Форум » Мир » Брундизий. Стабула. » Ответить
Брундизий. Стабула.
Тевкор: сыро, жарко, зато с термами.
Ответов - 85, стр:
1 2 3 All
Тевкор: - недель у меня нет, - тихо сказал Тевкр, недоумевая, почему то получается, то вот так, словно снова по голове звезданули. Андроник обещал четыре дня, эта растягивала на месяцы. Это рыбак был такой умный или Тевкр такой дурак?.. Если бы он тогда в хижине больше повозился, лучше бы сейчас вышло?.. Напрасно все таки он подкинулся, когда она на родное слово головой махнула. Ну как же, рыжая девка, на кого было еще смотреть! Купил бы горбатого, имел бы секретаря, а она... что она. Только лицо ему сделает. Ненадолго... И он рисовал себе, воображая, как станет говорить по-своему с... ним, а она переводить на латынь - когда не понял еще, как придется поступить... Не врала ли? Кому сама писала? Отцу, или в белый свет?.. Чтоб сохранил, и улучить время для побега? Нет, откуда могла знать, что он решит ее вернуть. Кто бы вернул? Только очень честный человек. У которого дядю увезли, единственного оставшегося в живых, когда он сам еще не родился. У которого пару лет назад отцовский корабль срезали с якорей, и которого изнасиловали и убили... Вот именно. - Так что учи как знаешь. Пусть я не напишу, но понимать должен. Он свернулся на лежанке, лицом в комнату, но закрыл глаза, и наговорил: - Почтенный Авдий. Я прибыл в Брундизий, так случилось, без товара и печати на торговлю. Остался так же и без рабов. Но не с этим к тебе. Мне нужны были люди, и я купил на рынке в Брундизии деву. Сколько тебе лет?... Которая говорит и пишет на латыни и греческом. У перекупщика-еврея. Сказал он, что продали ее пираты. Сама она рассказала, что четыре года назад ее послал к тебе Пифей из Афинской коллегии... полностью имя напиши... а их по дороге захватил наварх по имени Цовахен. Отправить ее в Афины мне не с кем, я еду по делу в Рим. И скоро буду к тебе с разговором об этом. Гарсевани Артак из Тарса. Он замолчал и подумал, что если не заставит его продать, то наймет, с его деньгами-то теперь, любой транспорт до любого Карфагена, и выдерет из дому и мать с мелочью, и Дживана, и скормит отца аиду. Определяя порядок, он уснул.
Элени: -Я никогда не учила. Но я постараюсь. Он лежит – она садится прямо на пол, ноги под себя подобрав, благо что и к куда более плохим условиям уже привыкла, а все хорошее, что в ее жизни много лет было, оно забылось с ходом времени. Пишет, аккуратно каждую буковку выводит, стараясь при этом не слишком изящно это делать – так, чтобы можно было ее руку за мужскую принять. На вопрос о возрасте задумывается на мгновение, потом решает, что все же восемнадцать, так и пишет, и все остальное – в соответствии с его диктовкой. А потом, пока он просто лежит молча, засыпая, то берет еще табличку, и пишет уже для него – буквы, слоги самые частые. Вызубрит пусть, а там уже и читать легко будет, просто складывать буквы друг с другом в своей голове. Ей самой это кажется недурной возможностью выучиться читать. А писать там уже легче будет.
