Форум » Окрестности » Аппиева дорога » Ответить
Аппиева дорога
Понтифик: Начиналась от Капенских ворот, как и параллельная ей Латинская дорога А́ппиева дорога (лат. Via Appia) — самая значимая из античных общественных дорог Рима. Дорога, проложенная в 312 году до н. э. при цензоре Аппии Клавдии Цеке, проходила из Рима в Капую, позднее была проведена до Брундизия. Ок. 6 м в ширину, вымощена массивными блоками из базальта. Скрепленные известковым раствором, блоки укладывались таким образом, чтобы дорожное полотно имело выпуклую форму, благодаря чему вода могла быстро с него стекать. Отдельные участки дороги проходят по насыпям, пересекаюшим неглубокие овраги, в ряде мест вдоль нее сооружены каменные стенки и скамьи. Аппиева дорога имеет ответвления, соединявшие ее с другими большими дорогами, такими, как via Domitiana, via Aurelia и via Herculia. Через неё налажено сообщение Рима с Грецией, Египтом и Малой Азией. Вдоль Аппиевой дороги расположены виллы республиканского и имперского периода, христианские и иудейские катакомбы. Имела важнейшее значение, связывая Рим с такими богатыми регионами, как Кампания, Апулия, крупная военная магистраль, она связывала Рим с рядом важных морских портов, которые обеспечивали торговлю с Грецией и восточным Средиземноморьем.Уже в древности Аппиева дорога называлась — «царица дорог». Начальные несколько километров дороги римляне облюбовали для постройки красивых гробниц и памятников.[more]чем ближе захоронение находилось к городским воротам, тем более уважаем был хозяин участка. Сенат пытался прекратить излишнее украшение захоронений, однако закон не смог противостоять традициям римлян. К обстановке гробниц относились ниши для урн с прахом, каменные скамьи и кресла, стены были оштукатурены и расписаны. Среди видов захоронений, встречающихся на Аппиевой дороге, выделяются следующие: Колумбарии: на Аппиевой дороге были выстроены колумбарии римских семейств Волузиев, Цецилиев, Карвилиев, Юниев Силанов; снаружи, над главным входом помещалась мраморная доска с именем того, кому принадлежал колумбарий; Подземные сооружения — гипогеи и катакомбы, подземные захоронения с нишами для погребения. Первые гробницы на Аппиевой дороге представляли собой подземные камеры, вырубленные в туфе, например, гробница Сципионов. Позднее появились обширные подземные погребения, такие как катакомбы св. Себастьяна; Небольшие и среднего размера гробницы, иногда напоминающие по форме дом или храм; Монументальные гробницы — мавзолеи, построенные по принципу этрусских тумулусов: наиболее известна гробница Цецилии Метеллы. 1. В 71 году до н.э., вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима, после подавления восстания Спартака, были распяты более 6 тысяч пленных рабов. 2. Особенно важным было то, что в ходе строительства дороги Аппий провёл канал через Понтийские болота, который осушил землю и упростил отправление кораблей из Лация в Таррацину. [/more]
Ответов - 87, стр:
1 2 3 All
Суламита: >>>Улица ведущая сюда - Привидится же лярва средь бела дня... - заврочала Суламита, охотно передавая дело поддержания осанки в мужские руки, и до самых ворот рассказывая историю приобретения маленькой египтянки в комплект к большой, перебивая саму себя восклицаниями вроде "понаехали, хоть снимай столлу и кидайся в Тибр пока не столкнули". И только когда в безмолвном величии выросли первые мавзолеи, поутишила голос. Выставка тщеславия по случаю похорон претора была сегодня закрыта и носилок с пышными свитами не было. Даже самые беззастенчивые матроны и гетеры не рискнули выставлять себя в такой день, и в отсутствие лектик и щеголей дорога смотрелась совсем иначе. Поминальные надписи предков, как и положено, притягивали взгляды, не отвлекающиеся на живых. Маленький покосившийся камень с истертыми временем буквами раньше Суламите на глаза не попадался. Немного отстранившись от Квинта, она потянулась к обочине - прочитать похвальное слово: «Коротки мои слова, путник: остановись и прочти их. Под этим бедным камнем лежит прекрасная женщина… Она неизменно любила своего мужа и родила ему двоих сыновей. Одного она оставила на земле, другого погребла на груди земли. Ее слова были добрыми, а походка гордой. Она заботилась о своем доме и своей пряже. Я закончил; можешь идти». ...и внезапно заключила: - А вообще я очень неплохо живу, Квинт.
Квинт: С позабытой улыбкой, из-за выражения глаз настолько скорбной, насколько провожаемый не заслуживал, Квинт снова покивал, бездумно, как и на площади, и произнес: - Стало быть, еще есть что терять, вот и пугаешься... - и тут же пожалел, что не прикусил себе язык. Но - винить было некого, кроме собственной природы. - Как, говоришь ее зовут, эту твою лярву?.. Только про Сару не рассказывай.
Суламита: - Человеку всегда есть что терять, Квинт, хотя бы терпение, - улыбнулась Суламита, поняв, что её не слушали. Да и кому охота в такую жару? Разве что тем, чьи похвальные надписи давно зачитало время. - Аид с ними, с лярвами, - пожелала она добра заблудшим душам, - ты мне лучше вот что скажи, сосед, что плохого сделала эта девочка, что её кладут рядом со стариками и прочими досточтимыми предками, где слова о ней не прочтут и самые скучающие товарки, даже если их триста раз пронесут по тутошней выставке париков и вееров? А ведь и умница была... и красавица... Нет, Квинт, я присмотрю себе дальний перекрёсток и дерево прикажу посадить пораскидистее, чтоб каждый дурак, хочет-не хочет, а прочитал о моей дурацкой жизни...
Квинт: У Квинта все увядала улыбка и гнулся позвоночник. - От терпения мы отказываемся сами, - вздохнул он, и между бровей проскочила короткая вертикальная складка. - Когда теряем последние силы, надежду, опору, оно начинает представляться непозволительной роскошью... Хотел бы я над этим посмеяться, - закончил он резко, и брови сдвинулись, глаза опустели, улыбка, сомкнувшись, прилипла к зубам. - Не будем о грустном, - отрезал, - не чувствую в себе лирического вдохновения, для эпики слишком далек от императора, для сатиры - от линии фронта. Напомнишь мне о существовании других жанров, но я и там найду отговорки, можешь мне поверить. По-моему, во мне умирает поэт. И я бы не хотел ему надгробия - тяжко носить камень за пазухой.
Суламита: "Ну и мир его праху, может хоть поучать перестанешь", недовольно подумала Суламита, которая вообще поучения не любила, а уж от поэтов тем паче. - Я бы не говорила о грустном, - пропыхтела, утираясь платком и переводя дыхание, - но никак не могу припомнить ни одной смешной истории про покойницу. По правде, я вообще про неё ничего не знаю, кроме того, что она умела вправлять спинной мозг и ломать головной. Где же твоя елка без шишек?
Квинт: - Какая елка? Сама ты елка. По уходящим от нас скорбя мы тут оплакиваем не мертвых - мы все оплакиваем себя: долгов не отданных оплеухи и не полученных пиздюли, что были слепы, что были глухи, и не чесались, и приползли - дошкандыбали, когда все прахом - надежды, планы, мечты, друзья - и тут оплакивай, не оплакивай - они мертвы и ни дать ни взять. У нас - крушение всех амбиций и жизнь по сути не удалась... а им-то что - им спокойно спится. И я надеюсь, им не до нас. Квинт выпалил это с хмурой ухмылкой, махнул рукой. Жестко сощуренный взгляд ушел за горизонт, на котором уже маячила елка без шишек, то бишь ясень. - И объясни мне, пожалуй, что нам тогда мешало нажиться так, чтоб было вспомнить чего смешного, в последних стоя вратах..?
Суламита: - Скажу тебе как моя праматерь неся кохену последний ас: у них подземных богатств не хватит, чтоб расплатиться, утешив нас! Они растут там, цветы цветами, дожди вино им и пух земля, долги и беды оставив с нами, своим уходом печали для. Возьми хоть наших - бездельник Луций так задолжал мне что хоть к суду - сыны бунтуют и жилы рвутся, да где ж я помощь его найду? А обещал и в пиру и в горе, да было видно ему важней вести корабль в такое море чтоб там спокойно лежать на дне... Прости что скажешь, такое место... да только лги им теперь не лги... А я, сосед мой, торгую честно и не влезала пока в долги. Вот это видимо и мешало набить и память как короба - ни страх так милость, ни стыд так жалость. А на камнях-то набьют - судьба.
Квинт: - а я слова тебе трачу даром, что ты мне в нос свои корабли?.. Так твой хотя б ходил за товаром - скажи, за что мои полегли? - и, притянув Суламиту за локоть, энергично дошептал в ухо: - Да Рим и вспомнить уже не сможет, в какие земли не утекал... как будто стоило бы дороже, когда ценилось бы по деньгам! - отодвинулся и, нахохливштсь, замолк. Сам не ожидал, что воспоминания вынесут на такую откровенную крамолу.
Суламита: - Мой заплатил за чужую жадность. Твои, думаю, за неё же, - серьёзно сказала Мита и замолчала до самой елкоясени.
Ливий Курион: >>>Форум Чьи руки эту воду подали ему было безразлично. Статуя впервые прошла по Форуму в этот день, в этот, восемьсот девятнадцатый год. Отлитая из гнева, высокомерия, пафоса, лжи, дерзости, алчности, амбиций и суеты, из всего, что составляло империю, тяжелая как тела всех, протащенных по Сакра Виа за колесницами и не чувствующая ничего. Сенатор шел, пустой до металлического гуда в голове, прямой как мильный столб, не поворачивая взгляда, не отдавая себе отчёта зачем и куда. Боги и триумфаторы смотрели с усмешкой. На их взгляд, по складчатой ткани брусчатки полз муравей. За воротами понимание пришло в виде надписей на клумбарии. Но то были не буквы. То были лица. Болезненное и пугливое - жены, раскрасневшиеся и лукавые - сыновей, строгие и вопрошающие - предков, упрямое и залитое кровью - среднего... Ливий споткнулся, засеменил, словно спеша поздороваться, и остановился в двух шагах от дорожки, ведущей к семейной усыпальнице, как гость не уверенный что ему будут рады после стольких лет.
Лупас: >>>Форум ...и жалел только об одном - что слишком много глаз следили как он подаёт стакан и нельзя мелькнуть над синей мутью стекла проеденной черным синевой бирюзы, скинуть яд и забыть об этом позоре в виде хозяина навсегда. Но сколько ни клацай зубами от досады, а потерпеть придется. Хотя бы пока этот малохольный поймет, что костры в мавзолеях не разводятся и повернёт к поленьям. А там, может, угорит до последнего в жизни приступа к свиньям собачьим, если империи и лично ему, Лупасу, сильно повезёт.
Дея: >>>Форум >>>> Догнать получилось только уже на Аппиевой. Посторонние прямо-таки мешались под ногами, и она не всегда могла сказать, из какого они вообще сословия - не до того было просто потому что в этих богатых тряпках было жарко и первым делом хотелось оторвать где-нибудь лопух и прикрыть голову, а во-вторых, попробуй такую ораву прислуги выучи в лицо. Волчара терялся совершенно без намерения, и она, едва смогла вытянуть руку мимо чьего-то плеча, ухватила и подергала его за тунику, подтягиваясь к нему.
Суламита: - Бедненький... - при виде затормозившей процессии Мита чуть не с головой засунулась в сумочку в которой, при случае, можно было спрятать содержимое египетского хлебовоза, - давно, видно, на могилках-то не был. Тяжко к своим ходить. Теперь пока поговорит... - сообщила она хлебным крошкам, запасной салфетке и паре монет на дне. А Квинту протянула яблоко посочнее. - Угощайся, сосед. Нас тут не видно. И печально захрустела плодом поплоше.
