Форум » Окрестности » Арицийское озеро » Ответить
Арицийское озеро
Диана: 30 км к югу от Рима.Современное озеро Неми.) На самом берегу - заброшенная вилла Клигулы. Неподалеку от озера святилище Дианы. Возле храма Дианы в Ариции били целебные ключи, и жрецы богини успешно лечили многие болезни. Была даже устроена специальная лечебница. Сразу за храмом роща у источника нимфы Эгерии. В этой роще мог укрыться любой беглый раб или преступник, но для того, чтобы получить убежище, он должен был стать жрецом богини, сорвав ветвь со священного дерева. При этом он был обязан вступить в бой со жрецом, который охранял священную рощу, и убить его, чтобы занять освободившееся место. Этот кровавый обряд, несомненно, сохранял черты первобытного культа Дианы Неморензис, требовавшей когда-то человеческих жертв. Он очень сближал культ римской Дианы с культом греческой Артемиды в Тавриде.
Ответов - 50, стр:
1 2 All
Осмарак: >>>Деревня Когда холмы стали выше, а кустраник гуще, Ос спешился, и повел Беркута в поводу, прислушиваясь и присматриваясь. Вскоре скомандовал спешиться и Феликсу, кинув ему поводья: - Веди. И заходил кругами, шумя, треща ветками... Они не заставили себя ждать - перед ним взлетел целый выводок, стрелы догнали нескольких, он подобрал, выждал, снова заходил... К озеру подошли уже с десятком куропаток. Но он забыл о них, увидев широкую гладь пресной воды. Плавать в озере Осу не доводилось два с половиной года. Как можно было кинуть эту жизнь под ноги той суке он уже не понимал. Сейчас - не понимал. - Ты там жив? - спросил куда-то за спину раздраженно. - Расседлывай, раскладывайся, привал. Жару переждём.
Феликс: >>>Деревня 21 авг. С трудом перемещаясь в седло, он думал, ничего, ну, подумаешь, в этот раз стерлась не спина, да и сколько мне тогда было, можно и потерпеть, сесть иначе... нет, не так. Коленями упереться, сжать ноги. Ноги начинали подрагивать, сперва мелко, потом рывками, всколыхивая нутро до самого сердца. Чтоб не выпасть, он держался за гриву, боясь рвануть повод, и иногда расслабляясь, чтоб не била эта напряженная дрожь, а Беркут принимал за послабление и утыкался мордой в траву, и нужно было поднимать ему голову, одной рукой получалось плохо, он был сильный и только пренебрежительно отмахивался ушами, пока Феликс не начинал ему рвать губы. А тогда он вскидывал голову и косил, и Феликса колыхало в седле так, что он хватался за гриву и стискивал бока, ходившие, казалось, ходуном. Было уже не страшно. Осталось только еще немного потерпеть. В виду озера приказ застал Феликса скользящим животом; казалось бы, на ноги. Но они отказались в первую минуту служить, он повисел немного, держась за седло и гриву, пока не нашел устойчивое положение. Потянул мешок, рука сорвалась. Потянул подпругу и потом попытался поймать все сооружение со всем прицепленым к нему скарбом, съехавшее Беркуту на бок. За подобную оплошность полагалось по шее, но все однажды заканчивается, немного потерпеть, не хмурить бровей, не сжимать зубов, не сутулить плеч, не смотреть в глаза.
Осмарак: Парень шатался, но лицо держал. И что важнее - спину. Не безнадежен. Римские боги... это не Он. С ними ещё можно было поспорить. Ос успел поймать пошедшего в свечку коня, успокоил, и таким же тоном каким обращался только что к Беркуту и Феликсу сказал: - Разденься и в воду зайди, посиди. Полегчает. Сделал всё сам, не стреноживая, а привязав на длинную. Силы на этом кончились, отдавало в бедро и он растянулся на траве, с лепешкой в зубах и флягой под боком. Не жалея об этой боли ни вдоха.
