Форум » Окрестности » Развалины старого жертвенника » Ответить
Развалины старого жертвенника
Мирина: Руины жертвенника разрушенного землетрясением. Примерно посередине между Римом и побережьем.
Ответов - 71, стр:
1 2 All
Мирина: >>>вилла Белецца Закрепив факелы в развалинах старого жертвенника и отпустив пастись стреноженного коня, Мирина взяла сделанные ею цепи и осторожно погрузила фитили в смолу. Камни жертвенника, разрушенного землетрясением много лет назад, образовывали большой круг. Лунный диск, выплывший из-за горизонта, освещал степь. Ночные птицы испуганно взмывали над горящими факелами, ослепленные неожиданно ярким светом. Мирина встала в центр каменного круга. Звуки ночной степи сливались в мерную мелодию, которой издалека, словно огромный барабан, вторило разбивающееся о скалы море. Девушка медленно раскачивалась в такт гулу прибоя, впадая в мистический транс. Внезапно она резким движением выбросила руки с цепями в воздух, просмоленные фитили, коснувшись горящего факела, вспыхнули, Мирина развела руки и закружилась в огненном вихре. Огонь, повинуясь ее сильным рукам, взвивался, нападал, почти касаясь ее лица, и внезапно, присмирев, падал и на миг замирал у ног. На обсидиановом небе вспыхивали огненные волны и петли, стрелы и спирали, кружился пылающий вихрь, кружилась амазонка – и вместе с ней кружилась земля. Воспоминания вспыхивали в памяти в такт огненным всплескам. Им четыре, их впервые сажают на коней, и смеющаяся Мирина протягивает испуганной Амаге руку. Им десять, они стоят друг против друга, скрестив мечи и тяжело дыша, и каждая гордится, что выстояла в схватке. Им пятнадцать. Красный закат разливается по степи. Амага натягивает тетиву, и Мирина, помогая ей прицелиться, обнимает ее сзади. Запах разгоряченной кожи, степного ветра, запутавшегося в волосах, учащенное дыхание… Амага поворачивается, касаясь своей щекой ладони Мирины. Падает на землю лук, так и не расставшийся со стрелой… Все быстрее и быстрее огненный вихрь. Они в плену, Мирина губами ловит слезы, срывающиеся с острых ресниц подруги. «Я никогда, никогда, никогда тебя не оставлю. Я никому, никому, никому тебя не отдам. Только будь со мной, будь со мной, будь со мной». «Я буду» -выдохом вырывается из прикасающихся к коже губ… Десять лет Мирина искала ее, не отпуская из памяти не на минуту. Десять лет – по всем закоулкам Рима. Она знала, что должна найти Амагу. Она приказала себе не думать о том, почему не ищут ее. Цепи взлетели, со свистом раскроив ночной воздух на две темные завесы. Мирина танцевала так, как танцевал сам огонь в ее руках. Глубоким, завораживающим голосом она запела: Рукоять покрепче зажми в ладонь, погрузи звенящую цепь в смолу. Приручи, приручи, приручи огонь, отпусти, отпусти, отпусти стрелу, закружись, закружись, закружись в огне, ускользай, ускользай, ускользай от слов. Это пламя, взвиваясь, поет о ней, даже нежность сделавшей ремеслом, это вихрь огненный режет тьму, словно плетью с кожи срывая шелк… Докажи, докажи, докажи ему, кто своим безумством его разжег, проведи, проведи, проведи черту, распали, распали этим жаром Рим… Ты идешь сквозь пламя, чтобы помнить ту, что однажды стала огнем внутри. Луна поднялась и остановилась над огненным кругом. Горящие капли смолы падали на вековые камни и гасли, далекие волны бросались на скалы, с грохотом разбиваясь о них, звезды, скрывшиеся за диском луны, казались взлетевшими в небо и еще не погасшими искрами. Не было Рима. Не было мира. Не было ничего, кроме огня.
Суламита: >>>>вилла Белецца Поначалу Суламита хмурилась и злилась. Дорога к жертвеннику никак не вспоминалась, корзина, которую не удалось приторочить к седлу мешалась в руках, а самонадеянную гетеру хотелось выпороть крапивой. Она не была ей ни дочерью, ни сестрой, но Мита почему-то все время ощущала её беспокойным ветром у щеки - из тех, которые налетают на путника стоит ему выехать за городские ворота и уже не оставляют всё путешествие. Мита в поисках дороги крутила головой как сова, которой очень надо услышать мышиный писк, кряхтела и ёрзала так, что сильные руки нубийца едва удерживали её в седле... Но постепенно звуки и запахи вечерней степи умиротворили её, мерный, ровный ход коня расслабил уставшее тело, дорога сама легла под ноги, и когда у еле различимого горзонта показался огонь, ей почудилось что она ночной мотылёк - так легко и неодолимо тянуло её к далёкому пламени. Однако, когда они подъехали ближе она снова забеспокоилась - что-то непонятное и странное было в том, как плясали огни у старого жертвенника...
