Форум » Окрестности » Тибр » Ответить
Тибр
Луций Фурий:
Ответов - 196, стр:
1 2 3 4 5 All
Луций Фурий: >>>>>>>Булочная.Остия В небольшую лодку легли пара тюков восточных тканей, какие-то небольшие ларцы и поверх всего стала накрытая темным лоскутом клетка с топчущимися в ней голубями. - Это твой брат? - спросил Луций, невольно озвучивая мысль, пока неизвестно почему недоверчиво вертящуюся вокруг странного смущения парнишки.
Andronik: >>>>Булочная.Остия -Это твой брат? неопределенно кивнул в ответ, помогая укладывать тюки и удивляясь голубям. -Я в Городе не был многим дольше. Лет девять как. И что палестина?,-полюбопытствовал уже довольно простым тоном, без оборотов, которые по непонятной причине просились на язык сами.
Луций Фурий: - Что Палестина, Палестина это земля, - отвечал он, расположившись в лодке. - А вот люди в ней разные. Взять ту же Кейсарию, к примеру. Я отлично понимаю, что евреи - народ дерзкий и несобранный: разногласия в собственной их среде велики настолько что нам не следовало полагаться на внешнее расположение к нам их правящих слоев или их духовного начальства. Последние, даже выказывая прямое противодействие собственному народу, даже в мелочах не способны отступить от догматов своей религии ради прямой политической выгоды. Однако же проявляя к грекам бОльшую благосклонность, мы сами провоцируем тех и других на действия, нам невыгодные. Он не заметил, как это проявилось...Раздосадованный некогда тем, что не был определен в действующие части Корбулона, он получил-таки войну, и, переживая увиденное, задавался теперь вопросом, почему никто не попытался ее избежать. Не в его характере было смаковать в описаниях впечатления, в его характере было разделять и обобщать. Он спохватился и пояснил: - Вероятно, там будет война.
Andronik: Вероятно там будет война Андроник только приподнял бровь,на миг отрываяь от весел. представить этот народ воюющим не получалось. - разве они способны?,-думая что уж кого, а своих соплеменников, в отличии от иудеев он мог представить воюющими, собственно,они не раз и встречались с римскими легионами на поле битвы и не всегда боги были на стороне орлов,далеко не всегда. Андро улыбнулся
Луций Фурий: Луций рассмеялся. - Загони в угол самого маленького зверька, и он оскалится. Способны ли они...Они способны, как люди, у которых чувства взяли верх над разумом в момент, когда оппонент склонен поддерживать именно чувства, - он вздохнул, воспоминания всплыли неприятным слоем мусора, какой бывает на поверхности моря после сильного дождя, вымывшего прошлогоднюю листву из портовых пазух. -Меня умиляет, - продолжал он с тем же бесстрастно-насмешливым выражением, - с какой легкостью иные из них принимают на себя мессианские полномочия! Зачинщик их не долго думая провозгласил себя царем - он улыбнулся, - ...хорошо, не богом... Но думается мне, он просто не успел.
Andronik: - Царь? Чего? Царь без государства - это то же, что человек без родины.. или имени, - добавил, чуть подумав. И то и другое могло равно относиться к нему. Родной остров он помнил смутно. То есть ярко, но какими-то пятнами, как недавно возникший в памяти праздник трехлетия. Рим он своей родиной называть не мог. Да и не хотел. Тем временем вверх по течению стал виден Город. Он покидал его совсем другим человеком. "все что мне заплатит этот легионер без легиона пойдет на новую одежду", - решил Андро.
Луций Фурий: - Будь он еще жив, на сегодняшний день ему было бы чем управлять, - произнес Луций ровно. Иерусалим, каким он оставил его, поднялся перед глазами и заставил надолго замолчать. Где-то на середине пути сменив Грека на веслах, он развеял понемногу воспоминания, продолжая наблюдать парня, чье выражение лица при последнем замечании превратилось из сдержанно-закрытого в глубокое. - Теперь Хароном чувствую себя я, - усмехнулся он наконец, снова отдавая весла и вспомнив отводящий жест Андроника при этих словах, а за ним и мальчишка вспомнился снова: - брата как зовут? - не унималось любопытство, и по наитию следующий вопрос опередил ответ: - или ты купил его?
Andronik: - я?? Купил?, - становилось уже весело, потому что производить впечатление на военного он не старался, не сказал и не сделал ничего такого, чтоб тот мог подумать, что Андро больше чем кажется - я похож на человека, который держит рабов? - Было бы чем управлять? Иудеи заимели собственное государство?, - недоверчиво покосился на Луция., - и что Рим? Уж не идут ли они войском на Город? мысль была абсурдна и он улыбнулся. - Кстати, Рим. Мы прибыли, - усмехнувшись, - господин. Приличия требовали, чтобы он обращался к пассажиру так,хотя бы потому, что его плащ был подбит алым. Но господином и хозяином он не называл даже того, кто им был на протяжении 10 лет. Почему он сам вряд ли смог бы ответить. >>> улица, ведущая от и до
Луций Фурий: - Что Рим? - переспросил Луций, утверждаясь в мысли, что Андронику Греку есть что скрывать относительно упомянутого брата(особенно если вспомнить светящийся под волосами едва зарубцевавшийся шрам у того над ухом), - пока у Рима дойдут до иудеев его длинные руки, глядишь, и заимеют, - о том, что он был едва ли не единственным, что осталось от Рима в Иерусалиме весной, он предпочел помолчать. То, как грек поименовал его, позволяло положиться на его гордость и, наняв кого-нибудь для перевозки вещей, велеть присмотреть за доставкой а самому не теряя времени направить стопы в Проходной дом. Однако Луций все же решил повидать отца. >>>>дом Тита Фурия
Осмарак: >>>одна из имперских дорог Как он и рассчитывал, на реке, связывающей побережье со столицей, было многолюдно. Пропустив несколько крупных судов, Ос докричался до рыбаков на небольшой лодчонке везущих в Рим морской улов, и, сговорившись с ними за вполне умеренную плату, доплыл до предместий, умудрившись даже вздремнуть по дороге. За лишний ас, пожелай он его заплатить, рыбаки готовы были довезти его и до центра, но Ос рассудил, что в таком виде, без документов или поручителя, в город соваться не стоит. Тем более на ночь глядя - объясняться с ночной стражей, если у них возникнут вопросы, в его планы не входило. >>>постоялый двор
Нуб: >>>Красильня Мохнатый подозрительно понюхал воду и плавать наотрез отказался. - Другой речки у нас нет, привыкай - сгребая псину в охапку и закидывая подальше от берега утешил Нуб - грязнее не станешь. На третий заплыв пришлось идти вместе. А потом зайти ещё разок, уже самому - вылезая, Мохнатый отомстил, отряхнув на своего банщика полведра ила и тины. Растянувшись на траве, Нуб подумал что было бы славно сложить песню про облака, но заставить слова и мелодию принимать такие же причудливые очертания не получилось. Обсохнув, Нуб позвал задремавшего пса: - А теперь за травами. Пойдем! И побрел, наслаждаясь летним днем не меньше, чем скачущий вокруг щенок. >>>оливковая роща
Забан: >>>23авг вечер дом Лара на Тибре>>> - Вот, - показал Зан, что осталось. Выбираться следовало бы раньше, пока черви после дождя не расползлись, но выбирать было не из чего. - Травки завтра. Там ничего с обеда не осталось... надо червей поискать.
Спурий: >>>23авг вечер дом Лара на Тибре>>> Выбираться надо было раньше. Рыбачить в темноте..было бы не слишком легко и просто. Спурий задумчиво поковырял большим пальцем правой ноги какую-то трухлявую корягу, поддел и перевернул. - вот тебе и червяки. Был бы рыбой - не ел бы., - заметил Спурий, наблюдая как розовое перебирает кольцами и норовит закопаться глубже - а им почему-то нравится..
Забан: Зан повыковыривал находки, посадил в прихваченный из дому надбитый стакан, живо закинул и улегся ждать, отчего-то тяжело дыша. Он не рыбачил с тех пор, как... словом, с тех самых пор. Вот вроде бы и вечер, и никого не надо бояться, и все как там, и земля еще не остыла, но... расслабить плечи не получалось. Он несколько раз подряд глубоко вздохнул. Потом тихо спросил, не поворачивая головы: - ты давно у него?
Спурий: - Не-а,- ответил Спурий. Удочка была всего одна и потому делать ему было нечего. Отчего хотелось запустить по воде лягушку. Но пугать рыбу.. - а что?
Забан: пожав и без того торчащими плечами - он опирался на локти - он заворочался. - Ну как. Не спрашивать же его было вот так прямо, как часто этот его... раздевает. А кроме того Спурий стоял, маячил, и от этого казалось, что он торопит, а улов от него не зависел. И сказать Зан мялся, потому что ну кому не понятно, что рыбе клевать не прикажешь. Даже простое "сядь" на языке висело как колодка. Словно он невесть что просить собирался. И вместо того передразнил еле слышно: - "а чтоо..." И как-то вдруг накатила грусть, от всего, от невозможности расслабить плечи и представить себе наконец, что все спокойно..
Спурий: -Да расслабься ты,- обратился он к забану. - этот нормальный, ни за что за яйца не подвесит. Вроде бы. Уверенности в этом не было,но не похож он был на элия,который мог. Да и марк не стал бы с таким. И не было причин у спурия думать про нового хозяина нехорошее. -я вот давно не рыбачил. Лет..,-тут он задумался,-..много назад.еще когда малой был,меньше тебя.
Забан: - Я тоже, - сказал Зан. Вспоминать не хотелось. Чтоб как-то убедить хотя бы Спурия, что он расслабился, он выдохнул и перестал опираться на локти, положив голову на землю, в кольце рук. И стал прислушивался к тихому движению воды. Но молчание тяготило, он был не дома, и то, чего впоминать не хотелось, лезло в голову и хотелось просто разныться. - А сколько тебе?
Спурий: -17,-неуверенно произнес спурий. Ему не приходило в голову считать свои годы. Да он бы наверняка сбился со счета. -я между первыми и вторыми лемуриями родился. Он лег на землю лицом в небо, потому как вспомнился дом,и семья..мама и мелкий."как там они?"
Забан: - А этчто? - вытаращил глаз Зан (второй за рукой не открывался).
Спурий: -ну как..,-в свою очередь удивился спурий.,-дни мертвых..когда они между живыми бродят,-закончил,как когда рассказывал мелкому какую-нибудь страшную историю. -Только мой отец у духов нас не откупал
Забан: Сглотнулось. Второй глаз тоже показался из-за руки, широко открытый. - А когда это?.. - потом дошло второе: - так ты.. духов? А кто у тебя отец? А почему он вас не... откупал?.. Мысль, что за Спурием могут прийти мертвые, расставила акценты. Спурий сразу оказался хорошим парнем, кого другого Зан отпустил бы к духам без вопросов.
Спурий: -таких как я у него с полдюжины,-фыркнул спурий,-оно ему надо? С бобами во рту по собственной вилле бегать.. - весной.в начале третьего месяца. А ты?
Забан: - Осень. Когда на лужах корка появляется. И все становится пустое. Забан. Поэтому. Он посмотрел на реку. Смеркалось, и перед глазами по водной глади нарисовалось ноябрьское поле. У них там тоже были духи... и он их тоже боялся. Не тех боялся, как выяснилось. - А у меня брат был. Как ты. И сестра.
