Форум » Окрестности » Аппиева дорога » Ответить
Аппиева дорога
Понтифик: Начиналась от Капенских ворот, как и параллельная ей Латинская дорога А́ппиева дорога (лат. Via Appia) — самая значимая из античных общественных дорог Рима. Дорога, проложенная в 312 году до н. э. при цензоре Аппии Клавдии Цеке, проходила из Рима в Капую, позднее была проведена до Брундизия. Ок. 6 м в ширину, вымощена массивными блоками из базальта. Скрепленные известковым раствором, блоки укладывались таким образом, чтобы дорожное полотно имело выпуклую форму, благодаря чему вода могла быстро с него стекать. Отдельные участки дороги проходят по насыпям, пересекаюшим неглубокие овраги, в ряде мест вдоль нее сооружены каменные стенки и скамьи. Аппиева дорога имеет ответвления, соединявшие ее с другими большими дорогами, такими, как via Domitiana, via Aurelia и via Herculia. Через неё налажено сообщение Рима с Грецией, Египтом и Малой Азией. Вдоль Аппиевой дороги расположены виллы республиканского и имперского периода, христианские и иудейские катакомбы. Имела важнейшее значение, связывая Рим с такими богатыми регионами, как Кампания, Апулия, крупная военная магистраль, она связывала Рим с рядом важных морских портов, которые обеспечивали торговлю с Грецией и восточным Средиземноморьем.Уже в древности Аппиева дорога называлась — «царица дорог». Начальные несколько километров дороги римляне облюбовали для постройки красивых гробниц и памятников.[more]чем ближе захоронение находилось к городским воротам, тем более уважаем был хозяин участка. Сенат пытался прекратить излишнее украшение захоронений, однако закон не смог противостоять традициям римлян. К обстановке гробниц относились ниши для урн с прахом, каменные скамьи и кресла, стены были оштукатурены и расписаны. Среди видов захоронений, встречающихся на Аппиевой дороге, выделяются следующие: Колумбарии: на Аппиевой дороге были выстроены колумбарии римских семейств Волузиев, Цецилиев, Карвилиев, Юниев Силанов; снаружи, над главным входом помещалась мраморная доска с именем того, кому принадлежал колумбарий; Подземные сооружения — гипогеи и катакомбы, подземные захоронения с нишами для погребения. Первые гробницы на Аппиевой дороге представляли собой подземные камеры, вырубленные в туфе, например, гробница Сципионов. Позднее появились обширные подземные погребения, такие как катакомбы св. Себастьяна; Небольшие и среднего размера гробницы, иногда напоминающие по форме дом или храм; Монументальные гробницы — мавзолеи, построенные по принципу этрусских тумулусов: наиболее известна гробница Цецилии Метеллы. 1. В 71 году до н.э., вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима, после подавления восстания Спартака, были распяты более 6 тысяч пленных рабов. 2. Особенно важным было то, что в ходе строительства дороги Аппий провёл канал через Понтийские болота, который осушил землю и упростил отправление кораблей из Лация в Таррацину. [/more]
Ответов - 87, стр:
1 2 3 All
Лупас: "Мог бы" подумал волк, глядя на пригнувший сучковатую ветку увесистый мешок "если бы не был в молодости так же самонадеян как ты сейчас, не поназаводил врагов во всех концах света, не хапал бы куски не по ширине рта..." Снял мешок и, взвесив на руке, сунул в припасённый винный мех с хитрой завязкой и шерстью внутри, чтоб не звенело зря, не искушало кого ни поподя. Хозяйская усыпальница была самым подходящим для бурдюка местом - покойники люди не жадные. Хотя при жизни прошлый хозяин и его рабы добродетелью нестяжательства похвастать не могли. Может именно поэтому колумбарий зарос не только травой и мхом, но кое-где уже и немолодыми корявыми деревцам, бесплодными, как жизнь покойников, в которых они пустили корни. Лупас уже не помнил лица казначея, но, отдовинув камень, буркнул вполне приятельское "подвинься", запихивая поглубже вторую часть своего состояния. За первую он, после ночной суеты, был спокоен. Сто тысяч... Не самая плохая сумма, чтоб начать новую жизнь. Осталось только... >>>Театр Помпея
Осмарак: 27, август, утро >>>Конюшня Суламиты Ремонт, нежданная сестра, странные отношения с рабом, причастные или не причастные к похищению Рахи, сладкая племянница императора, опасный сосед, мутные Сертории и даже золотой водопад - всё это он уже с радостью оставлял в городе... из которого никак не мог выехать, плутая по незнакомым людным улицам и малолюдным переулкам. Беркут приплясывал от нетерпения, норовя кого-нибудь задавить, Ос, от нетерпения же, подпрыгивал на нём, Крепыш смотрел на всё это со снисходительным упрёком, а город всё не кончался. - Эээть! Столица мира, мать её... - высказался Осмарак, после того как, третий раз спросив дорогу, выехал всё же не на искомую Аппиеву, а на очередной рыночек. Но решил, что нет худа без добра и прямо с коня купил пару отличных охотничьих луков с колчанами и стрелами в комплекте - большой себе, и поменьше - Адриану по руке. Мальца хотелось как-то подбодрить перед дальней поездкой. Спросил дорогу в четвёртый раз и свернув всего пару раз выехал таки.... на кладбище. - Держи, - протянул парнишке лук с колчаном, недоумённо таращась на мавзолеи, колумбарии, надгробья... и нескончаемый поток разряженных гуляющих и пышных носилок. Щеголи с веерами раскланивались с расфуфыренными и раскрашенными в бледные покойницкие цвета женщинами под обширными зонтами, мельтешили крохотные собачки, сверкали телесами холёные рабы, а он дивился и додивился до того, что не нашел ничего умнее, как адресовать вертевшийся на языке вопрос ребёнку: - Это что, у вас принято так - по покойникам гулять? Это чтоб им нескучно лежалось что ли?
Адриан: >>> Из конюшни Суламиты Лук со стрелами, настоящий, охотничий! Адриан вцепился пальцами в гриву Крепыша и даже дыхание затаил, когда Осмарак выбирал себе, и все надеялся, что может быть тот даст пострелять... Папка даже ножа подержать долго не давал, а тетка сразу в обморок падала и кричала оттуда, из обморока, чтобы ноги Адриановой не было дома с этими железяками, а он что, он просто одолжил у приятеля... Сети, конечно, были замечательными, и, подозревал Адриан, охотиться на теплое сложнее, чем выловить рыбку, но ведь он мог только попробовать, разочек... А тут Осмарак купил ему лук! Собственный, красивый, гладкий, тугой такой, что пальцы заныли. И колчан! Рискуя свалиться с мирно переступающего с ноги на ногу Крепыша, Адриан подергал тетиву, примериваясь, пересчитал стрелы и нацепил колчан как взаправдашний охотник: - Спасибо! - этого было явно мало для такого подарка, и он твердо решил. - Первого зайца тебе! А второго - маме... Вот она обрадуется, когда увидит его такого - на коне и с оружием, охотничьим, не чтоб воевать. Кладбище же заставило примолкнуть. Не хотелось говорить Осмараку, что вот эти обтянутые паутиной темные громады, которые совсем обросли деревьями и кустами, так, что те их будто обняли, что они, вот такие - нравятся. И папке бы тут было спокойнее, враги должны бояться привидений и всяких раскрашенных. - Не знаю, - он и правда не знал, зачем гулять по могилам. - Может им это вроде как когда спину разминают после работы... Крепыш перебирал копытами как-то резко, и Адриан, чувствуя спиной едва ли не горящие золотистым пламенем стрелы, рискнул предложить, легонько дернув коня за гриву: - А может он дорогу из города знает? Такие часто с телегами по большим дорогам ездят.