Нуб: >>>вилла Белецца Нуб, увидев мелькание огней впереди, остановил коня и с минуту прислушивался. Степь рассказала ему о ночной, тайной но кипучей жизни зверей, птиц и даже трав, но ничего - о людях. - Дальше пешком, Мита - тихо сказал он, ссадил хозяйку с седла и повёл коня в поводу, чутко вслушиваясь в скрывшую степь темноту.
Суламита: Мита шла к жертвенику рядом с Нубом стараясь не шуметь, но открывшаяся ей картина ошеломила её настолько, что выманила из груди громкое "о, боги пресветлые!" и заставила выронить корзину. Огонь заходился в безумном вихре, проносился кометами, осыпался звездопадом, являл древние руны и оставлял алые раны на теле тьмы, а гетера... нет, не гетера, а гибкая, сильная, стремительная амазонка была ветром, раздувающим степной пожар, вздымающим языки пламени до звёзд, стелющим багровый поток по высокой траве... "Она не поверила в милость Весты и приехала сюда - служить своим богам... Кому она служит? О чем просит... яростно требует?" сверкнула мысль, но огненный ветер подхватил её и унёс вместе с остальными искрами. Суламита хотела незаметно уйти, чтоб не мешать мистерии, чувствуя себя неловко, будто вошла в храм в запятнанном жиром пирожков покрывале, но стояла, не в силах сделать шаг, завороженная танцем ветра и огня. И тут амазонка запела. Голос, разгоревшийся как костёр, вобрал в себя звуки степи, ветра, далеких морских волн... Мита с трудом разбирала слова, но смысл поняла "амазонка служит Любви... земной любви, обжигающей как огонь...". Она забыла, что надо сделать вдох, и стояла так - замерев, пока последенее слово песни-молитвы не уплыло смолистым дымом в сторону моря.
Нуб: Нуб смотрел на огненный танец прекрасной женщины и не видел её. В его взгляде, обращённом, казалось, внутрь себя, метались отблески совсем другого огня, иного, давнего пожара... Когда амазонка запела, он опустился на траву и услышал как собственное сердце гулко отзывается каждому слову.
Мирина: Огненные звезды догорали. Мирина опустила руки и оглянулась. И тут же тело ее сжалось в пружину и с быстротой охотящейся пантеры она бросилась в темноту. В ладони блеснул кинжал. У черты жертвенника жались друг к другу две фигуры...
Нуб: Заметив угрожающе сверкнувшее оружие, Нуб одним плавным дивижением, странным для такого мощного тела, поднялся с земли и загородил собой хозяйку. Но нож не достал, а только окрикнул: - Стой! Мы с миром! и остался стоять, приподняв руки, показывая пустые ладони и выжидая.
Мирина: Услышав голос, амазонка замерла, не опуская при этом руки с кинжалом, в любую секунду готовым вонзиться в противника. Присмотревшись, Мирина разглядела высокого немолодого, но крепкого мужчину. Его темная кожа сливалась с ночью, и лишь глазные белки, зубы да более светлые ладони выделялись в темноте. Он стоял не двигаясь, закрывая жавшуюся к нему полноватую женщину. Мирина подошла к ним так близко, что чувствовала биение пульса сквозь вздувшиеся на шее мужчины вены и теплый запах волос, смешанный с запахом пыли и степных трав - от женщины. Гетера всмотрелась в лицо незваной гостьи, и спрятала кинжал. - Знаешь, Суламита, я бы могла убить тебя так быстро, что и подземные боги удивились бы. Мой кинжал не знал еще ни одного промаха. Так что поблагодари его за медлительность. А после объясни мне, какой такой фрукт для своей лавки ищешь ты ночью в степи?
Нуб: -Это вряд ли, прекрасная госпожа. Разве что твой кинжал ковал сам Гефест. - спокойно сказал раб, продолжая загораживать Суламиту.
Суламита: - Помолчи, Нуб. Тебя не спрашивали. Не дал мне досмотреть, а оно того стоило - легким но настойчивым похлопыванием по плечу она отодвинула нубийца и хмуро посмотрела на гетеру - Меня-то конечно, Мирина, по мне и моя распутёха Рахиль не промахнется, не голодаю, слава богам. Но я бы приплатила за то, чтоб посмотреть как ты одним кинжалом убила бы человек двадцать беглых оболтусов, из тех что болтаются в этих степях. А ищу.. персик укатившийся. На вилле, куда я приехала выразить соболезнования её хозяйке, служанка, благослови боги её болтливость, сказала что этот фрукт укатился в дикое и небезопасное место и того гляди полакомятся им... кто попало. Вот думала персику должок вернуть... Но по такой темноте не найду уже. Придётся спасать свои. - и она, присев, стала подбирать выпавшие из корзины плоды. - Нуб, ты уже расседлаешь эту лошадь или ей мучаться всю жизнь как мне?!
