Форум » Окрестности » Конюшни Авдиев (продолжение 1) » Ответить
Конюшни Авдиев (продолжение 1)
Марк Иппократ: Шесть миль от Рима по Остийской дороге. Небольшое одноэтажное добротное строение, обросшее жилыми пристройками в связи с расширением дела и увеличением количества слуг. Два колодца на общей территории - почти бассейн для сбора дождевой воды в атрии и собственно колодец, с грунтовой, более поздний, за домом, выше от реки, в молодом полудиком яблоневом саду. В дом через колодец проведена проточная вода из близко расположенного источника. С городской системой водоснабжения не связано. Купальня - сам бассейн довольно глубокий - в полуподвале, балкончик как раз над ней. Собственно конюшня животных на 50. Загон. Налаженная система стоков с отводами в сторону реки. Над одним из стойл живет семья неясытей. Охраняется собаками. [more] Роза Серториев. Аргентум. Пегас Гнея Домиция. Белая квадрига: [/url] [/URL] [/URL] , старик уже. , Легкий [/more]
семья: - Распознать... с первого взгляда трудно. Ну, во всяком случае лучше не торопиться и не стесняться расспросить всех, с кем человек имел дело - как правило, если он честен с другими, велика вероятность, что он и с тобой не хитрит. Да и вообще хорошо смотреть и слушать, кто на кого за что обижен, но учитывать при этом, что обиженный может наговорить сверх правды, к тому же вторую сторону ты не слышал. Смотри, как человек реагирует в споре или в торгах. Умеет ли проигрывать. Часто, если он не прав - по вине или недомыслию - то отходит от сути, цепляясь за слова и отводит русло беседы. Порой использует обвинение, заставляя тебя оправдываться. Порой в этом нет умысла, только заблуждение и просто человек не принимает во внимание ничего кроме собственной выгоды. И если ты задет, то увести от сути ему не составит труда. Потому иногда лучше оставить спор и понаблюдать, как выйдет на деле - правда выходит. Это как правило. Чужими устами, мелкими деталями. Чем лучше ты осведомлен о предмете спора, тем скорей. Но главное - никогда не рискуй слишком многим. В любом - абсолютно любом положении - есть хоть небольшая вероятность, что ты можешь потерять. Так нарабатывается опыт. Можно некоторое время пользоваться чужим, но все меняется - обстоятельства, манера поведения, способы обмана. Люди взрослеют и тоже набираются ума. Кого-то это учит подчиняться закону, кого-то - обходить его.
Парис: - А как быть с тем, что ты в нужный момент не находишься с правильным ответом? - кружить перестало, и Парис сделал еще маленький глоток вина, - нельзя же все время отмалчиваться, чтоб не выйти из себя... Потому что так тоже видно, что тебя смогли выбить из равновесия... - он только-только смутно начал понимать, как оно работает, и еще, кажется, то, что готовых ответов действительно нет, есть только общие схемы, наметки, - и важно ведь еще вот что... - он помедлил, формулируя поточнее, - всегда легче, если человек тебе безразличен. Но вот если нет... - Парис вышел к этому где-то на границе осознанного и не очень, - тогда как? И это был действительно вопрос. От него все вновь становилось туманным, таким, что не разглядеть ничего на расстоянии вытянутой руки. Даже отец, казалось, терялся в этом тумане. В это утро Парис понял, что весь мир очевидно зиждется на каких-то неуловимых законах и универсальных схемах. Все, что делает каждый человек, всю свою жизнь - это стремится разгадать, ухватить руками, разглядеть в этом тумане. Ему стало странно от этой простой мысли. Так странно, словно весь мир только что отняли из его рук и вложили в них совершенно новый, который нужно будет учить заново. С нуля. То, что он чувствовал, было гораздо шире и масштабней, чем то, что он знал. До сих пор он жил больше ощущениями, каким-то непосредственным чутьем, которое могло ошибаться, а могло попадать в цель. Он вдруг понял, что только на нем - нельзя, так слишком беззащитно и открыто. Слишком...на ощупь. Туман лизал края стола, завихрялся вокруг стакана и только слегка отступал от пальцев, ежась от растапливающего его тепла, которое от них исходило. Парис проморгался, и туман исчез: - И еще, - он вдруг мысленно вернулся назад и выхватил еще один волнующий его момент, - о каком расширении дела ты говоришь?
семья: - Почему же нельзя, - пожал плечами отец, собираясь из права на молчание привести к способу общения с небезразличными. Но Парис частил, даже любопытно стало, все ли он помнит, о чем спросил. - Расширение... погоди. Об этом позже, и, возможно, не сегодня. Об этом нужно еще много думать... и поэтому можно помолчать. И если в результате размышлений у нас выяснится срок, на который другая сторона отложить сделку будет не согласна, то и расширения не последует. И вот тебе живой и явный пример того, как быть, если нет готового ответа. Всяк имеет право на раздумье. И ты смело можешь говорить, что тебе нужно что-либо обдумать, если не знаешь, как тебе поступить наилучшим образом. Следом за этим могут посыпаться вопросы и другие провокации, призванные вывести тебя на уровень, когда собеседник станет тебе... небезразличен. Всякий раз, когда тебе отказывают во времени на раздумье, знай, что на тебя пытаются влиять. Даже если тебя не высмеивают, называя дураком и тугодумом. Вот, скажем, яблоки твои. Болеет дерево... или завелось что-то... ты ведь не оставляешь попыток получить урожай, ты выясняешь, что завелось и как это вылечить, ты прилагаешь силы, ты не впадаешь в уныние или отчаяние, продолжаешь думать, искать способ, искать ответ, которого нет пока... так и с небезразличными людьми. Откладываешь свое небезразличие туда, где оно тебе не помешает здраво мыслить. И не зарываясь продолжаешь свою работу. Да, случается, что дерево приходится рубить под корень. И случается, что отношения приходится рвать. Да, дерево жаль. Отношения тоже.
Парис: - Это куда? Где это оно не помешает мне здраво мыслить? - но с яблонями да, с яблонями оно, вроде как, и понятней было, наглядней; Парис почесал затылок, - а насчет нельзя... - вернулся к сказанному раньше и важному, - это я о том, когда нужно ответить немедленно...ну, то есть, когда времени на раздумия нет, и попросить его нельзя. Бывает так, - интересно, что вот отец сказал "яблоки", и опять яблоками запахло, прямо нежно, обволакивающе-ласково и ощутимо, Парис аж залюбовался, - вот тогда что? И замолчал, и на ответ по поводу расширения дела кивнул отцу запоздало и невпопад.