Феликс: Он пошел в воду одетым. Нет, хозяин был не прав. Прежде чем раздеться, следовало самому посмотреть, в каком состоянии кожа на внутренней поверхности бедер. Только зайдя по пояс он снял тунику и, медленно убредая за какие-то корни, размотал соседскую тряпку. И, развесив то и другое над водой, сел в мягкую впадину берега, сжимая ладонь меж стертых бедер, позволяя наконец векам и плечам опуститься и воздуху втянуться сквозь зубы. Из глаз хлынуло едкое, пара судорожных вдохов, затылок лег в траву. Тело медленно расслаблялось. Взглянуть было страшно. Он откладывал, пока холодная вода не смоет боль и память о ней.
Осмарак: Вторая лепешка исчезла так же быстро как и первая. В озеро тянуло как миниум смыть пот. Ос разделся, снял наручи и повязки, нырнул и уже не смог остановиться, широкими гребками уходя на середину... где бедро свело судорогой. Дотягивая кое-как до берега, он ругался на арамейском громко и забористо, прервавшись только ощутив под ногой землю, чтоб крикнуть: - Феликс, кинжал дай, бегом!
Феликс: Его, в общем, врасплох это не застало: он напрягся еще когда Осмарак в воду входил, а потом, пока тот, забыв обо всем, угреб подальше, Феликс выбрался и оглядел себя наконец. Он думал, будет хуже. Немного сжалось нутро при мысли, что до следующей прогулки не так много времени, чтоб как-то успеть восстановиться... Но придумать ничего не успел. Метнулся за кинжалом и влетел обратно в воду, молча суя требуемое в руки и радуясь, что его позора, может быть, под взбитой водой не видно.
Осмарак: Кольнул бедро кинжалом раз, другой, отпустило, и шумно сплюнув, потащился на берег, пихая Феликса впереди себя, и держась за него одновременно. На берегу отпустил, оглядел свою ногу - не зацепился ли, онемевшей, за корни не заметив, перевел взгляд на Феликсовы и заржал: - Два калеки на одной охоте это уже перебор... А если один из них ещё и дурак... - отсмеявшись, добавил - Так и бывает, когда не рассчитываешь свои силы. И чужие. Э... поищем подорожник. Потом. А теперь - проголодался? Чистым задом на песчаный берег не хотелось, расстелил одеяло: - Падай давай. Поспим пока жара.
Феликс: Проголодался?... - Не знаю. Упасть на одеяло можно было конечно, только вот уснуть... Выставив на обозрение изуродованный зад, на который сесть он остерегался? он и так был готов сквозь землю провалиться от того, что все это стало заметно. Он тем не менее лег, послушно - не оспаривать же приказ и не просить же - на бок, лицом к Осмараку, с опорой на локоть, держась непринужденно и лишь по мертвому лицу можно было видеть, насколько натянуто.
Осмарак: Ос посмотрел в напряженное лицо, усмехнулся: - Да не буду я твой зад разглядывать, сдался он мне. Ложись на живот, - покрутился, стараясь ловчее уложить руки, и вскоре уже спал, чутко, как всегда.
Феликс: Феликс осторожно, чтоб не будить, убрел обратно в воду. Уже не пытаясь держаться, безвольно сведя колени и вздрагивая - второй раз входить было отчего-то холодно. И почти бесшумно поплыл, сперва окунувшись с головой и тихо, будто украдкой, выныривая, отжал ладонью волосы и умыл лицо. Робея размахнуться, как Осмарак, с плеча, и оправдывая это нежеланием разбудить его громогласие... Потом, выбравшись, нашел подорожника и примотал его, прячась за деревьями, почти уже высохшей тканью. И только потом вернулся и как дикий голодный кот стал рыться в еде, надеясь, что наконец удасться не подавиться. И удалось. С лица текло в три ручья, но есть уже было можно. Утереть распухающее лицо он опять пошел к озеру.