Нуб: Конь Авла, уставший от людей больше, чем они от собственных странных поступков, тем временем возжаждал свободы и общения с себе подобными. И, пока двуногие глазели на огонь, тихонько подобрался к коню амазонки и попытался его дружелюбно обнюхать. Черный дикий гигант, возмутившись такой наглости незнакомца куснул его за шею как медведь и громоподобно заржал. Рыжий, ответив визгливым протяжным "и-и-и-иии..", рванул в степь. - Плут! Плут!!! А, чтоб тебя и мать твою ослицу.... - дальнейшее нубиец пожелал удравшему коню негромко и неразборчиво.
Мирина: Глядя, как улепетывает в степь измученный своими всадниками конь, Мирина расхохоталась. - Бока твоего коня ходят ходуном, Суламита, и все это из-за какого-то персика! А кони, между тем, любят яблоки. Повернувшись в ту сторону, где плывущее над степью облако пыли скрывало беглеца, Мирина громко и протяжно свистнула. Звук рассек воздух над притихшей степью, словно хлыст. Что-то древнее было в этом остром звуке - требовательная сила хозяина, наделенного властью, но, между тем, не было в нем жестокости - свист прозвучал настойчивой, но все-таки просьбой, словно девушка звуком обращалась к коню, вразумляя его. Облачко пыли остановилось, а затем стало приближаться. Рыжий конь, уже знакомый гетере, покорно подошел к ней и ткнулся мордой в плечо. Мирина взяла поводья и подвела коня к Нубу. - Животное не выдержит вас двоих на своей спине, если можно назвать эту впадину спиной лошади- сказала она, обращаясь к Суламите. - Прикажи своему телохранителю позаботиться не только о тебе, но и об этом несчастном. Пусть едет на виллу, надеюсь, служанка так же расторопна, как и болтлива, и не оставит его голодным. Об этом - Мирина кивнула на тяжело дышашего коня - позаботится Кресп, и к утру ваш осел вспомнит, что он конь, а не вьючное животное. - А ты поедешь со мной, женщина. Может быть, мне известны пути персиков в ночной степи, - Мирина пыталась быть серьезной, но в ее глазах снова вспыхнули безумные смеющиеся огоньки.
Суламита: - А говоришь персики не любят... вон как ластится, паразит - усмехнулась Мита - не выдержит... прикидывается не хуже своего хозяина... - она посмотрела в грустные глаза "паразита" и смягчилась - Нуб, госпожа Мирина дело говорит. Поезжай на виллу. - затем повернулась к гетере и одарила её взглядом, каким недавно побаловала Квинта - Вот именно что - женщина. И никуда не поеду на этом медведе, пока не одохну и не поем. Сытой умирать не так обидно. Ты сыр любишь? Вопрос Суламита задала уже через плечо, направляясь к центру жертвенника, где виднелся невысокий плоский камень, показавшийся ей подходящим на роль стола. Неведомые древние боги, сурово глядящие с обломков жертвенника, её не смущали - они столько столетий не видели подношений, что наверняка не откажутся от хлеба и вина...
Мирина: - Ты не боишься гнева богов, Суламита? - игриво спросила Мирина - Вдруг они предпочитают овечьему сыру человеческую кровь?
Суламита: - Мне всегда казалось, что боги предпочитают жертвы помоложе - лукаво прищурилась Мита - даже Весте преподносят годовалую телочку, а не пожившую корову... Но если они будут слишком гневаться и потребуют две жертвы, то у меня есть это - она покачала извлеченным из корзинки кувшином вина. - Нуб, ты ещё здесь? У меня не такой звонкий голос как у госпожи Мирины, но его хватит чтоб прочистить твои старые уши. На виллу!
Нуб: Нубиец взохнул, поняв что возражать хозяйке бессмысленно, тем более при посторонних, оценивающе оглядел рельефное тело амазонки, могучего черного жеребца, прислушался к степи и взметнулся в седло: - Я уже на вилле, госпожа моя. >>>вилла Белецца
Мирина: Мирина проводила взглядом удаляющегося всадника и подошла к хлопочущей вокруг каменного стола женщине. Медленно, через плечо Суламиты - стоя у нее за спиной и слушая, как затихает суетливое бормотание о сообразительности Нуба и вкусовых качествах сыра, - она протянула руку, коснувшись шеи Суламиты прохладными браслетами, наклонилась к корзине с припасами и взяла крепкое ароматное яблоко. - Яблоки. Я тоже люблю яблоки, - медленно произнесла Мирина, отстранясь от Суламиты и обойдя жертвенный камень. Выбрав ровное место, Мирина удобно устроилась - так, словно возлежать на алтаре жертвенника в степи было так же естественно, как на пиру претора.