семья: - А не надо все время держать в голове, как этот человек тебе небезразличен. Небезразличие и так дает себя узнать, иногда оно даже болит. Но как вопреки боли в теле ты не утрачиваешь способности мыслить, так и вопреки чувствам нужно уметь сохранять эту способность. Времени на раздумье нет лишь в том случае, когда на твоих глазах человек может умереть. Но тогда нужен не словесный ответ, а действие. Во всех прочих случаях... учитывай, что ты рискуешь. Поскольку быстро можно сказать только ту правду, которую ты знаешь. Иногда... самый честный ответ бывает еще и самым остроумным, - усмехнулся Авдий, давно не веривший в необходимость мгновенных решений. - Но с тем же успехом он может оказаться опасным. Потому что правда, случается, у разных людей не совпадает. Даже если звучит одинаково. Вот скажем работа, которую ты не можешь назвать черной. Она не черная, потому что любимая. Так Бес тоже не черный, потому что вороной. А между тем это только слова, и если художник возьмет кисть, он наберет на нее черную краску. И если человек, подобный... ну, хотя бы сегодняшнему гостю... посмотрит, как Марк выгребает из стойла навоз, он назовет эту работу грязной. В то время как для художника это цвет не хуже всякого другого, а у Корнелия, могу поручиться, бывают такие дела, после которых ему тоже приходится отмываться.
Парис: - Это можно, опять же, - возразил Парис, - только если ум включен. А вот попадет тебе человек в сердце... и тогда только разве что если смолчать удастся... - он глянул на отца вопросительно, - а он тебя и спросит: отчего ж молчишь? - Парис положил руки на стол ладонями вниз, - и как отвечать тогда искренне? Это как ребенок что ли - правду говорить? Раз плачет - больно, раз молчит - врасплох застали... - туман то исчезал совсем, то появлялся вновь, пытался запутать след мыслей, сбить с пути думающего, - и вот тогда как раз опасность... Потому что я вот так и делаю: правду, какую знаю... А выходит - неправильно делаю, - он вздохнул невольно, слишком оно было мудрено и не прояснено все еще, никогда еще так не хотелось ясности, как сегодня, - если чувство внутри есть какое, не бывает ведь, чтоб ум совсем холоден был. И потому зачем его изображать, этот холод, если нет его там? Для того, чтоб обмануть обманывающего?.. Тогда ведь лгут все, не более... Отец излучал уверенность, сидел напротив, словно высеченный скульптором из камня, прочно врезанный в реальность, не шатающийся и непреклонный. Парису же хотелось хотя бы треть этой непреклонной уверенности, которую, очевидно, только опыт и дает, и ничего не поделаешь, надо собирать его, словно капли из этого тумана, в ладони. Но вместе с тем Парис чувствовал, как важно ему не стать каменным и твердым совсем, сохранить эту гибкость. Потому как камень, сталкиваясь с камнем, нередко дает трещину, а тот, кто дал трещину - рассыпается так или иначе. Это дело только времени. А вот взять к примеру ветвь оливы - и тонкая, и хрупкая, а ветер гнет, да не сломит. И упругость ее хлесткая, хоть и податливая. - Так я о том и говорю, - вернулся он из своих мыслей к разговору, - о том, что разная, даже если звучит одинаково... - задумался грустно и выдал тихо, - хотя вообще-то должна быть одна... Правда-то. И есть. А все остальное - это ведь не она, это озвученное как бы хотелось, чтоб было. Разве нет? - вино в стакане было темным, таким, словно это не жидкость вовсе, а твердое что-то, и Парис всмотрелся в этот цвет, как в бездну: - Вот потому и черный ли, вороной - краска одна. А оттенки - это кому как выгодно представить. Выгод много. Правда - одна, - он договорил почти шепотом, но твердо.
семья: - Ишь ты как завернул - много выгод. А чем твое любимое лучше чужого? Не нааадо лгать. Надо укреплять сердце и воспитывать ум. Учиться надо. Не "делать вид", который раскусит любой мало-мальски искушенный собеседник, а держать себя в руках. И не позволять разуму спать. Правда, которую ты говоришь, не только в том, что ты знаешь, а еще и в том, что ты и не заметил, как сегодня перебил старшего. Не о том это говорит, что ты нахален, а о том, что невнимателен. Я-то знаю тебя, не то при чужих замечание бы сделал.
Парис: И Парис осел под давлением этих слов. И прав отец был, и не прав: - А мое любимое чужого...не лучше и не хуже. Да о каком ты любимом? О правде своей, что к телу ближе, что ли?.. - слегка не понял, слегка догадался, тронув пальцами все тот же, уже привычный, воображаемый туман, - но про делать вид это понятно, да... - Парис улыбнулся слегка, - держать в руках, - и кивнул. Но про перебить старшего это он просмотрел, не подумал даже, потому в лице аж изменился и как-то робко даже произнес: - Не заметил... Прости, отец.
семья: - Осторожней, сын, - улыбнулся отец. - Передо мной можешь не извиняться, ты учишься, просто мотай на ус и будь внимательней, чтоб не пришлось извиняться перед чужими. Та правда, которую ты называешь "к телу ближе" - ею люди живут, ее задевать не следует, раз уж для тебя самого любимое - не черное. Нельзя быть выше кого-то. Можно быть выше себя.
Парис: Выше себя, да, это вот он понимал хорошо. Именно это он каждый день и старался делать - быть выше самого себя: - Оно, в сущности, и нехитрое дело...хоть и сложное, - выдал, наконец, себе понятное, - а насчет к телу ближе, - Парис замялся, - это ясно, - подумал еще, - да, ясно. Но вот только... - и почесал наскоро переносицу, - как быть-то, когда интересует-то всегда именно та, что ближе к телу?.. - спохватился и заговорил поспешней, объясняя, - и я не про торговлю, не про покупателей, а так.. на будущее что ли... ну, вот чем ближе или симпатичней человек, тем ведь тебе интересней его правда, что к телу ближе... ведь так? - отец много раз улыбнулся ему за сегодня, и улыбка эта тоже как будто многое проясняла, давала четкость, словно солнце, постепенно отогревало землю, едва забрезжив с утра, так вот и улыбка отца освещала темные закоулки где-то внутри Париса, до этого не проясненные и не высветленные, - но ведь, как правило, ее-то он и не выдает до последнего... за пазухой носит, прячет, как теплый хлеб, чтоб не остыл...и преломляет не с каждым. Как стать тем, с кем ее разделят, если... - и вот опять было это "опыт", то, без чего нельзя получить его же, - опыта нет, а хочется во что бы то ни стало? - он не знал, к чему он сейчас это спросил: так, с языка сорвалось, упало, что то спелое яблоко с дерева, с глухим звуком из-за покрывающей землю травы. Только чувствовал все так же смутно, как почти все в этом утре, что это и к брату отношение имеет, и к самому отцу, и к тому, что он, Парис, так рассказать хочет, да вот слова все не находятся никогда, ну, только сегодня часть какая-то подобралась, и к тому, что еще впереди его ждет... Что его ждет впереди, Парис тоже понятия не имел, но вот теперь почему-то уверен был, что совсем скоро, что-то такое и - ждет.