Осмарак: Похрюкивание в дальних камышах разбудило мгновенно, но вставать Ос не спешил, замерев и прислушиваясь. И только когда убедился что их много - самки с поросятами - бесшумно перетёк за луком и колчаном. Нагой, как был, пошел на звук и, ещё не видя пришедшее на водопой семейство, влез на дерево потолще, устраиваясь на невысоком суку. Обзор был не слишком хорош, но удалось рассмотреть и трех маток и поросят, по-августовски крупных, четырехмесячных. Секача, конечно, не было. Ос сделал охранный знак, чтоб не спугнуть удачу, выждал и пустил четыре стрелы одну за другой, не жадничая - в двоих, но - наверняка. Осиротевшая свинья бесилась неожиданно долго, пытаясь его стрясти, и пришлось покричать рабу: - Феликс! В озере сиди и подальше! Когда самка увела оставшихся в лес, спустился, сходил за ножом, позвал: - Выходи... Открыл кабанчикам сердца и велел: - Стечет - перетащи к стоянке. Беркут всхрапывал, чуя кровь. Ос освободил его и повел в озеро. Плавали они долго, у коня, в отличии от хозяина, сил ещё было хоть отбавляй.
Феликс: А он и сидел в озере. В той самой ямке, за тем самым корнем. Решив, что подорожника найти еще успеет. Потому что в воде отпускали слезы. Потому что тихая гладкая вода была безучастно и ненамеренно красива и холодна. Так что он только привстал вполоборота, когда нарушилась тишина озверевшим визгом битвы - до того похрюкивание в камышах не воспринималось как звук, добавляя успокоительных капель в безмятежную чашу озера. Что там творилось за камышами, было плохо видно, и потому приказ вызвал поначалу противоположную реакцию и Феликс встал во весь рост на корне, поглядеть, от чего так могуче хрупает дерево... Увиденное заворожило, и он, вытянувшись, наблюдал издалека, через озерный поворот, пока не увидел, как свинья отказалась от попыток свалить трясущийся ясень. Тогда только торопливо сошел в воду, по-прежнему стараясь не шуметь. - Выходи...Стечет - перетащи к стоянке. Он было ринулся... Но подумал, что кровь не стечет так сразу... и есть время привести себя в порядок снова. На деле же он стыдился себя. Мягкого тела и нежной кожи. Настолько, что это сковывало движения - ни плыть с размахом, ни подойти свободно, а только так, следя за собой, плечи выровнять, ягодицы напрячь, в глаза не смотреть... да кому тут смотреть в глаза, он уплыл с конем! Тушам, что ли? Он посидел над ними, осторожно пошевелил одну... И понял, что не соблюсти ему канона: сжав зубы, упираясь в землю пятками, а когда и коленями, проволок одну, увидел, что след все еще жирно тянется по земле, и снова сел ждать... Пытаться принять эту действительность без возврата, такую. Которая повториться еще такой. И не раз, видимо. И будет теперь такой постоянно. Стекшие туши он доволок, вымазавшись в крови, от которой стало уже подташнивать. Впрочем, рухнув рядом и немного отдохнув, он смутно стал догадываться, что это, возможно, не до конца утоленный голод.
Осмарак: Вышли только когда Беркут сам попросился на берег. Ос перевязал руки, ушел в лес и, вскоре, вернулся с охапкой тимьяна и мелиссы. Сделал распорки, привязал туши, выпотрошил, попутно объясняя что оставить, почему сейчас выкидывает кишки и как их можно использовать, зачем вытирать травами брюшину, почему нельзя снимать шкуру и мыть добычу, как и для чего ставить распорки и в брюшину, названия трав, и прочее, и прочее, комментируя каждое действие скупо и сжато, больше показывая. Выпотрошил и освежевал зайцев, и только тогда ополоснулся и снял повязки. - Повязки постирай, кабанчиков подвесь повыше, требуху в озеро, отойди по берегу подальше, но глубоко не бросай, завтра раков возьмем с них. Натаскай сушняка, в котелок - зайцев поруби на куски, воды долей чтоб покрыло и на огонь, шкурки выскобли слегка и натяни на сучки. Это была его стихия. Усталость и ломота в незажившем теле уходили, стоило начать двигаться, действовать, делать... И прежде чем улечься в ожидании ужина, Ос набрал сухой листвы, травы и веток и развел небольшой костерок.