Квинт: Квинт, собравшийся что-то высказать, наконец, чтоб прервать молчание, затянувшееся потому, что у него с соседкой оказалась общая точка во взглядах на жизнь, забыл, что. - Бедненький? - переспросил он, и пока формулировал мысль о том, что на могилки ходить поздно, понял, что к данной основе прицепилось уже довольно предосудительных мыслей, высказывать которые сейчас было не самым лучшим применением ритрики. И заткнул себе рот яблоком. Пожевал, покивал, открыл рот и... опять откусил.
Суламита: - Как всякий, - подтвердила Суламита, обгрызая сморщенный бок и провожая взглядом носилки гетеры, потянутые рабами в тень мавзолея. - Вот знаешь про кого-то что тварь тварью, а у могил на него посмотришь - человек, не хуже любого, жальче разве что. Зрение-то боги мне пока оставили, да и Курионы на резчиков не поскупились - вон жена его, вон детки, вон родители... Но девочку жальче, её и встретить некому, с чужими лежать, ну-ка... - она аккуратно пристроила огрызок между чьих-то богатых плит, всхлипнула, неопределённо махнула рукой и полезла за второй салфеткой.
Лупас: Дернувшую руку он привычным движением поймал в капакн, прижав сразу точку на запястье, чтоб если что... но увидев из-за рабской головы кто дёрнул, потянул к себе, проводя по дуге, как в древнем поминальном танце и негромко рыкнул около уха: - Перрегррелся господин. Кострища там, за мавзолеем, веди. А его... может дочь стронуть додумается, нам нельзя лезть, - и отпустил, с покорным поклоном только что выполнившего поручение.
Дея: Она сперва оторопела немного, от того как ее схватили за руку, выслушала и повиновалась, по привычке повиноваться правилу танца, и только отходя, запоздало возмутилась чем-то непонятным, что скрывалось за его поклоном: "чего это он думает, что может меня на место ставить, я вилик или кто?" Впрочем, она пояла и то, что, как бы ни обстояли дела, старичку сейчас не до лекарств, а до лекарств ему будет только когда его стронет с места тот, кто имеет на это право.
Кассий: >>>Форум Кассий не выдержал и было уже глубоко безразлично, что скажут за спиной - а за спиной немедленно сказали "торопится очистить место для себя. Ну-ну, не пришлось бы следом пойти вскорости, да здесь уже не подвинешь!" Тратить слов он не любил, да и подобрать их правильно сейчас не надеялся, поэтому положил руку тестю на плечо и надавил, не собирая пальцев.
Меценат: форум>>>>>>> Проводы в путь одинокий, казалось ему, затянулись. Шествие лавой свернулось, о камень споткнувшись надгробный, только остыть не давало ему беспощадное солнце.
Ливий Курион: Аид до него дотронулся или человек он не разобрал, дёрнулся, оскалил вбок глаза, подобрался и одним широким движением плеча - "пошли вон" - скинул руку. Что остаётся от жизни, кроме груды ненужных камней которые таскал на горбу? Ты выпрямился, Гай. Ты вытянулся и стал таким высоким, как раньше, когда сажал меня на плечи, чтоб я мог дотянуться до спелой смоквы... Ливий подошел к носилкам, открыл братнины глаза и всунул между зубами положенную перевозчику треть. От вони подступило к горлу и вместо слов вырвался кашель, больше похожий на отрыжку. Он резко отступил, чтоб глотнуть воздуха, но от запаха тухлятины некуда было деться - казалось, им пропитались не только кипарисовая ограда и ветви, цветочные гирлянды и поленья, но сами камни на милю вокруг. Он сжал зубы и кивнул. Трубы, подхватив движение, завыли, рабы потянулись за ножами, захрипел, умирая, преторский любимец Тентатионим, всхрипнул задетый его копытом конюх, рабыня, мелко трясясь, стараясь не смотреть, открыла глаза Мирине, втиснула плату и, согнувшись, исчезла в ближайших кустах; молоко и вино мгновенно ушли в сухую землю не оставив по себе следа, и только жертвенная кровь наполнила воздух тяжестью.
Суламита: Как только поредевшая толпа принялась, щурясь и толкаясь, определять восток, Суламита поднялась, отряхивая с подола несуществующий сор, бурча "ну вот и время подарки дарить...", и поплелась за всеми, в хвосте. Крошки драгоценного перца, брошенного на поленья, подхватило человеческим потоком, засвербело в носу и, прочихавшись где-то к середине круга, она бросила туда же, тихо: - Отдыхай, девочка. Мы будем за тобой в положенный срок.
Тит Фурий: Форум>>> Он делал это механически, обернулся в рассветную сторону и среди прочих граждан обошел не горящий пока костер..сами действия шли отдельно от мыслей, как десятки раз повторенный ритуал. В мыслях стоял Гай, как живой, таким, каким он запомнил его по коннице, а не тем, который успокоенный лежал перед ним теперь. Этот второй был торжественен и походил на символ. Тит знал, что этот человек запомнится. И от них, живых, зависело чем именно. Он положил свой дар на костер и опустил ладонь на полено так, как бы сжал ладонь друга.
Квинт: Квинт уныло потоптался у обоих тел - ему и живым-то нечего было дать кроме слов. А те извращали их, как он и учил, и возвращали ему обратно. Словом, воплощение живых представлял собой тот самый голубь, приходящий в окно поесть и нагадить. Посреди круга он поймал себя на хихиканье и подтянул улыбку повыше под нос, собирая в углы рта подступившие от жары и иронии слезы. В какой-то степени он даже понимал Мирину: нашла повод свалить из этого круга до того, как перестаешь верить авгурам и, глядя на птиц, летящих в твою сторону, гадаешь только, голодные или сытые. Сожалел он разве что о том, что познакомился с ней так поздно. Да и то не слишком. Женщины привыкли замечать его только когда он платил.
Кассий: "пошли вон" было почти слышно. ...Можно подумать, его раздражение было меньше. Спасением было смотреть в спину идущего впереди и воображать дорогу прямой. В конце ее ему наконец дали факел и усилилось чувство, что он сейчас бьется со временем на мечах. У времени было преимущество хладнокровия. Кассий принял факел размеренными движениями ученика, которому ставят удар. Кассий смотрел, как занимается костер, словно выжидал удобного момента пройти сквозь него. В солнечном свете пламени почти не было видно, и угадать его можно было местами только по торопливой ряби воздуха. Кассий всерьез думал о том, насколько по ней можно судить о температуре и месте прикрепления языка пламени. У Кассия чесались руки.
Ливий Курион: Ливии хватило ума (или решимости?) не равть волосы и не кровить лицо, и Курион, опасавшийся за нерождённого внука, принял поданный факел с нетерпеливым облегчением, еле удержавшись, чтоб не дуть на костер как голодный легионер на привале. Впрочем, нужды не было - политая маслом, усыпанная благовониями гора занялось с треском и искрами, взметнув языки до неба. Сгорело так же быстро, как жили эти жадные до жизни двое. Дольше женщины копались в пепле в поисках хоть каких-то костей, кроме лошадиных. Ливий дёрнулся было запретить дочери и это... но одумался. Вокруг было полно слишком внимательных глаз. Когда подали лавровую ветвь и воду, он думал только о том, что дочь слишком бледна, очищая собравшихся окропил её целым вдопадом, а к концу круга успел припомнить все Гаевы грехи и промахи, включая бездетность, хорошо - не вслух. Но его ритуальное: - Вы можете уйти, - обращённое к присутствующим, звучало почти как "идите все на хрен и побыстрее".
Суламита: Пламя, сперва лизавшее ноги как ручное, пожрало Мирину мгновенно, стоило лёгкому ветру задеть костёр. Суламита отошла подальше, ворча: - Не приручается огонь, девочка... И тяжело переминалась с ноги на ногу до самого очищения, не решаясь присесть на ступеньки богатого мавзолея. Воды ей почти не досталось, утерев со лба две жалкие капли она потянула Квинта за тогу, сетуя не слишком тихо: - И воды-то людям пожалел... пошли отсюда, сосед. Без нас проводят. >>>Закоулки
Квинт: ...или когда лярвы. То есть, когда чудились лярвы. - Послать отсюда? Пошлю, - согласился Квинт, снова подставляя руку для опоры. Может, и не лярвы, но было жарко, впору свалиться под кустик, нашелся бы погуще. Кто там чего пожалел, было уже не важно. >>>>>>>>Закоулки
Кассий: Когда уже все сгорело, и Ливий, в унисон мысли, устало погнал людей прочь, легче не стало. Время имело перед ним еще и численное превосходство, и, когда стала видна замыкающая когорта его центурии, трудно было оставаться методичным и не ринуться бить его верхом и с воплем вплоть до самого дома. Потому что оно стояло укреплением только здесь. Но нельзя было дать заметить окружающим, что это борьба. Ему очень хотелось отослать домой жену.
Дея: Вся орава рабов, на ее взгляд, только добавляла вони. Оно и так было не холодно и не слишком хорошо пахло. А из-под ног еще поднималась пыль и серая палла, казалось, сейчас местами поменяет цвет, если богатая тряпка под ней вдруг полиняет... Она только надеялась, что уж там, где она эту цветную тунику взяла, не продержалась бы добрая слава, если б случались такие случаи. Так что она не могла дождаться, когда уже можно будет сворачивать эту комедию, а потом разворачивать в сторону дома. Это было похлеще чем швыряться ножами: там хоть двигаешься и ветерок. И люди хлопают. А тут... ну его в аид, такое управлялово. Хотелось к маме. >>>>Дом курионов
Марсий: Форум.>>> К процессии на аппиевой он не успел..когда он вышел к костру, тот уже пылал, в подношениях не нуждаясь. Как не нуждался в них и сам гай курион. Марсий подумал об этом и тут же упрекнул себя в попытке оправдаться. Он остановился, мысленно попросил прощения у человека, видел которого всего несколько раз, за то что не успел проститься как подобает..договорившись, что тот его на другом берегу встречать тоже не будет. Да и пока они по разные стороны, есть смысл уделять больше сил и внимания пока еще живым людям и простым каждодневным делам, которые сами по себе не делаются, молись не молись.. И эти самые дела задержали до вечера и утомили до невозможности, что даже язык побаливал. >>>>>новый дом Авдиев
Меценат: Понтий устал. У него подгибались колени. Как-то внезапно старательно собранный было дух пошатнулся... Когда отпускал он мальчишку, думал о том он, что высшая мудрость - в уходе старых людей, уступающих место под солнцем... чьи августовские струи с небес изливались точно свинец на упрямцев, штурмующих стены крепости долга, приличием вооруженных... В этом богов обвинять было делом последним, разве что очень обидно терять было Мирру в юной красе своей ранний избравшую жребий... да и скорбеть оставалось о том лишь, что люди, коих сегодня навек провожали из мира, мир оставляют его, а не собственным детям. И, понимая, чего здесь глаза его ищут и не находят, тем самым лишая опоры, счел, что честнее покинуть процессию сразу, чем усложнять ее обмороком неуместным. >>>>>>дом Понтия Мецената.