семья: - Есть два способа: быстрее всего действует пытка. Я не имею в виду сейчас подвешивания за ноги. Это... когда дверь в чужую душу отдирают насильно. То, что осознанно или нет любой человек однажды по отношению к тебе проявит, для чего и нужна твердость духа. Но использовать этот метод так, чтобы человек оставался о тебе хорошего мнения, достаточно трудно. При твоей искренности и непосредственности... это не твой путь. Поэтому я, пожалуй, подробно рассказывать об этом не стану, когда ты столкнешься с этим приемом, ты его узнаешь, потому что тебе будет больно. Разумней всего не высказывать резких суждений, не делать поспешных выводов и так или иначе дать понять человеку, что ты не употребишь свое знание во зло. Это не дается при разговоре, это как правило решает время и наблюдение. Обоюдное наблюдение. Когда человек поймет, что ты готов уважать его убеждения независимо от своих, он так или иначе станет открываться. Случается, и довольно нередко, что при всей несхожести между вами вы способны на комфортное общение.
Парис: Парис задумчиво и как-то даже слишком сосредоточенно почесал затылок, уронил руки на стол, задел стакан, тут же о нем и вспомнив, и зачем-то подал знак налить ему еще вина. Потом спохватился, не будет ли это выглядеть слишком несерьезно и хотел, было, отменить просьбу, но тут в голову пришло, что уж совсем дураком покажется, потому только со вздохом проследил, как наливают, и решил почти не пить: - А при моей искренности и непосредственности, - осторожно начал он, - быть таковым, пока, наконец, до второго не дойдет, что ему нечего опасаться и тоже можно открыться, как это делаю я - не путь? - сам он не был до конца уверен, но возможности такой не исключал, - при условии, конечно, что это не значит поверять первого встречного в свое самое сокровенное. Парис помолчал, припоминая самое главное из слов отца, о чем хотелось поговорить в первую очередь: - А... и вот... По поводу дать понять человеку, что не употребишь то, что он открыл, во зло... Если я откроюсь и покажу, что беззащитен перед ним сам, если дойдет до него, что я ведь понимаю, что он может больно мне сделать, но все равно открываюсь перед ним - возымеет ли это результат? Или тому, второму, только подвох в этом увидится?.. Утро нагревалось, словно яблоко в ладонях - так же поспевало, становилось более округлым, вбирало все больше запахов в свою сердцевину. От вина бы он давно размяк, если бы не трезвил разговор. - Хотя, если это не дается при разговоре... - Парис принялся размышлять вслух, - а, ну, это ведь может решиться в десятках разговоров, если ты о времени... - он улыбнулся отцу понимающе, - а уважать убеждения независимо от своих - это, видимо, тоже не позволять себе забывать о контроле эмоций? То, о чем мы говорили вначале?.. В том числе... да? - и жутко нравилось ему сейчас с отцом, вроде как прямо вот сейчас Парис прямо понял-понял, выбрался из тумана совсем, и так здорово стало, не сравнить ни с чем, что даже вина все-таки отхлебнул. Правда чуть-чуть совсем, а то мало ли.
семья: - Да, это он и есть - второй путь. По нему я тебя и веду сейчас, - отец вздохнул, - когда говорю о необходимости контролировать свои чувства, когда настаиваю на том, чтоб ты был внимателен, не говорил и не делал ничего второпях. Потому что, раскрытый полностью, ты должен быть тверд. То есть, ты должен быть готов к тому, что кто-то увидит в твоей искренности подвох, а кто-то - возможность. И эту подозрительность тебе придется растапливать - а для этого нужно недюжинное терпение. А от возможности иногда и защищаться. Потому что не каждый рассматривает открытую душу как сильную. Когда ты будешь готов к такому исходу, я имею в виду - когда ты будешь готов жить с тем, что тебе откроется в ответ, отбросив надежду, но сохранив рассудительность и уважение к чужой правде, я сочту, что ты вырос. Тогда мне не понадобится давать тебе совет, как поступать с человеком, не оправдавшим надежд.
Парис: Вот оно как. А он-то думал, что как раз к этому готов, раз так и живет всегда. А оно выходило, что, вроде как, и нет: - Почему отбросив надежду? - и опять затянулось, и перед глазами белесым заволокло, так что даже почти рукой махнуть захотелось, - если недоверие можно со временем растопить, а от возможности защититься... - Парис поморгал, - "путано, опять начинается путано..." - и что такого мне откроется в ответ? - ну, положим, про вероятность того, что будет больно, он догадывался, как и о том, что растопить-то - это только сказать легко, букв не много: "рас-то-пить" - и готово, положим, когда использовать пытаются - тоже понятно, как быть, в целом... но - "жить с тем, что тебе...": - Надежду на то, что правды совпадут? Жить с тем, что не совпадут, но надо уважать? - Парис вдруг опять вспомнил брата, и эти правды, которые по чьему-то велению не совпадать должны, заранее, еще без ответа отца, приобрели грустный оттенок. Ему почему-то вдруг подумалось, что скоро осень... И что это не время и не погода - состояние. Холода, безвыходности и тоски. Это, наверное, чувствуют, когда правды не совпадают, а уважать - надо... И Парис невольно вздохнул, пряча глаза, чтобы отец не догадался, не прочел там - о чем ему сейчас вздохнулось.
семья: - Правды не совпадают никогда, - сказал отец несколько жестче, чем хотел. - Никогда не совпадают полностью. А жить придется, зная, что ударивший однажды ударит снова. И не надеяться на то, что обойдется, пронесет, поймет, пощадит, потому что он близкий и любимый, твой, как правда, не-черный. Не обойдется, не пронесет, и не пощадит, даже если поймет. Иногда - особенно если поймет. Если ты достаточно внимателен и тверд - рано или поздно удается достичь компромисса. Часто это оказывается невозможным без применения силы. Но это второй этап. Пока я не вижу в тебе достаточного внимания и твердости - мы не в первый раз возвращаемся к тому, с чего я начал. Ты по-разному задаешь один и тот же вопрос, из чего я делаю вывод, что ты пытаешься найти лазейку надежде. Но я оговариваю с тобой именно тот случай, когда без нее придется обойтись. То, что с нею ты жить можешь, я знаю. Но. Тебя легко обидеть. Легко задеть. А задетым легко управлять. Особенно если у него все еще есть надежда на совпадение.