Феликс: Он начал с зайцев, решив, что это самое трудное, во-первых, а во-вторых, пока все остальное, они уже будут вариться. Кое-как растерзав мясо, стараясь, чтоб на лице не отражалось отвращения, пошел к озеру снова. Оно успокаивало, и стирал он поэтому долго. Потом, вернувшись, долго не решался спросить, на каких сучках, как растянуть шкурки. То есть, было, в общем, понятно, зачем скоблить - стоило взять их в руки, как пальцы немедленно стали жирными - но вот как? Тогда он посмотрел на туши, которые надо было подвесить повыше. Которые и тащить-то было тяжело. Подтянув под дерево, он перекинул через ветку веревку и, привязав за задние ноги, как, он видел, хранятся туши, стал налегать, придерживаясь за нижнюю ветку, потому что вело. Справившись с кабанчиками, он посмотрел на руки: подрагивали. На каких сучках распялить шкурки, так и не придумал, и неуклюже стал цеплять на ближайший куст.
Осмарак: Ос переставил котелок понадёжнее и порывшись мешке обнаружил пол-лепёшки. На двоих мужиков выходило маловато, но идти в деревеньку, видневшуюся над озером не хотелось, а посылать Феликса... Роскошная безлюдная (насколько он успел понять) вилла на другом берегу настораживала тоже. Стерт у него зад или не стерт - морда-то самзливая. Поймают любители - не посмотрят на остальное. Махнув рукой на недостаток хлеба, приправил зайцев остатками трав и когда Геракл справился со всеми подвигами, тушеная зайчатина уже пахла на весь лес. - Хорош возиться. Ужин, - разломил пополам остатки лепешки, парню плюхнул зайчатины в крышку, а сам присоседился к котелку с ложкой - соус вышел смачным.
Феликс: Обжег невымытые пальцы и удивился собственной торопливости. И тут же пожалел что об этом вспомнил - хотя вспомнилось само - потому что в какой-то момент он ни о чем не думал кроме этой пахучей зайчатины, шкурку с которой только что распяливал на ветках. Он подождал, отмывая руки, потом располагаясь с прежней видимой непринужденностью, и стал есть, медленно, не торопясь, не так, как рылся в сумке над спящим Осмараком. Почти как дома.
Осмарак: Быстро управившись со своей порцией, Ос развалился на одеяле, глядя как солнце опускается за гору тускнеющей монетой. Он не ожидал взять столько добычи менее чем за сутки c незажившими руками, но римская богиня (кажется Диана...) была щедра - дичь прямо кишела в полях и лесах Лациума. Последняя его охота была далеко не так удачлива... - Деревня рядом. И вилла странная... Спать будем по очереди. Я как-то поохотился, - усмехнулся Ос, не обращая внимания слушают ли его - говорил скорее сытый желудок, а не он, - после охоты разделся и нырнул в озерко поплавать. Вылез - ни оружия, ни одежды, ни мешка, ни добычи. Хорошо хоть нож оставили, старый был. А дело было севернее и осенью, болота там, ночи холодные. До жилья далеко, да и голым с ножом ночью в деревню? Овцу из болота достал - завязла, на мою удачу, неподалеку... Ты болота-то видел? Без верёвки, и дерева даже нет палку сделать... сам полез, её тянул, а она меня - так выбираются: плавучее и большое, мешок, или овцу вот... вперёд толкаешь, на это лезешь, снова толкаешь... - мысли перетекали, и он уже не рассказывал, а учил, потом снова рассказывал. - В общем вытащил, освежевал, мехом вовнутрь вывернул и переночевал как в мешке в шкуре. На рассвете в деревне... - нет, он точно помнил, что одежду украл с верёвки, а шкуру продал в другой деревушке, но зачем... - на шкуру одежду обменял. Аппетит у парня проклюнулся, а значит можно было уже доверить: - Сторожишь первый. Ты нож метал когда-нибудь?
Феликс: Он взглянул на Осмарака с неподобающим испугом и недоумением, спохватился, опустил ресницы и, стыдливо сжав плечи, ответил: - Нет.
Осмарак: - Значит научу, - лаконично ответил Ос, вставая и прихватывая кинжал, - воон то дерево. Достаточно толстое, но мягкое почти как плоть. Видишь? Сюда иди, тут стань, для начала с этого расстояния. Вложив оружие Феликсу в руку, медленно показал метательное движение, обхватив его запястье. - Не замахивайся, работай кистью, отпускай лететь резко... так... - отобрал кинжал и метнул. Вошло как в масло, но левее чем он рассчитывал и Ос выругался, по привычке, на арамейском. - Принеси и пробуй сам. Потом возьмешь камень и поточишь. В этот момент Ос принял решение следующую охоту отложить до посещения лекаря. Слишком противно было ощущать, как подводит собственное тело.