Осмарак: - Да вроде как, если этому глухоперде, который объяснял, верить, то вот это и есть начало нужной дороги... - почесал затылок Ос. Всегда оно так и было - кому-то конец, кому-то начало. Так что дорога, начинающаяся кладбищем, его не удивляла, это было во многих городах, но вот гуляния наводили на мысль, что что-то в этом пупе земли у людей перекосило. - Широкая, мощёная, похоже, что она. После работы, говоришь? Ну... давай, разомнём, - пришпорил, гикнул, поймал ветер во всю ширину морды... и безнадёжно увяз в человеческом потоке через какие-то полмили. - Твою жжж! Пока мы доедем до зайцев, они все от старости передохнут! Но спасибо, конечно, - пустил шагом, то огибая повозку, то притормаживая за носилками. - А ты стрелять-то умеешь?
Адриан: Адриан испугался, что потеряет Осмарака из виду и сам потеряется, когда тот поскакал, но подогнать Крепыша не получалось, как ни старайся. Так и доехал он медленно до идущего шагом Беркута. - Они новых наделают, зайцы, - ободряющим голосом пробормотал он, держась за гриву изо всех сил - людей становилось все больше, и Крепыш вилял. - Умею! То есть, я видел, как стреляют, и папка разок давал, но из большого лука, я сам чуть не полетел вместо стрелы... Но я быстро учусь, честное слово! Больше, чем к маме, Адриану хотелось, чтобы лук остался с ним, и Осмарак не подумал, что зря купил. Он мысленно разгонял, раскидывал людей с дороги по домам, чтобы они могли уже скорее добраться до зайцев.
Осмарак: - Гы, - приложил Ос наделывающих зайцев. Нестрого приложил, понимающе. Ну а чего? Даром что от горшка два локтя, но мужик же растёт, в правильном направлении мыслит. - Тут не только в размере дело... - "вот зайцы, например... ыгыы" - Размер, конечно, дело важное. Но есть такие луки, здоровенные, а и ты тетиву натянуть сможешь, устроены так. Доберёмся до хорошего большого торжища - покажу тебе. А может и прикупим, научу, что за мужик, если не добытчик... Кууууда под ноги?! - осадил раззяву землепашца и, повернувшись, ободряюще подмигнул Адриану. - Постреляем. А матери говорить не будем, не нужно им, женщинам, в мужские дела. Покойничьи обелиски начали редеть, а Осу, дышащему полной грудью, почти не ощущавшему ни один шрам, подумалось вдруг, что останься он на том кресте или ещё в море сгинь по собственной дурости - и не довелось бы научить мальца стрелять.
Адриан: - Здорово! Я раньше только рыбу добывал, ягоды там всякие. Но мясо лучше, наверное, его сложнее... От громкого осмаракова окрика Адриан дернулся и поглядел на едва не затоптанного с испугом, но потом выпрямился, разжал ладони одну за другой, разминая мокрые от пота, затекшие пальцы. Крепыш его сбрасывать не собирался, только чуточку быстрее пошел, вот-вот побежит. И народу стало меньше, а впереди все было совсем пусто - только трава и небо. - Поскачем? - осмелев, предложил сам, потому как а ну вдруг Осмарак вперед поедет быстро, и Адриан с Крепышом не угонятся. - Я не упаду, честно! И он несмело хлопнул коня по холке.
Осмарак: - Не всё сразу, - попридержал Ос, и, чтоб не срезать мальца - нормально ж, в галоп хочет! - прибавил, - пусть конь к тебе привыкнет, слушаться начнет, поймёт, что он главный, да ты - главнее. А в том, чтоб мясо добывать главное - чтоб оно тебя не добыло, - хмыкнул коротко. - Вот, помню, ходили мы с отцом в первый раз на кабана... - Крепыш подозрительно ускорился без крепкой руки, не чуя на себе весомого груза, и кабан ушуршал из памяти в кусты, - э! осади-ка!
Адриан: - Он главный, я главнее, он главный, я главнее... - забормотал Адриан, пытаясь и сообразить, к чему Осмарак клонит, и коня придержать, и не упасть с него. И ладно со спиной, хоть тетка и ахала, что кони спины ломают тем, кто падает, ладно что спина, а вот если лук поломается... э! осади-ка! - Как?! - вырвалось у Адриана, и он, уцепившись за гриву побелевшими пальцами, стукнул коня по бокам ногами несколько раз - не больно, наверное, только так, чтобы он перестал убегать из под попы. Крепыш вдруг послушался, может, Осмарака испугался, и Адриан решил разжать немного пальцы, пока не сломались. - А как мясо может нас добыть, оно же мясо? Или бывают большие зайцы, как кабаны? - Если Осмарак вспомнит о добыче, то забудет о том, что Адриан плохой наездник.
Осмарак: - Каком, - подмигнул Осмарак, обгоняя на полголовы, а дальше уж Беркут состроил такую морду на строго изогнутой вбок шее, что Крепыш и сам сообразил куда стоит, а куда нет. - Под чужую стрелу не подставиться, в капкан не угодить, в болоте не сгинуть, бошку на скале не свернуть, с дерева не шарахнуться. Да мало ли чего на охоте бывает. Чтоб не было чего быть не должно - этому учиться надо. Стрелять и заяц через год сможет, особенно если оголодает. Беркут задавал темп так, словно всю жизнь за собой табун водил, галоп поймали лёгкий и ровный, спотыкающийся только там, где плелись повозки, гнали стадо или нехотя сдвигались к обочине пешие. Солнце совсем поднялось, поднимая за собой и пыль, глотать которую в разговорах не хотелось. Когда пот начал литься не только с мальца, но и с него самого, Ос стал приглядывать какую-нибудь придорожную рощу - дать освежиться коням и перекусить самим. Но все подходящие места были обсижены путниками как потолок портового кабака мухами. Обогнав очередную карруку, а за ней и длинный, как августовский штиль, торговый караван, он наконец почувствовал себя ослом, навьюченным вином, которое никогда не будет пить, хоть добросовестно тащит его многие мили. Ну что ему этот пацан? Через пару дней сдаст его на руки матери и... Этим "и" его сняло с седла. - Поворачивай в лесок налево, привал! - скомандовал Адриану, объезжая почти безлюдные кусты и спешиваясь. Баба в гневе или панике иной раз такое измыслит, разгребать потом - кровью вперемешку с дерьмом умоешься. А что он знал о той, кому вёз её драгоценный груз? Только то, что каким-то чудом она уживалась с Хромым. - Расскажи про свою мать?
