравших основные массы рельефа и расстроился до оплеух. Сторонний наблюдатель не понял бы, почему. А Вистарий выгнал всех и долго сидел обхватив руками лицо напротив испорченной работы. И потом отчаянно вгрызался в материал, придавая сплетенным формам общность движения в ущерб пропорциям. Мрамор крошился под нажимом руки как замороженное масло. Композиция теряла правильность и обретала мощь.
Ливий Курион: >>>дом Курионов Несшие хозяина завидовали тащущим клетку, а привыкший к свободе петух метался по своей тюрьме с видом недожаренного, пока её не додумались укрыть, наконец. У дома с глицинией Ливий поморщился - он помнил Вистария мальчиком на побегушках у Мецената и никак не мог привыкнуть к его новому обиталищу, как и к славе. Доложить о себе он велел спускаясь с носилок - дома художник или нет было не особо важно, подмастерья тоже могли показать требуемое.
Вистарий: В мастерской было бы тихо, если бы не скребущий звук резца - Вистарий так и не взял в руки молоток, поскольку сперва камень подавался напору, а потом следовало уже соблюдать осторожность, снимая тонкие слои для видимого возвращения пропорций. - Иду, - ответил он, когда доложили о Курионе, но бросить обрабатываемое колено не мог, пока видел, как ракурс отразится на общей картине. Так что гостя уже ввели в мастерскую, а он, не спуская глаз с работы, которой приличия ради не должен был касаться хотя бы во время приветствия и продолжая тесать мысленно, отошел на пару шагов, щурясь чтобы вернуть общее впечатление и сказал только: - Да. При этом не думая, что стоит к вошедшему хорошо если в профиль.
Ливий Курион: Курион молча прошел мимо него к надгробию и разве что не понюхал мрамор со всех сторон. Придраться было не к чему. Обсуждать тоже. Работа была добротной, и видно это было уже сейчас, по замыслу, из которого только-только начали проступать детали. - Э... да, - взгляд зашарил по углам. - Вистарий, я в нетерпении. Ты напугал моего раба шедевром, я тоже хочу испугаться.
Вистарий: Он угрюмо потупился. Смутно подозревая насмешку. Пройдя в угол - кто другой бы сказал подмастерью: "покажи!", но слово должно было еще проделать долгий путь сначала в глубины сознания, в котором никогда не было подчиненных ему людей, а потом обратно на воздух из того кармана, где Вистарий держал бывшие в ходу меж людьми вещи вроде монет - так что он сам прошел в угол, потому что это было хоть и досадней, да проще, и стянул холстину с Мирины. Он не помнил, в каком виде застал ее прежний гость, и хмуро подумал, что эти развевающиеся волосы и с самом деле напоминают о голове Медузы Горгоны чересчур явно. В надписи же, он точно знал, ошибок не было.
Ливий Курион: - Да, кстати, я тебе птицу решил подарить, мне она неплохо позировала, может и тебе приго... - слова закончились в тот момент, когда полотно подлетало к полу. Всё, что он мог бы сказать дальше, формулировалось только в "сукин ты сын", но почему-то не сказалось. Она была совершенна. Нет. Не была. Была бы, если бы не крохотный изъян - сосудистая звёздочка на мраморной коже. С ней, извлеченной из камня непостижимым наитием, она была просто достоверно живой. Ливий попятился и тяжело опустился на какой-то ящик, вычленив его из остального хлама тем, чем садился, не иначе, так как взгляд от Мирины он не отрывал. И, вместо того, чтоб небрежно бросить заготовленное по дороге "неплохо, но...", спросил: - Чем она тебя так?