Парис: - Да, пытаюсь, - честно сознался Парис, - просто потому, что надежда умирает с надеющимся, видимо... - и пожал плечами: так и было, чего уж тут добавить, - ударит еще раз... - он беззвучно пошевелил губами и продолжил, - да, ударит. Но удары-то тоже разными бывают... и не ударами вовсе - тычками, отмашками, обороной, если самому больно, - и посерьезнел совсем, и туман этот так и оставил, решив, что хватит бороться-то с ним, раз есть, так значит и должен сейчас быть, значит, пожить в нем надо, прежде, чем сам постепенно рассеется, со временем, - но я сказал: жить с тем, что не совпадут, а уважать надо. Поджал губы и помолчал, ощупью, осторожно изучая внутри эту невесть откуда взявшуюся серьезность. Прочувствовал и заговорил снова: - Я бы возразил тебе, что я бы не ударил, потому как это - близкий и любимый, да, боюсь, что мне покажется не ударом, другому иначе может быть. Раз правды не совпадают...полностью, - и вот опять, откуда что бралось, Парис не знал, а вот - бралось и говорилось, связно даже более-менее; что-то смутно подсказывало ему, что он, может, и отца чем уколол случайно, ведь если он, Парис, о семье подумал, о брате, почему отец не мог подумать о том же, - но надежда на совпадение будет всегда, - вернулся к тому, раньшему, - потому что любишь и если любишь. Хочешь совпасть, - вспомнил о стакане с вином почему-то, губы слегка смочил, - а компромисс... это... это определить, насколько сильно к чьему-то сокровенному, не-черному, прикасаться можно тогда. Или нельзя. А как это определить - не прикасаясь? - взгляд вдруг замер на отцовской переносице, - компромиссы, удары, надежды - это все в процессе, постепенно, по мере определения, - Парис даже и не моргал какое-то время, так собрался весь, - где попал больно - поспешно руку отвел... Не трогаешь, убрал. Последовала еще пауза, дольше, серьезней - хотя куда уж, казалось бы, - что-то такое собиралось там, внутри, у подреберья, болело глухо, едва уловимо, назревало, чтобы наконец прорасти словом, и требовало всех усилий. Парису даже послышался какой-то внутренний сухой треск, какой слышаться не мог - словно росток сквозь землю идет, скрученно, упруго, к солнцу, чтоб развернуть зеленое, как легкие при вдохе. И пришло: - Но это при трудностях, несовпадениях, ударах. И когда, - и пришлось согласиться, - надежды нет. А бывает так, что руку от тебя убирают при нежности? Или больше того - из-за нежности? Что-то должно было случиться, чувствовалось как-то, пока еще не дурным предчувствием, а напряженностью внутренней. Скоро-скоро. Непонятное, смутное, наперед. Словно что-то вот-вот оттолкнется и пойдет ввысь, как этот внутренний росток, как озвученный вопрос - с треском, с болью, с нежностью.
семья: - Я ответил бы тебе - да ты и так заешь - что яблочный цвет не раскроешь пальцами, как нежно не прикасайся. Или вот... посадишь у себя в саду какое-нибудь египетское растение... и никак не узнаешь, почему оно не цветет, пока хотя бы одного цикла не увидишь. А когда зацветет - опылять его прилетит пчела. А ты к этому касательства никакого не имеешь. Огорчает это тебя - ты еще не взрослый. Люди... они, конечно, рождаются одинаковыми. У каждого руки-ноги-голова два уха. Но каждый цветет по-своему. Собаку и ту погладишь не каждую. И что для тебя не удар - для другого беда, и что для тебя нежность - для кого-то боль. Или не подошло его время цветения. Или такой способ тебя задеть, - отец перевел взгляд на сына, слегка ироничный. - Учись это различать... на этот урок, случается, вся жизнь уходит. А потому - повторять это не устану, хоть, может статься, слова обкатаются как галька и потеряют острые углы смысла - учись держать удар, и не опускай руки. Дух - это не тело. Дух можно пробить насквозь, и он срастется. Этому научиться просто, если не терять ту настоящую цену, что измеряется не в деньгах.
Парис: - Сила духа... - Парис отчего-то представил себе выброшенную на берег раковину: к уху приложишь - море шумит, но запертое, несвободное, а потому звук только, пойманный в тесные гладко-перламутровые стенки, обман и усеченный вариант - мертвое, значит, море, в то время как рядом бьется свободное и раскатистое, настоящее - и вкус есть, и запах, и полнота. Полнота. Стоит только сравнить, и разница очевидна. - Сила духа - в умении не замыкаться, даже если в сотый ранят. Потому что сила духа исключает трусость. И к этому не добавил больше ничего, распространяться не стал. Потому что его правда, собственная, не-черная. Можно не принимать, но уважать - непременно. - А про цветение - все так, - "вообще все живет и цветет по-своему, не только люди, вон в этом вине, что в стакане, небось, и то - своя собственная жизнь, и то, что я касаюсь губами, вторгаюсь... кто знает, что делается от этого там", - да только я не совсем о том... Сейчас попробую... - и напрягся, слова подбирая, нахмурился немного даже, - а вот о чем. Понятно, когда что для одного так, для другого - эдак. А вот когда для обоих - нежность, и известно это наверняка. Что рождает это убирание руки на полужесте, обрывание желаемой нежности? Из каких соображений это делает один, если обоим от этого больно? - Парис выдохнул эти несколько вопросов, ироничность отца приметив вскользь, не она была главной сейчас, вдохнул и выдохнул снова, - короче: если не хочешь останавливать нежность, если от остановки больно самому и другому, какая причина это делать? Все остальное: циклы цветения и что есть особенности, пчела - и Парис представил даже пчелу, с вибрирующим, тяжело-гудящим звуком крыльев, зависшую в воздухе, приманенную сладким запахом яблочного цвета - было по большей части понятно. Понятным было даже это "огорчает это тебя - значит, еще не взрослый". Угадывалось как-то по общему рисунку. Но прерванная нежность, нужная обоим... Ничто в природе не пресекает нежность на полпути... Кроме человека.
семья: - Смелость это еще не сила, - возразил отец. - Что толку в смелости, если из ее последствий человек выбирается слишком долго. Как бы ты ни был смел, на что ты способен, раненый? Да и недостаточная она, видимо, если человек не может признать, что не знает наверняка, а ведь не обоим приятна она, эта нежность, если один от нее уходит. Или есть для этого другого что-то приятней нежности, если так происходит. И не можешь ты сказать наверняка, что отказом от нежности он не наслаждается. Я не стану спрашивать тебя, кто сейчас играет на твоих чувствах, отнимая желанное. Но разуму своему уснуть не давай - это часть той силы, что позволит тебе сохранить смелость.
Парис: - я имел в виду, когда точно знаешь, что обоим приятна.. Сказал тебе человек - приятна. И всё равно... - Парис вздохнул; вспомнился Марк со своим...своим кем? Назвать, с кем - тоже, видимо, означало смелость. "Возлюбленным", - он ведь видел, понял тогда, в купальне, что некстати пришел, напряженное молчание помнил, разговоры натянутые... Почему же он до этого не мог слова подобрать, вертелось на языке и не выдыхалось никак... А вот сейчас: "Возлюбленный", - и вот как только оно так твердо в голове решилось, странно и веско, будто само по себе аргументом было и разрешением на все, так Парис ощутил какую-то неизвестную ему раньше силу, понял, что именно эта сила дает Марку право ослушаться здравого смысла, всего города, мнения отца, и что он, Парис, тоже может свое мнение иметь: - Что могу раненым? - и глянул ясно, и сказал не колеблясь, - выжить. Внутри разворачивал крылья лепестков, распускался так, что дыхание сбивало, как цветок, это понимание, хрупкое и ломкое, но одновременно живучее и необоримое в своем стремлении жить: - Скажи, отец... - и он замялся впервые не от робости, а вот от того, что дыхание эта сила перехватывала, - ты вот говоришь, правду чужую принять надо, уважать... Это совпадение правд не до конца. А как же тогда... Марк? - и глаз не опустил, словно удар держал, за двоих или троих даже, а, может, и за всех, - отчего же ты не примешь?