Тевкор: Мать ухмылялась, как работорговец: "ты свободолюбивый, Артак"... какое длинное слово. не запишешь, направляя парус, когда в тебя летят ножи, а ты не можешь пошевелиться, потому что держишь ветер. И нож рассекает снасть в руках, она отхлестывает и Диграм орет: "Ты еще смеешь защищаться, щенок?" Он застонал, пополз по кровати и проснулся. Сон расплывался медузой. Но да, они были командой только когда была цель. Против кого-то они были командой. В иное время выбирали, кто отдувался за добычу, которая не спешила попасть на глаза. Андроник... А что Андроник. Андроник его хотел, и, если бы умел взять, тоже не задумался бы. Мать... А это было уже худо. Мудреный уверял, что человек семейный всегда слабей одиночки. Сейчас Тевкор понимал, почему... мать не доверяла ему, и денег его не хотела. Мудреного вообще стоило слушать раньше. Особенно после того, как он посоветовал сложить артемон по диагонали и они ушли от... кстати, своих же... под таким углом к ветру, что прежде и не приснилось бы. Команда рвалась драться - видать, со скуки. "они пустые" - сказал Диграм, и это решило дело... За это он не любил сны. И просыпаться от них вот так среди ночи. В тусклом полумраке н едва разобрал, что Элени так и устроилась на полу, не выпуская из рук таблички, вытянул руку и положил ей на голову: - Почему на полу сидишь? Иди сюда. Сказал не трону, - позвал он и откатился к стене. - Боишься - не раздевайся. Не жалей тряпку, еще купим. Все равно тебе надо... будет... - он вздохнул.
Элени: Она заполняет таблички столько времени, сколько это возможно – пока в комнате достаточно светло, чтобы можно было бы, уткнувшись носом, разглядеть хоть что-то. Как ее саму учили читать? Она плохо помнит; но, кажется, сначала заставляли зазубрить, как выглядит каждая из букв и как она читается, потом – учили складывать из отдельных букв слоги, а из слогов – постепенно, по отдельности – слова. Но все это потребовало от нее немало времени и сил, зато как потом гордился отец! Он всегда считал, что Элени – умна, что она может многого достичь, и, возможно, именно поэтому отослал ее из Афин, где она после свадьбы оказалась бы обитательницей женской половины, а в более свободный и разгульный Рим. Потом – просто сидит. Иногда погружается в приятную теплую полудрему, но чаще все же просто сидит, пока он не просыпается, да к себе не зовет. -Я боялась тебя разбудить, господин. Спасибо. – устраивается на другом краю лежанки, все еще помня произошедшее утром; с другой стороны, он не первый и вряд ли последний. Ее страх был бы понятен, будь она целкой, ну так нет ведь!
Тевкор: "разбудить боялась" - не трогало, потому что это было оправдание. И прямо резало уши этим господином. А ему надо было привыкать. Одно дело когда раб в лавке так величает, другое - почему и не сказать завтра римлянину, что деву нужно доставить жениху, но тогда кем держаться?.. - Ты меня боишься потому что я господин или потому что мужчина? Он смотрел на прозрачный абрис волос, благодаря дневной лупе без вожделения, рука если и тянулась - то по голове погладить, но он не хотел еще больше пугать и гадал, попадались ли ей такие, с кем было ей хорошо.
Элени: С мужчинами все – неловко и неприятно, наверное, только ради детей оно и нужно, а по другим причинам, так пустая трата времени. Иногда больно, если вертишься или все в первый раз, иногда нет – но всегда мужчинам завидно. Что ж такого они во всей этой мышиной возне находят, что не просто денег платить готовы, а еще и девок на корабле специально держат, а как в порту, так срываются сразу; будто носом чуют, где свежее мясо найдут, как псы всегда находят псицу. -И потому, и потому. – разумный и взвешенный ответ; едва ли это его рассердит, хотя как по ней, лучше бы он поверил (или сделал вид, что поверил) в первую ее ложь.
Тевкор: - А чего, - залег он, как в засаде, допытываясь немигаюшими глазами у темного силуэта, - ты боишься? - Не поставь он сам стену между ними, за которой думал хранить до Рима, он бы иначе спрашивал, как привык, слов не говоря, лаской, которую привык взвешивать, как силу удара, и которой всегда - или почти всегда - от чужого тела добивался отклика. И теперь прямо как голод требовалось утолить недоумение. - Чего именно боишься? Я же сказал. Не веришь? Почему? От понимания, что, прижми ситуация, он и солжет, и делал это неоднократно, нутро стало плотным, как сжатый кулак, и вопрос, хоть и заданный спокойно и обычным его неуверенным голосом, ощущался им уже как вызов. Но кому? Что он ждал услышать?