Вистарий: Вистарий оскорбился. Как всегда, когда в его взгляде, слове, жесте, поступке, скульптуре кто-то видел обыденные человеческие чувства. Как всегда, когда зрящий, как усердно шлифуется в камне бедро, плечо, шея только что бывшей перед глазами натурщицы, ему сально подмигивал: нравится? Что ж ты водишь руками по камню, видишь, она сама не прочь. Как думаешь, куда побежала?.. Не ей же на тебя вешаться, давай-давай!... Независимо от того, бывала ли в этом правда. Даже если и бывала, подобные взгляды спугивали ее и она улетучивалась под клокочущим напором искалеченной гордости. А в данном замечании он даже не знал, какой намек подозревать - на ненависть отверженного или на отчаянье так и не решившегося подойти. В то время как это просто был камень, нежный камень с похожим направлением прожилок, дающих силу ветра и опасной красоты. Он опустил голову, не зная, что ответить.
Ливий Курион: Он поискал ответ на лице скульптора, но его там не было. Да и быть не могло, потому что спрашивал о другом, о том, что он не смог бы сказать вслух даже будучи наедине с собой - как можно творить если это не она? Если её можешь писать бесконечно, а весь остальной мир ложится на холст молчаливой кляксой и оживает только то, чего она коснулась, так или иначе? Ливий не понимал откуда взялся ветер в волосах Мирины, и то, что она видит, обернувшись... - Отличная работа, - поднимаясь, чтоб очнуться и перестать выглядеть (тут!) идиотом. - Думаю, она была бы довольна. Я сменил управляющего, забрать и расплатиться придёт казначей. Птица там... - потряс пальцами в направлении атрия и вышел, не затруднившись проститься. >>>дом Курионов
Вистарий: 22,авг, вечер. ... подмастерья шлифовали изгибы, а Вистарий брезговал взглянуть. Он устал - и от этого камня, и от набившей оскомину композиции, и от обязанности заниматься именно сейчас именно этим. Весь день в перистиль падало с глицинии томительное "Кулаууу", похожее на вопли мартовского кота, и Вистарий проникся до глубины сердца. Психея еле держалась на гладкой стене, распластав крылья так, что они выгнулись о керамический бой, грубо сложеный в хаос по сравнению с разводами ее пыльцы... Он вышел молча, приблизительно зная, куда идет, но зачем, догадываясь только по грубости цементных швов на мозаике да по надрывности павлиньего крика. >>>>>>>>Дом Понтия Мецената
Вистарий: >>>>>>>>>Дом Понтия Мецената ... крошки, оставшиечя от выхода, высохли и то и дело кололи уже в постели, докучая своей несвежестью. Тело готово было передернуться, как от холода. Не спалось. Над головой, под потолком, висели смутные очертания чего-то многоглаво-неприятного.
Вистарий: 23, авг, утро. Серый мрамор, которым он пренебрег ради Мирины, закованной в розовом, затаил злобу. Вистарий ее не видел, потому что думал о другом, а сейчас - совпало, и он мог его понять, этот серый кусок, гораздо бОльший, нежели требовалось той, для кого его назначили. Сейчас он чувствовал, проходя мимо него к надгробию, как стенки куба коробит внутренней жизнью, как она извивается там внутри и бьет хвостом, неспособная вырваться за предел, отведенный ей в каменоломне. И, сворачивая к нему не доходя до почти законченного курионового заказа, Вистарий с трепетом в сердце подумал, как же ее поймали в этот куб, метавшуюся по всему карьеру, и не отсекли ли чего в суматохе, и, хватая молоток и зубило, взволнованно дыша, уже чуял, что нет, не отсекли. А если и отсекли, то им же хуже.
прислуга: >>>Дом Клавдии Минор Паренёк помялся на пороге, уточнил тут ли живет господин Вистарий, и выпустил птичку, проклевавшую ему с перепугу все пузо, прямо в вестибуле, предупредив: - От моей госпожи Клавдии Минор. Крылья подрезаны, не улетит. >>>домой.