семья: - Пхах, - вырвалось у отца при первом утверждении. Алкмена могла и не такого наговорить, и он уже собрался спросить Париса, знает ли он, как она при случае вертит людьми на конюшне. Раз уж неоднократный призыв думать своей головой, не подкрепленный живым примером, пропадает втуне будто его и не услышали. Но сын подал иную возможность. - А откуда ты знаешь, что я его именно не принял? - налегая локтями на стол, поинтересовался старик, пристально заглядывая в глаза. Хорошо хоть упорство к жизни сын проявил... пускай хотя бы на словах.
Парис: Парис не ожидал, но почему-то не потерялся - и от этих локтей на стол, и от взгляда пристального. Держать было тяжело, но вот вилось в голове, звучало, эхом дробилось недавно сказанное "держи удар, держи удар, держи..." - и он держал. И потому глаз не отвел: - А это вот я...голове своей доверяю, - и хотел было тоже на локти-то, да передумал, уж как-то дерзко бы смотрелось и совершенно не отражающим того, что внутри: он тут не в игры играет, он тут...правды сверяет, свою и чужие. Но руки на край стола все же положил, - со стороны я так вижу. А в голове возникла одна мысль, потянула другую: "Что ж, разве - принял? Да разве принимают - так? Или по-своему каждый? И почему тогда..." - Если я ошибся, что ты тогда: принял, хоть и с правдой его не согласился? Такое тоже бывает, это я понял, - Парис помолчал и выдал, пожалуй, главное, - и если принял, почему никому...Марку почему этого не сказал? - и все равно взгляда не отвел, до сих пор, тем более не отвел.
семья: - То есть, когда дело касается меня, у тебя работает голова, - спросил отец, - а когда кто-то говорит "приятно" и при этом уходит от нежности - только надежда? Из чего ты сделал вывод, что я его не принял - из того, что я ему... по-твоему.. об этом не сказал?.. Тогда скажи на милость, где Марк? Остановив жестом возможный старт мысли по этому пути, отец отклонился, и продолжил: - Как видишь, здесь ты тоже не можешь быть уверен. Так что и в случае, когда тебе говорят одно, а делают другое, ты можешь покопаться в своей голове, которая задает вопрос "почему", и при желании вытащить тысячи разных и порой взаимоисключающих причин, начиная от страха и заканчивая обманом.
Парис: - Вывод я сделал из того, что Марк по-прежнему избегает ужинов семейных, твоего взгляда с утра, что вот опять его нет... Вот из этого, - Парис почесал тыльную сторону ладони, - и ладно другие... - повысил он голос, - там тысячи взаимоисключающих причин и только мои догадки, и спросишь - могут не то, что есть, ответить, - он махнул рукой, - но ты... вот я спрашиваю у тебя прямо, а ты... - Парис подумал мгновение и договорил, - задаешь мне встречные вопросы, говоришь мудрено, уточняешь "почему ты решил, по-твоему", но ведь "нет, Марку я об этом сказал" - прямой, опровергающей фразы я так от тебя и не слышу. А почему, отец? - внутри похолодело немного, потому как не спрашивал он у отца так прямо, ничего и никогда, потому и не знал: оскорбит, разозлит, какой реакции ждать - но сказано уже было. Молчать об этом Парис не мог.
семья: - А теперь вспомни, - довел свое отец, как, собственно, и собирался, - с чего мы начали этот разговор. И вспомни несколько слов, которые я сказал тебе одними из первых. Порой, если человек не прав, то отходит от сути, цепляясь за слова и отводит русло беседы. Порой использует обвинение. Я готов поверить, что делаешь ты это сейчас... неумышленно. Только оттого, что надежды на этого кого-то другого, кто уходит от нежности, подвергнуть сомнению не хочешь. Спокойно подняв глаза на сына, старый Авдий попросил: - Подумай сейчас именно об этом. Несколько минут. Не о Марке, а именно об этом. Молча. И, возможно, мне не придется объяснять, почему Марк сейчас не дома.
Парис: Он открыло, было, рот, но осекся, услышав это "подумай молча". И подумал. И все равно не то было... Не то: - Марк, может, и уходит... - Парис говорил медленно и вдумчиво, - но я о тебе, отец. Он как-то устал и не находил в себе слов, чтобы возразить... точнее, не слов даже, слов было предостаточно, но Парис вдруг почувствовал, что что бы он ни сказал и ни возразил, разговор будет срываться в этот туман, возвращаться на тот же круг и начинаться сначала - и именно его в этом упрекнет отец, скажет, что не понял. А он понимал... Доказать только не мог, поймать на слове ли или на отсутствии слова, когда оно нужно - не хватило бы умения, опыта вот этого вот злосчастного. Это было очевидно: - Я не обвиняю, - Парис нажал на "не", - я спрашиваю и разбираюсь, - и помолчал, чувствуя, как досадует и раздражается от бессилия: ни переспорить, ни переубедить, ни объяснить - стена тумана, отец своего не уступит, слишком все у него основательно, слишком он уверен, что прав, - но я слышу вот опять объяснения, что я глуп и несмышлен, что все может быть не тем, каким кажется, слышу иносказания... - и даже слезы попытались выступить, - отец... Ты не говоришь прямо ни "да", ни "нет"... И, объясняя...уходишь от ответа, - "ничего-ничего...и утро хорошее...вот говорим же, никогда так не говорили... и объяснить я когда-нибудь объясню.. нет, не объясню, потому что знаю, что понимает меня.. просто правда своя... а как ее переменить и надо ли? Раз я не могу с ней, раз я чувствую, как он ошибается..." - и эк ты меня моими же словами, которые я хотел...тебе.. про суть и русло беседы. Ведь и ты отводишь. Ты ведь отводишь... папа... - и умолк, все, перехватило горло. Не позволять себя задеть. Но это не тот случай, не то. Врать нельзя, каменеть нельзя, умалчивать при своих, что болит вот тут, сильно болит, не понимает и бьется, хочет понять и не понимает - вот что нельзя. Никак нельзя. Сердце-то не замолчишь.
семья: - Ты не подумал, - мягко сказал отец, чувствуя, как будет трудно это донести. - Я не ухожу от ответа... от ответа на вопрос, который ты задал первым: как быть, как поступать. Это и есть то, о чем я тебе сказал в начале: правда не в разговоре, поэтому укрепляй дух. И если я не ответил тебе до сих пор, "почему я", - он выделил голосом это сочетание, - и "почему он"... то на это - будь внимателен сейчас, сын, очень внимателен - на это есть, как и у любого постороннего тебе человека, тысяча причин. И поскольку я твой отец, я уже начинаю некоторые из них называть. Главная - я учу тебя видеть. Глубже единичного случая, чтобы опыт, полученный один раз, ты мог употребить многожды. Чтобы то, чего ты не понимаешь временно или не поймешь никогда, не могло выбить тебя с твоей позиции и обесценить твою настоящую цену. Чтобы ты осознал, что ни один свободный человек не обязан отчитываться тебе о причинах своего поступка, и даже раб порой делать этого не станет, и при этом ты должен уметь держаться так, чтоб свободный видел в тебе равного, а раб - господина. Вторая причина, - отклоняясь все дальше от стола и почти незаметно меняя доверительный тон на более твердый, он продолжал: - по которой я ухожу от ответа на твой вопрос, почему я не сказал Марку, заключается в том, что если бы ты присутствовал тогда за столом не только телом, ты слышал бы, что я ему сказал. И если бы ты при этом был Марком, ты понял бы меня от слова до слова. Но те слова предназначались ему. Вернется - спроси его, как он их понял. Я благодарен тебе за доверие. Оно необходимо, пока ты учишься. Пока сам еще не распознаешь своих ошибок. Но приготовься к тому, что настанет день, когда твое доверие меня не обрадует. И это - третья из тысячи причинн, почему я учу тебя видеть, не отвечая прямо. Все смертны. Однажды ты должен будешь сам отвечать на эти вопросы. До этого момента нужно научиться видеть свои ошибки.