Адриан: Хорошо, что Осмарак попадал словами в те промежутки, когда Адриан не подскакивал на коне - вроде и не тем местом обычно слушают, а сосредоточиться сложно. Но основную мысль уловил. - И зайца? То есть может быть заяц, который по нам самим стрелять будет? - споткнувшийся слегка Крепыш выбил из него вопрос раньше, чем Адриан успел его обдумать и отбросить. Покраснев, прибавил, чтоб Осмарак его совсем уж за неумеху не принял: - Я понял, надо ухо востро. С большими рыбами так же, когда их гарпунишь, верткие, лодку хотят перевернуть или утащить вообще с собой в морское царство... Ты же научишь - чтоб не сгинуть? А потом поскакали ровно и молча, и Адриан даже разглядывать мог тех, кто ехал по дороге, только на караван смотреть пристально не рискнул - мало ли что подумают, они же там все в тряпках на лицах, лучики от ножей отлетают во все стороны; отец всегда ругался, оплеухи раздавал, если долго Адриан разглядывал вооруженных. "- Поворачивай в лесок налево, привал!" - Как поворачивать? - вырвалось у Адриана, он чуть натянул поводья, инстинктивно наклонился влево, будто сам конем был, которому поворачивать велели - и умный Крепыш последовал за Беркутом так, что Адриан даже не понял, слышал ли конь команду, почувствовал ли хоть что-то. Поколебавшись, уцепился за перевязь и спрыгнул на землю - и едва не упал, так неожиданно тверда она оказалась. - Про маму? - переспросил и задумался. Мама была близкой, родной и всегда присутствующей, он не мог так сразу начать рассказывать, вернее, слова не мог сразу подобрать, вернее, не мог понять, о чем говорить в первую очередь: что важно, что нужно, что утаить, о чем сказать прямо. Ведь мама была такой... мама была, ну как можно было о ней не знать? - Про маму... Что главное? О чем спрашивает Осмарак? - Мама у меня замечательная. Добрая и красивая, и еще рисует очень здорово, что хочешь может нарисовать на папирусе и на песке тоже, хоть корабли, хоть дома, хоть рыб или даже зверей разных. Мы с ней как-то раз даже крепость строили из песка, я сделал стены, а она стилусом их разрисовала, они такие вышли, ну совсем будто каменные, пальцем бороздки потрогать можно, вот, - он замолчал, вспоминая, и тут же тряхнул головой. Нет, Осмараку точно не крепости нужны. - Когда я маленький был и мы с мамой у тетки жили - это потому что отец воевал постоянно - так вот, когда мы у тетки жили, она за меня всегда заступалась, если тетка ругалась, а еще мама меня читать научила и писать на латыни. А потом я уже сам научился сеть плести, и мама мне помогала. И опять что-то не то говорит, запнулся, подумал крепко, так крепко, что от напряжения голос подрагивать стал: - Мама очень сильная и терпеливая. Папка, когда напивался, совсем с ума сходил, ломал все, кувшины бил, ему все мерещилось, что кто-то долги требует. Мы прятались обычно или из дому уходили, как-то раз не ушли вовремя, и он хотел маму ударить, а я... - он сглотнул и, поглядев еще раз на Осмарака, понял, что этому можно, этот, хоть и не совсем еще свой, но осуждать не будет, - а я струсил и не заступился. Не сразу. Потом-то я уже укусил его за руку, но он маму все равно успел ударить. И она мне не сказала, что я трус, и не обиделась. Только с тех пор я уже старался ее закрывать, как мог. И сейчас нельзя маму бросить, надо ее найти.
Осмарак: "А ведь сука ты был, Хромой" придержал широкой шершавой ладонью гладкую беркутову морду Ос - как напильником по шелку провел. И по мыслям прошлось так же - чёрные мокрые от крови волосы, остекленевшие глаза медузы, катится, катится по бесконечной крыше женская голова... Поёжился, привязал коней к кусту покрепче и полез в перемётную сумку, раздумывая: кого только бабы ни любят. И бьющих, и пьющих... и таких вот как он сам. Но может и не будет мамашка из-за такого-то мужа хай поднимать, допытываться где встретились, как разошлись. Он что? Нашел пацана под телегой, пропадал малец, нате вам ваше добро, спасибо не надо. Может и обойдется. - А звать-то её как? Лет сколько? Роду какого? Эх ты, всё сказал, слона забыл, - шутканул, доставая припас. - А тётка что, строга? Кто ж она у вас? Богачка важная? Или так, гонору больше?
Адриан: Адриан вытаращился от изумления, но потом сообразил, что и правда, откуда Осмараку-то знать их всех. - Ну, ты же просил про маму рассказать, я про маму и рассказал, - насупился немного и потер шею. А хорошо ли, что он уже так привык к Осмараку, что рассказывает ему свои сопливые истории и уверен даже, что тот и сам знает, как зовут маму? Отвечал ведь на вопрос, как Марку бы отвечал. Хлюпнул носом чуток, вспомнив Марка, но осекся, потому как - теперь мужчина, теперь даже с луком. И охотиться, и отомстить, и защититься, некогда нюни развозить по морде. - Я... это... не подумал. Маму зовут Лидия, ей, кажется, двадцать семь... Вспоминать возраст матери было мучительно, потому что он никогда не думал, что у мамы может быть такая простая вещь, как возраст, это бы значило, что мама может постареть, а потом и вовсе... И еще постоянно всплывала в памяти тетка, бухтящая каждые иды после стакана вина на "того осла, что не смог держать свой (тут тетка замолкала и глазами бросала в Адриана молнию, прям как Зевс с Олимпа) в кулаке и не тащить сюда эту мокроносую варварку". - Роду... Мама из Сард, знаешь где? Это в Малой Азии, раньше у них там целое огромное царство было, вот. Дедушка художник, они небогатые были, и мама с отцом просто сбежала, потому тетка и не очень добрая. А тетка у меня такая, что папа от нее сам сбежал воевать, а нас оставил, а потом, когда с войны вернулся, снова сбежал, но уже с нами - в Остию. А тетка богатая, Ниоба, дочь Никострата, жена Мезия Метты, - выпалил без запинки, как бывало, тетка представлялась не без гордости всем, кто останавливался в доме, всем, кто с одного взгляда не усваивал ее величия. - Дядя купцом был, он спокойный, только умер уже.
Осмарак: - Сарды? Как же, бывал, - кинув на траву одеяло, Ос развернул пожухшие сальные листы и принюхался к жареной барабуле. Уже подкисало на жаре, но пахло всяко лучше, чем воспоминания - грабануть их там не посмели, но поимели при сделке так, что ни только навара с поездки не получилось, а ещё и должны остались. С тех пор по римским провинциям отец караваны не водил. Мать только улыбалась - живые и ладно, а деньги - ну что деньги? Разной бывала женская сила. Одна как злое колдовство, другая как мулова покорность, третья... - У меня мать тоже красивая и терпеливая, - сорвалось из воспоминаний, сам не уследил как. - И сёстры - все в неё. Такое вышивают, что иной художник... гхм, ешь давай, дорога неблизкая, - отложил, садясь, адрианову порцию. "Научить чтоб не сгинуть. Хорош учитель". Ничего он не мог обещать. Ел, кидая кости в подбирающихся муравьев, и думал как новость подать. Лидия эта может не расшумится, а вот тётка Хромого... настораживала.