Элени: Она молчит. Может поверит, что сморило ее от жары, духоты и усталости? Хотя, сегодня ничего она толком не делала, – удивительно спокойная, сытная и размеренная жизнь, после четырех-то лет предыдущих – вряд ли он это купится. Да и сама себя выдает, вздрагивает, когда он вопрос повторяет. Откашливается, а потом сердито, ворчливо будто бы отвечает: -Мужчины часто обещают. Цовахен вон тоже каждый раз говорил, что к отцу отвезет, если ерепениться не буду. Боли я боюсь. – выдает вроде бы без особого беспокойства, но за плечи-то себя обнимает крепко, обеими ладонями.
Тевкор: Он вздохнул с облегчением: он оставил следы и спалил корабли. На ее глазах. Могла, конечно, не верить, ее дело. - Ну я же сам по себе не боль, - не лежала бы она спиной... все равно б не увидела в темноте, как напряжение ушло из глаз, - чего ныть-то. Спи давай, - сказал как больному Андронику. - Тебе что, холодно, что ли?.. Он вытянул из-под себя покрывало, хотя и ясно было, что в такую ночь ежиться можно только от страха. - Подушку тоже можешь забрать, - устроился ухом на вытянутой руке по-звериному, но, снова засыпая, согнулся и уронил лоб куда-то ей в лопатку.
Элени: -А кто вас знает – это она о мужчинах вообще. Та ее жизнь, что она вела на корабле, не приучила к хоть сколько-то неумелому, но понимаю мужчин; они так и остались – одни, которые отец и братья, и, быть может, домашние рабы, которые тем более никогда не трогали, ни до, ни после, и другие – другие. Которые свободные, которые власть имеют. Он пусть и говорит, что не тронет и плохого не сделает, но он все равно другой мужчина, а, значит, бояться его – закономерно и справедливо. -Спасибо, господин. – подушку берет, а вот на покрывало просто сверху ложится. И даже не замечает, когда он к ней жаться начинает.
Тевкор: Утро как всегда хотело свое, но уже не так слепо и голодно, так что Тевкр просто поднялся - сразу в рост на лежанке, перешагнул девчонку и, подхватив сползающую со срама занавеску, пошел во двор кромсать клинком воздух на буквы. Потом макнуться. Потом пожрать принес и сел за таблички. "ну, это легко.." отдельные слоги он вписывал в промежутки. Оружием было проще: "А" - проносной снизу, потом косой рубящий и по горлу, "В" - сверху и три отсечки, "С" - глухая защита, "D" то же, но в другую сторону и после атаки сверху... "Р" - опять оно же только в обратном порядке... Повторял под нос. Составлял слова. Перечитывал папирус. До того что выучил наизусть. Переписывал собственное имя. Шло легче. Он взялся за черновик второго письма Пифею, и, когда устал, пошел отправить то, что предназначалось Авдию. Почта прибудет раньше. Печать на перстне, раз уж отец счел возможным его отдать тому, с кого Тевкр его снял, явного знака принадлежности не содержала... либо отец кому-то напрасно доверял. Тусклая опасность опознания смазаной печати только уплотняла решимость. Бросать вызов - это было знакомо. Вернувшись глубоко после обеда, с порога спросил: - Ну что? - даже не предполагая возможности, что она отнесет это не к написанному.
Элени: Она спит долго, сладко, со вкусом – даже когда солнце своим безжалостным жаром заползает на кровать, она еще долго потягивается, щурится, жмурится, тянется, будто кошка какая рыжая, с лапами тонкими, длинными, с гривой рыжих волос; даже забывает, как соблазнительно такое дело для мужчин-то выглядит, а когда сообразила, да проснулась совсем от одной этой мысли в долю секунды, поняла, что и вовсе здесь одна. Разве что таблички есть – лежат вон, исписанные, испещренные, не как она их с вечера оставляла. Знала бы, что он свой путь нашел, так обрадовалась бы; наверное, когда в буквах видишь то, что знаешь лучше собственного тела, на уровне недомыслей, то и учение легче идет. Внимательно смотрит, правит, кое-где, но письмо не трогает; не лучшее оно, но и не так плохо, как предыдущие ошибки его. А теперь можно каждую показать да рассказать. Наверное. Если он не разозлится. А как закончила – так и вниз пошла, к воде, а потом перекусила; немного девке надо, чтоб пригрелась да расслабилась. -Лучше. Но можно еще лучше.