прислуга: Господин как всегда никому ничего не сказал. Можно было хоть рыбу уйти ловить на тибр, он ничего не сказал бы. Но как ни поверни, сказалось бы это позже, когда он, увидав неокнченное, принялся бы за доделку в пределах подступивших сроков, и под горячую руку, которая, раскаляясь, удлиннялась и утяжелялась, не говоря уже о том что приобретала немыслимую скорость, не подвернуться было бы очень трудно... он успел бы и в срок, и по шее. Так что птица была выпровожена превратником через атрий и мастерскую без доклада, и пробежала, подскакивая и взмахивая короткими крыльями, мимо зарывшихся в мраморной крошке подмастерьев.
Вистарий: Освобождаясь, она становилась спокойней. Если в начале работы казалось, что она вырвется и бросится на любого, кто окажется поблизости, если, обнажив первый оскал, Вистарий держался от него как от цепного кобеля, а, открыв ей первые глаза, был убежден, что приносит себя в жертву, ибо она разорвет первого, до кого сможет дотянуться, а кто как не освободитель окажется к ней ближе всего? - то, вырезав первую голову до основания шеи, до возможности поворота, увидел, как напряглость в ожидании все остальное ее тело и все, уже открытые к тому времени глаза, словно занялись поиском цели. Ее нельзя было нащупать в цельном куске, как было с Мириной или другими, чей образ он видел в камне, она билась и извивалась от прожилки к прожилке, и от каждого нового освобожденого участка ее насетчатой кожи стремительно менялось положение ее тела. И так было до тех пор, пока он не почувствовал ее хребет, увенчанный раздвоенным гребнем чуть приподнятых крыльев. И до самого конца, до самой последней точки, она все готовилась к прыжку, так что он даже подумал, не оставить ли ее цельным куском внизу, чтобы выбрать изнутри полость и пустить воду через пасти... ...Но это было бы жестоко.
Вистарий: Уже работали тонкие сверла, следуя изгибам шей, когда, оттачивая треугольно заостренный к хребту хвост, он увидел, как напряглись ее задние ноги и решил позволить прыгнуть. Но она слишком далеко оперлась передними, выгнув поистине соколиные когти, и в итоге села горделиво, в позе, полной скрытой силы, создавая по мере того, как зритель обходил ее вокруг, иллюзию готовности ринуться каждый раз в ином направлении, повернуть голову, извиться любой из двенадцати шей - успокоенная свободой. ............................................................... Кружилась голова. Он не мог припомнить, ел ли сегодня, и, шатаясь, пошел в кухню. Смерклось. Он зажег лампу и долго смотрел на огонь. Потом в глазах дернулось и поплыло темное пятно. Он понял, что нужно сделать, и приказал досверливать. А между крыльев, в холку, проложить незаметную за ними, но довольно глубокую выемку. Для масла.
Публий: >>>Вилла Белецца По дороге он вспоминал сон. Точнее сны. Перебирал их как безделушки в ларце, половину из которых надо было выкинуть или продать. Они уходили, уходили, уходили... Одному не нравилось как он пахнет, другому не нравилось что у него есть волосы, третьему не нравилось что у него нет волос... И никому не нравилось, что с ним надо ещё и говорить. Прибавлялись морщины. Редели волосы. Во сне - быстрее чем наяву. А то, что давал Нерио, похоже, не помогало. Тогда зачем? Для чего это всё? Но надо же двигаться. Надо для чего-то открывать утром глаза... - Глаза бы мои не глядели. Убожество, - По высунулся из палантина и внимательно оглядел пыль на мостовой. - Убожество. Великий скульптор жил в хибаре дворцового типа допожарной постройки и глициния положения не спасала. Публий поддернул подол и вышел из носилок. Старший из сирийцев пошел докладывать, а По, невольно, провел рукой по волосам. Пока ещё... пока ещё.