Суламита: Ощутив холод браслетов, Суламита вновь подумала что эта молодая женщина напоминает ей степной ветер... Теперь это был ветер, налетевший на осенний сад и срывающий яблоки... В попытке пристроить отбитые верховой ездой части тела сидя, Суламита повозилась немного, а потом тоже возлегла. В конце-концов даже в её обедневшем доме оставалось одно парадное ложе, и она пользовалась им, в тех редких случаях, когда принимала в доме своих напыщенных сестёр... Но устроиться на голом камне так же непринужденно как амазока у неё не получилось. Веселье схлынуло, уступив место голоду и усталости, заглушившим даже впечатление от огненного танца. Не церемонясь, она разломила сыр, хлеб, подала половинки Мирине, плеснула богам причитающееся вино, и сама сделав изрядный глоток, протянула кувшин гетере. - Кубков не прихватила, на виллу везла. Думала - вдруг некому было о еде позаботиться... тебе так спешно и по такому печальному поводу пришлось покинуть дом, что мало ли... А одними яблоками сыт не будешь. Не побрезгуй, Мирина. Раз уж мы лежим тут как две жертвы, надо хоть приготовиться для богов - вино с пряностями...
Мирина: - Покинуть дом мне пришлось десять лет назад, Суламита - ответила Мирина, сделав глоток из кувшина. - Если у кочевого народа есть дом, конечно. Мой дом - это степь, это ветер, развевающий гриву лошади, это звон металла и запах грубо выделанной кожи... Я не умею привязываться к месту. Я привязываюсь к людям. Претор был добр ко мне и, видят боги, он заслужил покой. А я заслужила свободу, если она вообще может быть в этом городе. Здесь каждый человек - раб. Раб своих страстей и иллюзий. Мирина замолчала. Почему-то ей хотелось быть откровенной. Она внезапно с тоской ощутила, как она устала за эти годы - от постоянного притворства, от необходимости быть сильной, от отсутствия по-настоящему близкого человека... Чтобы побороть нахлынувшие эмоции, гетера перешла к угощению. - Сыр и фрукты ночью в степи гораздо вкуснее всех причудливых блюд на всех римских пирах вместе взятых, - одобрительно произнесла она, глядя на Суламиту. Только сейчас Мирина заметила, что бойкая и разговорчивая хозяйка лавки очень устала - дальняя дорога и неожиданное зрелище огненного танца стоили ей немалых душевных и физических сил. К тому же, судя по неудобной позе, которую Суламита периодически меняла на еще более неудобную, пытаясь умоститься на неровном камне, спина ее давала о себе знать - для человека, непривычного к седлу, и пятнадцати минут верхом достаточно для того, чтобы ощутить, из каких косточек и сухожилий состоит его бедное тело. А Суламита проделала долгий путь, и выглядела совсем утомленной, хоть и старалась не показывать этого. Мирина встала и подошла к лежавшей на камнях сбруе - Гром был отпущен на волю, хотя и не уходил далеко, готовый повиноваться первому зову своей хозяйки. Из небольшого кожаного мешка, притороченного к седлу, она достала темный флакончик и подошла к Суламите. - Здесь растирание, которым многие века пользовались в моем племени. У всадника в бою нет времени на отдых, а боль отвлекает и лишает сил, - с этими словами Мирина открыла флакон, и воздух наполнился крепким, пьянящим ароматом трав и благовоний - сладковатыми нотками розового масла, терпким сандалом и еще десятком незнакомых удивительных запахов. - Немного колдовства - и ты забудешь о своей спине, - улыбнулась гетера. - Главное знать, чем пользоваться и как.
Суламита: - Есть ли в мире место, где человек свободен, Мирина? Особенно от собственных страстей... - вздохнула Мита - а самое вкусное это хлеб, который делишь с близкими людьми у костра в пути... А если есть сыр и вино - можно смело считать себя любимчиком богов, вот как сейчас... Если бы только так не болела поясница - последнее Суламита адресовала уже не столько гетере, сколько флакончику в её руках, принюхиваясь к знакомым и неизвестным запахам, источаемым им - не откажусь от твоей Амброзии, спасибо. В этом месте - она кивнула на старые изваяния - кажется, что от притираний даже они оживут... Она поднялась, скинув тунику и, оставшись в нагрудной и набедренной кожаных повязках, присела на жертвенный камень спиной к Мирине, чувствуя себя в этом наряде тоже слегка амазонкой и тихонько этому посмеиваясь. Ну кто бы мог подумать, что повязки в которых она, будучи ещё богатой женщиной, занималась гимнастикой в лучших термах Рима пригодится ей ещё хоть раз? И для чего? Чтоб почтенная матрона скакала по степи как юная амазонка. Но она была рада, что не потеряла эти остатки роскоши и предусмотрительно надела их перед верховой прогулкой неведомо куда. Без них разрушения были бы... как в этом жертвеннике после землетрясения...