Тевкор: - Что не так? - злиться было не на кого. Когда удар не достигает цели или блок пробивают, чья вина? Значит, короткие руки и слабый блок. Значит, переписывать столько раз, сколько надо, пока рука не запомнит. - Говори, как надо, - и, сев у ее ног спиной к ней, чтоб она видела табличку сверху, приготовился переписывать. Немного чесалось, верно ли он подбирал слова - Андро говорил как знатный. "первым сознательным движением..." и не задумался даже. Тевкр положился на простоту, оставляющую самую суть. В конце концов, важнее, чтоб сказано было понятно, а насколько красиво - вопрос второй. Можно было, конечно, попросить Элени, чтоб посоветовала выражения поглаже... но это признать, что он сомневается в своем соответствии выбранному месту. А она ведь потом уйдет в чужие руки, и однажды подумает, и спроси ее кто - скажет лишнее слово, и пусть сама не допетрит, так расспросить может и человек поумнее. Так что лучше как есть. Коротко и по сути. Как Авдию. "я не знаю, как примет ее Авдий. Но мне не с кем отправить ее домой, а сам я еду в Рим по делу...."
Элени: А вдруг Авдий ее прогонит, когда Тевкор уже уйдет? Нет, это едва ли; раз Авдий будет знать, что скоро к нему ее отец заявится (а заявится ли? Не все равно ли ему – сейчас, после всех этих лет? Жив ли он, здоров? Есть ли у него деньги на такое путешествие? Многое ведь могло измениться, за все эти годы), то не навредит ей, но… наверняка, в нем будет это – отвращение, презрение, насмешка. Конце концов, последние ее четыре года едва ли могут служить поводом к гордости, а то, что там с ней делали… разумеется, об этом даже речь не зайдет, они оба – хороших семей, но оба ведь будут знать. -Здесь несложно. Надо просто запоминать – она показывает его ошибки, одну за другой; в основном – не те буквы, но это не страшно, это со временем приходит. А вот манеру его речи менять не желает – все и так хорошо, все ясно и по делу. Может, не помешало бы чуть поизысканней, ну так такая речь может произвести впечатление человека дела.
Тевкор: Исправить не проблема, запомнить попробуй. Закончив, он вздохнул и отклонился, положив голову сбоку на ее бедро. Временами его настигали моменты непонимания, зачем это надо. Он потерся виском. Он нуждался сейчас в том, чтоб его убедили. Ну или хотя бы настояли на том, что это возможно. А то за папирус он вообще браться боялся - на нем же не затрешь. - Перепишешь... потом. Посиди. Ну или хотя бы минуту внутренней тишины.
Элени: Элени сначала испуганно вздрагивает, но все ж ногу свою оставляет на месте – конце концов, он и не такое может делать, а она что? Молчит и не вертится, а потом и вовсе аккуратно проводит пальцами по его макушке. Что он задумал? Какие у него планы, что ему резко понадобилось ехать в Рим, да еще не просто так, а ее подарить? -Спасибо тебе, господин. Я не думала, что когда-нибудь мне повезет и я смогу вернуться домой. – и замолкает, руку, впрочем, убрав.
Тевкор: - Я сам не думал, - отперся от спасиба Тевкр, хрустя плечом, и, находя ее ногу приемлемой подушкой, устроил на ней затылок, приспособил поудобней спину и с закрытыми глазами поднял брови: - Ну а по-другому как?.. Я думал, будет кому за меня говорить. Ну, придется просить Андроника, если так и буду тупой. О том, как примет этот полумифический Авдий, думать не хотелось, вернее, хотелось думать, что у благородных людей принято благодарить за возвращенную потерю, но это было из той области "если бы", которая в драке самое последнее дело, потому что у всякого человека свое понятие о том, как ему поступать... а это была драка. Просто выглядела иначе. Но от того, что она его погладила, он не заметил, как размяк и попросил: - Только не рассказывай, что ты меня учишь.