Спурий: За этим "был" могло быть много и спурий решил не допытываться - а у меня мелкий. Брат. Младше тебя. Там остался -может отпустит повидать..,-вырвалось случайно
Забан: - Да ну, отпустит. Это далеко... - сказал Зан. Если б где-то поблизости, в том же городе, кто мешал вот так на ночь смотаться, пока новый хозяин где-то. Его брат... остался далеко. Везли его долго. Даже если стоянки вычесть, все равно, дней несчитано. И у Спурия, видимо, не ближе. Хоть и живой.
Спурий: - подумаешь далеко..лишь бы отпустил. Разрешенная себе мечта все больше и больше захватывала мысли, вытясняя разумное "и кто останется если отпустит" и "как же, как же.."
Забан: - А тебе куда? - спросил Зан. - Сколько дней?
Спурий: - Три. На северо-запад. По побережью. За неделю туда-обратно успею., - думалось уже о более конкретных вещах, мелочах: что привезти в подарок и в какое время лучше выехать, чтобы туда добраться к ночи. Нечего там днем.
Забан: Сердце опять упало и скукожилось, хоть и некуда ему было возвращаться. Он закусил губу. Чтоб не пустить слезу. И еще он подумал - подспудно, глухо - что он будет делать если хозяин расщедрится и выпустит Спурия на неделю. А тот возьмет и не вернется... А если и вернется, то - что делать эту неделю? - А бывает чтоб отпускали?
Спурий: -бывает.,-ответил с уверенностью сильного желания. и добавил уже менее твердо -наверное. Леска напряглась и дернулась.
Забан: Зана подбросило, он подобрался на четвереньках, а потом поймал удилище и подсек. И вылетело-то из воды что-то не слишком большое, может, длиннее ладони, а он едва не ульнул на его место от неожиданности. Выхлестывая улов одной рукой на берег и отчаянно размахивая другой, он все еще трепыхался над водой, когда рыбешка уже шлепала хвостом в траве. И, удержавшись все-таки, фыркнул, упираясь руками в колени и зыркнул на Спурия: не смеется ли.
Спурий: Смеяться было над чем. Но он был так поглощен перемещением и трепыханием рыбины, что до смеха дело не дошло. Да и сам бы он навряд все ловчее сделал. По правде он вообще никогда не рыбачил - для этого нужно много времени, а времени никогда не было.
Забан: Рыба прыгала в траве, Спурий за ней - похоже, настал черед Спурия ловить ее. Зан рассмеялся бы, если б не боялся нашуметь и распугать остальное. - Костер сделаешь? - спросил он шепотом, нащупывая в стакане еще одного червяка. Голодному - добыча казалась маленькой. Но начало вдохновило на новый подвиг, и скоро удочка уже качалась над тем же местом, а леса под давлением мелкой волны медленно подплывала после щедрого замаха.
Спурий: На вопросе о костре спурий понял основное - зря он не взял ничего чтоб огонь развести И - у меня нечем ,- сказалось с искренним сожалением. Здорово было бы ее прямо здесь зажарить. И съесть прямо здесь. Он просто думал что наловят и вернутся,вот и не взял.
Забан: - И нож не взял?.. - он чуть не сказал "сбегай", да вовремя вспомнил, что Спурий старше. - Ладно... Посмотри, - кивнул на удочку и побрел по берегу. Найти подходящий камень и трухлявую деревяшку было недолго, как и приготовить место, зато он потом долго мучился, высекая искры и раздувая их. Удалось только когда из собственной туники выдернул несколько ниток, да повезло в сгущающихся сумерках отыскать перьев. А потом он засуетился вокруг, уворачиваясь от дыма, подкладывая кору, которая, не смотря на сырость, занималась неплохо, но дымила невыносимо. Пока он собрал мало-мальски горящий шалашик, совсем стемнело. Размазывая по лицу дымные слезы, он окликнул Спурия: - Ну что там?
Спурий: -ничего,-ответил спурий. Чего-сорвалось и вытащить его не получилось. Закинутая с новым червяком удочка больше не трепыхалась.
Забан: - Дрова поищи тогда, - сказал Зан. Командовать Спурием было не с руки, но что оставалось, если не соображал. Мелькнула мысль, что тот и не знает ничего, кроме как обращаться с хозяевами. Усевшись над удочкой, он уже не думал о доме, разве что так, сравнил свои действия с тем, как управлялся раньше. - С ножа легче огонь добыть, - оправдался перед собой.
Спурий: Сначала быстро насобирал и принес к костру мелких веток, затем ушел наподольше- за крупными, и вернувшись свалил добытое у кострища и лег смотреть на огонь
Забан: Вторую удалось выдернуть без лишнего рукомашества, и это уже тянуло на ужин. - во, - показал Спуию и нетерпеливо плюхнул на раскаленный камень. Немного беспокоило, не вернется ли по темноте новый хозяин, но он решил проверить чутье Спурия на этот счет и, отогнав сомнения, уселся рядом.
Спурий: рыба вскоре перестала трепыхаться и ее в общем было не жалко. и это во вполне могло стать почти сытным обедом. -запечем?,-поинтересовался у забана подразумевая что именно забан и будет запекать. он было положил руку на плечо поваренку, как мелкому, но вовремя вспомнил что он ему не брат, а парень пуганый
Забан: Зан вздрогнул а потом сипло согласился: - Мугу... Пришлось поискать камень поострее, за ножом возвращаться в дом совсем не хотелось, а желчь хотя бы вырезать надо было. А потом закопал улов в небогатые уголья. Осталось дождаться и не уснуть, что вполне могло случится, не смотря на бурчащий желудок. Ему было почти спокойно.
Забан: 24 авг утро. когда он разодрал глаза, его подбросило: с одной стороны, он не мог не помнить, как он ушел, с другой - он так часто об этом думал, иногда представляя себе весь побег в деталях, что спросонья поверил, что все это происходило на самом деле. Огляделся встревожено, узнал место, увидел Спурия и вздохнул облегченно и разочарованно. Есть хотелось опять, рыбы же не осталось и он снова закинул подальше лесу. Поснувшееся солнце словно кусалось, и вчерашнего удовольствия от сидения над удочкой он не испытывал, в итоге лег калачиком, сунул голову под лопух и решил доспать.
Спурий: первый раз Спурий проснулся перед рассветом, когда стало холодно, второй - уже когда солнце поднялось и начало жарить. Проснулся и понял где он и вспомнил, что должен быть не один. Сердце ухнуло когда он представил как это все объяснять хозяину. В том, что малой смылся сомнений почти не было. Как и в том, что ему, Спурию, за это крепко достанется. И пошел пройтись посмотреть как ищут что-то без надежды найти, поверхностным взглядом. Но не заметить торчащие из под лопуха ноги вместе с остальным телом было невозможно. Спурий выдохнул с удивлением и облегчением и присел на корточки: - Скоро совсем высолнцет, так можно и удар схватить. Пойдем домой. и добавил: -вкусная была рыба.
Забан: - Не хочу я... - донеслось из-под лопуха грустно. Уснуть так и не удалось и он просто лежал ни о чем не думая. - Там этот. Объяснять, что ходить по дому как он сказал он не привык и не будет, да еще и готовить при этом, да еще и неизвестно из чего, было долго и путано, в голове и то как-то нескладно слежалось и одно от другого теперь не отклеивалось, сплавленное, как забытый на солнцепеке завтрак куском сыра, общим впечатлением от нового хозяина. - Давай не пойдем. Он хотел добавить, что, может, лучше сперва купить как и собирался вчера еще, все к обеду и неожиданно все сделать и поставить у того перед носом, может, простит, но не сказал. Потому что мысль отдавала трусостью.
Спурий: - Давай не пойдем. Он успел вовремя и вместо того чтобы сказать что он сбегать не будет, потому что жить охота да и Зана не пустит никуда, потому как тогда влетит, Спурий произнес, покачав головой: - Вмиг найдут.. видал что бывает? и подумав, добавил: - Да и не по-людски это, одного его бросать. У него ведь нет никого.. Сирота при живом отце. Кое-что он успел услышать и даже понять. Поступать по отношению к новому хозяину так действительно не хотелось, он вроде так неплохой был..
Забан: Зан перевернулся на другой бок вместо ответа. "подумаешь какой несчастный". Но при этом голова вылезла на солнце. Повертевшись еще, он выполз из тени и сел в конце концов. - Есть хочется, - сказал глухо и выразительно покосился на удочку, намекая, что не возвращаться причина есть...пока.
Спурий: - Ага, - согласился, улыбаясь., - и домой можно наловить. Посидим пока солнце воон дотуда не дойдет и пойдем. Я думаю к этому времени Лар вернется..может быть. А его чем-то тоже кормить надо. В любом случае после полудня лучше дома сидеть. И сел рядом, смотря на удочку, как будто от этого клевать лучше станет
Забан: ага, его еще и кормить надо было... Нет, трусости в этих соображениях не было, было лизоблюдство какое-то, подхалимство, что может было даже хуже. Даже рыбу ловить расхотелось. Он с Заном, значит, так, а его еще и корми чтобы простил, хотя и прощать Зана не за что, а вот его самого теперь попробуй прости. Странно, что вот Спурий спокойно об этом говорил, и ничего такого подхалимского в его заботе не было. Прямо даже за старшего сходил. Не меняя положения головы, он покосился на Спурия. Зан забыл уже, как трясся у Куриона по любому пустяку и искал повода показать характер. Но есть все равно хотелось, да и готовить, кажется, ему самому нравилось.
Гней Домиций: 24 авг утро >>>Латифундия Клавдии Минор От воды ещё поднимался пар, но река уже была полным полна рабочего люда - рыбаков, солеваров, торговцев всех мастей и плотогонов, сплавляющих лес, вырубленный выше столицы. Он хотел окликнуть сплавщиков, но голос, давно, казалось, поломавшийся, звучал с утра несолидно. Гней откашлялся и махнул первому подвернувшемуся под руку рабу: - Прикажи им подплыть. Торак, ранним утром сдёрнутый невесть зачем с постели управляющим, сложил губы полочкой и почесал в затылке "прикажи? ну-ну, я тебе колдун морской?", но волшебная фраза "денег хотите?" творила чудеса и в устах простого смертного. Золото уплыло плотогонам, а плоты поплыли в Остию, где вилик уже должен был найти галеру для их буксировки. Ждать пока дотелепаются телеги Гней был не в состоянии, уступил только просьбам взять корзину и пустил в галоп. >>>побережье
Спурий: Ожидать дальше было бесполезно. Спурий встал и потянулся, расправляя спину. -пойдем что ли? Нам еще травы надо и всякой прочей ерунды, раз уж не ловит..да и если бы ловило- тоже..ты деньги взял?
Забан: Зан исподлобья покосился. В о взгляде ясно читалось: еще бы он деньги оставил в доме, где толпа чужих людей шоркает стены. Вытащил узелок, плотно привязаный двойным обхватом пояса к талии и показал в зажатом кулаке.
Спурий: Накрыл ладонью кулак, чтобы не светил, даже так, через тряпку.. По-хорошему надо было бы пересчитать сколько осталось и прикинуть что на это можно купить. Но у речки в тишине и одиночестве это было чревато. Как минимум парой синяков и плетями - потом,как максимум - переездом к рыбам, навечно. Навечно под воду естественно не хотелось. Деньги вообще лучше считать где поспокойнее и двери закрыты. Или где народу много, чтобы хотя бы только синяки. А от плетей можно увернуться представив свидетелей того, что не просто так потеряли и что могло быть хуже. Ладонь он убрал довольно быстро. - Пойдем.. >>> Наверное, домой. (Дом Лара)
Забан: - Мугу, - согласился Зан на невысказанные мысли, выраженные этим предостерегающим "Пойдем". >>>>>>Дом Лара на Тибре.