Мирина: Глядя на приготовления Суламиты, Мирина улыбалась. Когда Суламита наконец уселась на жертвеннике и подставила крепкую, но согнутую от боли спину, перехваченную повязкой, рукам гетеры, та не выдержала и рассмеялась. - Нет, Суламита, так дело не пойдет. Моего настоя в Риме днем с огнем не сыскать, поэтому мы не будем тратить его впустую. Ты же хочешь не только приятно пахнуть, но и разогнуться наконец! Ложись, - Мирина кивнула на плоский длинный камень. И это, - требовательно добавила она, указывая на нагрудную повязку.
Суламита: Распуская повязку, Суламита опасливо покосилась на древних богов, строго смотрящих на женщину не только устроившую пир на жертвеннике, но и рискнувшую обнажиться в их присутствии. Однако, ломота во всём теле поборола суеверия и, подстелив кожу на начавшие остывать камни, Мита постаралась устроиться как можно удобнее.
Мирина: Посмотрев на напряженную спину, Мирина безошибочно определила больное место - чуть ниже лопаток, на стыке двух позвонков, там, где еще не исчез розовый след от нагрудной повязки. Сведенные мышцы защемляли нерв, и боль разливалась по всей спине, оттадаваясь в пояснице и между ребер. "Она мужественно держится", - подумала Мирина, - и, не дав Суламите опомниться, одним прыжком оказалась над ней. Сидя верхом на ее бедрах, гетера одной рукой пригнула шею Суламиты, не позволяя ей повернуться, а другой перевернула флакончик со снадобьем. Густая медового цвета капля упала на отмеченную взглядом сарматки точку. Суламита непроизвольно вздрогнула. Еще несколько капель легли на начинающую разогреваться кожу. Воздух наполнился запахами, от которых кружилась голова. Мирина убрала флакон и провела ладонью вдоль позвоночника, заставляя масло впитаться. Едва касаясь тела, тонкие пальцы скользнули по спине - от шеи вниз, к крестцу - словно знакомясь с развернутой картой и определя маршрут. Едва заметная волна прошла вдоль позвоночника, повинуясь движению пальцев. Мышцы стали расслабляться, сведенные плечи расправились. Гетера перестала держать Суламиту - та уже не пыталась повернуться и лежала, подчинясь воле рук и магии запахов. А запахи сводили с ума. Попадая на кожу, легкие цветочные ноты испарялись и наполняли воздух своей мелодией. Более сильные и плотные ароматы смешивались с запахом разгоряченных тел, пробуждая их. Мускус, пачули, бергамот возвращали силы и заставляли кровь чаще пульсировать в венах. Мирина почувствовала, как напряглись бедра Суламиты и крепче сжала их своими. Гетера никогда не была так близка с римлянкой - не считая помогающей ей с туалетами служанки. Она не участвовала в женских любовных играх в термах, не отвечала на предложения патрицианок. Все эти годы для нее существовала только одна женщина, и сама мысль о возможной измене с римлянкой... Но Суламита не римлянка. Продолжая массировать раскрасневшуюся спину, Мирина рассматривала крепкое, красивое тело, которое возраст не портил, а скорее, наоборот, придавал ему благородство и украшал, как время украшает дорогие вещи. Мягкие округлые формы укрывали сильные мышцы, словно полотно, укрывающее мраморную статую. Это была непривычная, незнакомая сарматке красота зрелого женского тела. Руки Мирины рисовали на спине причудливые узоры - как будто продолжая свой огненный танец. Пальцы встречались у позвонков и расходились, обхватывая поддатливое тело и касаясь груди, затем стремительно летели вниз - к бедрам - и снова поднимались, сжимая кожу. Воздух звенел, переполненный запахами, разбуженный учащенным дыханием. Древние боги улыбались. Мирина чувствовала растущее напряжение, чувствовала, как меняется тело под ее руками, как становится влажной ладонь, она двигалась все быстрее, наклоняясь все ниже, касаясь распущенными волосами кожи... Наконец, приникнув к вытянутому в струну позвоночнику, она обхватила Суламиту под грудью так, что большие пальцы оказались по обе строны от позвонков. Глубоко вдохнув, Мирина опустила запястья и основаниями ладоней впилась в болевые точки с такой силой, на какую способен не всякий мужчина. Замерев на несколько секунд, она отпустила окаменевшую от внезапной боли и неожиданности Суламиту из своих крепких объятий. - Теперь ты можешь ездить в седле сколько угодно, Суламита, - скзала гетера, спрыгивая с камня и усаживаясь на траву перед лежащей женщиной. - Ты забудешь, что такое больная спина. Только знаешь, если человек забывает одно - ему нужно запомнить другое. Сосуд памяти не может быть пуст. - С этими словами Мирина потянулась к сосуду с вином, отпила и протянула его Суламите. - Боюсь, римский лекарь не одобрил бы мои методы, - рассмеялась она. Ну, тебе лучше?