Феликс: ...рука сжималась неохотно, исключительно сознанием и волей, исключительно правилами и канонами: стать куда сказано, не опускать плеч, взяться так,чтоб не вывалилось, вовремя разжать пальцы, повинуясь чужой руке. Попробовать повторить. Не вздыхать, не хмуриться, пойти ровной походкой с прямой спиной и подобрать кувыркнувшийся по коре нож, вернуться и повторить. Не проявлять досады,усталости, боли. Не морщить лоб, не кривить губы. Не сжимать зубов. Еще немного потерпеть.
Осмарак: Глядя на попытки почти уважительно (смазливчик не по бабьи держал спину и лицо), Ос понял, что полет ножа уже не отслеживает, глаза слипаются, и распорядился: - Когда луна будет там, - показал, - разбудишь. Если совсем засыпать будешь, раньше буди. Это приказ. Засыпая под шум листвы и вскрики пробуждающихся ночных птиц, успел подумать "и не только это променял...", но налившееся усталостью тело отпустило, вместе с запоздавшими вопросами, в покой.
Феликс: Он не думал, что уснет, хотя устал. Очень устал. И все эти: ожидание, терпение, обязанность, покорность, уже подходившие к концу можно было оставить... Держаться дальше, наедине с собой, нужна была гордость. Для гордости нужны основания, а их не было. Поэтому, стоило Осмараку уснуть, плечи поплыли книзу, задрожал подбородок. Было душно и саднила кожа. Он опять пошел к озеру, отстирывать тунику, купаться и остужать не считающийся с усталостью жар в груди. Потом долго смотрел на звезды. Это отвлекало... ...Не спалось. Сперва он не понимал, что ему просто холодно, потом, когда подобрался ближе к костру, отвлек огонь - сперва как вода, потом уже потому, что его нужно было поддерживать, чтобы снова не стало холодно. "продал." Самое нехорошее заключалось в том, что обиды не было. Злости тоже. Ничего того, что облегчило бы боль, вызвало бы желание забыть, вычеркнуть, возненавидеть. Просто наконец стало совершенно ясно, как к нему относились, и нечем стало себя обманывать. "продал..." И поздно было спрашивать себя, что он делал не так. ...Когда луна прошла указанный Осмараком предел, Феликс все так же лежал на боку у костра и только смотрел теперь не на огонь, а на самого Осмарака, почти так же, как и на огонь до того. Почти. На спящего смотреть было легче, поскольку не было опасности поймать взгляд - взгляд ловить было нельзя, этому тоже когда-то специально учили. И он забылся и разглядывал в пересеченном свете луны и огня гладкие литые черты лица, наблюдал дыхание по размеренному движению могучих ребер, ловил на сходстве со зверем. Начала сказываться усталость, но луну застлало облаком, а дошла ли она до указанного места, Феликс не отследил. Будить Осмарака не хотелось. Пока этот зверь спал, можно было в подробностях выяснить, как смыкаются линии в углу губ, куда проходит длинный холм мышцы от ключицы, сходятся три неглубоких оврага между мускулами у подмышечной впадины. В отличии от огня и воды, это было неприятно красиво. Враждебное чувство позволяло забыть даже о том, что взгляд может быть перехвачен. Что-то оскорбительное было в Этой красоте и силе. Что-то, что мешало принять их, как в других людях. Как в Кассии - без остатка, или хотя бы как в первом встречном. Может быть, то, что Осмарак предложил его утопить. Словно понимал, что к чему. А может быть, потому, что понимал, и это был намек на сходство. И сравнение.
Осмарак: Проследив из темноты за направлением взгляда освещённого костром Феликса, выспавшийся и отдохнувший Ос развеселился чуть не до хохота. "Хорошо, что на спине лежу, а то лишнюю дырку в заду проглядел бы", подумал, перед тем как окончательно открыть глаза и спросить с усмешкой: - На что засмотрелся?