Элени: -Я могу говорить, господин, я могу говорить, как благородная. Я и есть благородная, на самом деле, если по серьезному. Я хочу помочь, ежели ты меня и вправду вернешь – ей кажется, или он льнуть к ней стал после осторожного прикосновения кончиками пальцев к макушке? Она отлично (и куда лучше, чем хотелось бы ей самой, коли спросил бы кто) знает, что трогать надо, чтоб мужчины льнули да нежиться начинали, и раньше голова в этот список как-то не входила. Пробует опять, осторожно и мягко. -Никому не скажу. Никогда. – если не обманет… ну да про это лучше смолчать.
Тевкор: Она так серьезно приняла просьбу, словно знала, что не позор насмешек его тревожит, в его-то годы не знающего грамоты. Он бы, может, и рассердился, если б она его не гладила как кота - за что женщины любят кошек?.. - Да понял я, что благородная, - поморщился не открывая глаз. - Но теперь же не станешь... говорить за меня. Что я тебя, только привез и по своим делам потащу, кто пустит? Когда отдам... Можно, конечно, и сперва по делам, - задумался, как это повернуть, где жить, не в хижине ведь у Андро с нею, не к женщине этой с другой женщиной, не к должнику подавно... хотя почему нет... правда Осмарак там где-то бродит, Рим покупает... нет, через купцов вязаться с купцами, только так, рожу ему скорчат, по-видимому, но куда денутся, да и Цовахена сдаст, от чего ни самому Цовахену вреда, к сожалению - тоже еще: друг пока далеко, - ни Риму пользы, ну и хрен с ним.
Элени: -Я могу, если скажешь точно, что надо сделать будет. Я все хорошо сделаю, я умная. – она и говорит и двигается осторожно, словно пытаясь не прощупать не то, что каждое слово, но даже каждую мысль, будто бы он может ей в голову залезть, выскрести все мысли, все чувства, да так, чтобы потом разобрать это по косточкам и так найти вину какую, чтобы наказать можно было потом. -Он не будет знать, когда мы приедем, неделей раньше, неделей позже, он и не заметит даже, и не узнает, а я потом ни словом не обмолвлюсь. Или можно его попросить об услуге, если он рад будет мне – вот последнее кажется ей совсем невероятным. Кто образуется девке, которая непонятно где была и непонятно, зачем вернулась? Разве что, отца ее уважить, сделать ему одолжение…
Тевкор: "Еще одна умная", - подумал Тевкр и хихикнул, не лучшего мнения о себе самом будучи в данный момент. - Посмотрим, - сказал. Времени, пока доберуться до Рима, было довольно, чтоб понять, умная ли. Пуганая, а с перепугу умных раз два и обчелся. Да и ласковая... сейчас... к чему? Вчера не хотела, сегодня глянулся, или голову морочит? Ну, чего бы ни добивалась, будет без толку: ложиться с ней, как с женщиной, он уже не собирался, так что и приручить его она не сможет. - Переписывай пока. И так всю дорогу. Надо будет ее заставить что-то такое в дороге писать, чтоб цепляло, чтоб руки не опускались. Чтоб, если не прочтешь - сам виноват.
Элени: Пиратам как котам между ушами не почешешь так, что они распластываются сразу. Да и не стала бы она им приятно стараться делать, даром ей это не надо было. А вот Тевкр – вполне себе, по крайней мере, ничего против не говорит, а раз не говорит, то и не имеет. -Хорошо, господин. – перестает ему по голове водить, устраивает на коленях теперь табличку. Чем ему не нравится ее идея? Она ведь честно поможет, раз он потом отпустить ее хочет, да не просто на улицу выкинуть, а отдать тому, кто позаботиться – не из собственных желаний, так чтобы ее отцу услугу оказать.
Тевкор: Гладить она перестала, но не отсела за стол и не подвинулась. Чтоб она переписывала на папирус, он не слышал, может, не поняла его и ждала очередной диктовки, но сидеть так было приятно, он и сидел, не открывая глаз, и думалось ему не о деле и не о женщине, а о доме на море. О сетях, которые ставишь на ночь, о винограде во дворе, с которого мать собирает матовые грозди и мясные комочки с луком в молодые листья заворачивает. И если вопли среди ночи, то малявка проснулась. - А у вас свои виноградники были, или отец закупал где?