Лупас: Ту, которая посмела шурхнуть в кусты, он не только проводил (мало ли), но и надавал по щекам не дожидаясь приказа, зная, что он последует. Дал бы ей чего ещё - так, время занять, если б не вонь, жара и её грязный рот. Когда девка, как к случаю положено, присоединилась к остальным воющим бабам, Лупас отсчитал три мавзолея вбок, один на запад и предупреждающе кашлянул. Федул подскочил с камня как ошпаренный и закланялся. Волк, не останавливаясь, скинул в траву кошель и затрусил, виляя между колумбариями, чтоб поймать процессию у ворот. >>>дом Курионов
Ливий Курион: ...а когда они наконец пошли, спина утратила стержень и позвонки развалились возведённой на плывуне башней. (Он строил и такое, и сейчас это помнилось, среди громад колумбариев и мавзолеев, как и тот разговор с Гаем, после которого общаться они предпочитали письменно... "Как ты посмел построить фортификацию Империи на песке?! Пользуйся, все пользуются, но не позорь род!" ...Но разве вся империя не стоит на песке? Не утонет, вместе с Золотым, Байями, помпейскими лупами, капуйским театром... как перегруженная награбленным галера? И кто этот "род"? Бездетный любитель мальчиков? Они тогда много наговорили друг другу... такого, что всем предкам за Стиксом икалось. Но про галеру подумалось только сейчас). Ливий не собирался оглядываться. Он даже запретил себе оглядываться. И всё же оглянулся. Не на кострище. На короткую надпись у самой земли о том, о ком римлянину, покорителю мира и игрушке богов, скорбеть запрещалось. >>> дом Курионов
Кассий: Оставалась надежда на усталость. Когда нестройное тело чудовища, именуемого толпою, наевшись трупного запаха, повернуло и, теряя ошметки как линяющая змея, поползло обратно, он упрямо отогнал раздражение и повел Ливию под руку.>>>>>.Дом Курионов
Суламита: >>>Лавка(она же дом) Суламиты август, 26, утро У алтаря Редикула* никогда не пустовало. И пока сбившийся с ног служка, с выражением лица Прометея у которого как раз отрастает печень, читал коротенькие формулы молитв, Суламита успела не только услышать все позавчерашние, вчерашние и сегодняшние новости, но и развернуть голубя. На лапке обречённого болталась толстая крашенная шерстяная нитка, которой он, видимо, и зацепился за плетёную ограду солярия, а значит - за ближайшего кота. Мита не стала снимать обрывок, только сурово заметила птичке: - Вот свекровь мне говорила, что лишние украшения до добра не доводят, так я её тоже не слушала. А когда подошла её очередь, отказалась от платных услуг, отняв у служки нож и, бестрепетно перерезав щеголю горло, взмолилась тоже самостоятельно: - Защищающий возвращения, возвращающий защищая, верни мне моего сына Авла живым, невредимым, и быстро! Окропила, вытерла руки о чистое крыло, отошла, поколебалась и, распихивая возмущённую очередь, протиснулась к алтарю добавить: - Верни, курицу принесу. *нынче там церковь "камо грядеши", это аккурат то место, где с полдороги вернулся Пётр. >>>улица ведущая от и до
МаркКорнелийСципион: 27 августа, 7-55. ==> Дом Марка Корнелия Сципиона. Прискакал к алтарю незадолго до оговоренного времени, предпочтя потратить оставшееся, равно как и проведенное в пути, на раздумья. Нет, вытаскивать в город чтобы убить глупо, вариантов попроще предостаточно. Да и сливать ТАКОЕ... Нет. Всё должно быть честно. Ну ничего. Сейчас он отдаст эти четыре сотни ауреусов, всё равно не его, а государственные, вместе с документом. И всё. Можно скакать до Авдиев и купить себе нормального коня, а не то, на чём казённом приходилось ездить. Да и алтарь как раз оказался к месту. Маркус спрыгнул с коня и губы почти беззвучно зашевелились. — Прошу дороги ровной, дороги безопасной брату моему Публию, что едет в Город из Британии. Лезвие рассекло горло только что оплаченного молодого бычка, обильно поливая алтарь свежей кровью. Не стоит гневить богов. Особенно сейчас. Особенно в наше время.
Лупас: >>>Дом Курионов 27,август,утро Пасть вело в оскал неудержимо. Он специально выбрал людное место, но после ночных размышлений всех этих людей тянуло зарезать, как овец. И ещё меньше радовало, что теперь он в ловчей яме, в которую залез сам, а доведётся ли выбраться... закопать ведь могли и вместе с хозяином. Волк досмотрел исподлобья, как преторианец жертвует сопоставимых размеров бычка, и вынырнул из-за спин под взгляд, в двух шагах. - Аве. Ждешь кого-то? - напомнил свой голос, кивая на алтарь. - Тогда не мешало бы ещё барана зарезать. Отойдём, сторгуемся?
МаркКорнелийСципион: — Аве. Не вижу ничего плохого в том, чтобы не отдать на заклание ещё и барана, боги любят щедрость... Особенно в отношении себя. В это мгновение у Марка небо свалилась с плеч, будто он был самим Атлантом. Никто не прирезал делатория в подворотне, не сбежал он из Города, а пришёл за своими деньгами, что всё более и более убеждало офицера в главном — переданные ему материалы достаточно правдивы, чтобы "лично" раскрыть "ещё один заговор против текущего божественного Августа". Поэтому он направился "сторговываться", ещё раз удостоверившись — в имеющейся ситуации эти сорок тысяч не трата, а вложение.
Лупас: Преторианец расслабился почти неощутимо, но волк знал, что он думает - как знал бы каждый. Лупас понимающе усмехнулся, остановившись в ближайшем укромном закутке за торговой палаткой и раскидистым приземистым померанцем: - Да, баран ещё в городе. И у него не хватит духу опередить тебя, наложив на себя руки. Следующий шаг и риском-то не был, после того как он засветил морду, и всего, что он слил трибуну... И волк протянул руку за деньгами: - Вольную делай на имя Дентера, номенклатора.
МаркКорнелийСципион: — Хм... Непростительная трусость. Он мог бы успеть взять с собой побольше золота и драгоценностей, а после рвануть в Парфию, не то что отправиться прямиком к Плутону. Сципион тем временем повесил на один из сучьев мешочек с презренным, но надёжным металлом в количестве четырёх сотен ауреусов. — Да уж верю что не делатория. На том усмехнулся и быстро зашагал прочь, на ходу осёдлывая коня и, пришпорив его, уносясь в сторону авдиевых конюшен. Захочет продолжать работу делатория — отлично. Нет — его дело. А пока стоило решить вопрос с транспортным средством. ==> Конюшни Авдиев (продолжение 1)
Лупас: "Мог бы" подумал волк, глядя на пригнувший сучковатую ветку увесистый мешок "если бы не был в молодости так же самонадеян как ты сейчас, не поназаводил врагов во всех концах света, не хапал бы куски не по ширине рта..." Снял мешок и, взвесив на руке, сунул в припасённый винный мех с хитрой завязкой и шерстью внутри, чтоб не звенело зря, не искушало кого ни поподя. Хозяйская усыпальница была самым подходящим для бурдюка местом - покойники люди не жадные. Хотя при жизни прошлый хозяин и его рабы добродетелью нестяжательства похвастать не могли. Может именно поэтому колумбарий зарос не только травой и мхом, но кое-где уже и немолодыми корявыми деревцам, бесплодными, как жизнь покойников, в которых они пустили корни. Лупас уже не помнил лица казначея, но, отдовинув камень, буркнул вполне приятельское "подвинься", запихивая поглубже вторую часть своего состояния. За первую он, после ночной суеты, был спокоен. Сто тысяч... Не самая плохая сумма, чтоб начать новую жизнь. Осталось только... >>>Театр Помпея
Осмарак: 27, август, утро >>>Конюшня Суламиты Ремонт, нежданная сестра, странные отношения с рабом, причастные или не причастные к похищению Рахи, сладкая племянница императора, опасный сосед, мутные Сертории и даже золотой водопад - всё это он уже с радостью оставлял в городе... из которого никак не мог выехать, плутая по незнакомым людным улицам и малолюдным переулкам. Беркут приплясывал от нетерпения, норовя кого-нибудь задавить, Ос, от нетерпения же, подпрыгивал на нём, Крепыш смотрел на всё это со снисходительным упрёком, а город всё не кончался. - Эээть! Столица мира, мать её... - высказался Осмарак, после того как, третий раз спросив дорогу, выехал всё же не на искомую Аппиеву, а на очередной рыночек. Но решил, что нет худа без добра и прямо с коня купил пару отличных охотничьих луков с колчанами и стрелами в комплекте - большой себе, и поменьше - Адриану по руке. Мальца хотелось как-то подбодрить перед дальней поездкой. Спросил дорогу в четвёртый раз и свернув всего пару раз выехал таки.... на кладбище. - Держи, - протянул парнишке лук с колчаном, недоумённо таращась на мавзолеи, колумбарии, надгробья... и нескончаемый поток разряженных гуляющих и пышных носилок. Щеголи с веерами раскланивались с расфуфыренными и раскрашенными в бледные покойницкие цвета женщинами под обширными зонтами, мельтешили крохотные собачки, сверкали телесами холёные рабы, а он дивился и додивился до того, что не нашел ничего умнее, как адресовать вертевшийся на языке вопрос ребёнку: - Это что, у вас принято так - по покойникам гулять? Это чтоб им нескучно лежалось что ли?
Адриан: >>> Из конюшни Суламиты Лук со стрелами, настоящий, охотничий! Адриан вцепился пальцами в гриву Крепыша и даже дыхание затаил, когда Осмарак выбирал себе, и все надеялся, что может быть тот даст пострелять... Папка даже ножа подержать долго не давал, а тетка сразу в обморок падала и кричала оттуда, из обморока, чтобы ноги Адриановой не было дома с этими железяками, а он что, он просто одолжил у приятеля... Сети, конечно, были замечательными, и, подозревал Адриан, охотиться на теплое сложнее, чем выловить рыбку, но ведь он мог только попробовать, разочек... А тут Осмарак купил ему лук! Собственный, красивый, гладкий, тугой такой, что пальцы заныли. И колчан! Рискуя свалиться с мирно переступающего с ноги на ногу Крепыша, Адриан подергал тетиву, примериваясь, пересчитал стрелы и нацепил колчан как взаправдашний охотник: - Спасибо! - этого было явно мало для такого подарка, и он твердо решил. - Первого зайца тебе! А второго - маме... Вот она обрадуется, когда увидит его такого - на коне и с оружием, охотничьим, не чтоб воевать. Кладбище же заставило примолкнуть. Не хотелось говорить Осмараку, что вот эти обтянутые паутиной темные громады, которые совсем обросли деревьями и кустами, так, что те их будто обняли, что они, вот такие - нравятся. И папке бы тут было спокойнее, враги должны бояться привидений и всяких раскрашенных. - Не знаю, - он и правда не знал, зачем гулять по могилам. - Может им это вроде как когда спину разминают после работы... Крепыш перебирал копытами как-то резко, и Адриан, чувствуя спиной едва ли не горящие золотистым пламенем стрелы, рискнул предложить, легонько дернув коня за гриву: - А может он дорогу из города знает? Такие часто с телегами по большим дорогам ездят.
Осмарак: - Да вроде как, если этому глухоперде, который объяснял, верить, то вот это и есть начало нужной дороги... - почесал затылок Ос. Всегда оно так и было - кому-то конец, кому-то начало. Так что дорога, начинающаяся кладбищем, его не удивляла, это было во многих городах, но вот гуляния наводили на мысль, что что-то в этом пупе земли у людей перекосило. - Широкая, мощёная, похоже, что она. После работы, говоришь? Ну... давай, разомнём, - пришпорил, гикнул, поймал ветер во всю ширину морды... и безнадёжно увяз в человеческом потоке через какие-то полмили. - Твою жжж! Пока мы доедем до зайцев, они все от старости передохнут! Но спасибо, конечно, - пустил шагом, то огибая повозку, то притормаживая за носилками. - А ты стрелять-то умеешь?