Суламита: Давно забывшее ощущения от массажа который делают умелые руки, тело с удовольствием вспоминало их, полностью расслабившись даже тут, на жестких камнях. Каждое прикосновение было морской волной, смывающей усталость, печали, годы, дарящей легкость и отдохновение... И в какой-то момент Суламита полностью отдалась этому ласковому прибою, запахам, растворяющим боль, близкому дыханию, срывающемуся словно морская пена с гребня волны... Она стала невесомой и плыла куда-то, окутанная жаром молодого гладкого тела, влекомая требовательными руками.... пока тепло разлившееся по телу не превратилось в горячий неудержимый поток лавы, и не хлынуло обратно - от бедер, зажатых сильными бедрами амазонки - к сердцу, и на самом пике.... не взорвалось вспышкой ослепляющей сознание боли. Она ничего не успела сделать, даже отстраниться, только почувствовала как её отпустили и несколько секунд ещё лежала так, хватая губами воздух и почти не слыша обращенных к ней слов. Когда сознание прояснилось, она осторожно приподнялась на жертвеннике. Тело было как чужое, но боль изчезла бесследно. Проследив взглядом за жестом гетры и приняв от неё кувшин, она, почти не понимая что говоит, невпопад ответила всплывшим откуда-то из глубин памяти: ...Миррой, царственно благоухающей, И как нежной рукой своей Близ меня с ложа мягкого за напитком ты сладким тянулася... Только сделав глоток вина, Суламита окончательно пришла в себя и поняла откуда эта строчка. Заалев как весталка при виде греческого борца, она спешно сделала ещё глоток, чтоб скрыть смущение...
Мирина: Услышав знакомые стихи, Мирина радостно подхватила: Девы поступь милая, блеском взоров Озаренный лик мне дороже всяких Колесниц лидийских и конеборцев... Она любила Сапфо, и немало вечеров провела в компании ее чувственных стихов. Иногда, оставаясь в одиночестве, Мирина пела их, примеряя к протяжным строчкам мелодии своего народа. Но сейчас стихи читала Суламита, так недавно торгующаяся с покупателями на пороге своей лавки. и не просто стихи, а Сапфо - ласковой нимфы Лесбоса. Внимательно глядя на Суламиту, гетера тихо спросила: - Откуда? Откуда в тебе эти стихи?
Суламита: Всё ещё смущенная, хоть вино и делало своё пряное дело высвобождая мысли и давая волю речам, Мита обмоталась повязкой, накинула тунику и только тогда ответила явно удивлённой амазонке: - Чего во мне только нет. От маленькой угнетаемой страны до огромной могущественной империи. И, как обе они, я знавала лучшие времена, Мирина. Луций мой никогда не стремился выставить богатство на показ, блеснуть роскошью и показать себя тем, кем он не являлся. Он знал много, но - из опыта и для дела. Не покупал лишнего, ни книг, ни греческих учителей, не водил с собой на пиры рабов, подсказывающих хозяину тексты поэм... Но что только не приносят в дом должники и чего только не дарят партнёры. Дни богатой купчихи, ожидающей любимого мужа из поездок длинны и скучны, Мирина. Я разное читала. А греческому меня научили муж и брат. У меня младший брат давно обосновался в Греции, раньше часто приезжал по делам, подолгу гостил... - она чуть притихла, вспомнив, что теперь её любимец останавливается у сестер, нынешний дом Суламиты неудобен для солидного купца и его многочисленных слуг. Вино и рассказ, всколыхнувший воспоминания, почти прогнали смщуение и Суламита в свою очередь спросила - А ты где научилась такому... что не одобрил бы римский лекарь, а понял разве что гладиаторский массажист?
Мирина: - Не нужно учиться тому, что у тебя в крови. Я римская гетера по положению, но дух моего народа всегда живет во мне, как и память о его обычаях и умениях. Римляне мало знают о нас, сарматах. Нас считают дикарями, годными разве что для охраны границ или воинских игрищ. Но никто не знает, как волшебны наши песни, плывущие по расцвеченной кострами степи, как быстры и послушны наши лошади, выбирающие себе всадника по биению сердца, как красивы и сильны наши женщины, не уступающие в схватке мужчине... Никто не знает, как отчаянны и верны наши сердца, умеющие любить так, что время бессильно... Мирина запнулась, недоверчиво глядя на Суламиту - кто знает, уместна ли сейчас такая откровенность. - Нас с детства учат справляться с болью - иначе в степи не выжить. Есть много секретов, которым сотни лет. Я рада, что тебе пригодился один из них. Гетера встала и громко свистнула. В ответ донеслось фырканье, и огромный конь появился из темноты. Мирина подняла седло и, ласково похлопывая Грома, стала готовить его к обратной дороге. - Становится прохладно, - сказала она, - нам пора возвращаться на виллу. Иначе твой телохранитель явится сюда спасать тебя от безумной дикарки.