Лар Фурий: 24 авг Конюшни Авдиев. Догнать Марка было необходимо, той самой необходимостью, которая притянула лара к марку едва тот спешился и, несмотря на довольно бурное утро, ткнула носом в шею, сомкнув руки за спиной. Присутствие людей нисколько не смущало, не было важно есть ли кто еще, как не важно было Лару, что о них думал Аргент, еще тогда, в стойлах. И думал ли он что-нибудь вообще. Люди имели право на существование как дождь или ветер. И воспринимались так же отстраненно, если воспринимались вообще.
Марк Иппократ: В отличии от него Марку было это важно, и взгляд поверх Ларова плеча некоторое время висел на единственной детали, отмеченной еще с седла - одинокой лодке в середине реки. - Сейчас, - он неловко добросил до дерева Розин повод, пошатнулся и с хохотом повалил Лара в траву и покатился с ним вместе. Коням нужно было дать остыть перед купанием.
Лар Фурий: Непривязанный Аргент вытянул в сторону Розы мощную морду и негромко заржал. Лар засмеялся громко, падая в траву.
Марк Иппократ: "Все-таки надо было сказать ему... спросить его... " - кого и о чем, обрывалось образом Грома, и смутным чувством, что это нехорошо, и о чем он в тот момент вообще думал. И так же где-то за пеленой скреблось, зачем он так далеко уехал, когда на месте нет ни Везучего ни Кастора, рук не хватит - тех самых, которых сейчас не видно под чужой одеждой. Полу-ласка полу-борьба, возможная только потому, что утром уже все было сполна, но что имеет значение, если ладони к его коже так и притягивает... - Ты не ответил. Ты переедешь?
Лар Фурий: -ммм?,-возразил лар, зарываясь носом в какую-то ямку между мышцами и упираясь пальцами в марковы ребра. О переезде думать не хотелось. Не потому, что не хотелось видеть марка, видеть марка хотелось, но не было желания путаться у него под ногами. А это было неизбежно, останься он намного дольше, чем было необходимо для утоления голода определенного рода. И мелькнувшую мысль про путаться под ногами лар перевел из абстрактного во вполне конкретное. В общем-то было неважно уже что принято и не принято - падать дальше было некуда, да и что теперь мешало ему сделать то, что сделать хотелось? Это была своего рода свобода, недоступная ему тогда, раньше. А то что принято считать про запах, который выдаст, было домыслом. У его прежних любовников его не наблюдалось, с чего бы Лару..доставлять удовольствие понравилось едва ли не больше, чем получать его самому.
Марк Иппократ: В опрокинутом над глазами мире мельтешили полосы света, фыркали лошади, посвистывала под ветром трава и что-то разрушалось бесповоротно. Какое-то завтра, которое Марк прежде подразумевал всю предыдущую жизнь, стремительно пошло на убыль сразу после того как руки сперва поймали в испуге его голову а потом так же испуганно отдернулись - не мешать. ...Он даже с лица спал ощутимо, когда поднялся снова обнять эту голову, прижав к животу. Потому что это уже было не "спутался", это было "попался", и от этого было почти больно. Какая там Нэва.... Говорить ничего не хотелось. Говорили руки, бродящие в волосах, дыхание, неожиданно спокойное. Потому что это все было не главное. Вероятно, потому и было возможным, что не было главным. А ради главного надо было сейчас подняться, отогнать вьющегося вокруг Розы Аргента, отвести выкупать обоих, вернуться на конюшню как только высохнут и вообще заняться делом и не светить больше. Даже издали и сквозь траву той лодке, что относило течением к городу, не говоря уже... И он не говоря поднял его до себя, боднул в лоб, схватил губами губы и потянул, как собака за подол; соскользнуло; он позвал глазами и наклоном головы, а потом толкнул лицом в шею в направлении реки.
Лар Фурий: Поднимая голову из объятий, он произнес, отчего-то не избегая взгляда: - кони остыли, марк..пойдем купаться? Улыбка, осветившая его лицо принадлежала человеку лет на десять младше лара. Этот человек был свободен. И счастлив.
Марк Иппократ: Он снял слова с его губ губами, с силой, с оттяжкой. И прежде чем пойти расседлывать коней снял тунику и , рассмеявшись, вытряхнул Лара из его одежды... Всё было на месте. Ничего не нужно было объяснять.
Лар Фурий: Лежа на берегу и соединяя между собой стекавшие по коже любовника капли он вспомнил, что было намечено на сегодняшний день и где ему следовало бы быть. И он поинтересовался у марка: -на похороны идешь?
Марк Иппократ: - Нет, - качнул запрокинутой головой Марк. Вопрос напоминал, где должен быть он сам и не поднял на ноги лишь потому, что мокрая Роза отфыркивалась от мокрого Аргента. Он улыбнулся, так она напоминала строптивую бабенку. Простушка... - Там будет отец.
Лар Фурий: Он чуть было не спросил чей? Но вовремя вспомнил что о нем речи быть не может. И он вернул марку вопрос, который тот ему задал перед пиром у Понтия: -ты стыдишься меня?
Марк Иппократ: Он охнул не разжимая губ и размазал его лицо по своей груди. Брови выразили досаду, губы скривились "зачем ты!", но потом окунулись в его волосы и ответили ровно: - Я здесь нужнее.
Лар Фурий: От взгляда не укрылась смена выражения лица марка. Только вздох вырвался невольно, стертый о грудную мышцу любимого (надолго ли?) человека."Когда он уйдет, будет плохо",-настойчиво билось у горла, давать ему выход было нельзя, чтобы не приближать этот момент и он жарко зашептал "прости" хотя не знал за что извиняется.
Марк Иппократ: - За что? - удивился Марк. Его "здесь" подразумевало конюшню, и он удивился еще и тому, что Лар это понял, как ему показалось... Но кого винить было Марку, что у него в голове выстраивалось одно, а на деле было другое? Можно подумать, это его, Марка, сильно беспокоило. Он мог бы не уезжать сегодня. Он не потому уехал, что Лар этого хотел, вернее, не только потому. Он ведь и сам этого хотел. За что было извиняться? Он пожал плечами. - я же люблю тебя.
Нуб: >>>стабула, Остия Он не стал спрашивать как звали Кабана там, где в земле остались лежать его предки. Очень могло быть что - так же. Да и не его это дело, как выбирают себе имена люди. Но это дитя природы напомнило Нубу, что до Суда, где он получит ответы на все свои вопросы, ещё есть время. И как бы он не распорядился своей силой прежде, сегодня, завтра и впредь ему всё ещё выбирать куда её направить. Надо было работать. Холод не хотел уходить из души, и Нуб, чтоб изгнать его, налег на вёсла как семнадцатилетний, бугрясь мускулами, равномерно дыша, поднимая тяжело груженую лодку против течения так, словно за спиной стоял надсмотрщик из каменоломен. Но его надсмотрщик был беспощаднее - собственная совесть. Наверно, по Тибру ещё ни одна лодка не поднималась с такой скоростью. Он остановился только в одном месте, где к берегу спускалась небольшая латифундия, на которой выращивали зелень и овощи. Нуб, не колеблясь, оставил клыкастого Кабана охранять лодку. Он верил, что Бог посылает людей на встречу друг другу не просто так, особенно в такие моменты жизни, как этот. - Закуплю и вернусь. Подожди.
Кабан: Черный был сильный, не такой сильный, как Кабан, конечно, но тоже очень и очень. Кабан даже проникся уважением к попутчику, однако желания помочь не изъявил - он уже носил сегодня овечий корм, да и башка от свежего воздуха снова растрещалась. Он успел даже закемарить, как вдруг лодка носом уперлась в землю с хрустом и тряской, и черный со словами: "Подожди" куда-то убежал. Теперь у Кабана была в распоряжении целая лодка - он богател с каждой минутой! - но вот смысла в ней не было. Загонять всю эту траву ему бы гордость не позволила, самому грести - похмелье. К тому же у черного могли быть еще денежки, которым было бы приятно погреться за кабаньей пазухой. Взвесив все это, Кабан покорно остался сторожить - то бишь спать.
Нуб: Поставщик послал рабов спустить товар в лодку, и спящего сторожа пришлось лишь попросить принять все эти корзины и мешки с латуком, редькой, свёклой и зеленью. Лодка просела низко и им, двум здоровым мужикам, осталось место только приткнуть седалища. Нубиец снова взялся за вёсла, прикидывая - донесут ли они это вдвоём от Бычьей пристани. Но мускулы варвара успокаивали - если б понадобилось, он бы и лодку заодно донёс. Нуб подумал и рискнул: - Кабан, а есть тебе где жить в городе?
Кабан: Продрав глаза, Кабан покидал принесенное в лодку (снова трава, он аж заворчал с непонятной досады) и кое-как уселся среди всей этой провизии - упершаяся в задницу перекладина уснуть уже не давала. Вопрос черного застал врасплох, деревянные валики в голове закрутились - и Кабан честно ответил: - Негде. Я наемный. Пока не наймут - негде. - И на всякий случай спросил. - Работа? До ближайших игрищ нужно было перекантоваться где-то несколько дней и поднабраться сил, чтоб из его черепушки хервасией враги не угостились. Но Кабан твердо решил не соглашаться ни на что чернее, чем перенести пару ящиков с травой.
Нуб: - Боец, - кивнул Нуб. - Нет. Мы торгуем. Не работа, скорей - обмен. У моей госпожи конюшни на окраине, а конюха нашего порезали недавно, лежит в хозяйском доме, лошадки без присмотра. Днём ещё ничего, но ночью... окраины, сам понимаешь. Там комнатушка, сеновал, печь на улице. Можешь недельку пожить: тебя увидят - к лошадям не сунутся. И тренироваться двор есть. Только условие - кур не жрать, - улыбнулся невольно. - Согласен? >>>Бычий рынок
Кабан: - Гы. - Это было более чем заманчиво, и Кабан, активно кивнув, чуть не перевернул судно. - Со мной никто коней не уведет, сломаю. - На условие о курах хотел было оскорбиться, но вся эта трава просто кричала о том, что с его новых работодателей брать нечего. - Кур не буду, если пожрать чего найдется. Согласен! - он было занес лапищу, чтоб хлопнуть попутчика по плечу, но лодка опасно накренилась, и Кабан прижал грабли к себе, опасаясь с утра хлебать грязную воду из Тибра. >>>>> Бычий рынок
Лар Фурий: Дыхание сперло будто бы ему шестнадцать и гость согласился остаться и даже сам подошел ближе, так что от его дыхания становилось жарко и тесно, и -он куда-то то ли падал, то ли летел..как тогда. И он как тогда не смог ничего произнести.
Марк Иппократ: Когда плотные кольца Ларовых кудрей распались в щекочущий ворох и пальцы уже проникали в них без труда, Марк вздохнул и поднялся седлать. Припекало, и высота травы перестала служить укрытием от солнца, а чтобы перебраться под дерево, нужно было все равно подняться. Он проверил, как просохла Роза, фыркнул ей в ответ прямо в морду, стер что-то невидимое со спины прежде чем накрывать ее, и неохотно оделся.