Адриан: Тут Адриан и позабыл о жареной барабульке, в мякоть которой уже погрузил пальцы: - Ух ты, а много у тебя сестер, кроме той, рыжей? А они в Риме живут? - и потупился вдруг, смутившись своей дерзости и немужского совсем любопытства. - Ну я... то есть... я же один у мамы, я не знаю, как оно - с сестрами. Мы вот с Марком как бр.. бра... Он торопливо закинул в рот кусок остро пахнущего рыбьего мяса - сделать что-нибудь, чтобы не зареветь - и закончил с набитым ртом, просто потому что нужно было договорить: - ...как братья были. А сестер не было. И посмотрел в сторону цветущего холма - очень, очень красиво и очень далеко дрожал над ним горячий полуденный воздух, аж прищуриться пришлось, чтобы разглядеть получше.
Осмарак: - Было пять. Трех забрала чума, - потянулся Ос к фляге. Вспомнил, что там просто вода и отрезал убеждённо: - Две живы. Не может Ормузд наказывать меня бесконечно, бесконечной бывает только человеческая глупость, а не божий гнев. Рыжая? А, Сцинтилла... Это названная, её отец меня усыновил. Эээ... кажется, самое сложное с ба... сёстрами, это их посчитать, - отшутился от воспоминаний. - Еще три, маленькие, живут теперь в твоей деревне. Всего шесть сестёр, получается. Вырастешь хорошим охотником и рыбаком, может тебе одну сосватаю. Чумазые девчонки вспоминались плохо, все на одно лицо, но почему-то все как одна казались красивыми. Осмарак дожевал свою порцию, поглядывая на дорожную пыль над кустами, поднятую каким-то особенно длинным и неторопливым караваном. Имперские дороги... видимо здесь они были перегружены и безопасны. На ум упорно приходили Рахи и Антир. - А в Капуе у тебя есть сёстры или братья? Приятели?
Амина: >>>Двуликий Дом 27, август, вечер Они настолько припозднились с похоронами, что процессии и путников меж мавзолеев и колумбариев сменили гуляки, щеголи, носилки и прихвостни носилок. Скромную процессию встречали недоумённые, косые, непонимающие взгляды, переходящие в осуждающие шепотки за спиной. Но к этому она была готова. Она вообще была готова ко многому, только не к тому, что услышала, когда прошла полпути. - Боги! Да это же сирийцы Дахи! И её носилки... Она что, умерла? Как это... ах... - раздался громкий щебет с пышной лектики и без меры раскрашенная матрона неопределяемых под краской лет томно покачала светлыми кудрями, явно не найдя уместного и блескучего слова. - Гетеры... - тут же пренебрежительно подхватил снующий у носилок щеголёк, - вечно они не к месту! Никаких манер! Как мне жаль, прекрасная, что тебя опечалило это нелепое представление! Что я могу сде... - Последний вечерний выход гетеры! - разразился второй щеголь, явно в пику первому. - Как это изысканно! Как символично! Спорю на свою лучшую гончую, что скоро это войдет в моду и всех гетер будут хоронить только так!.. "Светлый Митра, зачем ты создал столько дураков???" всерьёз забеспокоилась Амина, как вынесет все эти взгляды и разговорчики молодая госпожа.
Адриан: Вот и у Осмарака тоже умирали от чумы или около чумы, может, он поэтому и возится так много с ним? Но этот вопрос Адриан решил приберечь на попозже, потому что чем больше Ос говорил, тем неправильней становился момент. - Ого, целых шесть, - поразился он, заворачивая барабульковые косточки в мятый лист. И пустился объяснять, будто Осмарак уже всерьез предлагал кого-то из сестер на выбор. - Только я пока жениться не буду, зачем мне, мне маму надо защищать, и Агаву, и еще Ифе освободить, а если я женюсь, то где же времени на всех взять? - А в Капуе у тебя есть сёстры или братья? Приятели? Подождал, пока Ос допьет, взял флягу и приложил к губам, сначала отхлебнув, а потом делая вид, что пьет, потому что надо было снова подумать. В Капуе-то не ладилось, но не врать же теперь человеку, который бросил все и везет его к маме. Он отнял флягу, вытер рот рукавом и ответил насколько мог и честно, и уклончиво: - Сестер и братьев нет, я один у мамы, а у тетки совсем никого не было, кроме нас и рабов. Друзей там тоже не появилось, местные надо мной смеялись много и еще издевались над зверями, как тот, у Домиции в саду. И получали от меня так же. Или я от них, смотря сколько их было. Сказал и замолчал совсем, потому что это не интересно на самом деле. То ли дело сейчас - и лук, и конь, и скоро можно будет забрать маму и снова жить в деревне и ловить по утрам на продажу рыбу. - А когда мы будем зайцев стрелять?
Осмарак: - Бывает, - хмыкнул Ос, которому "издевались" стало понятно в таком возрасте, что до сих пор при некоторых взглядах рука сама тянулась к ножу, вопреки всему, что внушал сызмальства отец. - Но дело никогда не в том сколько их, а в том как ты... их считаешь, - точное латинское выражение не подбиралось, потому что пылящий по дороге обоз, судя по звуку, съезжал на обочину. - Кем. Телеги не свернули, усталое фырканье волов не перешло в предвкушающее ржание, привал, видно, планировался коротким. - Около болот постреляем. Там, впереди, вроде, болота будут, по правую руку, нам на харчевни тратиться не с руки, там и... Обозные разбредались. Кто к ближайшим кустам, а кто и подалее. Несколько женщин, сбившись в безопасную стайку, явно искали кусты погуще, одну, лёгкую фигуру которой богатые, но тяжелые тряпки только портили, сопровождал мужчина. Пара приближалась, слегка изменив траекторию при виде их с Адрианом бивака, и Ос залюбовался точеным смуглым лицом, ещё не разбирая толком черт - абрис обещал многое.
Мэхдохт: >>>> Двуликий дом Процессия двигалась медленно, и Мэхдохт уже думала только о том, чтобы как можно скорее закончить с этим. То, что несут рабы – уже не Дахи. И к чему такие сложности с погребением, было непонятно. В глубине души поднималась утренняя раздражительность. Господь милостивый, утро! Как давно это было! Как будто бы целая жизнь прошла… Медок крутила на палец конец плата и думала, что в прошлый раз, когда погиб муж, было такое же чувство. Две жизни. Она прожила уже две жизни. И никак не насладится своей. С мимо проползающей лектики вдруг понеслась такая чушь, что Медок осталось только прикрыть глаза и сделать вид, что не заметила. Но гадости не прекращались. - Саназ, - сдавленно позвала Медок. – Саназ, твой кинжал при тебе? - Да, госпожа, - рука рабыни спокойно легла чуть ниже пояса, где под тканями одежды скрывалось оружие. - Саназ, не дай мне наделать глупостей, - процедила сквозь зубы, не повернув и головы к говорящим. «Последний выход гетеры!» - заливался один, взвизгивая по-петушиному, вероятно, от гордости за шутку. В мечтах шутник уже захлебывался собственной кровью, и струйки ее бежали по песку к ногам Мэхдохт. Она все-таки подняла медленный тяжелый взгляд, с ног до головы, а потом прикрикнула на рабов: - Поосторожнее с подарком Агенобарба!