Феликс: Он опустил глаза. И не ответил. Совершенно понятно было, как был истолкован его взгляд. Неожиданно тягостно стало от того, как его читают... и какой смысл вкладывают в прочитанное. Забыв проконтролировать себя, вздохнул. От вздоха смутился и рассердился на себя. " Не кусать губ, не вздыхать, не смотреть..." И, хотя вопрос формально требовал ответа, и ответить он, в принципе, мог бы, но не знал, как это ответить. Сказать подобное хозяину он не смел, что солгать - не придумал.
Осмарак: Вздох, вкупе с опущенными ресницами и молчанием Оса добили. Захохотав, он дернул Феликса на одеяло, лицом вверх, и улёгся сверху, опираясь на локти и слегка придерживая его голову у земли за волосы на затылке. Немного прижал бедрами. - Чувствуешь что-нибудь? Правильно. Не стоИт. Не стоит у меня на вас, - скривил губу вверх и облизнул обломок клыка, показывая языком. - Я слишком многим объяснял. Надоело. Скатился с паренька и развёл руками: - Воот такой у меня, да. Но на мужиков не стоит. Поэтому давай договоримся раз и на всегда: ты на меня так не смотришь, ничего не предлагаешь и живём мирно, - несильно хлопнул кулаком по Феликсову бедру, - усёк?
Феликс: Ничего нового Осмарак не сказал, те же правила: не смотреть, не просить, не показывать чувств, не, не, не, не, не. Он прямо наблюдал обломанный клык, от которого его не передергивало только потому что это было то же, что смотреть на толпу на рынке, принимал скупое человеческое тепло и не повернул головы на перекатившегося. Храня отсутствие выражения на лице, медленно свернулся, обняв живот, вспомнил "не показывать чувств" и развернулся обратно, стараясь просто глубоко и ровно дышать, чтоб не вздыхалось. Внутреннее напряжение не проявлялось в расслабленном теле. Он закрыл глаза, понимая, что не уснет, потому что нужно сохранять это спокойствие и соблюдать этот закон.
Осмарак: Ос наблюдал краем глаза за реакцией, готовый к прыжку, удару, протесту или истерике. Но этот просто свернулся и развернулся дождевым червяком на крючке. - Тьфу ты... - в сердцах плюнул Осмарак. - Чего ты сжимаешься? Что молчишь? Сказал же - ни бить, ни ебать не буду. Послушал тишину и осенился - до парня не доходит. - Мне неприятно когда так смотрят не бабы, - объяснил, стараясь четче выговаривать латинские слова.
Феликс: Он уж было совсем согласился, и даже рот открыл сказать: "Я не буду смотреть", но дослушал последние слова... снова глядя, не осознавая этого, прямо, почти сквозь, как и на спящего, забывшись, срисовывая движение черт лица, как изменение очертаний облаков или биение пламени. Не допуская еще мысли, но уже позволяя себе замечать и... сравнивать. Вдохнул, за время вдоха снова вспомнил, как надо поступать и чего не надо делать, спустил выдох медленно, чтоб не получилось вздоха. Взгляд отвел. - Как надо смотреть?
Осмарак: - Сраком кверху, - отреагировал Ос и откинулся на одеяло на локоть. - В глаза, а не на грудь и зад как бабе, - ответ выскочил прежде, чем он подумал "а он смотрит на баб?". - А спящих вообще разглядывать нехорошо, так только духи пустыни смотрят. Плохая примета.
Феликс: Миг удивления - и Феликс засмеялся. Закрыл себе рот рукой, сделал над собой усилие и - рассмеялся снова. Опять по лицу потекло, он глянул на Осмарака и сухой неприятный смех откинул опять. В глаза. Взглядом, который у него сейчас - равносильный просьбе. Независимо от того, нравится ли человек, потому что он не смотрел сейчас на людей как на людей - так, отдельные руки-ноги-головы. Или наоборот, сгустки плоти из нескольких тел, не воспринимавшихся отдельно. Жесты, общие на всю толпу. Касания, приятные или нет в зависимости от здоровья прикасающихся. Он встал и ушел к озеру, поймав себя на неспособности успокоится. Рассердится, отлупит, убьет - было безразлично, пугать себя этим было бесполезно, ни смех, ни слезы не унимались. Изобьет - тем лучше, может, станет легче. И хоть оправдание слезам появится.