Парис: Отец объяснял красиво, но на вопрос так и не ответил. И Парису смутно почувствовалось, откуда возникает и зачем он необходим, этот навязчивый молочно-белый туман. Не все живое способно в себя пустить. Вон оно и с конями так же - не всякого к себе подпустят сразу, иной раз месяцами бьешься, а никак. Люди, как лошади... Чтоб открыть - им нужны гарантии. А какие гарантии он, Парис, мог отцу дать, кроме тех, что попытается понять? Сможет ли? И нужно ли еще каких-то других? - То есть, это я спасибо сказать должен, что ты открываешь мне...себя, и это только потому, что я сын тебе? - дерзости в голосе не было, было что-то сосредоточенное, вот сказали ему "будь внимателен" - и он постарался, стал внимательнее. Да еще и это "ты бы меня понял, от слова до слова" - что это было? Похвалой с отцовского плеча, или намеком, что все только своими ушами надо, только лично присутствуя, принимая как только тебе предназначенное, а иначе и не поймешь никого никак?.. - Ты не уходишь от ответа...на другой вопрос, - Парис кивнул зачем-то, рассеянно, и соглашаясь, и не соглашаясь, - и вот ты говоришь мне..."обвиняешь", "ты не подумал"... А до этого говорил, что чужую правду судить нельзя - а сам вот, вроде как, меня и судишь...все мое, - он грустно вздохнул, - знаю, скажешь, не судишь - объясняешь. Значит, отчитываешься о причинах своего поступка, - сейчас он рассуждал больше с самим собой, называя вслух что приходило, при отце, чтоб поправка если что была, сразу, потому как точнее отца об отце никто и не знает, - значит, выходит, надо отчитываться. Если человека твои поступки касаются и человеком понят быть хочешь, - все было туманом: и стол, и утро, и стакан вина, и они с отцом, - только разной температуры и цвета, но чем-то размытым, словно миру неважно, кто с кем говорит и где, суть у всех одна, суть того, что сейчас так трудно давалось Парису, - и ты объясняешь, отвечаешь, я вижу, но не впрямую...словно крюк делаешь зачем-то... словно потому, что напрямую - трудно, - "неприятно, боязно", - подсказалось про себя, но не вслух; не давалось оно, не давалось потому, что не хотели давать, не вынимали своего сокровенного, берегли от глаза - то ли доверие надо заслужить чем-то еще, то ли встречная прямота только пугает, замыкает, а не расслабляет - и не отдают как раз от этого. "Нет, не было это комплиментом... Если бы я был Марком...а я не Марк. Важно - кому предназначено, на кого рассчитано, с каждым и слова разные"... - оно не додумалось, оборвалось как-то: - Я... - и говорить перехотелось, потому что Парис вдруг понял, что не будет понимания, не может его быть со стороны отца, и, что важнее всего - изменений не будет, тем более уверен отец, что не понимает-то он, Парис, а значит и не объяснишь ничего, не донесешь - как вода сквозь ладони просочится, и только, - ...не выбить меня с позиции, - сказал твердо, как основное, потому как внутренне чувствовал, что прав, вот прав и все, почему - не знал, но что прав знал наверняка, - спасибо, отец. Из-за стола поднялся, и было как-то невесомо - ни тяжко, ни легко: - Мне к Суламите надо, яблоки, - подытожил коротко, - увидимся. И прямо так, сквозь туман и пошел, собрав в себе это все сегодняшнее, боясь растерять, словно яблок в чужом саду нарвал, а теперь вот и бежать с ними неудобно, и выронить жалко... >>>>>> на улицу, ведущую от и до
семья: - Я, пожалуй, слишком много тебе показал сразу, - задумчиво сделал вывод отец из упрямого "не выбить меня", которое болезненно болталось в бесконечных "а ты а ты а ты". - Так сразу, что ты, наверное, считаешь, что за этим есть что-то еще кроме родства. Это было так знакомо, что царапало душу. Сын ломился в распахнутую дверь, ломился обиженно, не веря, что уже внутри и следующая дверь ведет на выход... Может быть от того, что правда была не похожа на ожидания. Может быть, потому, что следовало продолжать говорить с ним как с человеком, привыкшим больше к растениям... Так он сам ломился когда-то, не принимая на веру невысказанной отцовской любви. Благодаря которой и возможно было проверяться на прочность в поисках путей, непохожих на указанные им. Сын захлопнулся, удерживаясь за дела. Это было правильно. Пока - правильно. Если ему неспокойно... Но нужно было со временем научить его спокойствию. Со временем. Ничего не бывает вдруг. А пока посмотреть табун.
Маний Ветурий: >>>> Дом Клавдии Минор, 27 авг, день Всю дорогу пытаясь развлечь себя и собеседницу небылицами и рассказами о Хвите (не мог же он оставить бедную девушку в неведении, как сложилась дальнейшая судьба раненного гиганта!), уже почти у конюшен он все же решился и спросил: - Домиция, нравятся ли тебе настольные игры? Например, «Мельничное колесо» или «Двенадцать линий»? Может быть, «Сенет»?
Домиция Майор: >>>> дом Клавдии Минор Маний трещал всю дорогу без умолку, махал руками и копной кудрей, рассказывал невесть какие небылицы - словом, определенно ее веселил. И, надо сказать, Скори вполне себе развеселилась. Нет, все-таки в первую встречу она явно его недооценила. Разговор, с потакания Домиции и управления Мания плескался и вился, пока вдруг не наткнулся на совершенно из него не вытекающее "любишь ли ты настольные игры". От неожиданности Домиция, открывшая, было, рот сделать какое-то тонкое, как она была уверена, замечание, лишь вдохнула воздух и смолкла на мгновение: - Игры? - она глянула на Мания с улыбчивым удивлением, - даже не знаю... Ну, я вполне нормально к ним отношусь, - она пожала плечами и тут же заинтересовалась, - как-как? "Мельничное колесо"? Не слышала. А как в нее играть? Ноги гудели, хотелось сесть куда-нибудь и слушать о "Мельничном колесе", пока она снова не сможет ходить, не чувствуя ноющей боли в пятках. - Присядем? - жалобно выдала Доми и вопросительно посмотрела на Мания, - ноги...болят.