Суламита: - Ты права. Римляне даже о самих себе знают недостаточно. Я вот никогда бы не поверила, скажи мне кто, что однажды я рискну ехать по степи с амазонкой на медведе переростке... - Суламита осторожно подошла к огромному коню гетеры и с растерянной улыбкой посмотрела на его хозяйку.
Мирина: Мирина помогла Суламите забраться в седло. Спрятав корзину с остатками еды в мешок, она погасила догорающие факелы, и, вскочив в седло позади Суламиты, позволила наконец нетерпеливо танцующему Грому доказать, как быстры сарматские скакуны. - Дорога покажется тебе гораздо короче, - крикнула Мирина Суламите, крепко обнимая ее одной рукой. Другой она держала поводья, но казалось, что конь слушается не приказа руки, а знает мысли своей хозяйки. Ветер свистел в ушах, слезы застилали глаза, и ночная степь представлялась мифическим морем, над которым несет своих всадников огромная черная птица. >>>вилла Белецца
Суламита: Вскоре Мита поняла что боялась зря. Амазонка держала крепко, могучий конь бежал ровно и через несколько минут её охватило неведомое раньше и пьянящее сильнее вина чувство полёта. Она откинулась на плечо Мирины, повернула голову пытаясь сказать на ухо, чтоб ветер не отнёс слова, угодила той губами в щёку и попросила, щекоча дыханием: "Быстрее! Быстрее!" Затем подставила лицо встречному ветру и зажмурилась как в юности перед прыжком в Тибр.... >>>вилла Белецца>>>вилла Белецца
Осмарак: >>>конюшни Зайцы прыскали из под копыт коня просто стадами, но с вцепившимся в него пареньком о выстреле нечего было и думать. Ос поискал какой-нибудь оринетир поприметнее и спихнул Феликса на землю рядом с древними камнями, приказав: - Жди. Сделал три круга, с каждым разом всё более широких. Добычу взял на третьем - три выстрела и два некрупных зайца для начала вполне удовлетворили. Вернувшись шагом, расседлал, стреножил Беркута, проткнул заячьи лапы и подвесил связанные тушки на чей-то обломанный палец. Божок довольно улыбался, глядя на стекающюю из перерезанных шей кровь. Ос улегся на теплом камне с блаженно пустой головой и ноющим, но счастливым телом. - Ну что, есть давай. Доставай лепешки и флягу, - вспомнил наставления лекаря и протянул руки. - Только сперва это сними. Степь уже не парила, нагреваясь, но уходить с солнца не хотелось, как и двигаться вообще. Остро пахло кровью. Губы сами раздвигались в улыбку.
Феликс: >>>конюшни Сброшеный, он не устоял на ногах. Вырвался вскрик. Хозяину это было совершенно безразлично, и потому он немного полежал где упал, пока не утихла боль от ушибов. Потом отошел в тень и сел в напряжении. Когда подъехал Осмарак, глаза уже можно было поднять не опасаясь, что в них что-либо прочтут - кроме терпеливого ожидания, в них уже не было ничего. И теперь было все равно, что подумает хозяин - на это можно было смотреть. Поесть - он потянулся за мешком. Развязать - он подошел к смеющемуся и стал осторожно разматывать наручи. Раны по-прежнему не пугали - теперь уже потому, что он их видел второй раз. И он их внимательно рассмотрел, пока смазывал. Догадка была бы осознана, если б имела значение. А так он просто не задумался. Потом он достал лепешки, оторвал кусок и попытался пропихать его в сведенный голодной судорогой живот через по-прежнему перекрытое горло. Хлеб был неожиданно вкусным.
Осмарак: Беркут гурмански откусывал верхние сочные стрелки, косясь на жуков, сбивая их с лакомых травинок фырканьем. Ос умял лепешку, напился, вдохнул полной грудью, и вместе с запахами и звуками степи грудь вспороло давно забытое чувство свободы. Он замер, как пробитый копьем, резко выдохнул, и, лишь бы говорить о чем-нибудь, лишь бы не упасть с разбега, как на острые скалы, на это счастье, от которого отвык, спросил: - А озеро какое-нибудь у вас тут есть?
Феликс: - Я не знаю, - ответил Феликс, убирая взгляд с улыбающегося лица, и только потом понял что и правда не знает. Он не был нигде, он вырос в одном доме и потом перешел в другой, раз видел виллу и дорогу туда, но были ли там озера, он не помнил. Лепешка упрямо не глоталась, но он заставил себя, даже не потому что был голоден, а потому, что его учили не показывать боли. Никак. Потому что это некрасиво, потому что страдающий человек непривлекателен.