Адриан: Адриан испугался, что потеряет Осмарака из виду и сам потеряется, когда тот поскакал, но подогнать Крепыша не получалось, как ни старайся. Так и доехал он медленно до идущего шагом Беркута. - Они новых наделают, зайцы, - ободряющим голосом пробормотал он, держась за гриву изо всех сил - людей становилось все больше, и Крепыш вилял. - Умею! То есть, я видел, как стреляют, и папка разок давал, но из большого лука, я сам чуть не полетел вместо стрелы... Но я быстро учусь, честное слово! Больше, чем к маме, Адриану хотелось, чтобы лук остался с ним, и Осмарак не подумал, что зря купил. Он мысленно разгонял, раскидывал людей с дороги по домам, чтобы они могли уже скорее добраться до зайцев.
Осмарак: - Гы, - приложил Ос наделывающих зайцев. Нестрого приложил, понимающе. Ну а чего? Даром что от горшка два локтя, но мужик же растёт, в правильном направлении мыслит. - Тут не только в размере дело... - "вот зайцы, например... ыгыы" - Размер, конечно, дело важное. Но есть такие луки, здоровенные, а и ты тетиву натянуть сможешь, устроены так. Доберёмся до хорошего большого торжища - покажу тебе. А может и прикупим, научу, что за мужик, если не добытчик... Кууууда под ноги?! - осадил раззяву землепашца и, повернувшись, ободряюще подмигнул Адриану. - Постреляем. А матери говорить не будем, не нужно им, женщинам, в мужские дела. Покойничьи обелиски начали редеть, а Осу, дышащему полной грудью, почти не ощущавшему ни один шрам, подумалось вдруг, что останься он на том кресте или ещё в море сгинь по собственной дурости - и не довелось бы научить мальца стрелять.
Адриан: - Здорово! Я раньше только рыбу добывал, ягоды там всякие. Но мясо лучше, наверное, его сложнее... От громкого осмаракова окрика Адриан дернулся и поглядел на едва не затоптанного с испугом, но потом выпрямился, разжал ладони одну за другой, разминая мокрые от пота, затекшие пальцы. Крепыш его сбрасывать не собирался, только чуточку быстрее пошел, вот-вот побежит. И народу стало меньше, а впереди все было совсем пусто - только трава и небо. - Поскачем? - осмелев, предложил сам, потому как а ну вдруг Осмарак вперед поедет быстро, и Адриан с Крепышом не угонятся. - Я не упаду, честно! И он несмело хлопнул коня по холке.
Осмарак: - Не всё сразу, - попридержал Ос, и, чтоб не срезать мальца - нормально ж, в галоп хочет! - прибавил, - пусть конь к тебе привыкнет, слушаться начнет, поймёт, что он главный, да ты - главнее. А в том, чтоб мясо добывать главное - чтоб оно тебя не добыло, - хмыкнул коротко. - Вот, помню, ходили мы с отцом в первый раз на кабана... - Крепыш подозрительно ускорился без крепкой руки, не чуя на себе весомого груза, и кабан ушуршал из памяти в кусты, - э! осади-ка!
Адриан: - Он главный, я главнее, он главный, я главнее... - забормотал Адриан, пытаясь и сообразить, к чему Осмарак клонит, и коня придержать, и не упасть с него. И ладно со спиной, хоть тетка и ахала, что кони спины ломают тем, кто падает, ладно что спина, а вот если лук поломается... э! осади-ка! - Как?! - вырвалось у Адриана, и он, уцепившись за гриву побелевшими пальцами, стукнул коня по бокам ногами несколько раз - не больно, наверное, только так, чтобы он перестал убегать из под попы. Крепыш вдруг послушался, может, Осмарака испугался, и Адриан решил разжать немного пальцы, пока не сломались. - А как мясо может нас добыть, оно же мясо? Или бывают большие зайцы, как кабаны? - Если Осмарак вспомнит о добыче, то забудет о том, что Адриан плохой наездник.
Осмарак: - Каком, - подмигнул Осмарак, обгоняя на полголовы, а дальше уж Беркут состроил такую морду на строго изогнутой вбок шее, что Крепыш и сам сообразил куда стоит, а куда нет. - Под чужую стрелу не подставиться, в капкан не угодить, в болоте не сгинуть, бошку на скале не свернуть, с дерева не шарахнуться. Да мало ли чего на охоте бывает. Чтоб не было чего быть не должно - этому учиться надо. Стрелять и заяц через год сможет, особенно если оголодает. Беркут задавал темп так, словно всю жизнь за собой табун водил, галоп поймали лёгкий и ровный, спотыкающийся только там, где плелись повозки, гнали стадо или нехотя сдвигались к обочине пешие. Солнце совсем поднялось, поднимая за собой и пыль, глотать которую в разговорах не хотелось. Когда пот начал литься не только с мальца, но и с него самого, Ос стал приглядывать какую-нибудь придорожную рощу - дать освежиться коням и перекусить самим. Но все подходящие места были обсижены путниками как потолок портового кабака мухами. Обогнав очередную карруку, а за ней и длинный, как августовский штиль, торговый караван, он наконец почувствовал себя ослом, навьюченным вином, которое никогда не будет пить, хоть добросовестно тащит его многие мили. Ну что ему этот пацан? Через пару дней сдаст его на руки матери и... Этим "и" его сняло с седла. - Поворачивай в лесок налево, привал! - скомандовал Адриану, объезжая почти безлюдные кусты и спешиваясь. Баба в гневе или панике иной раз такое измыслит, разгребать потом - кровью вперемешку с дерьмом умоешься. А что он знал о той, кому вёз её драгоценный груз? Только то, что каким-то чудом она уживалась с Хромым. - Расскажи про свою мать?
Адриан: Хорошо, что Осмарак попадал словами в те промежутки, когда Адриан не подскакивал на коне - вроде и не тем местом обычно слушают, а сосредоточиться сложно. Но основную мысль уловил. - И зайца? То есть может быть заяц, который по нам самим стрелять будет? - споткнувшийся слегка Крепыш выбил из него вопрос раньше, чем Адриан успел его обдумать и отбросить. Покраснев, прибавил, чтоб Осмарак его совсем уж за неумеху не принял: - Я понял, надо ухо востро. С большими рыбами так же, когда их гарпунишь, верткие, лодку хотят перевернуть или утащить вообще с собой в морское царство... Ты же научишь - чтоб не сгинуть? А потом поскакали ровно и молча, и Адриан даже разглядывать мог тех, кто ехал по дороге, только на караван смотреть пристально не рискнул - мало ли что подумают, они же там все в тряпках на лицах, лучики от ножей отлетают во все стороны; отец всегда ругался, оплеухи раздавал, если долго Адриан разглядывал вооруженных. "- Поворачивай в лесок налево, привал!" - Как поворачивать? - вырвалось у Адриана, он чуть натянул поводья, инстинктивно наклонился влево, будто сам конем был, которому поворачивать велели - и умный Крепыш последовал за Беркутом так, что Адриан даже не понял, слышал ли конь команду, почувствовал ли хоть что-то. Поколебавшись, уцепился за перевязь и спрыгнул на землю - и едва не упал, так неожиданно тверда она оказалась. - Про маму? - переспросил и задумался. Мама была близкой, родной и всегда присутствующей, он не мог так сразу начать рассказывать, вернее, слова не мог сразу подобрать, вернее, не мог понять, о чем говорить в первую очередь: что важно, что нужно, что утаить, о чем сказать прямо. Ведь мама была такой... мама была, ну как можно было о ней не знать? - Про маму... Что главное? О чем спрашивает Осмарак? - Мама у меня замечательная. Добрая и красивая, и еще рисует очень здорово, что хочешь может нарисовать на папирусе и на песке тоже, хоть корабли, хоть дома, хоть рыб или даже зверей разных. Мы с ней как-то раз даже крепость строили из песка, я сделал стены, а она стилусом их разрисовала, они такие вышли, ну совсем будто каменные, пальцем бороздки потрогать можно, вот, - он замолчал, вспоминая, и тут же тряхнул головой. Нет, Осмараку точно не крепости нужны. - Когда я маленький был и мы с мамой у тетки жили - это потому что отец воевал постоянно - так вот, когда мы у тетки жили, она за меня всегда заступалась, если тетка ругалась, а еще мама меня читать научила и писать на латыни. А потом я уже сам научился сеть плести, и мама мне помогала. И опять что-то не то говорит, запнулся, подумал крепко, так крепко, что от напряжения голос подрагивать стал: - Мама очень сильная и терпеливая. Папка, когда напивался, совсем с ума сходил, ломал все, кувшины бил, ему все мерещилось, что кто-то долги требует. Мы прятались обычно или из дому уходили, как-то раз не ушли вовремя, и он хотел маму ударить, а я... - он сглотнул и, поглядев еще раз на Осмарака, понял, что этому можно, этот, хоть и не совсем еще свой, но осуждать не будет, - а я струсил и не заступился. Не сразу. Потом-то я уже укусил его за руку, но он маму все равно успел ударить. И она мне не сказала, что я трус, и не обиделась. Только с тех пор я уже старался ее закрывать, как мог. И сейчас нельзя маму бросить, надо ее найти.
Осмарак: "А ведь сука ты был, Хромой" придержал широкой шершавой ладонью гладкую беркутову морду Ос - как напильником по шелку провел. И по мыслям прошлось так же - чёрные мокрые от крови волосы, остекленевшие глаза медузы, катится, катится по бесконечной крыше женская голова... Поёжился, привязал коней к кусту покрепче и полез в перемётную сумку, раздумывая: кого только бабы ни любят. И бьющих, и пьющих... и таких вот как он сам. Но может и не будет мамашка из-за такого-то мужа хай поднимать, допытываться где встретились, как разошлись. Он что? Нашел пацана под телегой, пропадал малец, нате вам ваше добро, спасибо не надо. Может и обойдется. - А звать-то её как? Лет сколько? Роду какого? Эх ты, всё сказал, слона забыл, - шутканул, доставая припас. - А тётка что, строга? Кто ж она у вас? Богачка важная? Или так, гонору больше?
Адриан: Адриан вытаращился от изумления, но потом сообразил, что и правда, откуда Осмараку-то знать их всех. - Ну, ты же просил про маму рассказать, я про маму и рассказал, - насупился немного и потер шею. А хорошо ли, что он уже так привык к Осмараку, что рассказывает ему свои сопливые истории и уверен даже, что тот и сам знает, как зовут маму? Отвечал ведь на вопрос, как Марку бы отвечал. Хлюпнул носом чуток, вспомнив Марка, но осекся, потому как - теперь мужчина, теперь даже с луком. И охотиться, и отомстить, и защититься, некогда нюни развозить по морде. - Я... это... не подумал. Маму зовут Лидия, ей, кажется, двадцать семь... Вспоминать возраст матери было мучительно, потому что он никогда не думал, что у мамы может быть такая простая вещь, как возраст, это бы значило, что мама может постареть, а потом и вовсе... И еще постоянно всплывала в памяти тетка, бухтящая каждые иды после стакана вина на "того осла, что не смог держать свой (тут тетка замолкала и глазами бросала в Адриана молнию, прям как Зевс с Олимпа) в кулаке и не тащить сюда эту мокроносую варварку". - Роду... Мама из Сард, знаешь где? Это в Малой Азии, раньше у них там целое огромное царство было, вот. Дедушка художник, они небогатые были, и мама с отцом просто сбежала, потому тетка и не очень добрая. А тетка у меня такая, что папа от нее сам сбежал воевать, а нас оставил, а потом, когда с войны вернулся, снова сбежал, но уже с нами - в Остию. А тетка богатая, Ниоба, дочь Никострата, жена Мезия Метты, - выпалил без запинки, как бывало, тетка представлялась не без гордости всем, кто останавливался в доме, всем, кто с одного взгляда не усваивал ее величия. - Дядя купцом был, он спокойный, только умер уже.