Элени: Она сначала писать начинает, выводит первую черточку, а потом на него смотрит – он что, спрашивает? Рыжая-то думала, что он диктовать начнет, ан нет. Элени отвечает, стараясь не вспоминать того, что было в ее прошлом. Он, разумеется, отпустить обещает, но мало ли, чем это все закончится, ей все еще больно от того, чего она лишилась много лет назад. -У нас не было. Но у брата моей матери были. Или есть. Отец у него покупал.
Тевкор: - А ты бывала там? - начинало невольно складываться одно к другому "...мать моя, родом из Сол, уехала со свекром на виноградник первого ребенка ждать..." Хорошо бы, если она бывала: о виноградниках он знал меньше чем о рыбной ловле, не рыбу они с Диграмом ловили и не сок выдавливали. То, что он сам знал, уже не мог бы вспомнить, с чьих слов оборвалось. А он должен был это знать, как-никак детство просидел дома, если верить, что в 15 лет его отец Герсеван впервые взял его в море, потому и неграмотный... впрочем, там видно будет, может, через неделю, или сколько там ехать, он сможет уже не просто делать вид, что понимает знаки в папирусе...
Элени: -Несколько раз, господин, нас увозили туда, когда в Афинах становилось слишком жарко. Дядя чаще сам приезжал, к отцу. – поездка к родственникам чаще значила для нее общение с любимыми сестрами, чем что-либо еще, да и не интересовалась она особо отцовским делом. Зачем это женщине? Ее дело – дом вести, детей воспитывать, рабами управлять, а что муж делает, ему лучше знать. -А зачем тебе про виноградник знать? – смелеет девица, смелеет.
Тевкор: - Низачем не надо, - тихо ответил Тевкр, открыл глаза и выпрямился. Видение спугнули, словно заднюю дверь в термополии открыли, и вот только что ароматный дым стоял и тут же нет его, сквозняком стерло. Зачем тебе виноградник? помни, кто ты... не то вынырнет еще какая-нибудь харя вот так прямо над ухом, как охранник на рынке, а ты в этот момент купеческий сын. - Переписывай, - вздохнул, - на папирус. Потом мне еще что-нибудь, на доске, на вечер. Слушай, я что думаю. Когда поедем, табличку возьмем, я буду спрашивать, ты ответы писать. Ну, и исправлять будешь. Так, наверно, сладится. Что хочешь ври, чтоб читать, а не так, догадался. Только если спрашивать буду, где были с Цовахеном, не ври. Зачем не спрашивай. Ответа не будет.
Элени: Спугнула – ну и ладно, ей это ведь не особо надо (вернее, вообще не надо, какое дело кудряшке вообще до происходящего с ним? Лишь бы кормил, поил, не трогал, да в Рим потом отвез ее, как сейчас обещает). Она устраивается удобней за столом с папирусом и начинает так осторожно, как это только возможно, выводить букву за буквой, все еще стараясь писать так, как по ее мнению писал бы благородный мужчина, ее отец, дядя или кто из братьев, которые уже должно быть совсем взрослые и обзавелись женами и детьми. -Хорошо, господин, как скажешь. Я буду учить тебя так, как ты захочешь. – его метод кажется Элени странным, но, может, ему так интереснее будет?
Тевкор: "Хорошо, господин, как скажешь господин..." От всего этого пахло то ли кошачьим корнем, то ли... чем-то вызывающим миражи. Заунывная песня, даже передразнить хотелось. - А как ты будешь Авдия называть, тоже господин? - спросил он неожиданно для себя, и посмотрел в веснушчатое личико снизу, так и развернувшись к ней сидя на полу. Ротик у нее был маленький, будто чтоб лишнего слова не сказать, и то ли смирение, то ли презрение расходилось от крыльев носа и взгляда... К кому? К чему? Что она себе думает? Что у нее на уме? Что бы она высказала, если б не боялась?