Амина: Идя в хвосте процессии, Амина не могла слышать слов госпожи, а по губам читать не умела, разве что однообразные приказы Айданы. Зато она прекрасно поняла интонацию окрика. "Митра пресветлый! Эта женщина и после смерти способна всем наделать бед... хоть бы дойти уже поскорей!" И даже удивилась, когда под госпожой и служанкой не развалилась гора дров, благовонные пряности не разнес по всей аппиевой ураган, и молния не подпалила костер раньше, чем она протянула Мехдохт факел: - Я слышала, госпожа, что по твоей вере нельзя прикасаться к останкам. А по римскому обычаю надо собрать... что останется, обмыть и запечатать в сосуд. Дозволишь это сделать мне? Чего в этом было больше - желания быть полезной новой хозяйке, жалости или желания убедиться, что её прошлая жизнь действительно сгорела - она не знала, да и некогда было разбирать.
Мэхдохт: Медок сверлила взглядом погребальный костер, как врага. Выслушав Амину, она взяла из ее рук факел: - Мы соберем с тобой вместе. Мне предстоит сделать еще очень многое, что нельзя по моей вере, - твердо ответила и шагнула вперед. Огонь тихо шелестел на окончании древка. Медок вспомнила, как муж зажигал очаг перед молитвами, и, слушая это уютное потрескивание, они стояли еще некоторое время молча. Ей вспомнились и костры на храмах, от вида которых в темные прохладные ночи становилось теплее. Казалось, что это Господь наблюдает за спящими и ведет заблудших. По её вере лучше бы она сама прикоснулась к останкам сестры, чем священный огонь… Она протянула руку, и пламя неторопливо перекинулось на дрова. На сердце сразу стало тяжелее… Куда еще тяжелее?! Медок развернулась и не глядя отдала первому попавшемуся рабу факел. Когда оказалась рядом с Саназ, по щекам текли слезы. - Госпожа, - рабыня взволнованно тронула локоть. – Не стоит горевать. Ваша сестра в лучшем мире. Медок кивнула. Пусть думают, что плачет она по сестре.
Амина: Занималось нехотя, как будто огонь удивлялся, что ему отдают такое молодое, ещё не пожившее, и отказывался брать. Особенно осторожно он подбирался к Ксении, вертясь как щенок вокруг спящей хозяйки - "вставай! вставай! поиграем!". Но тонкие руки не дрогнули, и пламя, найдя наконец масло, превратилось в косматое чудовище, заслонило пожираемую добычу, захрустело шелками, заскрежетало деревом... Амина не отвернулась. Хотела, но это было бы неуважением к живой госпоже. Просто смотрела немного вбок, туда, где за костром недовольно сорвалась с места белка, уходя по редким пиниям подальше и повыше, прочь от чудовища, которому не место в зелёной, дикой и свободной жизни старых могил. А потом, беспощадный как все легкомысленное, вечерний ветер швырнул в лицо вонь горящей плоти и шерстяных одежд. Стало плохо до слёз, до желания бежать не оглядываясь и отдышаться в каком-нибудь ароматном придорожном кусте, пыльном, но живом. Происходящее стало отчетливо, словно кто-то протёр ей глаза, как грязное оконное стекло, и теперь она видела дальше и больше. За непроглядной стеной огня она видела, что становятся пеплом две молодые женщины, ничего не оставившие после себя на земле - ни детей, ни доброй памяти. Дахи никогда не хотела детей, регулярно металась по дому как фурия и каждый день задержки можно было посчитать по количеству отвешенных служанкам пощёчин. А Ксения... наверно и помечтать не успела. Ныли набегавшиеся за день ноги, ломило тело, невыносимо хотелось сесть на ближайший тёплый камень, и думалось, что если завтра её уморит обычная римская лихорадка, то и она вот так же... Старику-хозяину бог детей уже не давал, молодой хозяин, слава тому же мудрому богу, не успел... Рабыням не положено о таком мечтать. Она и не мечтала. Никогда не мечтала. А слёзы лились сами.
Адриан: - Идиотами я их считал, и это совсем не мешало им меня колотить, - честно и устало признался наконец Адриан, и был рад, что тема сменилась - стрелять зайцев у болот намного лучше, чем на пыльной дороге рассказывать, как и почему тебя обижали, когда ты был маленьким и одиноким. А вот сейчас зато есть Осмарак, и он может научить, и даже прикрыть, если что случится. Ну, пока Адриан не отыщет маму. Тогда уже сам, зато наученный всем и с настоящим луком. И стрелами. Осмарак отвлекся на людей, который вдруг оказались рядом, и Адриан почувствовал себя неуютно. Вот сидели они здесь, ели и разговаривали, никого не трогали - и теперь приходят всякие и отвлекают. И на красивую женщину в тяжелых тканях, и на сопровождавшего ее в кусты наверняка вооруженного мужика посмотрел неприязненно, но вопроса не удержал: - Интересно, а чего это они отдельно от других пошли? - и тут же потеряв интерес к посторонним, спросил уже поживее: - Когда едем?