Осмарак: - Сарды? Как же, бывал, - кинув на траву одеяло, Ос развернул пожухшие сальные листы и принюхался к жареной барабуле. Уже подкисало на жаре, но пахло всяко лучше, чем воспоминания - грабануть их там не посмели, но поимели при сделке так, что ни только навара с поездки не получилось, а ещё и должны остались. С тех пор по римским провинциям отец караваны не водил. Мать только улыбалась - живые и ладно, а деньги - ну что деньги? Разной бывала женская сила. Одна как злое колдовство, другая как мулова покорность, третья... - У меня мать тоже красивая и терпеливая, - сорвалось из воспоминаний, сам не уследил как. - И сёстры - все в неё. Такое вышивают, что иной художник... гхм, ешь давай, дорога неблизкая, - отложил, садясь, адрианову порцию. "Научить чтоб не сгинуть. Хорош учитель". Ничего он не мог обещать. Ел, кидая кости в подбирающихся муравьев, и думал как новость подать. Лидия эта может не расшумится, а вот тётка Хромого... настораживала.
Адриан: Тут Адриан и позабыл о жареной барабульке, в мякоть которой уже погрузил пальцы: - Ух ты, а много у тебя сестер, кроме той, рыжей? А они в Риме живут? - и потупился вдруг, смутившись своей дерзости и немужского совсем любопытства. - Ну я... то есть... я же один у мамы, я не знаю, как оно - с сестрами. Мы вот с Марком как бр.. бра... Он торопливо закинул в рот кусок остро пахнущего рыбьего мяса - сделать что-нибудь, чтобы не зареветь - и закончил с набитым ртом, просто потому что нужно было договорить: - ...как братья были. А сестер не было. И посмотрел в сторону цветущего холма - очень, очень красиво и очень далеко дрожал над ним горячий полуденный воздух, аж прищуриться пришлось, чтобы разглядеть получше.
Осмарак: - Было пять. Трех забрала чума, - потянулся Ос к фляге. Вспомнил, что там просто вода и отрезал убеждённо: - Две живы. Не может Ормузд наказывать меня бесконечно, бесконечной бывает только человеческая глупость, а не божий гнев. Рыжая? А, Сцинтилла... Это названная, её отец меня усыновил. Эээ... кажется, самое сложное с ба... сёстрами, это их посчитать, - отшутился от воспоминаний. - Еще три, маленькие, живут теперь в твоей деревне. Всего шесть сестёр, получается. Вырастешь хорошим охотником и рыбаком, может тебе одну сосватаю. Чумазые девчонки вспоминались плохо, все на одно лицо, но почему-то все как одна казались красивыми. Осмарак дожевал свою порцию, поглядывая на дорожную пыль над кустами, поднятую каким-то особенно длинным и неторопливым караваном. Имперские дороги... видимо здесь они были перегружены и безопасны. На ум упорно приходили Рахи и Антир. - А в Капуе у тебя есть сёстры или братья? Приятели?
Амина: >>>Двуликий Дом 27, август, вечер Они настолько припозднились с похоронами, что процессии и путников меж мавзолеев и колумбариев сменили гуляки, щеголи, носилки и прихвостни носилок. Скромную процессию встречали недоумённые, косые, непонимающие взгляды, переходящие в осуждающие шепотки за спиной. Но к этому она была готова. Она вообще была готова ко многому, только не к тому, что услышала, когда прошла полпути. - Боги! Да это же сирийцы Дахи! И её носилки... Она что, умерла? Как это... ах... - раздался громкий щебет с пышной лектики и без меры раскрашенная матрона неопределяемых под краской лет томно покачала светлыми кудрями, явно не найдя уместного и блескучего слова. - Гетеры... - тут же пренебрежительно подхватил снующий у носилок щеголёк, - вечно они не к месту! Никаких манер! Как мне жаль, прекрасная, что тебя опечалило это нелепое представление! Что я могу сде... - Последний вечерний выход гетеры! - разразился второй щеголь, явно в пику первому. - Как это изысканно! Как символично! Спорю на свою лучшую гончую, что скоро это войдет в моду и всех гетер будут хоронить только так!.. "Светлый Митра, зачем ты создал столько дураков???" всерьёз забеспокоилась Амина, как вынесет все эти взгляды и разговорчики молодая госпожа.
Адриан: Вот и у Осмарака тоже умирали от чумы или около чумы, может, он поэтому и возится так много с ним? Но этот вопрос Адриан решил приберечь на попозже, потому что чем больше Ос говорил, тем неправильней становился момент. - Ого, целых шесть, - поразился он, заворачивая барабульковые косточки в мятый лист. И пустился объяснять, будто Осмарак уже всерьез предлагал кого-то из сестер на выбор. - Только я пока жениться не буду, зачем мне, мне маму надо защищать, и Агаву, и еще Ифе освободить, а если я женюсь, то где же времени на всех взять? - А в Капуе у тебя есть сёстры или братья? Приятели? Подождал, пока Ос допьет, взял флягу и приложил к губам, сначала отхлебнув, а потом делая вид, что пьет, потому что надо было снова подумать. В Капуе-то не ладилось, но не врать же теперь человеку, который бросил все и везет его к маме. Он отнял флягу, вытер рот рукавом и ответил насколько мог и честно, и уклончиво: - Сестер и братьев нет, я один у мамы, а у тетки совсем никого не было, кроме нас и рабов. Друзей там тоже не появилось, местные надо мной смеялись много и еще издевались над зверями, как тот, у Домиции в саду. И получали от меня так же. Или я от них, смотря сколько их было. Сказал и замолчал совсем, потому что это не интересно на самом деле. То ли дело сейчас - и лук, и конь, и скоро можно будет забрать маму и снова жить в деревне и ловить по утрам на продажу рыбу. - А когда мы будем зайцев стрелять?
Осмарак: - Бывает, - хмыкнул Ос, которому "издевались" стало понятно в таком возрасте, что до сих пор при некоторых взглядах рука сама тянулась к ножу, вопреки всему, что внушал сызмальства отец. - Но дело никогда не в том сколько их, а в том как ты... их считаешь, - точное латинское выражение не подбиралось, потому что пылящий по дороге обоз, судя по звуку, съезжал на обочину. - Кем. Телеги не свернули, усталое фырканье волов не перешло в предвкушающее ржание, привал, видно, планировался коротким. - Около болот постреляем. Там, впереди, вроде, болота будут, по правую руку, нам на харчевни тратиться не с руки, там и... Обозные разбредались. Кто к ближайшим кустам, а кто и подалее. Несколько женщин, сбившись в безопасную стайку, явно искали кусты погуще, одну, лёгкую фигуру которой богатые, но тяжелые тряпки только портили, сопровождал мужчина. Пара приближалась, слегка изменив траекторию при виде их с Адрианом бивака, и Ос залюбовался точеным смуглым лицом, ещё не разбирая толком черт - абрис обещал многое.
Мэхдохт: >>>> Двуликий дом Процессия двигалась медленно, и Мэхдохт уже думала только о том, чтобы как можно скорее закончить с этим. То, что несут рабы – уже не Дахи. И к чему такие сложности с погребением, было непонятно. В глубине души поднималась утренняя раздражительность. Господь милостивый, утро! Как давно это было! Как будто бы целая жизнь прошла… Медок крутила на палец конец плата и думала, что в прошлый раз, когда погиб муж, было такое же чувство. Две жизни. Она прожила уже две жизни. И никак не насладится своей. С мимо проползающей лектики вдруг понеслась такая чушь, что Медок осталось только прикрыть глаза и сделать вид, что не заметила. Но гадости не прекращались. - Саназ, - сдавленно позвала Медок. – Саназ, твой кинжал при тебе? - Да, госпожа, - рука рабыни спокойно легла чуть ниже пояса, где под тканями одежды скрывалось оружие. - Саназ, не дай мне наделать глупостей, - процедила сквозь зубы, не повернув и головы к говорящим. «Последний выход гетеры!» - заливался один, взвизгивая по-петушиному, вероятно, от гордости за шутку. В мечтах шутник уже захлебывался собственной кровью, и струйки ее бежали по песку к ногам Мэхдохт. Она все-таки подняла медленный тяжелый взгляд, с ног до головы, а потом прикрикнула на рабов: - Поосторожнее с подарком Агенобарба!
Амина: Идя в хвосте процессии, Амина не могла слышать слов госпожи, а по губам читать не умела, разве что однообразные приказы Айданы. Зато она прекрасно поняла интонацию окрика. "Митра пресветлый! Эта женщина и после смерти способна всем наделать бед... хоть бы дойти уже поскорей!" И даже удивилась, когда под госпожой и служанкой не развалилась гора дров, благовонные пряности не разнес по всей аппиевой ураган, и молния не подпалила костер раньше, чем она протянула Мехдохт факел: - Я слышала, госпожа, что по твоей вере нельзя прикасаться к останкам. А по римскому обычаю надо собрать... что останется, обмыть и запечатать в сосуд. Дозволишь это сделать мне? Чего в этом было больше - желания быть полезной новой хозяйке, жалости или желания убедиться, что её прошлая жизнь действительно сгорела - она не знала, да и некогда было разбирать.
Мэхдохт: Медок сверлила взглядом погребальный костер, как врага. Выслушав Амину, она взяла из ее рук факел: - Мы соберем с тобой вместе. Мне предстоит сделать еще очень многое, что нельзя по моей вере, - твердо ответила и шагнула вперед. Огонь тихо шелестел на окончании древка. Медок вспомнила, как муж зажигал очаг перед молитвами, и, слушая это уютное потрескивание, они стояли еще некоторое время молча. Ей вспомнились и костры на храмах, от вида которых в темные прохладные ночи становилось теплее. Казалось, что это Господь наблюдает за спящими и ведет заблудших. По её вере лучше бы она сама прикоснулась к останкам сестры, чем священный огонь… Она протянула руку, и пламя неторопливо перекинулось на дрова. На сердце сразу стало тяжелее… Куда еще тяжелее?! Медок развернулась и не глядя отдала первому попавшемуся рабу факел. Когда оказалась рядом с Саназ, по щекам текли слезы. - Госпожа, - рабыня взволнованно тронула локоть. – Не стоит горевать. Ваша сестра в лучшем мире. Медок кивнула. Пусть думают, что плачет она по сестре.
Амина: Занималось нехотя, как будто огонь удивлялся, что ему отдают такое молодое, ещё не пожившее, и отказывался брать. Особенно осторожно он подбирался к Ксении, вертясь как щенок вокруг спящей хозяйки - "вставай! вставай! поиграем!". Но тонкие руки не дрогнули, и пламя, найдя наконец масло, превратилось в косматое чудовище, заслонило пожираемую добычу, захрустело шелками, заскрежетало деревом... Амина не отвернулась. Хотела, но это было бы неуважением к живой госпоже. Просто смотрела немного вбок, туда, где за костром недовольно сорвалась с места белка, уходя по редким пиниям подальше и повыше, прочь от чудовища, которому не место в зелёной, дикой и свободной жизни старых могил. А потом, беспощадный как все легкомысленное, вечерний ветер швырнул в лицо вонь горящей плоти и шерстяных одежд. Стало плохо до слёз, до желания бежать не оглядываясь и отдышаться в каком-нибудь ароматном придорожном кусте, пыльном, но живом. Происходящее стало отчетливо, словно кто-то протёр ей глаза, как грязное оконное стекло, и теперь она видела дальше и больше. За непроглядной стеной огня она видела, что становятся пеплом две молодые женщины, ничего не оставившие после себя на земле - ни детей, ни доброй памяти. Дахи никогда не хотела детей, регулярно металась по дому как фурия и каждый день задержки можно было посчитать по количеству отвешенных служанкам пощёчин. А Ксения... наверно и помечтать не успела. Ныли набегавшиеся за день ноги, ломило тело, невыносимо хотелось сесть на ближайший тёплый камень, и думалось, что если завтра её уморит обычная римская лихорадка, то и она вот так же... Старику-хозяину бог детей уже не давал, молодой хозяин, слава тому же мудрому богу, не успел... Рабыням не положено о таком мечтать. Она и не мечтала. Никогда не мечтала. А слёзы лились сами.