Лар Фурий: Отстранившись и занявшись делом, став таким образом вне досягаемости, марк приобрел необъяснимую притягательность и лар подошел к нему, и придавил к дереву, жарко дыша в шею.
Марк Иппократ: Рано он оделся. Послушно оперевшись плечом о ствол, закрыл глаза и молча согласился, заведя руки за спину. За его спину.
Лар Фурий: Нет, это было не так, как тогда когда гость остался. И к лучшему. Вряд ли бы лар хотел, чтобы повторилось и то, что было позже. Хорошо, что марк был марком и был таким, каким он был. Лара даже не удивила та покорность, с которой его принял Авдий, как не удивило его то, что сделал недавно он сам. Не до удивления было ему, Лару, которого держал и даже кажется притягивал к себе самый дорогой ему человек. И понимая что надо закончить быстрее, по сотне причин, не последней из которых было воспоминание что марку это не по вкусу, а жертвы ему Лару ни к чему, в конце концов дома есть чем уравновесить как выразился луций..понимая все это он все равно растягивал удовольствие и еще долго не мог оторваться после.
Марк Иппократ: ...во всю щеку остался рубец от древесной коры. Его он и ощупывал, когда глаза, открывшись, зашарили в пространстве. Оглянуться тоже вроде как было надо, но не хотелось, и он слушал дыхание, греющее шею и понимал, что дышит в унисон. Он молчал, не торопил и не хотел сгонять его с себя: было ощущение, что еще не все, что что-то пошло не так. Он не понимал этой робости, в который раз не понимал, хотя, может, благодаря ей он и покорялся с такой охотой. Когда они распались, Марк так же молча пошел ловить снова убрежавшую Розу. Хотелось возмущаться и настаивать, чтоб Лар ехал с ним назад. Марк спорил с собой, стараясь убедить себя, что тот и так поедет, и подавать ему обратной мысли не следует.
Лар Фурий: Марк молчал. Марк развернулся и ушел ловить розу.. и оставалось только снова скинуть тунику и наскоро отмыться в речке, стараясь чтобы лица не видно было, потому как слишком явен на нем был страх, сменившийся обреченной решимостью, когда лар одевшись вернулся к аргенту. И поднимая взгляд через аргента и розу в лицо марка, отчетливо произнес -я тоже тебя люблю.
Марк Иппократ: Марк улыбнулся, взлетел в седло: значит, едет с ним, к нему, значит, ерунда это все, так, страх, дурь, да и куда ему, если не к Марку, что ему в городе делать? - Догоняй? - тихо спросил и оглушительно свистнул. Роза дернула ушами, взбрыкнула и пошла галопом. Марк, слегка направляя в дугу, чтоб не пришлось свернуть себе шею, глядя на Лара, доверил ей выбирать дорогу.>>>>>>>конюшни авдиев>>>>>>>
Лар Фурий: Ответа как и следовало ожидать не было и пришлось успокоить себя тем что марк свое уже сказал и ответа быть и не должно. Догнать марка, который ушел по дуге, еще не севший на аргента лар не смог бы, тем не менее он пошел по прямой в ту же сторону. Понимая что направляются они скорее всего к конюшням и предвкушая путь обратно к себе-пешком, в сиесту, по послеполуденной жаре. Имело смысл распорядиться о пристройке на пару коней-его и марка. >>>>>>>конюшни авдиев
Квинт: 24 авг вечер , подчасами>>>> Квинт так удивился легкому согласию, что с полдороги промолчал, стараясь не лететь сломя голову, волоча под рукой соседку. Когда добрались до подходящего места, где берег, весь в деревьях и высокой траве, образовывал нишку, в которой течение замедлялось, солнце уже не было таким жгучим. - Птички-кузнечики, - огляделся Квинт, отпуская Миту чтоб сесть и разуться, - ежики... - вспомнилось и вздохнулось, - шарики.... - отводя потянувшийся взгляд, чтоб не смущать женщину, он расстегнул сандалии и принялся вылезать из ритуального одеяния. Воздух приятно обдал взмокшие бока. Вода была прохладной, каменистое дно в этом месте позволяло оглянуться и протянуть Суламите руку для опоры.
Суламита: >>>под часами Суламита выкарабкивалась из столы как асенизатор из сливной трубы, и скинула бы заодно и тунику (что там не видел взрослый мужчина, тем более Квинт?) но в Тибре могло плавать всякое. Даже здесь, где он был ещё холоден и относительно чист. Сумочку она добросовестно закопала под столу, а столу, для верности, прикидала сухой травой. Потому что ходило всякое тут чаще чем плавало. На предложенную руку только фыркнула, как пришедшая на водопой буйволица на овода, и погрузилась с таким же плеском и волной, едва сделав пару шагов от берега. Охнула, забарахталась, отбиваясь от мелкой коряги и поплыла, оглашая окрестности высоким: - Ой, благодать-то какаяяяя....!
Квинт: Квинт, проводив ее взглядом мимо себя, крякнул и нырнул. Помогло, слегка остудив; только в голове, стоило ей высунуться, снова стали складываться слова, и их смысл не прибавлял задора. Благодать, еще висящая над водой, чем-то раздражала, и, отфыркиваясь от этого раздражения, Квинт размашисто поплыл, брызгаясь как воробей в луже. Потом почувствовал течение и упрямо вернулся обратно. Вокруг пышных форм Суламиты ткань плавала, как прозрачный купол медузы, кусочек на спине вздулся и торчал над водой. Удержаться было невозможно, и Квинт утопил его всей ладонью, придав между лопаток и выпуская промеж пальцев щекотные пузырьки.
Суламита: Почувствовав на спине руку, Мита воздела пятку, плюхнула, окатывая утопителя штормовой волной, и, похихикивая, загребла к берегу со скоростью лодки контрабандистов, спасающейся от берегового патруля. Но кормой в него ткнуться не рискнула и завозилась в поисках безопасного прохода в иле.
Квинт: - Ой, ой, ой, - сбиваясь на дробный хохот, подсказывал реплики Квинт, преследуя ее и жмурясь от брызг по-кошачьи, Потом, воспользовавшись замешательством противника у илисто-каменистого берега, обхватил поперек талии и, подобрав под себя ноги, подтолкнул в сторону уходящей клином в воду травы. Суфлировать он не переставал: - Охальник! Я порядочная женщина, туники не пожалела в грязюке извазюкать, убери руки, бесстыжая твоя душа! - неумело делая голос тонким и все так же сбиваясь на смех. В какой-то момент, когда воды было уже меньше чем по пояс, смех вместе с Суламитой стали для него ношей непосильной, и он уронил в мятые заросли аппетитный зад, сам не удержавшись на ногах, выбрел на четвереньках не удаляясь от нее и сел досмеиваться, выковыривая воду из уха.
Суламита: Подхваченная поперёк того, что когда-то было талией, Мита взвизгнула, но брыкаться не стала - и хохот лишал сил, и кувыркнуться носом в траву не хотелось. Задом оно как-то помягче было. Умостив его на тёплой травке, она принялась выжимать распустившуюся косу и басить в тон: - Бсстыжая может не только душа, но остальное тебя, женщина, в ил не уронило, хоть порядочные матроны и разъедаются так что и не тонут, и десяти шагов не пронесёшь...
Квинт: - Ой, - Квинт махнул рукой, - остальному до порядочности матроны никогда дела не было. Лишь бы туника чистой осталась, поскольку оставить соседям повод для злословия недостойно поэта, - он снова хихикнул и подмигнул, пристраиваясь выкрутить ей подол и невзначай при этом гладя пышности тыльной стороной запястья, а то и придерживая изнутри коленку бесстыжей ладонью. - Давай помогу.
Суламита: - Если Сара за столько лет не обсудила все мои туники, то я парфянская принцесса, а не римская домина, - хохотнула Мита и отодвинула колено. Но не подол. Сдающее пост солнце делало всё вокруг нежным, и даже вода, казалось, порозовела, там, где её не мутило течениями. На реке начинили петь тонкими девичьими голосами, кое-где уже вились дымки и тянуло готовящейся рыбацкой снедью. Суалмита потянулась, зевая: - Хорошо поют... Девчонками мы тут пускали на воду венки, меня, полукровку, подружки в реку спихнули. С тех пор я и плаваю как кряква, и в мокрых туниках спокойно домой хожу, - вспомнила без обиды. И спохватилась: - Ай! Чего не скажешь о столах... по-моему ты на неё сел, Квинт.
Квинт: - Я сел? Это не я сел, это ты подложила, - сердито возразил Квинт, и в самом деле вытаскивая из-под себя и травы суламитину столу с парным отпечатком его собственных мокрых ягодиц на подоле и, размахнувшись ею, как флагом, по слабому движению ветерка, расстелил на макушках трав. - Высохнет, - вздохнул, - и что там было прятать, боги, ну вот с женщинами всегда так: сколько скромности, столько потом и... подмоченности! - он развел руками, весело кивая, - да раздевайся уже, выкрути, какое уж тут приставать, все настроение сбила.
Суламита: - Я подложила чтоб мне не подложили! Мало ли кто тут ходит и с какими настроениями... а настроение такое дело... вот когда меня бабка учила готовить рыбу по-еврейски, и сказала "срежь мясо с костей, но кости не выбрасывай, они нам нужны, а с лука сними шелуху и промой, сейчас пригодится", я так смеялась, что мы с ней в тот день легли спать голодные, - объяснила Мита с очень серьёзным лицом, сняла тунику и исчезла за скрывшими её целиком рассыпанными волосами.
Квинт: - ээ, скромница, - кивал Квинт, скручивая тунику в жгут и осторожно выжимая, - да хоть бы и позарились на твое, я б тебя в тогу завернул и так до дому проводил, и, можешь мне поверить, ни один сплетник не посмел бы косо на тебя посмотреть... потому что, когда женщина не дает, мужчина становится злым. И это - видно! - он убедительно вытаращился, чувствуя, что улыбка становится многообещающе злорадной, и чтоб как-то это нивелировать. - На держи, - протянул тряпку, ненавязчиво за ней скрываясь, обратно Суламите, и поспешил сесть. Чуть сдвинувшись ей за спину. Чтобы тут же потрогать как отрез ткани, волосы, а потом и завладеть ими, убирая в две руки и бурча: - ну так я твоей причесулькой поработаю, - и пересел вовсе за спину, едва не обхватив ногами поперек бедер, чтобы основательно заняться плетением косы. Между делом, естественно, забываясь настолько, что его ноги то касались суламитиной талии, то, в особенно ответственные моменты, когда нужно было не дергая выпутать и разгладить прядь, вообще прижимались. - ...я, - говорил он при этом, - очень люблю когда у женщины длинные волосы. Трогать их люблю, нюхать... - прислонился лицом к затылку и вдыхая, - спать, голову на них положив... - и снова отстранился и продолжал плести. - Это вообще магическое нечто.
Суламита: - В тогу? Где ты раньше был со своими полезными мыслями? Что ж я горбачусь десять лет как тягловая, когда стоит накинуть эту попонку, стать скаковой, и уж совсем другие деньги... - прыснула Суламита на "злого" Квинта, и с удовольствием накинула бы тунику обратно на согревшиеся округлости, но Квинт всерьёз вознамерился заплести ей косу, и, хоть она слабо верила в наличие у патрициев таких способностей, вздохнула и осталась сидеть, выдернув из под большого пальца ноги ромашку. - И что тебе сделала Сарочка, что ты хочешь довести её до сердечного приступа? Если она подумает, что я подалась в гетеры, ей же захочется стать стать минимум царицей вавилонской, а от савского в ней только ноги... К "магическому" ромашка начисто облысела, занять руки стало нечем, но и стукнуть по бесстыдным чужим уже хотелось значительно меньше...