Вистарий: 24 авг утро. Доклад нашел его в перистиле под двумя овечьими одеялами, присыпанными первой приметой осени. Имя ничего ему не сказало, как вообще любое имя человека неблизкого - ему и имя Нерона не сказало бы ничего в такое утро, он бы скорее не принял всерьез, нежели поверил бы. И вышел как был, со скрюченным листиком в волосах, и только увидав Публия, провел по ним рукой и выпрямился, сдержанно откашливаясь: выряженный гость если не сознанию, то ощущениям подсказал, как должно вообще гостей встречать. Потеряный взгляд заискал ответа на застрявший в горле вопрос "чем обязан".
Публий: Он выглядел так трогательно с этим мусором в волосах, и так не вязался со всем, что его окружало в таберне, что По ненадолго забыл зачем пришел, подошел, протянул узкую ладонь и мягким, осторожным жестом, каким гладят оленёнка в парке, смахнул увязший во всклокоченой шевелюре лист. - Меня зовут Публий, - он обошел скульптора, направляясь вглубь дома, мельком оглядывая всё выставленное, и оглянулся только в дверях, не сомневаясь, что за ним пойдут, но не желая разговаривать спиной, - и я хочу богиню. И напитки. У тебя есть лед? Лучше бы да, но... - (слуги скульптора что-то не спешили), - если нет, можно и без него.
Вистарий: Жест сбил с толку, и в последний момент чуть не заставил отклониться - реакция запоздала, речь - отвлекла готовый возмутиться ум. - Лед? есть... кажется... - он поискал глазами, кого спросить, но уже после того как сам было дернулся проверить, есть ли. Те же руки, что снабдили его свежей туникой при походе в термы уже занимались напитками, и это "есть, кажется" пришлось как раз на внесенее оных. - Принеси лед... В мастерскую... - он хотел видеть гидру. Ну и на Курионов рельеф следовало бросить взгляд прежде чем его увезут. - Какую богиню?
Публий: - Кибелу... - откликнулся По, и сел на самое пушистое что нашлось в мастерской - на кота, приняв его за шкуру. Виновата была она. Ничего прекраснее, кажется, он до сих пор не видел. И даже зацепки на баснословно дорогом шелке и дикий обиженый мяв не смогли отвлечь взгляда от гидры. - Сколько это стоит? - то, что Вистарий не может видеть сквозь стены и понять о чем идет речь значения не имело.
Вистарий: Сколько стОит... Вистарий вопроса не понимал никогда. Да и привязал его к Кибелле, сел на деревянный табурет напротив с восковой табличкой и сразу приступил к делу, не глядя по сторонам: - Какая она? Опиши. Зависит от того, чего ты хочешь. Фразу эту он нашел довольно давно, когда на вопрос о сроках и цене ему называли сроки и отдавали на его совесть цену. А потом слушал подмастерьев и цена складывалась. И ожидающе поднял взгляд на Публия из сгорбленой над дощечкой позы.
Публий: - Нет, нет, нет! - замотал головой По, подбирая ноги на скамью и сворачиваясь почти как кот до него - разница была только в наличии напитка в когтистой лапке. - Сначала я хочу вот это, - он указал отогнутым от кубка пальцем на восхитившее страшилище. - Это светильник? Сколько?
Вистарий: - Светильник, - отверил Вистарий эхом, быстро обернувшись, и пошел привычным путем: - Оцени сам.
Публий: - Это смотря кто платит... - По опустил глаза в бокал, глядя на мужчину напротив только ресницами. - Она может стоить неделю... - а пауза получилась, разумеется, просто для глотка.
Вистарий: Это могло значить что угодно от предложения себя, к которому Вистарий всилу ряда причин не мог позволить себе перешагнуть черту догадки, до угрозы в случае несогласия продержать его, Вистария, неделю в чьем-то эргастуле, о чем Вистарий тоже не подумал а только побледнеть успел от назревающего оскорбления, но вывод напрашивался просто из внешнего вида, и Вистарий спросил простодушно: - Ты придешь за ней через неделю или возьмешь теперь же?