Элени: -Да. Он мне не супруг и не жених уже, если сам не попросит иначе себя называть, будет господином. – она посмотрела на него с плохо скрываемым удивлением. С чего бы это у него такой вопрос внезапно возник? Рыжая – она не слишком хорошо понимает, что за человек, этот ее новый хозяин, он ей то нравится, то нет. Сейчас конкретно – не нравится. У него много тайн, а, значит, и много проблем. А раз много проблем, значит, и ей может перепасть вдруг.
Тевкор: Ну и, казалось бы, что неправильно? Купил - господин, другому отдал - другой господин. Но это же даже не цацка ворованная - хоть кому перепродай, а тот, кого грабанули, узнает свое! Если бы Пифей Авдию письмо написал, а оно через четыре года дошло, оно что, перестало бы быть письмом Пифея Авдию? Так это письмо! А тут - живая девка, не на грядке с редькой родилась, не с войны привезли даже, а просто... как бы это сказать... доставка затянулась. Тевкр, пока думал об этом, так и наблюдал ее, подняв брови. Что помяли послание по пути, то да. Что поздно, тоже правда. Ну так не она же виновата. Вздохнул растерянно и почесал шрам на башке. И отвел глаза. Сколько их было, таких... Бусы одни нефритовые вспомнить. И то почему-то не захотелось. "Зря загубили, хоть бы и продать..." - сказал тогда Фарнак.
Элени: Молчит, переписывает, язычок высунула от напряжения, делает вид, что его взгляд – то ли жалостливый, то ли непонимающий – не замечает. Не нужно ей никакой жалости! Сама знает, что кому теперь нужна будет? Отец-то заберет, если жив еще, отец ее любит – а когда он умрет? Брату достанется – и не вдовица, и не дева, детей его нянчить только способная, невестке помогая, да пересуды соседей вызывать. -Я закончила, господин, ничего не меняла. Хочешь начать вопросы задавать? – она смотрит на него искоса, пытаясь одновременно сдуть с лица непослушные рыжие волосы. – Могу ли я попросить тебя купить мне гребни? Когда по жаре ехать будем, волосы не убирать – так плохо будет.
Тевкор: Он сначала задумчиво покачал головой, устав от грамоты, потом покивал, удивляясь, что сам не догадался. - Куплю. Сейчас схожу. Чего еще? Зонтик, - вспомнил, потом додумал молча тряпку какую-нибудь, чтоб в ней спала и покрывало, если похолодает вдруг. Да и вообще голову прикрыть не мешало бы, чтоб не светилась издали гривой своей. Но пока еще сидел: придавило как-то этими бусами и этим "хоть бы и продать". Вот сидит перед ним девчонка с табличкой и непохоже, что рада была тому что жива осталась.
Элени: Она послушно откладывает таблички и начинает потихоньку наводить порядок среди вещей в комнате; продукты, кои он приобретал для них двоих (и кои Элени не забывает время от времени подточить, ведь он и не думает даже запрещать ей что-то), мягкая, влажная от ночного пота постель, следы грязи, принесенные им с улицы… -Не знаю. Ничего. Что тебе нужно будет. Дорога долгая, тяжелая.
Тевкор: Женщина убирала в комнате и смотреть на это можно было бесконечно, до мысли, что уже мелькала когда-то при других обстоятельствах, где лодка качалась и расходились круги от поплавков. А после мысли он нахмурился и убрался за обещанным. До дома на море было еще далеко. Вплоть до того что возвращаться потом в комнатушку не хотелось и он сидел во дворе с покупками до сумерек, вытачивая стилус. Из его рук выходило что-то похожее на оружие. Из тех что прячется в прическу и в умелых руках проникает меж мышечных волокон или прочно застревает в глазнице. Умеючи бить можно чем угодно. Хоть животом, если есть. Но когда он поднялся, он подумал, что учить ее может статься так же бесполезно как и Андроника, а может еще более безнадежно... Срастается ли однажды сломанное? Он выложил на стол зонтик поперек, выточеный стилус и пару костяных гребней - красивыми показались, один маленький, тоже волосы заколоть, как он видел, другой пошире, оба резные, птицами какими-то, рыбами, ленты цветные, что ему в лавке скрутили в один толстый цилиндрик, и плащ с капюшоном с простой туничкой на сундук закинул. И спать ульнул к стене лицом. Молча и почти демонстративно.