Маний Ветурий: - Да, конечно, - Маний растерялся, поняв, что сглупил и не позаботился раньше об очевидном. – Сейчас… - он смущенно потормошил кудри на затылке, оглядываясь по сторонам в поисках места для отдыха. – Вот, Домиция, - оживленно воскликнул, заботливой ладонью подхватывая под локоток и ведя в сторону лавок у колодца в тени. – Здесь мы и отдохнем столько, сколько тебе потребуется. Хочешь пить? Я достану воды… Не дожидаясь ответа, Маний в три прыжка оказался у колодца и заглянул вниз. Из темноты на него повеяло прохладой. Маний взялся за колодезный ворот и принялся вертеть его так энергично, будто шел до конюшен вовсе не шесть миль. Веревка трещала, ведро, наполненное холодной водой, тяжело поднималось вверх. Когда оно уже показалось над оголовком, Маний озадаченно замер – при всей своей молодецкой ловкости, легким красивым движением руки дотянуться до ведра было невозможно. - Подержи-ка, - кивнул он рабу, и когда тот взялся за ворот, сам вытащил ведро на край колодца. Затем Маний снял с пояса флягу, выплеснул остатки теплой воды под ноги, а наполнил емкость холодной. - Держи, - протянул флягу Домиции. - Если захочется пить, прохладная вода лучше утолит жажду. Сел рядом, некоторое время молчал, вспоминая, о чем шла речь. Потом нагнулся в сторону травы, поискал что-то взглядом и обернулся уже с тростинкой в руках. - Ты спрашивала, как играть в «Мельничное колесо», - Маний начертил на песке колесо с восемью спицами. – У тебя есть три камушка. И у твоего противника столько же. Вы по очереди выставляете камушки на любые из этих точек, - указал тростинкой нужные места на колесе. – Выигрывает тот, кто первым выстроит линию из трех камней. Маний взглянул в лицо Домиции и широко улыбнулся: - На самом деле правила легче учить в процессе игры.
прислуга: Господа разбрелись кто куда, даже Марка не было, и Кальп ужаснулся, когда увидел, что невстреченные гости сами забрели в сад. Он поспешил догнать их, но пока закрывал калитку, юный господин уже вывертел себе воды, и, чтоб ему помочь, пришлось вспомнить, что в руках до сих пор один из щенков Помы, и выпустить его. Кальп даже стакан пододвинуть не успел... а успеешь тут, когда вон он свалился, и не подать же господам стакан с земли. Так он и стоял со стаканом, один раз поклонившись и до конца не разогнувшись, пока юные господа вспомнят, зачем пожаловали, а они, не замечая его, затеялись в мельницу сыграть. Как их привлечь к себе, Кальп и придумать не мог, не перебивать же разговора. А тут еще щенок на ногу принялся карабкаться. Кальп его и подобрал снова, сожалея, что и позвать-то некого. Спендия? Так он такой же раб, вроде как смысла нет, сам справится не хуже должен. Этот долг повис, доводя до уныния. Кальп вздохнул и, поймав, как ему показалось, момент, кашлянул, чтоб обратили внимание.
Домиция Майор: Домиция, уставшая от жары и длительной пешей прогулки так, что под конец ей на ум стали приходить невольные сравнения себя с легионером, как-то обмякла, когда Маний предложил ей руку, чтобы опереться, и поборола сильное желание облокотиться на нее всем весом. Стараясь не прихрамывать, она с удовольствием прошла в тень и села, слегка вытянув перед собой ноги. Пальцы ног болели, и Скори, поглядывая, чтобы не заметил Маний, несколько раз согнула и разогнула их, почувствовав облегчение. Ветурий выглядел таким бодрым, будто только что вышел ее встречать, а потому, когда он напал на колодец, который, как казалось, намного превосходил его по силам, позвал слугу, выудил ведро и протянул ей флягу, Домиция сначала вздрогнула и удержалась от желания схватить его за ноги, исчезнувшего в колодце чуть не по пояс, а потом только слабо улыбнулась и рассеянно сделала глоток. А Маний уже что-то чертил на песке, попутно объясняя, и Скори увлеклась: - То есть если ты положишь камень ну...скажем, вот сюда, - она показала пальцем, - то я могу положить свой куда? - Доми задумалась, - ааа, подожди, я, кажется поняла! - она отложила флягу, нагнулась и подобрала камушек, - я должна не дать тебе сложить три в ряд, да? Тогда мне надо свой... - раздался кашель, и Скорпия замерла с камнем в руке, оглянувшись на звук, - аве, - она удивилась, как можно было, заметив раба, не заметить его, - Маний, ты совсем меня заболтал!.. - Доми несильно толкнула мальчишку в плечо, затем вновь обратилась к кашлявшему, - мы прибыли по делу, - и снова повернулась к Манию.
Маний Ветурий: - А ты быстро схватываешь, Домиция, - Маний с одобрением взглянул на девушку и улыбнулся, подбадривая. – Ну? Куда? Кудри скатывались на лоб, лезли в глаза. Маний, растопырив пальцы, сгреб их к затылку, да так и повернулся на звук. И чего этот раб мешать удумал? Даже если и не по делу они, жалко что ли пустить путников во дворе посидеть. Видно же, что не абы кто! Маний уже даже хмуриться начал, как вдруг заметил у ног раба щенка. - Гы, забавный какой, видела? – он дернул подбородком в сторону собаки (а могло бы показаться, что в сторону раба). – Нравятся такие? – он обернулся к Домиции и оглядел игровое поле, подкидывая в ладони камушек. - Как тебя звать, раб? – перевел ленивый взгляд на слугу, перекидывая камень из руки в руку. – Хозяева дома? Иди, предупреди их, что Маний Ветурий и Домиция Майор пришли покупать седло в подарок. На Пегаса. Пусть пока выберут лучшие. А мы отдохнем и придем через некоторое время. На самом деле Манию хватало и своего раба за спиной. Нужен тут еще один уединение нарушать!
Домиция Майор: Домиция удивилась второй раз: ну, ладно - раба не заметить, подумаешь, невидаль, но щенка... - Милый какой! - Скорпия даже поднялась, несмотря на то, что ноги все так же гудели, и подошла погладить, - и как же нас такого зовут? - она подняла на раба полный благосклонности взгляд, так что если бы тот назвал свое, Доми вполне могла и его, как казалось, ласково потрепать за ухом, - да, будь так добр, - Скорпия сама была что-то несказанно добра, то ли от усталости, то ли от щенка, то ли от всего вместе, - "видимо, не слабо мне голову напекло..." - передай это все хозяевам, а мы отдохнем тут, в тени. Стоять дольше силы закончились, и потому Доми нехотя оставила в покое мягкого на ощупь и барахтающегося на руках у раба щенка, вернувшись на свое место: - Оййй... - она нахмурилась на мгновение, - мне кажется, назад я пешком не дойду, - мотнула головой и закусила губу, сосредотачиваясь, - так... на чем мы там остановились? Ах, да, - Домиция снова нагнулась за камнем, - если ты положил свой вот сюда, то тогда мне нужно положить вот здесь, над твоим. Так?