Квинт: Коса получилась длинная, только завязать ее было нечем, и Квинт, держа за кончик и рассматривая ее со всех сторон, то вытягивал вверх, то отводил в сторону. - Ну вот, так значительно лучше, - сказал он довольно, делая вид что вертится в поисках чем завязать, отвлекая тем самым от очевидно, или, лучше сказать, ощутимо оболганного настроения. А ногами все плотнее удерживая и умудряясь даже подползать. Коса провисла петлей. Квинт поднял повыше, уложил в нее подбородок и, захлестнув вокруг своей шеи, покорчил рожи, поскулил и бросил, притянутый ею вплотную всем телом, после чего закрыл глаза и обеими руками обхватил все сидящее впереди богатство вкупе с локтями и коленками. Очень плотно. И медленно покачал. - ммм...
Суламита: Пока Квинт мучал косу, она смотрела как на другом берегу поднимаются вкусные дымки, плещет кругами невидимая рыба и пыталась пустить по Тибру, как щепки, все занозы последних дней, пока возня и поскуливание не вернули туда, где мужские ноги куда-то ползли, дыхание щекотно обдавало шею, а спине становилось и жарче... и лучше. Обхваченная, Суламита, воздев очи горе, помянула про себя иудейского бога недобрым словом, вспомнив что ни один мужчина не обнимал её уже четыре года, не говоря про остальное, но от вопроса вслух "вот интересно, а мхом там всё не заросло?" воздержалась, поёрзала, тихонько вздохнула, и, зажмурившись - "а пропади оно..." - откинула голову ему на плечо.
Квинт: Квинт, подаваясь, потянул, тепло поглаживая по очереди все выпуклости - которые с костями и которые без - и опрокинул, сначала на себя, потом и на бок, мягко утыкаясь всем чем можно всюду, куда пускали. Стараясь не слишком дергаться, одной рукой отмахался от влажной туники и, нежно обнимая пышные бока, забрался действовать поглубже...
Суламита: Суламита опрокинулась в траву с тихим: - мммуфф... - найдя, наконец, чем занять руки и выпуская из головы последнюю мысль о том, что столу можно было... подстелить...
Квинт: ...каким неприятным было назойливое жужжание слов, от которых не так просто было отмахнуться, как от влажной туники, поскольку они роились в голове, и выпускать их было чревато - сомнительность, в силу опыта и въевшегося под кожу скепсиса, прилагалась к каждому образу, каждому комплименту, ба, даже к каждому ласковому слову, просящемуся на язык, и Квинт, к вящему удовольствию всего остального, тщательно трудящегося организма, нашел устам иное применение.
Суламита: ...а потом лежала закрывшись запрокинутой на лицо рукой, колыхаясь на звуках собственного шумного дыхания как упущенная плотогонами вязанка, пока кожа не стала стынуть, а спина - чувствовать каждую кочку. Суламита села, ленясь вставать, и задумчиво прокомменитровала: - Солнце село.
Квинт: Квинт, заметивший этот факт задолго до комментария и уже беспокоящийся по этому поводу вовсю, вздохнул с облегчением, и ему все же удалось не высказаться. Поскольку, пока соседка млела в забытьи, он уже десять раз успел отдышаться, сперва несмело подергиваясь встать, а потом и вытащил у нее из-под головы руку, ухнулся в реку и оделся, слов у него накопилось полная голова. Так что прохладу она почувствовала неспроста: он ревностно сушил тунику, размахивая ею в слабом ветерке и делая его почти сильным... В процессе как-то позабыв о цели энергичных движений, он уже вовсю сравнивал себя с мачтой, размахивающей флагом, и если не трубил в надутые щеки, то тоже вовсе не потому, что опасался заработать за этот вечер репутацию слабоумного. Нет, опасаться-то он опасался, но только показаться неучтивым, всё. Поскольку трубить подъем в таких случаях значит обидеть женщину насмерть. Констатация заката вернула ему надежду прийти ночевать под собственную крышу. - Почти высохла, - деловито сказал он, трогая тунику лицом, будто его вообще ничего больше не волновало в жизни.
Суламита: Она бы с удовольствием выкинула мозги в Тибр, чтоб в них не возвращалось то, над чем думай-не думай, а толку не будет, но поскольку не знала способа прилично жить без них, просто оделась и, подвязывая порядком растрепавшуюся косу виттой, улыбнулась Квинту: - Вот так живешь с человеком кучу лет по-соседству, и не знаешь что у него столько умений.... - одобрив то ли плетение кос, то ли сушку белья, то ли что другое. - Но если ты не умеешь делать ужин из воды и травы, то лучше нам пойти. И заторопилась, с полчасика отряхивая травинки, былинки, колючки и веточки со столы и сумки. >>>Улица, ведущая от и до
Квинт: - ужин я бы сварганил, - вполголоса бормотнул Квинт, - но как-то ни малейшего желания вспоминать легион, знаешь, а сейчас так особенно, - устав ожидать, он допомогал отряхиваться, прицепил ее руку снова к своей и гуляющим шагом повел. >>>>улица от тибра и до дома
прислуга: >>>улица - Ифе, - отозвалась замедляя шаг, сворачивая в проулочек ведущий к берегу: во-первых богиня сейчас будет есть сладости, во-вторых говорить неудобно. - Феликс? А род? Вот бы здорово если отпущенник - села бы есть почти как свободная.
Феликс: 25 авг утро>>улица >>>>> Он даже вдохнул излишне резко от неожиданности. Они имели и давали имя. Их неоспоримое право было. А как такое имя произнести вслух - Счастливый Женоубийца? Не морщась, не хмуря бровей, не сжимая зубов, не, не, не. Медленно спустил выдох. - Осмарак, - в конце концов, он сам недавно узнал, что означает это корявое слово. - Как дальше, не знаю.
прислуга: - А не важно, всё равно перегринское имя... - Ифе вздохнула украдкой - да что ж не везёт-то так, если хорошенький то непременно раб?! Отпущеник знал бы род целиком, объявления же или как там это делают... Через несколько шагов началась высокая трава, а кое-где и кусты, длинная туника (тоже хозяйка заставляла - ноги прятать, а не от щедрот) мешала, Ифе захватила подол и подоткнула за пояс, сверкая коленками и пиная встречаемых по дороге коз. Пасла их старая бабка, а больше рядом с любимым местом и не было никого. Продравшись сквозь здоровенный куст в утоптанную его сердцевину, обвела рукой полуистёртый травяной круг обнесённый стеной куста как царство: - Смотри! Выгружай туда, где трава есть.
Феликс: Поднять взгляд от ее ног, когда она показала смелые коленки, было невозможно. Тело наливалось истомой... Отвык он, отвык за три года от этого жесткого, вчерашнего, а по-другому не мог. Не умел. Сам. Его брали, ему приказывали, управляли им, до него не было дела женщинам - в старом доме потому что еще не дорос, в новом - сторонились как любимчика, то ли из зависти, то ли брезгуя... Не наученный, как, он не мог сделать первого шага, хотя понимал сейчас, что это возможно - просто прикоснуться возможно погладить ее ноги когда разложит лакомства на примятой траве она ведь не знает его потому и привела "поделиться" сюда в уединение и может быть ждет что он будет... будет мужчиной. От этого сильно стучало сердце и сводило запястья. И когда он накрыл на траве, пожалел, что не вино в кувшине, и полулег, так и не тронув ее и не выдав лицом по привычке еще немного потерпеть.
прислуга: Ифе смотрела на него и не понимала - он двигался как высокородный, не спеша, плавно, и руки у него двигались как в танце, и были они такие белые, мягкие такие. Она даже испугалась ненадолго, что он и правда - бог из парка, который решил погулять, они же часто так делали... Но как только показались витушки, засмеялась собственным мыслям. У Федула просто все были дешевыми - кто без пальца, кто хромой, кто без уха, кто с пятном через рожу, лишь бы работать не мешало... А дальше окраин она почти не ходила. Там, на холмах, наверное все такие... Но все эти впечатления не мешали ей напихать полный рот витушки, разламывать соты, высасывать мёд и облизывать пальцы, по которым он тёк крупными тягучими каплями, и пытаться ещё потянуться к фруктовому взвару. А он ни к чему не притронулся. Она совсем не была против, скорее наоборот, только спросила завистливо: - Тебя, наверное, хорошо кормят? А мои только лупят, работой морят, и... а дают только рыбу, одна рыба, я уже просолилась вся.... - и подобрала под себя ноги, садясь на них, чтоб всё таки дотянуться к питью.
Феликс: Он улыбнулся этому "и", поняв, и ему сразу полегчало от мысли, с чего он взял. И привстал подать ей кувшин, уже не сдерживая дыхания, потому что оно успокаивалось. А когда снова лег, согнув колено чтоб точно не выдать себя и подперев ладонью голову, оказался лицом как раз напротив ее торчащей коленки, провел по сухой царапине на ней пальцем, как мордочку кошки кассиевой потрогал, потом понюхал и попробовал губами, слегка лизнув. - Соленая... - и, улыбаясь все шире, положил голову на землю и закрыл глаза.
прислуга: - Ыымм! - на подкатывание прикрикнула Ифе с полным ртом, чуть не подавившись. Но этот странный купидон лёг в траву и больше не приставал. И больше от неожиданности, чем от кокетства, повторила, дожевав: - Ем же, - стрельнув в него глазами и закусив полуобломанный ноготь. Дооблизвала палец, оглядела сладости и почти расстроилась - ещё столько всего, а губы уже просто слипаются! Ну ничего, можно немного подождать, наверняка потом захочется ещё. И она легла на локоть, отпихивая пяткой мешающую ветку. По пятке что-то щекотно поползло, но ей уже было лень двигаться. Хотелось тоже закрыть глаза и не открывать их до вечера. Но у этого купидона-Феликса были такие пушистые ресницы, что она невольно на них косилась.
Феликс: Улыбка медленно начинала ныть, нож, перекрытый на всякий случай предплечьем, и мысль, что надо вернуться к обеду, мешали, и шея была отклонена неудобно. Но поднялся он только на локоть, поглядел на ее лицо, оказавшееся рядом, все еще немного улыбаясь, и подумал, как здорово было бы ее сейчас поцеловать... не собираясь этого делать: она же ясно возразила. Увел взгляд от глаз, отщипнул сласти, тут же пожалел - слиплись пальцы, пришлось их долго обсасывать... И за это время он уже смирился с мыслью, что идти все-таки придется, а как встать? лучше б тряпкой обмотался, чем нож под тунику нацепил... что ему этот нож, лишняя неловкость. Хорошо, ей ничего не надо, девчонке, не то как бы он это объяснял, что бы с ним делал, куда девал?.. Смешно и глупо. Он придерживал складки, но не мог видеть, как рукоять украдкой кажется из горловины тусклым блеском.
прислуга: Чему научил её немой, с которым ей только и бывало хорошо, в отличии от хозяина и нескольких его... гостей, так это - понимать некоторые вещи без слов. Но тут она окончательно не поняла: не ест ничего... и явно же хотел поцеловать, но не стал. Если там, на холмах, почище видел, так чего пошел, узелок нёс? И она перевернулась на живот, поболтала пятками в воздухе и ноготком упёрлась в его плечо, улыбаясь: - А я тебя видела. Ты в парке стоял... у этой... Венеры Плодотворной. Только на постаменте и колчан у тебя был. Куда колчан дел? - решила подразнить, но что-то блеснуло из его туники, взгляд соскользнул с лица и Ифе села, отодвигаясь. - Так ты тоже вор? - нахмурилась разочарованно, не замечая от расстройства, что сболтнула лишнего этим "тоже".