Адриан: - Идиотами я их считал, и это совсем не мешало им меня колотить, - честно и устало признался наконец Адриан, и был рад, что тема сменилась - стрелять зайцев у болот намного лучше, чем на пыльной дороге рассказывать, как и почему тебя обижали, когда ты был маленьким и одиноким. А вот сейчас зато есть Осмарак, и он может научить, и даже прикрыть, если что случится. Ну, пока Адриан не отыщет маму. Тогда уже сам, зато наученный всем и с настоящим луком. И стрелами. Осмарак отвлекся на людей, который вдруг оказались рядом, и Адриан почувствовал себя неуютно. Вот сидели они здесь, ели и разговаривали, никого не трогали - и теперь приходят всякие и отвлекают. И на красивую женщину в тяжелых тканях, и на сопровождавшего ее в кусты наверняка вооруженного мужика посмотрел неприязненно, но вопроса не удержал: - Интересно, а чего это они отдельно от других пошли? - и тут же потеряв интерес к посторонним, спросил уже поживее: - Когда едем?
Осмарак: - А надо было считать врагами, - ненадолго оторвался Ос от смачных форм. - Одни бодрые, но дурные греки как-то раз поднанялись воевать за персидского принца... Давно дело было, римляне тогда ещё не посбегали от своих хозяев, жен и папаш на холмы... Греки думали, он законный правитель, восстание подавляет. Поднанялись и поперлись, бодрым маршем, в самое сердце Персии. Она большая, Персия. Больше, чем эти островные ребята умишком охватить могли. Пришли и влипли, как кобель в су... ээ... короче, кругом междоусобица, принц этот, сам восставший на брата, в очередном сражении скопытился, платить им некому, кругом персы, своими делами заняты, греки им как прыщ на заднице - вроде как и воевать можно, но лучше б без него. Греки и в переговоры, и в угрозы - не идет дело: там обман, тут подлая замануха, видят, что перемелят их в кровавый фарш в этих жерновах. Хорошо - один грек поспал удачно. Проснулся и всем заявил, что боги, мол, надоумили его определиться - кругом враги. Греки определились, вышли из оцепенения, вспомнили, что они боевые... греки. И повеселело. Полгода выходили, но вышли. Главное - в своей голове это определить. Мужчина должен уметь определяться кто ему враг, кто дру... Из силуэта женщина превратилась в четкую картинку, Осмарак прищурился и сжал челюсти до скрипа, чувствуя, что зубы во рту аж срастаются. - Интерееесно. Схожу-ка посмотрю... шучу, по тому же делу надо. Сложи пока одеяло. Поднялся плавно, не спеша, наискось заходя в кусты, подальше от бабы, поближе к мужику. Шел тихо, как на зайца, и Милосердный не скрипнул, выходя из ножен. Бородатый мужик гадил с таким шумным кряхтением, что со спины могла подойти и армия, а не только Ос, приставивший к его горлу кинжал: - Здорово, Ариф. Вот и свиделись. - Осмарак! - дернулся подбирать штаны узнавший голос набатей. - Вот так встреча, - затараторил бодро, - ну хорош, ножичек-то убери, мудила, шутки у те... - Сидеть, сука, - поднажал на лезвие Ос, и тонкая багряная струйка потекла по горлу бывшего приятеля. - А скажи-ка мне, падла, как ожерелье, что я сестре отправлял, оказалось на твоей шлюхе? - Да я... Ос, клянусь, демон попутал!!! Баба ныла, одно и взял, за провоз, да сколько я твоего возил-то, что уж и цацку не возьми, чё ты как!.. - За провоз я платил тебе. Щедро. Сколько ты брал ещё, Ариф? - с холодным презрением сцедил в затылок Осмарак. - Они сюда едут, я ж посчитаю. Тебя с собой прихвачу, чтоб ждать повеселее, а после посчитаю. - Ппп... паалавину! Верну, всё верну, срок дай, хоть месяц!!! - Сейчас. Сегодня. - Нету! Ну нету сейчас!!! Кости, кости, ты же знаешь, мне везёт как утопленнику, проиграл, но я верну, клянусь отцом и матерью, всё верну!!! - Вернешь, тварь, - согласился Ос, перерезая предателю горло спокойно, как барану. Ариф дёргался недолго, больше измазываясь в собственном дерьме, чем хрипя. Ос снял только увесистый кошель и три показавшихся самыми дорогими перстня. Времени не было совсем. Но прежде чем выйти из кустов к Адриану, сунул цацки под ближайшие мощные корни, а кошель - за пазуху. - По коням, Адриан, время дорого... твоя мать там изводится, а мы тут прохлаждаемся.
Мэхдохт: От чего сильнее тошно было – от запаха или от ожидания, когда же догорит костер, - было непонятно. Прикрывая концом плата нос, Медок глядела, как беспокойно скачут над телом Дахи языки огня. Как будто бы темнеющее тело втягивало их в себя, поглощало свет, а пламя пыталось сбежать. Медок тоже сбежала бы, не будь вокруг столько любопытных глаз. «Сколько еще нужно тут стоять?!» - ворчала про себя, нетерпеливо оглядываясь. Римский ритуал был невероятно утомительный и бессмысленный. Наконец, Мэхдохт не выдержала, покачнулась, неуверенной рукой хватаясь за Саназ, осела на землю ровно на столько, чтобы не сильно замарать одежду, но и показать всем, что слаба. Слуги отвели ее в сторону, в тенек, в противоположную ветру сторону. И там, прикрыв глаза и изредка скорбно сводя брови, Медок просидела до окончания всего этого безумства. Когда вернулась Саназ и сообщила, что пришло время помочь Амине с останками, Мэхдохт тяжело вздохнула и так же тяжело пошла навстречу еще одному неприятному процессу.
Амина: А госпожа оказалась гордой. Не гордячкой, а с той внутренней гордостью, которая помогает женщине, даже стоя голой на помосте рабского рынка, не прятать взгляда и не смотреть заискивающе в каждое лицо. Уж она-то знала. И потому ловкие руки, по локоть в золе и отвратительной гари, успели собрать вдесятеро больше, чем руки госпожи. Из простой солидарности, из уважения к чужому достоинству. И только пару мгновений паники - пока она вспоминала, взяли или забыли урну для праха, Амине хотелось выпить залпом неразбавленное вино для омовения горячих ещё костей. - Закрой урну с благословением, госпожа, просто отпусти её душу, благословив. Не знаю точно, как римские, а мой бог велит прощаться, как лучше для ушедших и проще для оставшихся. Не думаю, что мы оскорбим кого-то, если сделаем так...
Адриан: Осмарак не ответил, а пошел в сторону, куда только что отправились красивая женщина с неприятным мужиком. Кто знает, может там какое отхожее место общественное, просто он, Адриан, еще не охотник и тайных знаков читать не умеет. Надо будет спросить у Осмарака, когда вернется, а пока свернуть одеяло, прибраться немного, взъерошить траву... А потом он подошел к Крепышу, мирно щипавшему траву, и, вытянувшись и даже чуть-чуть привстав на цыпочки, потрепал его по холке, куда смог дотянуться, погладил бок. К Беркуту он подойти не рискнул, это же все равно, что Осмарака по макушке погладить, а вот Крепыш - он спокойный... Маме такого бы прикупить, им в деревню. Он бы мог рыбу на рынок возить, да и вообще здорово же так скакать за зайцами по полям. Да, нужно маме будет добыть такого коня, заработать, наловить рыбы, Адриан сейчас, пока конь молча смотрел на траву, поддаваясь ласке, думал, что он сможет, справится. Он уже совсем большой, и даже Осмарак это заметил, когда лук купил. Маленьким разве оружие дают? - По коням, Адриан... - Так я уже... - начал он и осекся, поняв, что внезапно появившийся за спиной Осмарак имеет в виду. И согласился поспешно и горячо, забираясь на невозмутимо жующего коня. - Изводится... Поехали же скорее!
Осмарак: Брезгливость к предателю сменилась презрением к себе как только они оставили позади шум каравана. "Блядь, ума нет - считай калека!" сплюнул на дорогу Ос, вспомнив, что вообще-то собирался отлить. Прямо вот очень собирался. Но успел всё - узнать, убить, обобрать - только не это. И как теперь - при пацане? Из всех дурацких ситуаций в его жизни эта была самая тупая. Хоть с коня ссы! Да и это не поможет - в кусты ж вроде отходил! Не бухой, здоровый... а малец-то сообразительный. Беркуту, как назло, хотелось в галоп и поводов не было его придерживать, сам же ляпнул про время! И получил его с горочкой - пока дождался момента, чтоб не вызывая подозрений снова остановиться, казалось, недели три прошло. - Стооой. Чё-то не так с рыбой этой долбаной. Обожди-ка у обочины, - кинул Адриану удила. ...Заодно ссыпал золото в свой, быстро, без счёта, и избавился от чужого кошеля. И не только потому, что узнаваемый. Не хотелось даже прикасаться к чему-то, чего касался набатей. Как и думать, что сёстры думали о нём - жадном, бесполезном, предавшем брате. Мысленно он всё ещё убивал Арифа, снова и снова. - Нее, следующая жратва - только то, что сами настреляем.
Мэхдохт: Тьма… Тьма поднималась по рукам от пальцев, вдоль запястий к локтям. Медок знала, что тьма поднялась и выше – к сердцу. Потом она дошла и до ума. В глазах потемнело. Хотелось закричать, но от вони получалось только кашлять. Ей казалось, что вот-вот она задохнется – когда тьма заполонит и горло. - Амина, - прошептала, но рабыня не слышала. Медок коснулась пальцами виска, провела ко лбу. – Амина… Нельзя. Тьма не должна поглотить ее полностью. Господь простит ее, когда поймет, зачем все это необходимо. Медок тряхнула головой, внутренне вся собираясь в одну маленькую точку, скопление воли. - Закрой урну с благословением, госпожа, просто отпусти её душу, благословив, - сначала она увидела руки с сосудом, затем услышала голос. Пальцы еще некоторое время собирали угли. Потом она приказала себе вновь взять верх над тьмой. Благословить? Кого? И ей ли благословлять? Медок закрыла урну и, задержав на мгновение ладонь на крышке только лишь, чтобы успокоить рабыню, кивнула. Она уже давно попрощалась с Дахи. То, что здесь происходит – не имеет совершенно ничего общего с прощанием. То, что здесь происходит – тьма.
Амина: Закрытая урна, принятая из рук Мэхдохт, едва не оказалась на земле - Галия пихала амфору с останками Ксении под постамент. "Замуровывать рабу прежде госпожи??? Что за распутёха!" Амина подобралась, сцепила зубы и устремилась к подножию установленной статуи, еле-еле выдерживая подобающую моменту скорость. И уверенно отодвинула косметку бедром. ...последний камень встал на место с противным скрежетом, но чувство было такое, слово божественный хор поёт гимн свободы. Вот только руки, отмытые от ужасной гари вином, а от омывшего останки вина - водой, всё ещё казались грязными, как будто с них не желала слезать заскорузлая короста прошлого. - Ты устала, госпожа моя, - утвердительно прошептала Амина молодой хозяйке, чей взгляд, уже с час как, остановился где-то внутри, - теперь время отдохнуть, и мёртвым, и живым.