Осмарак: - А надо было считать врагами, - ненадолго оторвался Ос от смачных форм. - Одни бодрые, но дурные греки как-то раз поднанялись воевать за персидского принца... Давно дело было, римляне тогда ещё не посбегали от своих хозяев, жен и папаш на холмы... Греки думали, он законный правитель, восстание подавляет. Поднанялись и поперлись, бодрым маршем, в самое сердце Персии. Она большая, Персия. Больше, чем эти островные ребята умишком охватить могли. Пришли и влипли, как кобель в су... ээ... короче, кругом междоусобица, принц этот, сам восставший на брата, в очередном сражении скопытился, платить им некому, кругом персы, своими делами заняты, греки им как прыщ на заднице - вроде как и воевать можно, но лучше б без него. Греки и в переговоры, и в угрозы - не идет дело: там обман, тут подлая замануха, видят, что перемелят их в кровавый фарш в этих жерновах. Хорошо - один грек поспал удачно. Проснулся и всем заявил, что боги, мол, надоумили его определиться - кругом враги. Греки определились, вышли из оцепенения, вспомнили, что они боевые... греки. И повеселело. Полгода выходили, но вышли. Главное - в своей голове это определить. Мужчина должен уметь определяться кто ему враг, кто дру... Из силуэта женщина превратилась в четкую картинку, Осмарак прищурился и сжал челюсти до скрипа, чувствуя, что зубы во рту аж срастаются. - Интерееесно. Схожу-ка посмотрю... шучу, по тому же делу надо. Сложи пока одеяло. Поднялся плавно, не спеша, наискось заходя в кусты, подальше от бабы, поближе к мужику. Шел тихо, как на зайца, и Милосердный не скрипнул, выходя из ножен. Бородатый мужик гадил с таким шумным кряхтением, что со спины могла подойти и армия, а не только Ос, приставивший к его горлу кинжал: - Здорово, Ариф. Вот и свиделись. - Осмарак! - дернулся подбирать штаны узнавший голос набатей. - Вот так встреча, - затараторил бодро, - ну хорош, ножичек-то убери, мудила, шутки у те... - Сидеть, сука, - поднажал на лезвие Ос, и тонкая багряная струйка потекла по горлу бывшего приятеля. - А скажи-ка мне, падла, как ожерелье, что я сестре отправлял, оказалось на твоей шлюхе? - Да я... Ос, клянусь, демон попутал!!! Баба ныла, одно и взял, за провоз, да сколько я твоего возил-то, что уж и цацку не возьми, чё ты как!.. - За провоз я платил тебе. Щедро. Сколько ты брал ещё, Ариф? - с холодным презрением сцедил в затылок Осмарак. - Они сюда едут, я ж посчитаю. Тебя с собой прихвачу, чтоб ждать повеселее, а после посчитаю. - Ппп... паалавину! Верну, всё верну, срок дай, хоть месяц!!! - Сейчас. Сегодня. - Нету! Ну нету сейчас!!! Кости, кости, ты же знаешь, мне везёт как утопленнику, проиграл, но я верну, клянусь отцом и матерью, всё верну!!! - Вернешь, тварь, - согласился Ос, перерезая предателю горло спокойно, как барану. Ариф дёргался недолго, больше измазываясь в собственном дерьме, чем хрипя. Ос снял только увесистый кошель и три показавшихся самыми дорогими перстня. Времени не было совсем. Но прежде чем выйти из кустов к Адриану, сунул цацки под ближайшие мощные корни, а кошель - за пазуху. - По коням, Адриан, время дорого... твоя мать там изводится, а мы тут прохлаждаемся.
Мэхдохт: От чего сильнее тошно было – от запаха или от ожидания, когда же догорит костер, - было непонятно. Прикрывая концом плата нос, Медок глядела, как беспокойно скачут над телом Дахи языки огня. Как будто бы темнеющее тело втягивало их в себя, поглощало свет, а пламя пыталось сбежать. Медок тоже сбежала бы, не будь вокруг столько любопытных глаз. «Сколько еще нужно тут стоять?!» - ворчала про себя, нетерпеливо оглядываясь. Римский ритуал был невероятно утомительный и бессмысленный. Наконец, Мэхдохт не выдержала, покачнулась, неуверенной рукой хватаясь за Саназ, осела на землю ровно на столько, чтобы не сильно замарать одежду, но и показать всем, что слаба. Слуги отвели ее в сторону, в тенек, в противоположную ветру сторону. И там, прикрыв глаза и изредка скорбно сводя брови, Медок просидела до окончания всего этого безумства. Когда вернулась Саназ и сообщила, что пришло время помочь Амине с останками, Мэхдохт тяжело вздохнула и так же тяжело пошла навстречу еще одному неприятному процессу.
Амина: А госпожа оказалась гордой. Не гордячкой, а с той внутренней гордостью, которая помогает женщине, даже стоя голой на помосте рабского рынка, не прятать взгляда и не смотреть заискивающе в каждое лицо. Уж она-то знала. И потому ловкие руки, по локоть в золе и отвратительной гари, успели собрать вдесятеро больше, чем руки госпожи. Из простой солидарности, из уважения к чужому достоинству. И только пару мгновений паники - пока она вспоминала, взяли или забыли урну для праха, Амине хотелось выпить залпом неразбавленное вино для омовения горячих ещё костей. - Закрой урну с благословением, госпожа, просто отпусти её душу, благословив. Не знаю точно, как римские, а мой бог велит прощаться, как лучше для ушедших и проще для оставшихся. Не думаю, что мы оскорбим кого-то, если сделаем так...
Адриан: Осмарак не ответил, а пошел в сторону, куда только что отправились красивая женщина с неприятным мужиком. Кто знает, может там какое отхожее место общественное, просто он, Адриан, еще не охотник и тайных знаков читать не умеет. Надо будет спросить у Осмарака, когда вернется, а пока свернуть одеяло, прибраться немного, взъерошить траву... А потом он подошел к Крепышу, мирно щипавшему траву, и, вытянувшись и даже чуть-чуть привстав на цыпочки, потрепал его по холке, куда смог дотянуться, погладил бок. К Беркуту он подойти не рискнул, это же все равно, что Осмарака по макушке погладить, а вот Крепыш - он спокойный... Маме такого бы прикупить, им в деревню. Он бы мог рыбу на рынок возить, да и вообще здорово же так скакать за зайцами по полям. Да, нужно маме будет добыть такого коня, заработать, наловить рыбы, Адриан сейчас, пока конь молча смотрел на траву, поддаваясь ласке, думал, что он сможет, справится. Он уже совсем большой, и даже Осмарак это заметил, когда лук купил. Маленьким разве оружие дают? - По коням, Адриан... - Так я уже... - начал он и осекся, поняв, что внезапно появившийся за спиной Осмарак имеет в виду. И согласился поспешно и горячо, забираясь на невозмутимо жующего коня. - Изводится... Поехали же скорее!
Осмарак: Брезгливость к предателю сменилась презрением к себе как только они оставили позади шум каравана. "Блядь, ума нет - считай калека!" сплюнул на дорогу Ос, вспомнив, что вообще-то собирался отлить. Прямо вот очень собирался. Но успел всё - узнать, убить, обобрать - только не это. И как теперь - при пацане? Из всех дурацких ситуаций в его жизни эта была самая тупая. Хоть с коня ссы! Да и это не поможет - в кусты ж вроде отходил! Не бухой, здоровый... а малец-то сообразительный. Беркуту, как назло, хотелось в галоп и поводов не было его придерживать, сам же ляпнул про время! И получил его с горочкой - пока дождался момента, чтоб не вызывая подозрений снова остановиться, казалось, недели три прошло. - Стооой. Чё-то не так с рыбой этой долбаной. Обожди-ка у обочины, - кинул Адриану удила. ...Заодно ссыпал золото в свой, быстро, без счёта, и избавился от чужого кошеля. И не только потому, что узнаваемый. Не хотелось даже прикасаться к чему-то, чего касался набатей. Как и думать, что сёстры думали о нём - жадном, бесполезном, предавшем брате. Мысленно он всё ещё убивал Арифа, снова и снова. - Нее, следующая жратва - только то, что сами настреляем.