Публий: Публий тихонько засмеялся невинности предположения и продолжил как и не останавливался: - ...неделю чьей-то работы... Или... На долю мгновения волосы взметнулись сотней черных змей, стекая со скамьи зашипел шелк, и из его мягкого кокона выскользнуло тело корибанта, неистовствующего во фригийской пляске, громыхнули столкнувшимися щитами браслеты... и всё пропало, ушло обратно в мягкие складки вместе с жестом, которым По коснулся гидры. - Я мог бы тебе позировать... Но мы решим это иначе. Я пришлю кого-нибудь, кто даст за неё хорошую цену, - идя обратно к скамье он уже не демонстрировал пластику, уверенный, что художнику... мужчине... достаточно одного взгляда, а остальные уже не нужны ему самому. - Какова Великая Мать? - глаза потемнели под сдвинутым бровями. Вопрос не удивил. Смертные всегда хотели знать каковы боги. Но формулировать это всегда было сложно. По задумался...
Вистарий: Какова Великая Мать. Вистарий испугался, что ему сейчас расскажут больше, чем ему нужно знать, чтоб изваять это. На это намекала уже пластика, и тем более пугающе, чем меньше в ней было стремления рассказать именно об этом. Пользоваться этой пластикой в уплату он не стал бы, во всяком случае, думал так сейчас, после наблюдения за лицом (он не случайно не любил раскрашивать статуи и косметика на лице обмануть его не могла, поскольку рельеф всегда преобладает над цветом) и ожидая того же подвоха от тела. А от этих движений отдало мистикой - в той мере, что он предпочел бы понаблюдать за этим из укрытия, чтоб не схватил дух. Потому что он не любил, когда духи наблюдали за ним самим, да и не только духи, а этот человек, возможно, наблюдал. Во всяком случае, ему было что наблюдать - и он знал это. Вистарий был взволнован. Он взял табличку снова и провел по воску длинную линию, соединяющую взмах руки в одном углу со взмахом подола в другом. И затер ногтем в ожидании.
Публий: ... а подняв глаза на художника, уже знал, что долго объяснять не придется. Он понял это ещё прикоснувшись к гидре, и донес до скамьи, где уверенность угнездилась в нем: Вистарий - дитя Матери. С глубинной детской чистотой и бурлящим на поверхности хаосом, с силой, которая может порождать... а значит он должен увидеть. - Она - неизбежный дар. Она дика. Она добра. Но это не та баба с огромными ляжками, какой изображают её варвары. Она строга как смерть, щедра как жизнь и так же хрупка, - в голсе звучала искрення любовь, которую он и не собирался скрывать. - Она мать всего, всех богов, прекрасное и страшное - её порождения. Какая она? Покажи мне... - последнее звучало шепотом, которым просят, требуют "дай!" или "возьми! здесь, немедленно, на седом от мраморной пыли полу... ". Но и это пропало. По сделал ещё пару глотков и вежливо улыбнулся. - Очень вкусно. Ты сможешь совместить это в одном изваянии? Я слышал, ты лучший скульптор в Риме. Если не сможешь ты - не сможет никто. А за подделку я платить не желаю. Мне нужна моя богиня.
Вистарий: Осаждали две вещи: его сразу возводили в какой-то ранг, бОльший даже нежели озвучили. И... Его спрашивали, сможет ли он. Обычно ему говорили чего хотят и получали, но иногда, как сейчас, требовали ответа, сможет ли он создать нечто настолько прекрасное, насколько не в силах описать сами. Это в нем самом порождало сомнения. Да и о суровости смерти он был, пожалуй, мнения более лестного, чем о щедрости жизни, хотя ему никогда не приходило в голову на это жаловаться (он просто пробовал от одной сбегать к другой и неоднократно)... Он порылся в памяти и нашел то, что его успокоило и обычно успокаивало тех, кто сомневался: - Если ты не узнаешь ее, ты просто пойдешь к кому-то другому и мы ничего не должны друг другу. С этой формулой он обычно переставал бояться не угадать. На табличке появились очертания женщины. В угоду Публию у нее не были слишком тяжелыми бедра.