Феликс: - Вор? - поразился Феликс, отшатнувшись, и, ища в ее глазах ответа, с чего она взяла, что тот на постаменте с колчаном - вор, забыл, что нужно контролировать лицо. Подобрал себя с земли, сел скрестив ноги, скрутившись, и - ну не было больше сил - вздохнул куда-то в подол туники, боги ее разберут, как она прочитала мысли, и, вытерев со лба рукой попытки нахмуриться, погладил сквозь ткань нож, и не поднимая головы, снова вздохнул: - Это хозяин сказал носить. И положил руку поперек колен, чтоб хоть над этим не смеялась. Облизал губы как от жажды, собираясь с силами. Левой рукой поднял еще тяжелый кувшин, отпил и едва не вылил на себя, охладиться. Пройдет, можно будет помочь ей собрать, донести... Сейчас пройдет. Сейчас.
прислуга: Она почему-то поверила ему сразу. Может быть потому, что глаза у него стали как у Амизи, когда её грек бил. Но всё равно пфыкнула недоверчиво: - Ты откуда, мальчик? С неба? Тут район такой, каждый третий... - и засмеялась, не его смущению даже, а своему предположению, что купидон может быть... как там его... меркурием. - Только кто ж так прячет? Видно же всё. Ты ещё просто носить не умеешь? Дай я поправлю тебе... - и, смеясь, подвинулась (с гостей она их, правда, только снимала, но какая разница - надеть, снять?), обвила его руками, через подмышки добираясь к схронке, подёргала ремни так и сяк, подняла на него удивлённые глаза, нос к носу: - Какая же сволочь тебе эту упряжь продала? Это выкинуть только и новое покупать... - расстроилась за него, не знающего, с холмов, потому что схронки же не дешевые, а ему втюхали... и нос наморщила.
Феликс: И тут, когда она обняла, в голове помутилось напрочь. Он еще пытался понимать, что она о ноже, а вдох уже пошел горлом через широко открытый на полуслове рот: - ... он сам за.... и руки сами невесомо сомкнулись у нее за спиной, а пахла она, даже горлом чувствовалось, сладко, солоно, не по-мужски, и волосы за вдохом паутиной потянулись по лицу, и он в них нырнул у виска, закрыв глаза, и тело выгнулось навстречу, подав развернутые бедра - боги! боги! черная, шершаво-мягкая упругая кожа эта губы эти безбородые дай я тебя напьюсь дай мне бери меня - он во всю ширину рта влепился в губы, снимая сладость с них, из них, изнутри, едва придерживая затылок запястьем, даже пятерню запустить в волосы берегся - сама, сама обняла, боги, не бывает... - и другая рука еле касаясь распласталась по талии, форма какая, точеная, нежная, какое всё, какое всё - протекла между сколько могла достать не прижимая -
прислуга: ...а целовался он как бог. Никто её так не целовал, а немой просто не мог, и никто, даже он, не держал её так бережно, как-будто она из стекла или веточка с цветком, и Ифе целовала его так, как будто пробовала языком что-то очень вкусное, но незнакомое, сперва осторожно, только кончиком касаясь, потом сильнее, смелее и больше, только одну руку вытащив из туники, чтоб потрогать его кудри - упругие гладкие завитки, и только когда дыхания стало не хватать, на волосок подалась назад...
Феликс: Он качнулся и, почувствовав, что падает от головокружения вперед, успел напрячь и выставить локти. И не ощутил, как они вбились в землю, потому что уперся в натянувшийся подол туники и торопливо вздернул его, думая, что свой... а потом... пропал, сразу пропал, совсем, отчаянно вскрикнув, потому что там тоже были губы, безвольно готовые, полуоткрытые... и все тело будто стало сердцем, и так билось, будто хотело израсходовать поскорее всю жизнь, всю, сколько Парки отмеряли... и даже когда оборвалась нить, его еще некоторое время раскачивало, будто чтобы всю ее вымотать. А потом услышал, как ходит затихаюший голос в трахее и оборвал его, медля подняться. Так и лежал, как обрывок на ладони, боясь соскользнуть - даже открыть глаза. В висках стучало. Рука не отставала от ее бедра. Профиль утонул в шее, упираясь бровью в землю. Он думал: ей... хорошо ли ей... он знал, как с мужчинами, гребнем в затылок, растирал колени, не терял головы, не вздыхал, не сжимал зубов, не, не, не... а ей? а ей? ей? а подняться не было сил, открыть глаза, открыть рот и сказать, и не потому что слабость и голова летит через космос, а потому что менять ничего не хотелось. Ничего.
прислуга: ...Ифе только вдохнула поглубже, когда они упали, и крепче прижала его, удивляясь откуда столько страсти в этом хрупком эроте, заскользила руками по спине, ягодицам, запутываясь в ткани, стараясь не отрывать губ, ей не хотелось служить ему, как воину, капризничать как с немым, ей было легко и бездумно, она прижимала его крепче, руками, обвивала ногами, стонала беззвучно, легкая, облитая солнцем и мёдом, целовала плечи, когда ускользнули губы... но как только она начала разгораться, он упал в неё как в реку и затих где-то в глубине... Но она не отвернулась и не отодвинула, потому что он брал её так, как будто она стоила ему жизни. Ни лент, ни денег, ни... Она запустила пальцы в его кудри, обняла упавшей было в траву ногой... потом пощекотала ноготком шею: - Нож. Упёрся...
Феликс: Только было жарко. А потом она сказала, нож. Этот нож, чтоб ему... Он прогнул поясницу, поднимаясь над ней не вставая, выдернул его из-за пазухи и снова лег, воткнув его в землю. Но были еще ножны и было все равно жарко. Он поднялся совсем, сел и вырвался из туники, и с терпением стал расстегивать ремни. Стараясь не смотреть на нее... А когда избавился, посмотрел... вниз... и потянул с нее тунику до перетянутой груди, следя, чтоб руки не были тяжелее взгляда, сопровождающего движение. А потом, споткнувшись пальцами, распустил перетяжку, сбил ткань до подбородка, сдул монеты... лицом... и все трогал и трогал, щекой, губами, и ему казалось, что рук у него мало, или губ. А на вкус она была как мед с солью. И от ее тех, безвольных, безответных губ опять хотелось. Только трудно было выбрать, чего больше, и потому он не отрывался...
прислуга: ...она не ждала что он вернётся, нагой и горячий, просто смотрела в небо и не боялась его рук, и не заметила как начали сливаться небо и листья, только ладонями по его волосам и коже, наощупь, отделяя его - от себя, и нетерпеливо потянув на себя, в себя, чтоб дышать и выдохнуть с ним вместе... а потом свет стал мешать и она притянула его голову, выгнувшись, закрываясь его щекой от солнца...
Феликс: Иногда он приходил в себя, пугался и сбивалось дыхание, но ненадолго; потом опять подступило головокружение и ему показалось, он с ума сошел, когда он почувствовал что-то похожее на судорожный поцелуй, долгий и рваный... Нет, он уже не кричал, потому что уловил власть, пока не над собой, только над счастьем, над каким-то его фрагментом, чужим, но чужой и его заволок. Потом он пытался вспомнить, почему ему надо идти, и куда, но не мог.. Ее кожа не была уже сухой и шершавой, но как к ней прилипали губы, и в углы рта въедалась соль, почему-то не тянуло вытереть или смыть. А ее имя на удивление ей подходило: Ифе. И не подумаешь, а выдох вынесет его. Долго лежал, уже рядом, потому что уже соображал настолько, чтоб не причинять ей... но головы с плеча не поднимал, смотрел на грудь, гладил живот, укрывал ладонью лоно. И уже помнил, куда и почему идти, но считал это лишним и бессмысленным.
прислуга: Когда листья снова стали листьями, а небо - небом, она захотела есть. Потянулась, покогтила его плечо, перекатилась к орехам, фигам в меду и взвару, в горле было сухо, на груди обещал быть синяк от ножа, но ей было хорошо и хотелось баловаться, как маленькой. Ифе макнула палец в мёд, поднесла к его рту: - Хоть мёд попробуй! - мазнула по губам и долго пила, не отрываясь от кувшина, чуть ли не до дна. И только потом встрепенулась - скоро уже хватятся. И где-то тут были её монетки...
Феликс: Она выпала из рук. Он стал собираться, жалея, что уже не поймает, не станет ловить, и удивляясь, что ей хочется чего-то кроме как просто быть. Чего можно было хотеть... разве что - пить, - думал он, наблюдая, как наклоняется кувшин, и глотал что-то, словно сам пил. И видел только ее горло, а закрыв глаза - только ее губы, и сожалел, что он не кувшин. Ему было мало. Когда она оторвалась, он припал к тому месту на глиняном краю, с которого только что вспорхнула ее улыбка. Ему было мало. Но был еще какой-то закон, какое-то правило... он не хотел его вспоминать.
прислуга: Ифе смотрела как он собирается все ещё улыбаясь, отдала кувшин погладив по руке, перетягивала грудь и отряхивала тунику весело сверкая глазами, кошачье, игриво выгибаясь, чтоб нравится ему и после того как... но постепенно улыбка гасла, движения становились и строже, и суетливее, а собирая и пряча монетки, она думала уже испуганное "как долго я тут была?! что соврать если спросят где шлялась? куда спрятать еду..?". Ей не однажды приходилось придумывать что и как, но сегодня был особенно неудачный день - хозяева с раннего утра паковали вещи и гоняли рабов, злые как собаки. - Феликс, мне пора. Только не ходи со мной дальше начала улицы. Если тебе туда же, лучше подожди немножко пока я уйду, увидят - меня отлупят, - объяснила очевидное, не зная как обстоит с этим там, на холмах.
Феликс: Он кивнул, несколько раз, ему хотелось сейчас быть свободным и богатым, пойти за ней и купить ее. Но это было против правила, которое он не мог пока вспомнить, а потому просто лег, не догадавшись даже попросить, чтоб она оставила орехов... может, по привычке не просить, от неумения просить. И долго пролежал на спине без мыслей, когда она уже ушла... а потом надо было уже возвращаться. >>>>>>>харчевня Ксена, к обеду или чуть позже.>>>>>>>>>
прислуга: Немного, совсем немного - пока ловчее пристраивала на сгиб руки сладости - Ифе подождала что он скажет, спросит где увидеть ещё раз, пообещает встречу... Но он молчал, а время уходило. >>>улица, ведущая от и до
Валерия Пирра: >>> Бычий рынок (пристань) Тирр медленно вывел лодку на середину реки, и Валерия часто заморгала, на мгновение ослепленная преломленным в воде солнцем. Потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к этой почти зеркальной поверхности. Было приятно чувствовать, как согревают августовские лучи и при этом совсем не душно, как в городе, - из-за близости воды. Тирр заговорил про ветра и травы, и Пирра живо представила себе и то, и другое, так что взгляд стал мечтательным, а вся она обратилась в слух, ловя звуки его голоса и сравнивая их с тем звуком, с каким ветер вплетается в высокую траву... От бликующей воды иногда перед глазами появлялись оранжевые пятна и исчезали, а если Валерия чуть опускала голову и поглядывала на Тирра из-под бровей, то могла видеть на своих ресницах немного солнечного света. И вода Тибра, и голос Тирра, и воображаемое - плыло, качало и баюкало... И не хотелось пробуждаться от этой сладкой полудремы и неги. Поэтому голос Валерии, когда она вновь заговорила, зазвучал негромко: - Все-таки удивительно, что ты так настойчиво представляешь меня верхом, - она улыбнулась разнеженно, - потому что я и правда люблю кататься на лошадях, - и положила обе руки на борта лодки, - говорят, Остийская дорога пролегает через поля... Было бы неплохо как-нибудь выехать на такую прогулку, - договорила и замолчала как-то сразу, потому как показалось, что слишком уж размечталась, слишком загадывает наперед...