Мэхдохт: Тьма… Тьма поднималась по рукам от пальцев, вдоль запястий к локтям. Медок знала, что тьма поднялась и выше – к сердцу. Потом она дошла и до ума. В глазах потемнело. Хотелось закричать, но от вони получалось только кашлять. Ей казалось, что вот-вот она задохнется – когда тьма заполонит и горло. - Амина, - прошептала, но рабыня не слышала. Медок коснулась пальцами виска, провела ко лбу. – Амина… Нельзя. Тьма не должна поглотить ее полностью. Господь простит ее, когда поймет, зачем все это необходимо. Медок тряхнула головой, внутренне вся собираясь в одну маленькую точку, скопление воли. - Закрой урну с благословением, госпожа, просто отпусти её душу, благословив, - сначала она увидела руки с сосудом, затем услышала голос. Пальцы еще некоторое время собирали угли. Потом она приказала себе вновь взять верх над тьмой. Благословить? Кого? И ей ли благословлять? Медок закрыла урну и, задержав на мгновение ладонь на крышке только лишь, чтобы успокоить рабыню, кивнула. Она уже давно попрощалась с Дахи. То, что здесь происходит – не имеет совершенно ничего общего с прощанием. То, что здесь происходит – тьма.
Амина: Закрытая урна, принятая из рук Мэхдохт, едва не оказалась на земле - Галия пихала амфору с останками Ксении под постамент. "Замуровывать рабу прежде госпожи??? Что за распутёха!" Амина подобралась, сцепила зубы и устремилась к подножию установленной статуи, еле-еле выдерживая подобающую моменту скорость. И уверенно отодвинула косметку бедром. ...последний камень встал на место с противным скрежетом, но чувство было такое, слово божественный хор поёт гимн свободы. Вот только руки, отмытые от ужасной гари вином, а от омывшего останки вина - водой, всё ещё казались грязными, как будто с них не желала слезать заскорузлая короста прошлого. - Ты устала, госпожа моя, - утвердительно прошептала Амина молодой хозяйке, чей взгляд, уже с час как, остановился где-то внутри, - теперь время отдохнуть, и мёртвым, и живым.
Мэхдохт: Сложа уже отмытые руки на груди, Медок стояла в стороне и хмуро глядела по сторонам. Здесь был целый город смерти – гробницы большие и маленькие возвышались одна за другой, пытаясь превзойти соседку в красоте и величии. Как и при жизни, соратники предпочитали быть ближе друг к другу, возводя свои посмертные обиталища стена к стене. Зачем?.. Чтобы оставить за собой последнее слово? Это был призрак Рима. Сон Города, где могли встретиться предки и потомки. Рим, где огонь загорался не для того, чтобы согреть своих жильцов, а чтобы поглотить их. Медок поежилась. Ей вспомнились парфянские могильники – высокие башни и стаи стервятников над ними. Она никогда не подходила к ним так же близко, как сейчас к римским погребениям. Тому, что зороастрийцы считают источником зла, римляне возводят пышные построения, - и это только одно из разительных отличий их народов. Персы не должны жить по чужим правилам. Медок уже было отвернулась, когда увидела, как из-за одной из гробниц неспешно вышел пес. Оторвавшись от поисков чего-то в траве, он вдруг поднял морду и взглянул прямо на Мэхдохт. - Амина, - она тронула рабыню за плечо, - ты видишь эту собаку? – взволнованно указала рукой. Пес сделал пару шагов навстречу. Медок присела и протянула ладони вверх. Собака недоверчиво приблизилась. И когда губы Мэхдохт уже дрогнули, чтобы растянуться в счастливой улыбке, со стороны вдруг послышался чей-то свист, пес дернул ушами и кинулся бежать обратно. С протянутыми руками она сидела еще некоторое время. Затем тяжело поднялась и кивнула рабыне. - Домой. И приготовь мне на ночь травы. Сон будет тяжелым. >>> домой
Амина: - Да, госпожа, позва... - непонимающе вскинулась Амина, и, пока соображала куда смотреть, пока удивлялась госпоже, тревожилась не помутился ли у неё в горе разум, увидела только собачий хвост. И поклонилась приказу. >>>Двуликий Дом
Адриан: Беркут несся вперед галопом, и Крепыш не отставал, тяжко ухая копытами - да так, что в ушах свистело, глаза зажмуривались от ветра и хлещущей остро гривы, зубы бряцали в такт, пока не додумался сжать из покрепче. И только Адриан приноровился к скачке, как Осмарак затормозил резко, спрыгнул с коня и пошел в кусты. - Да нормальная же рыба... - пробормотал Адриан вслед и прислушался к себе на всякий случай, но брюхо молчало и даже было слегка довольно. Он не хотел слазить с Крепыша, но Осмарака было жалко, и Адриан все же сполз по ходуном ходящему мокрому лошадиному боку, упал на землю, поднялся на нетвердых ногах и нырнул в канавку при дороге - надергать тысячелистника, Агава, кажется, такими венчиками отпаивала, когда в последний раз рыба была действительно плохая. - Нее, следующая жратва - только то, что сами настреляем. Адриан вздрогнул и повернулся, сжимая собранное в кулаке перед собой. - Во, от живота. Только наверное лучше маме отдать, она заварит как следует, чтоб так не жевать. Сильно болит? - поинтересовался участливо и вскарабкался обратно на Крепыша.
Осмарак: - Не очень. Просто говёно, - нашел подходящее слово Ос в нагруженных за время прибывания в Риме трюмах памяти. Резать предателей ему приходилось не раз, жизнь каравана не обед на солнечной полянке - то одного зашлют, то другого. И самому случилось предать. Говёным было то, что теперь он понимал, почему сестра не хочет даже имени его слышать. А как оправдаться? Я убивал для тебя людей, грабил и топил корабли, но тот кому я сдуру доверил добычу оказался ненадёжным? От одной мысли рожу перекашивало так, что сходило и за жопную боль, и за желудочную. - Спасибо. До Террачины доедем, в термополии заварю, - Ос забрал у пацана траву не глядя, запихнул в суму и спросил, задумавшись, уже с седла: - А отец присылал вам деньги или на тёткины жили?
Адриан: Адриан молча тронул Крепыша, подтолкнул острыми коленками - поехали. Не переспрашивал, не сочувствовал больше в открытую, прекрасно понимая, как плохо, когда кишки выворачивает, именно что говёно, хорошее слово, надо запомнить, но при маме с теткой не говорить. Когда вышибает дно, любое оброненное благополучным собеседником слово может раздражить до колик. А отец присылал вам деньги или на тёткины жили? Теперь задумался Адриан, вспоминая разговоры, обрывки фраз, намеки. - Не знаю, - честно признался, понимая, что за давностью слов, шелестящих в голове теткиным голосом, уже толком не различить. - Если что присылал, то самой тетке, но, кажется, нет. Мы так жили... как родственники. И смутился, отвел взгляд. Хотя тогда он что мог? Это сейчас есть снасти, лук вот есть, жалко, гарпун тогда потонул, но можно же сделать новый. - Я тогда маленький был. Теперь я так не допущу. Чтоб на чужое.