Осмарак: Рука, потянувшаяся, по привычке, огладить резким движением бритый череп застыла прямо на макушке. Ос не понял сначала - как это? Как можно не знать... Но дошло быстро: всё что видел пацан - дом, хозяйские ложа, и, может быть, работа. И этот пыльный город. И человека, из-за которого его глаза были такими. Догадаться было не сложно. Особенно после вчерашнего. Понять - сложнее. Никогда не идти за горизонт, не видеть всего вот этого, всего, что делает тебя - тобой... парень сидел и давился лепешкой с вкуснейшим сыром, которая у Оса ушла за три укуса. Он сел рядом, закинул руку на плечо Феликса и, с уверенностью, обретённой только что, несколько вдохов назад, серьёзно сказал: - Это пройдет, - не то трепанул волосы, не то дал подзатыльник и, не снимая руки с плеча, свесив её через его шею, отнял лепешку, разломил, помогая себе второй рукой, половину сунул парню под нос. - Вот это сейчас. А это - потом, - отложил, - когда проголодаешься. Ну что, жопу-то отбил? - добродушно, и любовно глядя на Беркута. - Ничего, и ещё отобьёшь, мы до завтра домой не вернёмся. Зато я буду уверен, что не прирежу тебя под горячую руку, если ты мне ещё чего-нить такое... предложишь... Шучу. Ешь, - залез за очередным яблоком под тунику и пошел угощать свою птицу. Беркут шумно потянул воздух и моментально сгреб яблоко с ладони. - Полетаем.. дай мне время. Полетаем, - шепнул Ос в черную гриву.
Феликс: В то, что это пройдет, Феликс не особенно поверил. Это чуть легчало от веса мешка, встряски на конском крупе, падений и хлопков по плечу, но скорее потому, что сил держать себя в руках оставалось тогда меньше и чувства частично проступали - слезами, вскриком, вздохами. Немного успокоила возможность быть прирезанным при попытке напроситься на близость. Если б Осмарак хоть немного привлекал его, вопрос можно было решить той же ночью, независимо от того, разобьется ли зад об коня. И Феликс взглянул на него снова, ища этой привлекательности. У него были гладкие и твердые руки со страшными толстыми ногтями и скупыми линиями на ладонях - все та же туго натянутая на мышцы кожа, маслянисто-смуглая от пота, без лишних складок и на ощупь как барабан. При разговоре мелькнул недостаток зуба и Феликса замутило от одной только тени мысли поцеловать этот рот. Он спрятал глаза и снова понюхал лепешку. Уговаривая себя, что хозяин красив. Действительно красив. И тем краше, что страшен и пахнет как зверь. И, в общем, сам с собой соглашался до тех пор пока не думал, как приблизиться к нему. Лепешку он дожевал на мысли, что он, по крайней мере, добр. Наверное. Похоже на то. Хоть и страшен. Феликс еле заметно покачал головой.
Осмарак: А жажда добычи пробилась через расслабленность привала, уже раздувая ноздри и волнуя кровь. Куропатки вспомнились то ли из-за трепетного паренька, под его взглядом словно вжимавшегося в землю, как дичь перед делающей стойку собакой, то ли мелькуло что-то в траве... Ос оглядел сепь. Нет. Не здесь. И позже. Куропаток можно было принести туда, где женщина наверняка не отказалась бы от их нежного мяса. - Феликс, доел? Седлай, - необходимость снова наматывать повязки казалась равносильной рабским колодкам и он оттягивал момент.
Феликс: Как подойти к черному чудовищу, он не знал, и робко погладил под гривой. Кожа задергалась, конь трепнул шеей... Феликс припомнил что и в каком порядке складывать коню на спину, потянул ремень подпруги, Беркут подался вбок... Феликс потянулся за ним, как привязанный, тот снова отступил, и когда Феликс в третий раз приблизился, вороной коротко и сильно вышагнул вперед, разворачиваясь крупом... От удара в живот быстрым выщелком копыта спасло только то, что ремня парень так и не выпустил из рук, размазавшись по боку Беркута.
Осмарак: - Уже лучше. Ещё немного и научишься точно попадать под копыта, - "похвалил" Ос, взял повод, пофыркал коню в морду. - Стой. Феликс, подходить сбоку, придерживать за холку или повод, проверить спину - нет ли сора, накидывай без складок, подпругу туже. Ещё раз.
Феликс: Он повторил, поглядывая после каждого действия то в одну сторону - на Осмарака, то в другую - что делают задние ноги. Уверенности, что в следующий раз, попав-таки, Беркут убьет его, не было, а калекой жить не хотелось. Но удержаный, тот стоял спокойно и только пытался морду задрать повыше, то ли намекая Осмараку, чтоб не вис, то ли просто показать, что на все свысока смотрит. Затянуть потуже - Феликс приложил все силы.
полная версия страницы