Тирр Серторий: >>>>> Бычий рынок (пристань) - Руки... - Тирр немного смутился, и на всякий случай проверил, не заносит ли их в сторону, перехватил весло поудобнее, улыбаясь. - Просто Тибр сегодня на редкость спокойный. Но даже если он и захочет, навредить нам все равно не сможет. Что-то умиротворяющее было в том, как она положила руки на край, как смотрела на бегущую за бортом послушную ей воду, прищуриваясь и опуская голову, огнем касаясь скрипящего дерева, а солнце освещало ее самым нежным предзакатным светом - лилось сверху, поднималось снизу, от воды, - и сливалось вокруг Валерии, становилось единственно достойным фоном для ее красоты и огня, куда лучше, куда ближе, чем сухие и пыльные стены римских домусов и инсул и грязная полуоблетевшая зелень. Тирр смотрел не отрываясь: здесь Валерия не становилась ярче, - в стенах амфитеатра она ослепляла и сжимала сердце - здесь она окончательно утверждалась как подлинная жизнь, и он сказал первое, что пришло на ум: - Кажется, если ты сейчас зачерпнешь воды, то в ладонях у тебя останется прозрачное виноградное вино, - спокойствие плавно слилось с ощущением того, что он тоже живой; ведь и он был такой водой, которая волей богов оказалась в руках Валерии. - Действительно любишь кататься? - Тирр широко улыбнулся в ответ и даже грести стал медленнее. - Мы могли бы поехать по Остийской дороге, только нужно успеть до сентябрьских ид, до того, как поля перестанут пахнуть свежей травой.
Валерия Пирра: Тирр очевидно смутился и даже посмотрел в сторону, так что Валерия подумала было, что она сказала, что-то не то, но догадка, посетившая ее внезапно, заставила вглядеться в него еще раз и улыбнуться той понимающей улыбкой с тенью едва уловимого превосходства, какой улыбаются только при этой догадке: - Да, действительно люблю, - Пирра чуть приподнялась и уронила правую руку в воду, подхватывая ладонью капли, - спорим, я тебя обгоню? - сказала игриво и тихо засмеялась, а потом добавила утвердительно, - обязательно выедем. Даже если бы их сейчас унесло течением неведомо куда, Валерия ничуть бы не обеспокоилась, потому что ее давно уже подхватило другое течение и сейчас ласково покачивало на волнах почти детского, беззаботного счастья. Солнечные зайчики прыгали по лодке, по ее коленям, рукам и лицу Тирра, и во всем чувствовалось какое-то единение, будто боги заранее предопределили Валерии, что должно случиться так и никак иначе: - Расскажи мне о своей семье, Тирр, - ей хотелось знать обо всем, чем он живет, - хочу знать, где искать тебя, если вдруг ты решишь увильнуть от конного состязания, - пошутила она и снова улыбнулась той самой, понимающе-дружелюбной, улыбкой.
Тирр Серторий: Тирр засмотрелся на то, как она коснулась воды, на тонкие пальцы, погруженные в прохладный преломленный солнечный свет, и едва не прослушал, вопрос, а когда сообразил, то рассмеялся: - Обгонишь, - он подумал о скорее выносливом, чем быстром Крепыше и добавил. - Мне нужно будет где-то с полчаса, чтобы найти тебя далеко впереди и отвезти домой, а потом еще вернуться за твоим конем. Она обещала прогулку и не было никаких причин ей не верить, ей он мог верить, пожалуй, больше, чем самому себе. - О семье? - Тирр задумчиво тряхнул головой, прикидывая, с чего можно начать, чтобы рассказ не получился скучным. - Если тебя не усыпит Тибр, то это сделаю я. Наша семейная лавка - наш дом - на Авентине, табернами выходит на Яблочную площадь, там еще стоит несколько грязных инсул и, кажется, термы. Так что найти меня будет несложно, - он улыбнулся, но потом посерьезнел и дальше уже говорил как о шрамах. - Отца я почти не помню, он погиб, когда мне было года два - утонул с кораблем, на котором перевозил товар. Торговец, Луций Серторий, вряд ли ты знаешь наш род. Мать осталась одна. У меня еще есть два старших брата и сестра, но один уехал в Грецию, второй, - Тирр едва удержался, чтобы не сплюнуть. - Недавно потерялся. А я езжу на север за редкими ягодами и теперь, похоже, буду главным в лавке. Вот и все... С последними словами он посмотрел на уплывающий медленно город, а потом на Валерию, огонь, играющий перед ним с водой, и сам того не осознавая, сказал: - Знаешь, Валерия, я всегда хотел в легион. В армию. Но когда я дрался с теми жуликами на дороге, я не чувствовал жестокости или равнодушия. Да и игры... - осекся, вспомнив ее просьбу не говорить об амфитеатре. - Я сейчас подумал, что легион мне нужен был для того, чтобы навсегда избавиться от Рима. Мне пришлось забыть об этом, потому что я не могу бросить мать. А ты... - он мучительно подбирал слова, как ей сказать, что встреча с ней стоит всех его прежних попыток освободиться сразу. - Я смотрю на тебя, на настоящую свободу, и понимаю, что хотел не того. И опять это ощущение, что он говорит лишнее, он спрятал его за улыбкой: - Теперь твоя очередь. Мне же нужно знать, куда принести крыжовник.
Валерия Пирра: "Нужно знать, куда принести крыжовник", - и на Валерию разом нахлынули мысли, - пока в доме всем заправляет Тривия, не видать мне ни крыжовника, ни Тирра..." - а потом - опять воспоминания о Греции, о том, как решали за нее, и теперь, конечно, сестра снова попробует все за нее решить и с Тирром... Пирра на мгновение закусила губу, справляясь с нарастающей внутри протестующей паникой, такой, что она чуть не встала во весь рост прямо в лодке и стоило усилия удержать этот порыв: "Нет, я не позволю ей лишить меня всего этого, - думалось почти со злостью, - не позволю ей распоряжаться и отнять у меня еще и Тирра!.." - но он был здесь, рядом, выходом было смотреть на него, смотреть по сторонам и видеть все тот же безмятежный Тибр, солнечный свет, смотреть на то, как храм подсвечен снизу, и снова - на Тирра: его крепкие руки, которые, кажется, только и способны были оставить ее в этой действительности, не позволить никому ее отсюда забрать, на то, как ветер рассыпает пряди волос по его лбу, на его губы, представляя себе их вкус... Он улыбался, и Валерия тоже не могла сдержать улыбку, постепенно успокаиваясь: - В легион? - Пирра не особо удивилась этому откровению, - "так вот откуда эта сдержанность и серьезность..." - мне кажется, в том, чтобы быть римским легионером, нет спасения от Рима... Может, даже наоборот... - она помолчала, собираясь с мыслями, - я живу в доме сестры, близ форума. Это старинный дом рода Валериев. Сестер у меня пять. Отец тоже скончался, - Валерии вдруг показалось, что она рассказывает о ком-то другом, настолько сейчас это давалось легко, - в общем, - все-таки особой радости от рассказа испытывать не приходилось, - сейчас в римском доме распоряжается моя сестра, Тривия Августа, ты мог про нее слышать, - "может, ты и правда о ней слышал и поймешь, что идея принести крыжовник в дом - весьма неудачна..." - надеялась Валерия, - а, да... - и ее улыбка стала жестче, - еще в восемнадцать лет я должна была выйти за одного из Кассиев, по воле отца. Но Кассий своевременно умер. - Она склонила голову набок, какое-то время глядела на переливающуюся воду и, наконец, договорила уже почти весело, - и вот я свободна и здесь.
Тирр Серторий: В какой-то момент Тирр подумал, что зря спросил: ее глаза потемнели, словно тучи внезапно нахлынули на Тибр, нависли в нескольких жалких футах от лодки и закрыли весь солнечный свет; в борьбе с недоступной пониманию Тирра темнотой Валерия закусила губу, вздрогнула, готовая распрямиться. Не зная, как ей помочь, он просто греб сильнее, смотрел на нее со всей нежностью, разгонял веслами воду, пытался унести от захвативших ее теней... Валерия улыбнулась, и свет этой улыбкой утвердил свою победу. - Тривия Августа? Нет, не слышал о такой. Я мало кого знаю здесь, в основном только здания, лавки да фонтаны, - Тирр виновато покачал головой и развел руками, отчего лодка притормозила на мгновение. Наверное, это сестра нагнала туч на лицо его свободы, рыжего огня. - У меня тоже в роду есть Валерии, дед по матери был легионером, Валерий Максим. Но я все равно Серторий. На словах о Кассии он с тоской посмотрел на громады храма и Бычьего форума, виднеющиеся в солнечном свете за спиной Валерии, а потом перевел взгляд на нее: - Да, своевременно. Подлинную жизнь нельзя запереть в клетке, в чьих бы руках не были ключи. И огонь нельзя, - он заговорщицки понизил голос. - Но если ты не хочешь рисковать, я могу принести тебе крыжовника тайно, - он снова улыбнулся и невольно сделал движение, так, что не будь в руках весел, он бы взял ее за руку. А так только уключина скрипнула.
Валерия Пирра: То, что Тирр Тривию не знает, сначала огорчило Валерию: "Попробуй ему объясни теперь, почему нельзя попадаться сестренке на глаза..." - она даже задумалась, подбирая подходящие слова. Но он успел прибавить к этому "принести тайно", и Пирра улыбнулась: "А, может, он бы даже понравился Тривии, - подумалось вдруг, - он сдержан и мил..." - но сама мысль о понравившемся сестре имела двоякий характер, поэтому слегка покоробила Валерию, и она поспешила поднять на Тирра взгляд, полный молчаливого, но с ноткой собственнического обожания: - Рисковать не стоит, - отозвалась мягко и добавила, - у меня строгая сестра... - теперь она посмотрела на Тирра с нежностью, - а против воли в клетке и правда никого не запереть, - сейчас в ее голосе было ровно столько уверенности, сколько она видела в его глазах; Валерия уронила с пальцев несколько капель, задумчиво поглядела на расходящиеся круги, снова повернулась к Тирру и улыбнулась, заметив, как он хотел взять ее за руку, но помешали весла: - Все-таки мне очень повезло встретить тебя, Тирр, - хотела только подумать, но получилось вслух.