Осмарак: Подбрасывая ветки в костер, Ос вспомнил раскисающих на третьей неделе купеческих сыночков, отправляющихся в первую поездку как в увеселительную прогулку по продажным девкам мира. Но даже они, к концу пятой чему-то учились - выбора у них особо не было. "Научится. Малой... а досталось по-взрослому... видимо все ж не били, пользовали". Неприятно было только то, что сам он прекрасно понимал, что когда-то и женщинам в глаза смотрел как равным, а теперь не мог иначе как на мясо, благо взгляд, когда он этого хотел, не выдавал отношения. Годы не детские и не шестнадцатилетний опыт.
Феликс: Не рассердился, не догнал и не убил. И не окликнул даже. Поэтому совет - или приказ - "в глаза" Феликс постарался забыть, а то стоило подумать об этом, как снова нехорошо рвался хохот. Он сидел у озера пока не почувствовал, что без костра все же не сомкнет глаз - было сыро и холодно. Вернулся, стараясь побороть стыд. Готовый к тому, что его отчитают. К многочисленным "не" добавилось еще "не смеяться". Но уже по собственному размышлению: когда хозяин поймет, над чем он смеялся, ему это не понравится.
Осмарак: Не поворачивая голову на шаги, Осмарак оторвался от разглядывания неба, по которому пытался прочесть будет ли буря утром или они успеют добраться до дома сухими. - Зря не разбудил, сам у себя время украл. Встанем рано, погода портится. Можешь несколько часов поспать. И подкинул ещё веток. - Слыш, Феликс, я понимаю, что паршиво тебе. Но и ты пойми - смотреть на эти... - латинское слово на память не шло, - не у каждого терпения хватит. Ну продам я тебя. Думаешь в хорошие руки попадешь? С твоей-то смазливой мордой. Так что давай уже откисай и становись мужиком. Это совет. Не приказ. Я из такой задницы вылез... жить хочу. Хорошо жить. Не испытывай терпение моё и... в кого ты там веришь. Это было слишком длинно даже для разговора у костра. И он замолчал, глядя как свет пламени выхватывает куски мозаики-леса, не складывающиеся, как разбитые жизни.
Феликс: Он улыбнулся. Он готов был ответить: "Я так не думаю. Мне все равно, в какие руки я попаду." Но это и называлось бы испытывать терпение. Он знал, что допустил ошибку - он нарушил правила: не показывать чувств. Нельзя было допускать, чтоб хозяин понимал, как паршиво. Он предпочел бы, чтоб его без лишних слов продали, если терпение хозяина иссякнет. Никого не интересовало, что бы он предпочел. Он понимал, что нужно еще немного потерпеть. Он делал все, что мог. - Все хорошо, хозяин. И не вздыхать. Лечь и сделать вид что спишь. И постараться уснуть.
Осмарак: Неожиданно для себя Осмарак грустно хмыкнул и сказал на арамейском: - Хуя с два, - понял на каком сказал и повторил на латыни, - ... ты можешь это нарисовать на морде, ходить поджав зад и держать спину ровно и это уже много, но недостаточно. Я не к тому тебе говорю, чтоб ты ужался и тень не отбрасывал. Это умеешь, вижу, натаскали... Набег отбили, пора кости собирать, - закончил опять на родном, поговоркой отца. Объяснять ему что-то дальше охота пропала. Получалось вроде как себе объяснял. С какой стати его должна заботить судьба этого, которому он даже не командир, а так... хозяин? Проще было продать, когда лекарь сведет шрамы и можно будет пустить к себе человека посильнее. Лесной огонь был ручным, грел, тучи шли со стороны моря и Ос предвкушал скачку в грозу, ветер в ушах, мокрую холку Беркута, которой пропахнут руки, и было уже плевать, посмеет ли он подойти к другому огню. Свобода у него была. От всего и всех, включая этого занудного страдальца. Он купил её дорогой ценой и никому ничего не был должен, кроме, разве что, своего коня.