Мэхдохт: Сложа уже отмытые руки на груди, Медок стояла в стороне и хмуро глядела по сторонам. Здесь был целый город смерти – гробницы большие и маленькие возвышались одна за другой, пытаясь превзойти соседку в красоте и величии. Как и при жизни, соратники предпочитали быть ближе друг к другу, возводя свои посмертные обиталища стена к стене. Зачем?.. Чтобы оставить за собой последнее слово? Это был призрак Рима. Сон Города, где могли встретиться предки и потомки. Рим, где огонь загорался не для того, чтобы согреть своих жильцов, а чтобы поглотить их. Медок поежилась. Ей вспомнились парфянские могильники – высокие башни и стаи стервятников над ними. Она никогда не подходила к ним так же близко, как сейчас к римским погребениям. Тому, что зороастрийцы считают источником зла, римляне возводят пышные построения, - и это только одно из разительных отличий их народов. Персы не должны жить по чужим правилам. Медок уже было отвернулась, когда увидела, как из-за одной из гробниц неспешно вышел пес. Оторвавшись от поисков чего-то в траве, он вдруг поднял морду и взглянул прямо на Мэхдохт. - Амина, - она тронула рабыню за плечо, - ты видишь эту собаку? – взволнованно указала рукой. Пес сделал пару шагов навстречу. Медок присела и протянула ладони вверх. Собака недоверчиво приблизилась. И когда губы Мэхдохт уже дрогнули, чтобы растянуться в счастливой улыбке, со стороны вдруг послышался чей-то свист, пес дернул ушами и кинулся бежать обратно. С протянутыми руками она сидела еще некоторое время. Затем тяжело поднялась и кивнула рабыне. - Домой. И приготовь мне на ночь травы. Сон будет тяжелым. >>> домой
Амина: - Да, госпожа, позва... - непонимающе вскинулась Амина, и, пока соображала куда смотреть, пока удивлялась госпоже, тревожилась не помутился ли у неё в горе разум, увидела только собачий хвост. И поклонилась приказу. >>>Двуликий Дом
Адриан: Беркут несся вперед галопом, и Крепыш не отставал, тяжко ухая копытами - да так, что в ушах свистело, глаза зажмуривались от ветра и хлещущей остро гривы, зубы бряцали в такт, пока не додумался сжать из покрепче. И только Адриан приноровился к скачке, как Осмарак затормозил резко, спрыгнул с коня и пошел в кусты. - Да нормальная же рыба... - пробормотал Адриан вслед и прислушался к себе на всякий случай, но брюхо молчало и даже было слегка довольно. Он не хотел слазить с Крепыша, но Осмарака было жалко, и Адриан все же сполз по ходуном ходящему мокрому лошадиному боку, упал на землю, поднялся на нетвердых ногах и нырнул в канавку при дороге - надергать тысячелистника, Агава, кажется, такими венчиками отпаивала, когда в последний раз рыба была действительно плохая. - Нее, следующая жратва - только то, что сами настреляем. Адриан вздрогнул и повернулся, сжимая собранное в кулаке перед собой. - Во, от живота. Только наверное лучше маме отдать, она заварит как следует, чтоб так не жевать. Сильно болит? - поинтересовался участливо и вскарабкался обратно на Крепыша.
Осмарак: - Не очень. Просто говёно, - нашел подходящее слово Ос в нагруженных за время прибывания в Риме трюмах памяти. Резать предателей ему приходилось не раз, жизнь каравана не обед на солнечной полянке - то одного зашлют, то другого. И самому случилось предать. Говёным было то, что теперь он понимал, почему сестра не хочет даже имени его слышать. А как оправдаться? Я убивал для тебя людей, грабил и топил корабли, но тот кому я сдуру доверил добычу оказался ненадёжным? От одной мысли рожу перекашивало так, что сходило и за жопную боль, и за желудочную. - Спасибо. До Террачины доедем, в термополии заварю, - Ос забрал у пацана траву не глядя, запихнул в суму и спросил, задумавшись, уже с седла: - А отец присылал вам деньги или на тёткины жили?
Адриан: Адриан молча тронул Крепыша, подтолкнул острыми коленками - поехали. Не переспрашивал, не сочувствовал больше в открытую, прекрасно понимая, как плохо, когда кишки выворачивает, именно что говёно, хорошее слово, надо запомнить, но при маме с теткой не говорить. Когда вышибает дно, любое оброненное благополучным собеседником слово может раздражить до колик. А отец присылал вам деньги или на тёткины жили? Теперь задумался Адриан, вспоминая разговоры, обрывки фраз, намеки. - Не знаю, - честно признался, понимая, что за давностью слов, шелестящих в голове теткиным голосом, уже толком не различить. - Если что присылал, то самой тетке, но, кажется, нет. Мы так жили... как родственники. И смутился, отвел взгляд. Хотя тогда он что мог? Это сейчас есть снасти, лук вот есть, жалко, гарпун тогда потонул, но можно же сделать новый. - Я тогда маленький был. Теперь я так не допущу. Чтоб на чужое.
Осмарак: Славный был малец. Но Осу вдруг и вправду свело судорогой живот, как будто кто нож сунул. - Разумется. Ннноо! Беркут вырвался вперёд бойкой рысью, на которой думать не получалось, только смотреть. Вперёд. ... Солнце уже перевалило зенит, когда воздух сгустился характерной влажной тяжестью. Красота открывающихся то тут, то там водных просветов, отражающих редкие облака, и живописных куп раскидистых деревьев никого не обманывала. Путники ускоряли шаг, всадники пришпоривали коней, колоны подгоняли волов. Пышный ковер из водяных лютиков, рдеста и прочих трав не мог скрыть хищный оскал малярийного болота. - Жадность, - буркнул Осмарак, всматриваясь в окрестности и притормаживая Беркута. Потянулся к кошелю, взвесив его его мимоходом на ладони. - Я слышал, на этой равнине когда-то стояли двадцать три города. А потом, когда юженее Рима вырубили весь лес для кораблей и очагов, и нечему стало остановить потоки, три речных бога сошлись во мнении, что римляне слишком жадные. И получилось это. Ни пыл Цезаря, ни воля Августа ничего не смогли с этим сделать. Но это никого ничему не научило. Усмехнулся и кивнул по правую сторону дороги, туда, где от камней уходила едва заметная петляющая тропка: - И я - самый жадный. Где-то там наш обед. Бесплатный. Бегает. Летает или плавает. Езжай за мной медленно и след в след. http://www.simposium.ru/ru/node/6414
Адриан: - Двадцать три? - поразился Адриан, поглядывая в сторону. Теперь и ему стало казаться, что цветы и трава подрагивают и даже чуть-чуть волнуются, как при полном штиле водоросли в заливе. - Если они смогли сделать такую большую лужу, то почему не посадят снова лес и не попросят богов вернуться домой? Может, этих двоих просто не хватило и надо побольше людей? А Осмарак собирался свернуть на тропку... хорошо, медленно Адриан еще может, Крепыш и сам не торопится никуда, а вот след в след - это как, как управиться и следить? Адриан наклонился к крепышову уху и пробормотал, выговаривая по слогам: - След в след, Крепыш. Пожалуйста, - выпрямился, сжал пальцами гриву крепче и скосил глаза до рези, глядя на копыта. Кажется, конь понял. - Тут, наверное, вкусное не плавает. Будем стрелять по летающему? Как держаться за гриву и стрелять из лука одновременно, да еще следить, чтобы конь шел след в след? Адриан чувствовал, что разгадку ему дадут, стоит только спросить, но не решался открыть рот. Настоящий мужчина такие вещи от рождения знает наверняка, что ж он будет выдавать себя...
Осмарак: - Зная, как римляне любят преувеличивать... может и три стояло. А нихера разницы, если смыло. Летающее? Мне че-то не хочется в этом плавать, а Беркут в зубах приносить вроде не приучен, - хохотнул коротко, глядя, как конь нервно отводит назад уши, - не отставай, но дистанцию держи такую, чтоб один другому хвостом перед мордой кровососов гонял, не ближе. Два жеребца, передерутся - здесь все и останемся. Под илом. Беркут впервые решил показать характер, норовя развернуться к прочной и сухой имперской дороге. Но к чему - к чему, а к характерам караванщик был готов всегда. - Что, не любишь болота? А кто их любит. Эх, не был ты в пустыне... Хххей! Не балуй! - сунул пятками по бокам посильнее, но с таким же успехом можно было понукать барана. - Ах ты девов сын, - почти ласково прошептал Ос, ломая с ближайшего куста хворостину. Беркут покосился на хруст и прекратил приплясывать, меся топкую грязь. - Чуешь, брат? На тебя, даа... Давай по хорошему? - предупредил коня и с коротким резким свистом огрел по бедру. Пока что - себя. Второго предупреждения птице не потребовалось. А вот поводья придержать пришлось: - Э! Эээ, верю, что понятливый! Ведомый Крепыш тоже потрусил быстрее, и Ос пару раз молча оглянулся, проверяя, в порядке ли его мелкий всадник.
Валерия Пирра: >>>>> из дома Тривии От встречных лиц, жестов, поз исходила настороженность и отчужденность, не враждебная, скорее безликая. Все они виделись Валерии нереальными фигурами, тенями на стене пещеры — что представишь, то и увидишь — отсветами большого костра. Этот город мало знал о Тривии и не простил ей этого незнания. Впереди шли либитинарии, монотонно двигающиеся тела поражали гибкостью рук, еле уловимыми в сумерках движениями лопаток против недвижимости тел, уложенных на носилки. Валерия различила спину Тирра, угадала по слабой, неочевидной похожести спину Авла, глянула в серую, как прах, дорогу, подняла взгляд. Еще недавно живое дерево корзины с благовониями скрипело в руке, живое вселяло в умершее хоть какое-то движение. Младшая тенью следовала за ее шагами, и Валерия ощущала себя факелом, свет которого наугад прощупывает путь в сгущающейся темноте. На несколько молчаливых мгновений возникли очертания чьих-то встречных лиц — еще одни отгоревавшие, нечаянно встретившиеся те, кто уже совершили путь туда и теперь возвращались из смерти в жизнь. Пирра не узнала никакие из этих очертаний, разгадав в них только женские и мужские. И эти тени тоже угасли, сливаясь с подступающей темнотой. ... рыжий огонь, фамильный, древний, как все, что она когда-то знала, загорелся по краю, тяжело задышал в лицо, когда она, опустошая содержимое корзины, сделала ему прощальное подношение. Тени расползались недобро, в голове шипело и потрескивало, пустая корзина от обдавшей внезапно слабости показалась тяжелей, чем была. Валерия уронила ее на землю с руки, и черная глазница плетеного дна бездумно уставилась в небо. Последние искры жизни остывали в августовском воздухе, выстывшее рыжее белело, пока не сделалось черно. — Побудь с Вардусьей, дорогая, — мягко обратилась Пирра к бледной тени сестры. И не нащупав руки в подступающей к глазам черноте, нашла плечо, теплое, живое, отвечающее на сжатие пальцев. А там, куда она шагала на нетвердых ногах, угасло, остыло, и было только смутно-белое, оголенное, на грязно-черном. Где-то близко — Пирра слышала движение, угадывала дыхание — должны были находиться Тирр с братом. Но она не видела, вперившись в это голое и белое сквозь мутную поволоку на глазах. И щупала руками, и силилась брать, как абрикосовые косточки, как там, в далекой теперь Греции — а брала неживое, черно-белое, ничем не отвечающее пальцам. И она только перебирала и перебирала, брала и отпускала, и ногти цепляли край вазы, и все было сухо, мертво, безлико... пока она не всмотрелась в это до рези в глазах, не поднесла в отчаянном и странном порыве к губам, пока от мертвого и сухого запаха по щекам не потекло живое и соленое, как море, как домашнее и родное, как память об абрикосовом соке... Валерия не помнила, как поднялась, не искала никого взглядом, не видела больше ни пещеры, ни теней. Только шероховатая пыль на пальцах и зябкость на мокром лице подсказывали, что она все еще живая среди живых.