Публий: Их было много - тех, которые могли быть её проводниками, слугами, они могли двигать созданное, копировть созданное, порой безупречно, но... её детьми были другие. По кивнул человеку, который сам не знал, что может порождать. Почти как бог. И... почему почти? Он мог не узнавать свою Кибелу, но через него она приходила в мир так или иначе. В любом случае он, Публий, знал Великую Мать куда хуже её детей. Приемыш, не имеющий её творящей силы, любящий её с безответностью сироты. С чего Вистарий взял, что он сможет узнать Диндимену, если увидит? - Договорились. А за гидрой придет... - По легкомысленно дернул плечом, - кто-нибудь с деньгами. У меня есть для неё прекрасная эскедра... - прошелестев мимо, он не удержался и добавил в прощальный взгляд лукавства. >>>резиденция парфянского посла
Вистарий: Отстраненность великая вещь. Вникни Вистарий и задайся он вопросом, о чем с ним шутят, бросаясь из страсти в безразличие а из веры в лукавство, и она все равно бы появилась, и была бы окрашена неприязненно, а там полетела бы а пол табличка, соскользнул резец и боги знают что еще соравлось бы. А так только несколько неспокойных ударов сердца прежде, чем линия повела за собой мысль и подменила суть этого беспокойства. Он оговорил заранее неудачу, но все равно боялся не угадать. Мешал неустойчивый образ заказчика, заслонял дорогу, которую Вистарий искал. Вера, перебитая лукавством. Страсть, сменившаяся безразличием без всякого перехода. Тревожило. Это было плохо. Хотя и лучше, чем могло бы... но Вистарий об этом не знал.
прислуга: >>>побережье Деревенский вилик вошел в мастерскую с опаской, как в храм незнакомого бога, и поклонился низенько, понимая, что "до вечера" - та ещё задачка. И, не зная как обратиться (не торговый же человек, не мастеровой), поступил как всегда поступает хитрый крестьянин - поклонился ещё несколько раз (спина не отломится) и "аве" уронил в пол. - Мой господин, Домиций Агенобарб, статую греческую из моря поднял. Не мог бы ты палец ей починить, и велеть подмастерьям почистить. Такая красота, самим трогать боязно. А деньгами не обидим... - и только потом, как о незначащем: - ...до вечера надо. На улице грохнуло, треснуло, и, по характерному хрусту, вилик понял, что вывоз навоза на поля ещё дня на два откладыватся - полетела ось. "Тьфу ты, с их капризами..." Но хоть статуя была цела - её уже вносили. Во всём великолепии обрамления из высохших водорослей и издыхающих мидий.
Вистарий: Когда так стоял вопрос, то выбирался всегда более срочный заказ, безоговорочно, и Вистарий пошел за внесенной громадой, как всегда не принимая в расчет подмастерьев. Громада была достойна греков во всех отношениях, но, обойдя ее завершенные формы и кое-где наспех, чтоб лучше рассмотреть, счистив морские наросты, вдруг с раздражением понял, что рискует отбить еще пару пальцев. Какие, в Аид, персеи, то бишь патроклы, какие герои, какие нахрен ахиллы - рука от готовой формы отлетала в иные пропорциональные каноны. Он шарахнулся по мастерской в поисках подходящего камня, не имея в виду сейчас никакой матери богов... Найди он слова, оказалось бы, что он прячется за женскую спину. Да, его лихорадило. И эти каменные двое после утреннего посетителя были настолько неприятны, что руки искали забытья и гармонии, не считаясь ни с необходимой полнотой бедер, ни с высотой, о которой он так и не осведомился. Речи не было ни о каком заказе. Так что камень оказался где-то на голову ниже среднего человеческого роста. Обхватив его талию, Вистарий вспомнил, что обязался сделать, и отправил двоих подмастерьев. Один был тот самый, что наносил на мрамор исправленную версию курионова надгробия. Ему можно было доверить пальцы.
полная версия страницы