Осмарак: Славный был малец. Но Осу вдруг и вправду свело судорогой живот, как будто кто нож сунул. - Разумется. Ннноо! Беркут вырвался вперёд бойкой рысью, на которой думать не получалось, только смотреть. Вперёд. ... Солнце уже перевалило зенит, когда воздух сгустился характерной влажной тяжестью. Красота открывающихся то тут, то там водных просветов, отражающих редкие облака, и живописных куп раскидистых деревьев никого не обманывала. Путники ускоряли шаг, всадники пришпоривали коней, колоны подгоняли волов. Пышный ковер из водяных лютиков, рдеста и прочих трав не мог скрыть хищный оскал малярийного болота. - Жадность, - буркнул Осмарак, всматриваясь в окрестности и притормаживая Беркута. Потянулся к кошелю, взвесив его его мимоходом на ладони. - Я слышал, на этой равнине когда-то стояли двадцать три города. А потом, когда юженее Рима вырубили весь лес для кораблей и очагов, и нечему стало остановить потоки, три речных бога сошлись во мнении, что римляне слишком жадные. И получилось это. Ни пыл Цезаря, ни воля Августа ничего не смогли с этим сделать. Но это никого ничему не научило. Усмехнулся и кивнул по правую сторону дороги, туда, где от камней уходила едва заметная петляющая тропка: - И я - самый жадный. Где-то там наш обед. Бесплатный. Бегает. Летает или плавает. Езжай за мной медленно и след в след. http://www.simposium.ru/ru/node/6414
Адриан: - Двадцать три? - поразился Адриан, поглядывая в сторону. Теперь и ему стало казаться, что цветы и трава подрагивают и даже чуть-чуть волнуются, как при полном штиле водоросли в заливе. - Если они смогли сделать такую большую лужу, то почему не посадят снова лес и не попросят богов вернуться домой? Может, этих двоих просто не хватило и надо побольше людей? А Осмарак собирался свернуть на тропку... хорошо, медленно Адриан еще может, Крепыш и сам не торопится никуда, а вот след в след - это как, как управиться и следить? Адриан наклонился к крепышову уху и пробормотал, выговаривая по слогам: - След в след, Крепыш. Пожалуйста, - выпрямился, сжал пальцами гриву крепче и скосил глаза до рези, глядя на копыта. Кажется, конь понял. - Тут, наверное, вкусное не плавает. Будем стрелять по летающему? Как держаться за гриву и стрелять из лука одновременно, да еще следить, чтобы конь шел след в след? Адриан чувствовал, что разгадку ему дадут, стоит только спросить, но не решался открыть рот. Настоящий мужчина такие вещи от рождения знает наверняка, что ж он будет выдавать себя...
Осмарак: - Зная, как римляне любят преувеличивать... может и три стояло. А нихера разницы, если смыло. Летающее? Мне че-то не хочется в этом плавать, а Беркут в зубах приносить вроде не приучен, - хохотнул коротко, глядя, как конь нервно отводит назад уши, - не отставай, но дистанцию держи такую, чтоб один другому хвостом перед мордой кровососов гонял, не ближе. Два жеребца, передерутся - здесь все и останемся. Под илом. Беркут впервые решил показать характер, норовя развернуться к прочной и сухой имперской дороге. Но к чему - к чему, а к характерам караванщик был готов всегда. - Что, не любишь болота? А кто их любит. Эх, не был ты в пустыне... Хххей! Не балуй! - сунул пятками по бокам посильнее, но с таким же успехом можно было понукать барана. - Ах ты девов сын, - почти ласково прошептал Ос, ломая с ближайшего куста хворостину. Беркут покосился на хруст и прекратил приплясывать, меся топкую грязь. - Чуешь, брат? На тебя, даа... Давай по хорошему? - предупредил коня и с коротким резким свистом огрел по бедру. Пока что - себя. Второго предупреждения птице не потребовалось. А вот поводья придержать пришлось: - Э! Эээ, верю, что понятливый! Ведомый Крепыш тоже потрусил быстрее, и Ос пару раз молча оглянулся, проверяя, в порядке ли его мелкий всадник.
Валерия Пирра: >>>>> из дома Тривии От встречных лиц, жестов, поз исходила настороженность и отчужденность, не враждебная, скорее безликая. Все они виделись Валерии нереальными фигурами, тенями на стене пещеры — что представишь, то и увидишь — отсветами большого костра. Этот город мало знал о Тривии и не простил ей этого незнания. Впереди шли либитинарии, монотонно двигающиеся тела поражали гибкостью рук, еле уловимыми в сумерках движениями лопаток против недвижимости тел, уложенных на носилки. Валерия различила спину Тирра, угадала по слабой, неочевидной похожести спину Авла, глянула в серую, как прах, дорогу, подняла взгляд. Еще недавно живое дерево корзины с благовониями скрипело в руке, живое вселяло в умершее хоть какое-то движение. Младшая тенью следовала за ее шагами, и Валерия ощущала себя факелом, свет которого наугад прощупывает путь в сгущающейся темноте. На несколько молчаливых мгновений возникли очертания чьих-то встречных лиц — еще одни отгоревавшие, нечаянно встретившиеся те, кто уже совершили путь туда и теперь возвращались из смерти в жизнь. Пирра не узнала никакие из этих очертаний, разгадав в них только женские и мужские. И эти тени тоже угасли, сливаясь с подступающей темнотой. ... рыжий огонь, фамильный, древний, как все, что она когда-то знала, загорелся по краю, тяжело задышал в лицо, когда она, опустошая содержимое корзины, сделала ему прощальное подношение. Тени расползались недобро, в голове шипело и потрескивало, пустая корзина от обдавшей внезапно слабости показалась тяжелей, чем была. Валерия уронила ее на землю с руки, и черная глазница плетеного дна бездумно уставилась в небо. Последние искры жизни остывали в августовском воздухе, выстывшее рыжее белело, пока не сделалось черно. — Побудь с Вардусьей, дорогая, — мягко обратилась Пирра к бледной тени сестры. И не нащупав руки в подступающей к глазам черноте, нашла плечо, теплое, живое, отвечающее на сжатие пальцев. А там, куда она шагала на нетвердых ногах, угасло, остыло, и было только смутно-белое, оголенное, на грязно-черном. Где-то близко — Пирра слышала движение, угадывала дыхание — должны были находиться Тирр с братом. Но она не видела, вперившись в это голое и белое сквозь мутную поволоку на глазах. И щупала руками, и силилась брать, как абрикосовые косточки, как там, в далекой теперь Греции — а брала неживое, черно-белое, ничем не отвечающее пальцам. И она только перебирала и перебирала, брала и отпускала, и ногти цепляли край вазы, и все было сухо, мертво, безлико... пока она не всмотрелась в это до рези в глазах, не поднесла в отчаянном и странном порыве к губам, пока от мертвого и сухого запаха по щекам не потекло живое и соленое, как море, как домашнее и родное, как память об абрикосовом соке... Валерия не помнила, как поднялась, не искала никого взглядом, не видела больше ни пещеры, ни теней. Только шероховатая пыль на пальцах и зябкость на мокром лице подсказывали, что она все еще живая среди живых.
полная версия страницы