Феликс: Да, этот знал. Он говорил: "это пройдет". Потому что у него - проходило. Феликс не знал, сколько времени на это понадобилось, и впервые чувство, которое вызывал у него Осмарак, проявилось с силой, в которой его уже можно было узнать. Дело было именно в сходстве. В том невидимом одинаковом, что этот - пережил. И потому все остальные его черты не привлекали при всей их силе и красоте. И свободе их проявлений... которую он мог себе позволить. Приказав себе не чувствовать больше. И не чувствуя. Или хорошо это скрывая... Лучше, чем удавалось Феликсу. У него для этого было много других желаний... и он мог их исполнить. Благодаря своей силе и свободе. Наблюдая все это, Феликс просто завидовал его красоте - потому она и не привлекала. И завидовал напрасно: к чему ему были свобода и сила, если у него не было осуществимых желаний.
Осмарак: Парень затих на одеяле, но Ос не стал поворачиваться, чтоб посмотреть спит он или послушно делает вид. Ветер крепчал и приносил воспоминания о другом ветре и другом человеке, тоже юном и битом жизнью, и разницу между Феликсом и Тевкром он ощущал спиной, не удивляясь ей, поскольку помнил... Едва над горами показалась бледная полоса наступающего утра, Ос начал собираться. Птицу уложил в седельный мешок, накрыв сверху заячьими шкурами, кабанчиков связал так, чтоб приторочить с другой стороны, подкинул дров в костёр и разогрел зайчатину: - Феликс, подъем, - позвал негромко, доедая свою порцию, и пододвинул котелок, - доешь - помой с песком.
Феликс: 22, авг, утро. Должно быть, он все-таки уснул и разбудил его шорох, а может быть, птицы - потому что когда он открыл глаза, в мире не было ничего кроме песчаной полосы перед глазами, за которой сумеречно шевелилась темная трава. Влажно пахнущее одеяло под носом тоже ни о чем не напоминало, да и переливчатый свист в ушах и над головой наполнял до краев опустевшее сознание... до тех пор пока он вдруг не вспомнил, как здесь оказался. Он что есть сил вцепился в настоящее окружающее его утро, чтоб только не дать отраве снова проникнуть в душу, но был над этим не властен: чистота ускользала так же, как Кассий, стоило приложить усилия чтоб удержать ее. И тем стремительней все наполнялось сухим обжигающим холодом, чем сознательней были усилия замомнить эту бездумную благодать. Он отозвался на приказ, поднявшись и поворачиваясь с широко открытыми глазами - не удержать, не захватить, так хоть поймать ими то, что само упадет, и пусть что хочет думает этот... когда взгляд ляжет куда ему не нравиться, а он будет смотреть, смотреть, потому что только в этом спасение. Он ел, не замечая, что и сколько, чистил потом посуду, не глядя на стирающиеся пальцы, озеро по-прежнему лечило лучше всего...
Осмарак: Для себя Ос решил, что раз уж он сам выбрал это... этого... - за уши его никто не тянул и под руку не толкал - то злиться на парня за навевающие тоску молчание и срывы глупо, и вообще обращать внимание на его настроения - много чести. А озеро уже начинало парить. Он зашел в его тишину, почти не смутив её, и, тихо позвав за собой Феликса, побрел туда, где на мелковдье уже ждала добыча. Не такая почетная, но не менее вкусная чем кабаны. Вылавливая клешнистых падальщиков, складывая их в подол туники, он чувствовал как разогревается кровь и злое, лихое веселье идет от рук, добывающих всё что ему нужно в жизни, от ветра, всё быстрее несущего тучи, и даже от Беркута, чуящего грозу и готового сорваться в полёт. - Крупных бери, мелких оставляй, вон их сколько...
Феликс: "Кусачие ягоды" - думал Феликс, невольно смеясь, когда отдергивал руку, - почему-то именно так понимался этот совет брать покрупнее. Не нравился он себе, и смех этот ему не нравился, но с каждым выдохом он выбрасывал из себя яд. Того не становилось меньше, но хоть заглушалось его действие, появлялось что-то кроме него. В голове плавала ночь, вторая недоспанная ночь, и следить за собой не казалось уже таким важным.
полная версия страницы