прислуга: Разозлил. Ну и ладно, зато все же показал, что готов к услугам, а что они там не торопятся, это их дело. Они господа, хоть и юные. Так что он кивал почти судорожно, в том числе и на "как тебя зовут". Но при словах "милый какой" Кальп растаял, пробормотал "не назвали еще", и помчался докладывать. Доложить удалось только Спендию (можно было и Сципиону, и скорей получилось бы, но кому охота со старым ворчуном связываться). Спендий удивился и пошел в сад, на ходу вытирая руки. Дети сидели у колодца и увлеченно резались. - Аве, - поклонился Спендий, только сейчас сообразив, что вытереть руки маловато будет. Это Гней Домиций пробегался сюда ради тренировки, а сестренку по глупости занесло, сама не рада. - Доминус пока занят, Марк в городе, так что если вам что-нибудь нужно, кроме седла, вы распоряжайтесь мною. Можете купальней воспользоваться, или хотя бы ноги омыть, чтоб не ныли. А я бы вам принес вина, или яблок, или сыру, если проголодались... дело в том, что... - а теперь девочка и того пуще обрадуется, - ...сами-то мы не седлами торгуем. Но я могу предложить, из того, что есть, не так давно Кальп к мастеру ходил.
Маний Ветурий: Пока Домиция ходила тискать щенка, Маний нахмурился и потер щиколотку. Последние полмили болела она так, что приходилось гоготать по поводу и без – лишь бы не взвыть от боли. Дело было даже не в том, что хотелось в глазах девушки быть сильным и ловким. Скорее в принципе его раздражал тот факт, что проклятая боль в ноге пытается помешать его планам. Поэтому Маний бы прошел, наверное, еще шесть миль, скрежеща зубами, но доказал бы себе (и щиколотке!), что все задуманное осуществимо. Однако словам Домиции он все равно обрадовался и ответил с кажущимся легкомыслием: - Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Вернемся назад в комфорте. В игре Доми оказалась сообразительным партнером. Маний взглянул на нее с уважением и губами пожал: «Хорошаааа…Может, и манкалу осилит?» - Можно и так, - ответил спокойно, без заигрываний, а свой камушек опустил в противоположную лунку. – Главное, следи, чтобы мои камушки не встали три в ряд. Ведь я поддаваться такому сообразительному противнику не буду, - кудрями тряхнул, смеясь. Да конечно подыграет! В первый раз точно, чтобы интерес к игре появился. Во второй, может быть. Нельзя становиться слишком уж скучным соперником, к таким женщины тоже быстро интерес теряют. Пришел еще один раб. Маний с ленивым недовольством взглянул на него, но когда услышал, что седлами Авдии не торгуют, совсем нахмурился и поморщился досадливо. Надо было что-то придумать, как-то решить эту дурацкую ситуацию… Зря они с Домицией сюда что ли тащились? Маний похлопал себя ладонями по коленям, раздумывая пару мгновений, и начал уверенно: - Домиция, давай отдохнем после дороги. Воспользуемся гостеприимством хозяев, восстановим силы. А потом посмотрим те седла, что тут уже есть. Я хорошо знаю Авдиев, они для своих лошадей плохих седел заказывать не будут, - взглянул тяжело на раба, намекая на то, чтобы среди имеющихся нашел самые лучшие. – А если нам ничего не понравится, мы обсудим с доминусом, какое седло идеально подойдет Пегасу, составим список требований и отправим их мастеру. Будет седло на заказ для Гнея, - улыбнулся Домиции и с энтузиазмом подбородком дернул. – Ну? Что скажешь? Хотелось сидеть на бортике бассейна, болтать ногами в воде и мило болтать о чем-нибудь с прекрасной Домицией. И вина было бы неплохо. Хотя, если вспомнить, как быстро он сегодня опьянел с одного киликса, лучше не стоит.
Домиция Майор: На "седлами мы не торгуем" губы Домиции дрогнули, но Маний не дал ей сказать и слова, предлагая все новые и новые варианты, так что первая волна негодования улеглась и Скори задумалась ненадолго: - Мы, разумеется, отдохнем, - ответила она обоим тоном, не оставляющим в этом сомнений, - и с радостью воспользуемся гостеприимством, - ее вдруг стала от души забавлять мысль о том, каково было рабу сказать, что того, за чем они так долго шли, у них нет, - я бы с удовольствием омыла ноги, - посмотрела Доми на Мания и ей впервые показалось, что на его лице есть что-то, похожее на усталость, - а от вина с яблоками и сыром не откажусь тем более, - и полной благодарности улыбкой одарила раба за стоящее предложение, - а вы пока приготовьте седла, вдруг нам что-то приглянется, - после этих слов Скорпия перестала замечать раба и внимательно всмотрелась в Мания на несколько мгновений, прямо в глаза, подчеркивая только что сказанное и с нетерпением ожидая, будет ли реакция и какая, если да. Потом перевела взгляд на землю и как ни в чем не бывало произнесла: - Следить, чтобы ты не сложил три в ряд... Таааак, - она подхватила еще один камушек, который высмотрела неподалеку, со словами, - но у тебя преимущество, ты ведь начал первым. Тогда мне нужно либо следовать за тобой и мешать тебе всякий раз, - она улыбнулась, - да еще и смотреть, чтобы не прозевать какой-нибудь вариант, или рискнуть и переломить ход игры, положив свой так, чтобы теперь ты мне мешал, а не я тебе... - она задумалась еще, - но нет, так сейчас не выйдет, иначе ты положишь вот сюда еще один и их будет три, - Скорпия положила свой камень туда, куда Маний должен был положить свой третий и разогнулась, - послушай, и так мы быстро запутаемся, где чьи, потому что надо, чтобы камни различались.
Маний Ветурий: «Я бы с удовольствием омыла ноги», - говорила прекрасная Домиция, и Маний не смог удержать взгляд, бегущий вдоль ее чудесных ножек, скрытых под легкой тканью одежды. Девичьи ступни были маленькие и аккуратные, а пальчики так трогательны и соблазнительны своей изящной формой, что Маний в мыслях уже покусывал подушечки… Он тряхнул головой, отгоняя прыткие фантазии, а когда поднял взгляд, встретился глазами с Домицией. Она смотрела так, будто была согласна, чтобы все его мечты сейчас же воплотились в реальность. - Устрой нам место где-нибудь в теньке, - Маний коротко облизнул губы, обращаясь к рабу. – И пусть нас никто не беспокоит, пока сам раба не отправлю. Мы устали с дороги. А Домиция уже, как ни в чем не бывало, вернулась к игре. Маний безразлично оглядел поле, подкинул оставшийся камушек в руке и хмыкнул: - Вижу, такая простая игра быстро тебе наскучит. Ты не только прекрасна, Домиция, но еще и умна, - сказал он просто, приятельским тоном. - Что очень радует... Протянув руку к своему сопровождающему, парень, не глядя, приказал: - Манкалу, - а когда в руку опустилась знакомая коробочка, потряс ею, прислушиваясь к стуку перекатывающихся камушков. – Сейчас устроимся поудобнее, и я покажу тебе свою новую покупку.
полная версия страницы