Тирр Серторий: >>>>> Из дома Тривии Августы По дороге никто не проронил ни слова: либитинарии кряхтели под тяжестью носилок, встреченные на улицах шептались негромко, иногда Тирру казалось, что сзади он слышит всхлипывания, но посмотреть возможности не было. Они довольно быстро выровнялись идти в ногу, носилки впереди тоже практически не раскачивались. Авл нес хорошо, Тирр сглотнул и кивнул, хоть и знал, что брат не видит. Просто захотелось. Еще хотелось взять в ладонь руку Пирры, но это тоже было нельзя. А носилки с ее мертвой сестрой можно. Дерево поскрипывало в такт шагам, как будто отсчитывало дни. И он не мог перестать думать об этих днях — как будет после, что говорить, что делать. И главное — что делать со странным безымянным комком, который поселился в животе, Тирр тоже не знал. Просто смотрел в затылок впереди идущему. Впереди показался уже сложенный погребальный костер. На подходе к нему с Тирром поравнялся запасной либитинарий и махнул рукой приглашающе. — Замедляемся, — голос Тирра прозвучал тверже, чем в доме Валериев. Либитинарии сбавили шаг. — Стой! — запасной либитинарий махнул еще раз, перехватывая инициативу. — Заводи к жертвеннику, осторожнее. Носилки с погибшими женщинами коснулись последнего ложа не так мягко, как хотелось бы Тирру. Наверное, местные маны не хотели быть мягкими с теми, на чьих похоронах пришедших можно было пересчитать по пальцам. Тирр огляделся и не увидел практически никого, только невероятная закатная рыжина любимой бросилась в глаза. Если сестра Пирры была такой же яркой при жизни, как сама Пирра, сейчас здесь станет очень светло. А потом был огонь. И пахло горящей плотью, жжеными благовониями, которые Пирра бросала в огонь, сухим деревом, пеплом, горем пахло тоже. Тирр пожертвовал мертвым несколько сухих поленьев, кипарисовую ветку. Горело долго, и Пирра смотрела в пламя будто зачарованная, а он смотрел на нее, и она все равно была ярче жертвенного огня. Когда пришла пора собирать кости, он замешкался всего на пару мгновений. Все-таки родня, хоть и очень дальняя, право имеет. Тирр зашел на прогоревший жертвенник, опустился на колени, взял в руки еще горячий череп с пустыми глазницами... и начал быстро-быстро выбирать из пепла крупные белесые кости, складывая их в вазу, стараясь при этом не коснуться руки Пирры. На том месте, где она собирала кости погибшей сестры, прах пошел темно-серыми мутными пятнами, и когда она встала, Тирр ощутил, как сильно вырос комок в его животе, стал целым здоровенным комом, но пока еще без имени. Он окликнул одного из прислужников: — Эй! принеси воды, домине нужно омыть руки. Живее.
Авл Серторий: >>>>>>> из дома Тривии Августы Авл просто нес носилки. Он старался даже об этом думать поменьше, но все хранили напряженное молчание, только эхом шагов разговаривала дорога, да легоньким скрипом отзывалось дерево. Не думать ни о чем явно было про другое событие, не это. Он особо не мог повернуть голову, не позволяла ни ноша, ни опасение оступиться или выбиться из общего эха этих шагов. Авл только знал, что где-то недалеко от него идет такой же молчаливый Тирр, возможно, тоже сосредоточенно держит шаг, а еще дальше, за их спинами - рыжая женщина, незнакомая, чью незнакомую сестру они сейчас отдадут такому же рыжему огню. Не имея к этому почти никакого отношения, Авл начинающим ныть плечом чувствовал, что совсем без отношения не обойтись. Так вышло, что одна семья отчетливей проступила, как из сумерек, потому что хоронит женщину из другой семьи. Кто бы мог подумать, что брат хотя бы на время станет ему братом именно при таких обстоятельствах. "Как они встретились? - разгадывал Авл сам с собой, - не мог же он случайно споткнуться о порог ее домуса... и не мог же сам сообщать об этой смерти..." Шаги шагались, говорить с собой было тем легче, чем дольше молчали остальные: "...и непохоже, что они познакомились сегодня... Знал ли он ее, когда въебал мне?" Они почти ничего не значили, эти мысли. Зато давали возможность хоть как-то отогнать другие, про смерть. Раннюю, дурную, а потому нелепую. Когда вспыхнул огонь, отгородиться от смерти уже не вышло. Пахло тоже нелепо, трещало громче приятного, и Авл вспомнил Алтера с его весталкой, вспомнил две явные черные тени под глазами матери, на ее бледном, белесо-сером лице... Он поискал глазами Тирра, найти было нетрудно, людей-то раз-два и обчелся, проследил за его взглядом и нашел Валерию. Огненная у огня, все как и полагается. Выпрямившаяся, но с плечами, на которые тоже давит эта невидимая тяжесть. "И под глазами, наверно, тоже, как у матери..." - Авл снова перевел взгляд на брата. Тот не отрываясь глядел в огонь, глядящийся в огонь. Такое знакомое с детства лицо так непохоже было на знакомое с детства. Тирр не приближался к Валерии, чтоб взять корзину, за локоть, хоть сделать вид, что, соблюдая приличия, поддерживает переживающую утрату - он просто стоял. Но смотрел на нее таким нездешним, завороженным взглядом, что даже слепой увидел бы в этом любовь. "Неужели не подходит из-за меня? - подумалось вдруг, - ладно я, хер с горы, пришел случайно, дальняя родня, бла-бла. Но вряд ли тут найдутся хоть одни глаза, которые не видят между ними того же, что я". Эта мысль тоже догорела. А за ней и костер. Вот Валерия прошла туда, медленно опустилась, сгорбилась, вот Тирр снялся с места и наконец двинулся следом. Авл помялся на предмет того, как выразить почтение и не мешать, проявить участие, но не влезть... а ноги уже сами донесли, он и не заметил, и осталось просто сесть, как и они, и складывать, как и они. Но не так чтоб часто, и стараясь не замечать, как белая кожа Валерии в сумерках схожа по цвету с тем, что он складывал в вазу. Когда она поднялась, Авл еще сидел на земле, и снизу было видно мокрое от слез лицо, алые потемнения на щеках. "Плачет ведь", - и эта мысль была без догадок, самая очевидная, а потому ткнула куда-то в сердцевину. Внутри заныло, как когда Тирр ткнул его под ребра, но не совсем. Авл попытался перебить старым воспоминанием новое ощущение, но безуспешно. Принеси воды, домине нужно омыть руки. Живее. - Как же встрял, а, как мы встряли все... похороны, похороны... Слишком много похорон, - пробормотал себе под нос и резко встал.
Вардусья: >>>Дом Валериев Припозднились они. Ох, припозднились. Жара спала, нобильские вертихвостки уже плавали туда-сюда в лектиках, гетерки шастали, глазами постреливали, даже волчицы уже начали подвывать откуда-то издалече тоненькими недокормленными голосами. И за всем этим хороводом волоклось, волочилось, толклось, кружило и суетилось неисчислимое множество разномастных мужичков. Мысленно Вардусья рассортировывала их по ранжиру, и имена шеренгам давала - чтоб веселей работалось. Курожопые: сынки богатых семейств, разодетые не бледнее гетерок, но с поджатыми в куриные жопки губами на сложных лицах - те были не опасны. Виверровые: шантропа средних цензов, любовнички мтарон и искатели невест, с вёрткими телами и наглыми хищными мордахами в хлипком пуху - чуть подозрительнее, но стоили не более беглого взгляда. А вот остальные... охранники, торговцы, воры, жрецы, возницы - убийца мог скрываться в каждом. И скрывался. Вот только чей? Она как можно мягче и незаметне лавировала, прикрывая нанимательницу телом от возможных стрелы или ножа, оценивала, прикидывала расстояния, бдила над другими охранницами - аж взопрела к концу дороги. Но ночная прохлада не светила - двойной костерок занялся жарко. Зло и весело пыхтел искрами, будто не женщин жевал, а так - дровишки под сковородкой. Специй докинули - и вовсе готовка на привале после хорошей добычи, когда и мясом в ближнем селении разжились. Что человек горит, что свинья - разве запах горящего тряпья добавляется... но и свинья порой так пахнЁт... а что подгорело, так не зевай, братва навтыкает лещей, и - за дело, чего добро переводишь, полудурок? А тут человека... перевели. Вардусья, в простоте, вознесла короткую молитву за незнакомую женщину, принявшую не самую приятную и быструю на свете смерть, и в который раз - так же коротко - поблагодарила богов, что выкинули из дома к тяжелой дороге и тяжелому, тяжеленному по началу-то, мечу.
Валерия Секста: >>>> из дома Тривии То ли отвар лекаря так действовал, то ли все слезы она уже давно выплакала, но внутри у Сексты было совершенно пусто. Круглыми, как будто слепыми глазами Валерия озиралась по сторонам, но ничего не оставляло отпечаток на ее памяти. Она чувствовала только тепло сестринской руки и доверчиво шла за ней. Когда Тривию объяло огнем, Секста вдруг представила, что там не сестра, а она лежит. Да так явственно, что даже кожу начало щипать жаром. Стало страшно, Валерия зажмурилась и стояла так до конца, даже когда Пирра впилась в плечо и что-то пробормотала. Потом дыхание стало ровнее, и снова наступила пустота.
Валерия Пирра: Он был рядом. Даже так, не прикасаясь. Валерия в полузабытьи отмыла с ладоней сажу и только теперь огляделась. Огонь погас, темнота сгущалась, но она разглядела лицо Тирра и кивнула с нежной благодарностью, обняла белую, как греческие побережные камни, дрожащую сестру: — Как ты, милая? Мы сейчас уйдем отсюда, обещаю. В последний раз взглянула туда, где от другой сестры остался только пепел, и обратилась ко всем сразу: — Надо вернуться поскорее, — и добавила уже одной Вардусье, зная, что та поймет верно, — совсем темно... Впрочем, понял бы еще и Тирр, но его она позвала мягко и без слов. Взглядом и движением плеча. >>>дом Тривии Августы
Мальчишка: Найти сына Суламиты оказалось делом не таким простым, как показалось изначально. Охочий до монет, он уже жалел, что вообще взялся за доставку какого-то клочка бумаги. Ох уж эта внучка Маруха! Он точно попробует сторговаться с ней по возвращении. И было бы совсем здорово получить ответ, тогда и цену набить, а может и поцелуй выпросить. Но когда уже подходил туда, куда послали, а посылали его за день много куда, увидел огонь, печальных людей и притормозил, даже споткнулся, чуть не под ноги ярким женщинам упав. Отполз куда-то в темноту почти сразу, потирая разбитые пальцы ног. Ему нужен был Авл Серторий. Который из двоих мужчин? А, кажется понял. - Аве... передать просили. - Вынырнул почти из под руки Авла, когда тот резко встал. И протянул папирус, уже изрядно потрепавшийся за последние несколько часов. "Авл, на нашей улице рухнул дом. Хорошо ли все с тобой? На Тибр прийти не смогу, хотя мысли мои уже путешествуют на лодке."
Тирр Серторий: Тирр проследил, чтобы либитинарий, который помог Пирре омыть руки, забрал урну с костями. Остальные уже пылили по дороге — дело сделано, тела сожжены. — Неси аккуратно. Ему стоило таких усилий не сделать сейчас двух шагов и не обнять Пирру, что окаменевшие мышцы начали подрагивать и поднывать как после долгой тренировки. Захотелось лечь. И она так устала, было видно по чуть подведенному пеплом лицу, по потускневшим огненным кудрям, по ровной спине и ровному теплому голосу, по движению плечом — смертельно устала. Донести на руках хотя бы мысленно. Из-под ног выскочил мелкой лярвой мальчишка и ринулся к Авлу, Тирр прищурился, но ничего не сказал. Может, из лавки послали, хорошо, если уйдет сейчас. И когда шли с жертвенника, пристроился подле сестер так, чтобы прикрыть, если кто нападет, и свернуть ему шею голыми руками... >>>>> к дому Тривии Августы
полная версия страницы