Элени: Она все еще не уверенна – а можно ли ей выходить куда из комнаты-то, или лучше его позволения ждать? Он вроде как не злой (хотя, иногда таким кажется) и более-менее точно не жестокий, ни разу ее даже не огрел, хоть и раздражает она его, как пить дать, по глазам же видно. Она все ж спускается вниз, к ласковой воде, и позволяет себе какое-то время в этом блаженном тепле сидеть, умиротворенно, тяжело дыша. Хорошо здесь, приятно. Давно она уже не чувствовала ничего и близко подобного, даже когда с ним здесь была – с ним-то расслабиться не получалось. И даже не смотря на это – раньше него возвращается, долго еще ждет, а потом с удовольствием рассматривает новые подарки. Особенно гребни ей нравятся – красивые резные гребни, вроде тех, что у нее в детстве были. -Спасибо. – ложится рядом, но к нему спиной. А как иначе?
Тевкор: Утро еще не занялось, когда его опять потянуло и, недопроснувшись, он ее обнял за шею и прислонился. Головой в щеку. Пока от соседства не стало, во-первых, жарко. А потом он вспомнил, кто это рядом с ним, и ослабил руку. Но все-таки не убрал: на душе было спокойно, как всегда перед действием, и хотелось, чтоб ей было спокойно тоже - от того ли, что ее пушистые волосы, щекоча ему лицо, не раздражали, или оттого, что нашлялся вчера досыта - но точно не потому, что было бы полезно, чтоб она не боялась.
Элени: Цовахен никогда не проявлял к ней особой нежности или хотя бы снисходительности, и получив свое (даже сама Элени с течением лет стала думать о себе самой, как о неотъемлемой части собственности, коей владел пират, и соответственно все то, что она имела, было для него), обычно относился к ней с жестокостью и пренебрежением, и просыпаться вот так вот, от чувства, что кто-то ее обнимает – это было совсем непривычно. Она долго жмурится и вертится, пытаясь устроиться поудобнее, прежде чем вообще понимает, где находится и кто это рядом. Притворяться бессмысленно, остается только тихонько из-под руки вылезти да сесть, поглядывая на него через плечо.
Тевкор: - Боишься, - пробормотал он, откидываясь от ее ворочаний, и, почувствовав, как тепло отдалилось, вздохнул и обнял подушку, скрутившись вокруг нее. Подушка еще хранила тепло чужой головы. Это было уже совсем не то, что маленькое живое существо рядом, но все-таки. - Рано еще. Куда ты. А потом подумал, что вот рассветет и пора будет. Опять напяливать на себя тряпки, да еще и поясами обвязаться, тяжелыми, а перед этим лучше помыться, и, кстати, нож хорош в городе, а в дорогу лучше клинок подлиннее, то есть, хорошо что он когда-то заодно в кладе добытую фалькату припрятал. Встал рывком и пошло рытье в сундуке... Это на коня повесить, на седло, это под тунику - пояс с камнями, это поверх... Платок. Он забыл купить ей платок. - Ладно, пойдем. В баню, потом пожрать, вернемся еще. Пока она причешется, заплетется...
Элени: -Немного. Видимо, он все еще сам хотел спать – по крайней мере, он выглядел сонным, когда прижался к ее подушке, будто бы пытаясь спастись от утренней прохлады. Что ж, его можно понять – она сама сидит, поджав ноги, прежде чем решиться и поставить их на пол. Ничего, скоро выглянет жаркое солнце, их – простите, его, здесь она на весьма сомнительных правах – комнатка прогреется, и после обеда здесь опять будет душно. -Не знаю. Никуда. Жду. – она с интересом наблюдает за сундуком; интересно, что же там есть? Косит глаза, но подходить не подходит, наверняка ведь ему это не понравится, если она нос свой куда не следует засунет. -А когда мы выезжаем? И когда будем в Риме? Скоро?
полная версия страницы