Тирр Серторий: Видимо, строгая - это самое мягкое, что Валерия могла сказать об этой Тривии, иначе чем можно было еще объяснить короткую паузу и тихую задумчивость, с которой она смотрела на летящие в Тибр прозрачные капли. И что в этом "строгая" - болезненная своенравность, униженная безуспешными попытками удержать огонь в клетке - собственной, Кассия, теперь и Рима, или просто прагматичность и желание придать слишком симметричную форму жизни Валерии, такую, чтобы никому из древнего рода не было стыдно? И все это - до шрамов, которые намного глубже, чем у него, которые еще могут кровоточить, если края их грубо сшили. Сшивали ли их вообще? Сквозь задумчивость он услышал... сейчас она сказала то, чего Тирр не ожидал, он растерялся на мгновение, но потом покачал головой: - Нет, Валерия, это мне повезло. Это я теперь знаю истинную цену своим прошлым желаниям, и моего шрама больше нет. А теперь я хочу, чтобы твоих тоже не стало, - он просто смотрел на нее, на лицо, волосы, на руки, гладящие покорный Тибр, как будто взглядом одним мог что-то сделать. И греб теперь медленнее, чтобы движение не сбивало взгляда.
Валерия Пирра: - С тобой я почти о них не вспоминаю, - медленно проговорила Пирра, - чтобы они прошли совсем, нужно время, - помолчала, улыбнулась, замечая, - знаешь, раньше я считала, что они останутся навсегда, а теперь говорю, что это вопрос времени, - и глянула в его глаза, которые сейчас показались такими глубокими, что голова слегка закружилась, - это все благодаря тебе. Тирр стал грести медленнее, лодка скользила легко, и казалось, что любой путь теперь будет таким же легким и ровным, как это скольжение по Тибру. Там, у фонтана, ожил не только Тирр - ожила и Валерия, впервые за долгое время ощутившая все запахи и цвета: каждую линию, переливы и переплетения, каждый камень мостовой, вычерчивающийся в пространстве. И даже кожа теперь, казалось, болела слегка, способная воспринимать и солнечный свет, и ветер, и прикосновения: "Вот сейчас взять его за руку и поцеловать..." - пришло откуда-то и поразило тем, что так хотелось, видимо, с самого начала, как только они встретились: - Когда ты смотришь вот так, - не спеша озвучивать пришедшую мысль, но и не пытаясь от нее отвлечься, сказала Валерия негромко, - у меня ощущение, что весь мир исчез... или что мы - это и есть целый мир, - поежилась слегка, и от своего признания, и от налетевшего порыва ветра - у воды становилось прохладней.
Тирр Серторий: - Время, - эхом повторил Тирр. - Вечных шрамов не бывает, и твои затянутся быстрее, чем ты думаешь, Валерия. Про свой он уже и не помнил, где тот был, в каком месте, как длинен и глубок он был и сколько дней болел, прежде чем стать рубцом, отметиной на коже. И теперь, когда ничего не стягивало, а она в открытую сказала то, о чем он давно уже подозревал, но о чем не решался подумать как следует: - Мне тоже так показалось, еще у фонтана. Что больше ничего нет, кроме тебя, и твое дыхание на моей шее и есть дыхание мира, - он смущался, но не переставал говорить, как будто от этого зависело, будет он дальше жить или пойдет сию же минуту к Аиду. - Здесь это понять гораздо проще чем там, в городе, там слишком тесно для настоящего мира, он деформируется, расплывается, его почти не видно за всеми стенами, кустами, дорогами, мы там распыляемся по поверхностям, людям, клеткам. Но мир не исчезал, просто здесь, - он почти перестал грести, просто держал весла, крепко, как будто это они помогали подбирать нужные слова. - Здесь все по-честному, Валерия, здесь есть только ты - и ты и есть весь мир, жизнь, свобода, огонь, единственная красота... И я тоже здесь. Счастлив, что ты называешь меня частью своего мира. Лучшего из миров. Я люблю этот мир больше любых других. Ты замерзла? Тирр ругнулся про себя, что не взял с собой плаща, и, прежде чем действовать, спросил: - Поворачиваем?
Валерия Пирра: - Нет... Ничего, - поспешила отозваться Пирра, потому что не хотелось возвращаться к этой каменной кладке, к обыденности, в кольцо города, - просто сильный порыв... От твоих слов тепло. - Улыбнулась слегка виновато и не смогла промолчать, - не хочу никуда отсюда... Но, наверно, пора, - а сама уже по сложившейся годами привычке начала запоминать: воду, это спокойствие, "сегодня солнце подсвечивает храм снизу", улыбку Тирра, его глаза, руки и губы - чтобы потом спрятать это так глубоко внутри, насколько это возможно, чтобы никто не смог отобрать... Его слова, несмотря на то, что она слушала признания не в первый раз, своей искренней прямотой заставили Валерию чувствовать, как слегка горят щеки, так, что на какое-то время стало горячо: "Хороший, славный, дай мне хотя бы часть твоей уверенности, что вечных шрамов не бывает, - почти сорвалось с губ, но вовремя промолчалось, - потому что так только с тобой, и я даже представить не могу, как будет, когда тебя не окажется рядом..." - Тирр перестал грести совсем, и не опасаясь ему помешать, Пирра не нашла лучшего выхода нахлынувшим чувствам, как положить свои ладони на его.
Тирр Серторий: - Я тоже никуда не хочу отсюда. И пусть уносит хоть в Тирренское море... - признался Тирр, осознавая, что отними у него сейчас этот мир, найдется ли, но еще он прекрасно понимал, что говорит глупости. Отпустить лодку значит навредить Валерии, не обязательно водами Тибра, но, например, гневом сестры. Она положила ладони на его руки, и они были горячими, только сейчас Тирр понял, как холодно вокруг, и как тепло рукам и ему самому, это оживляющее тепло, ласковое, ни с чем не сравнимое - наверное что-то такое испытывал тот мертвый, из секты, когда их главный наложением рук заставил встать, идти и жить. Тирр не помнил, чем кончилось, да и не хотел вспоминать, он вообще не хотел больше ни о чем думать. Поддавшись порыву он наклонился, и поцеловал ее левую руку, каждый палец - и губам было горячее, чем рукам, а ее кожа пахла чем-то едва уловимым, но притягивающим, мягким... в его старом, плоском, глупом мире никогда не было таких запахов.
Валерия Пирра: - Не говори так, - с легкой жалостью в голосе ответила Валерия, - у меня от этого ощущение, что мы никогда не увидимся больше... А мы ведь увидимся, - и в ее голосе утвердительная интонация преобладала над вопросительной. Было так тихо, что Пирре казалось, будто она слышит все, даже самые тихие звуки, не говоря уже о том, как стучит ее сердце... Тирр вдруг нагнулся и стал целовать ее пальцы, медленно, нежно, так, что все в ней ныло от счастья и влюбленности, которую - в этом не было ни тени сомнения - она к нему испытывала. И вот теперь Валерия, склонившись к нему, прижалась щекой к его горячему лбу и закрыла глаза.
Тирр Серторий: Он целовал руку Валерии, ее пальцы, запястья, и внутри все - от губ до сердца, до самых кончиков пальцев ног - немело от этого ощущения. И неожиданного, но желанного прикосновения ко лбу. Тирр, склоненный, не мог видеть ее, но показалось, что она сейчас улыбается, как будто улыбку можно чувствовать в дыхании, что теряется среди жестких прядей. Свобода не холодный вольный ветер, свобода оказалась намного теплее и намного слаще, чем он мог представить, свобода оборачивалась чем-то новым, иным, от чего было безумно приятно, как пришедшему ко второй страже после долгой работы в купальню и растекшемуся по ее холодному бортику, соскальзывающему в успокаивающе горячую воду. Он с бесконечной осторожностью, тихонько потерся лбом о ее щеку, пытаясь вернуться к реальности, в которой их несло куда-то прочь из Рима: - Я... - он не поднимал головы и вообще старался не шевелиться, чтобы ненароком не потерять ее в наплывающем закате. - Мы увидимся, обещаю тебе. Я никогда не был так, - он замолчал, подбирая слова, хотя знал прекрасно, что сейчас может сказать только одно. - Влюблен. Весла в руках и невозможность их бросить - последнее, что связывало Тирра с тем пространством, в котором он бродил до того, как самый светлый мир прижался к нему горячей щекой.
Валерия Пирра: А в голове все перемешалось, слилось в бесконечный шепот, плеск весел в воде. Валерия замирала от каждого нового его прикосновения, от теплого дыхания, которое чувствовала на своих пальцах. Все это было уже не желанным сном, не мечтой о чем-то трепетном и прекрасном, а явью - бережно обволакивающей ее, держащей на плаву и обещающей, что Валерия никогда больше не растворится без следа, что ее есть кому теперь хранить: - И я, - и не солгала, потому что так счастливо и будучи настолько уверенной, что никакие обстоятельства не способны этому помешать, влюблена еще не была, - мне впервые кажется, что иначе не могло быть, - тирровское "влюблен" отдавалось в ушах все тем же тихим плеском волн, пьянило и качало, и Пирра, ни на мгновение не задумавшись, легко провела свободной ладонью по его щеке, медленно наклонилась ниже и поцеловала Тирра в самый уголок губ.
Тирр Серторий: Даже если лодка сейчас покинула бы пределы империи, перенеслась бы в мавританские пустыни, и просто пошла ко дну - он не заметил бы, так чутко прислушивался к ее голосу; он даже прикрыл глаза, чтобы не видеть ничего вокруг совсем, пусть останется только она и ее дыхание, только самое главное. Но Валерия поцеловала его, и этот поцелуй был совсем другим: там, у фонтана, она убрала его шрам, а самого - оживила, подарила волю и способность говорить с ней ясно и легко; сейчас она утверждала его способность полюбить. В голове вдруг все сразу встало на свои места, как будто он долго, очень долго спал, бродил после пробуждения с еще мутноватым взглядом и сухим горлом, но теперь проснулся окончательно, и увидел вокруг себя тот мир, о котором уже успел забыть или вовсе никогда не знал. И поразился, и захотел вернуть Морфею все его дары и больше никогда не спать. Он ответил осторожно, даже робко - он и не помнил, целовал ли кого когда-нибудь, не знал, умеет ли, не задумывался, правильно ли поступает, - просто поцеловал ее в губы прикосновением, слил свое неровное дыхание с ее легким и мерным. И подумал на мгновение, как хорошо, что вода, сбегающая с весел - не бесполезная в этом новом мире клепсидра.
Валерия Пирра: В поцелуе Тирра было столько бережной осторожности, что Валерии на мгновение показалось, будто это его самого нужно беречь, это он хрупок, как стекло, и одно неаккуратное прикосновение способно нанести ему непоправимый вред. Но вкус его губ казался таким знакомым, настолько совпал с ожидаемым, что даже не сбил дыхания, а слился с ее собственным: - Тирр... - и воздух на выдохе слегка споткнулся о краешек его имени, - я... - Пирра не договорила, легко скользнув с края лодки ближе к дну, к нему в объятия и поцеловала еще раз - закрыв глаза, ничего не ощущая больше, кроме его поцелуя и тепла. И, целуя, даже не думала ни о чем, только осторожно, на ощупь, провела пальцами по его лбу, убрав несколько непослушных прядей, и уронила руку на тиррову шею.
Забан: >>лавка Суламиты 26 август вечер-ночь>>> Она оказалась такой резвой, что Зан под конец забыл, что она девушка и сиганул через какой-то обломок парапета, выкатываясь к реке. После вымазанных желтым факельным светом стен противоположный берег на фоне глубокого неба показался почти родным, если б не тонкие дырки, пропаленные в силуэте. Хотелось макнуть в воду руки, а то и совсем окунуться, но время было позднее, он и без того растянул свое "до вечера" как умел, а завтра предстояло встать пораньше и покормить... Но он все равно сбавил темп. Темная вода блестела тускло, а местами казалась пустой и бездонной.
Тирр Серторий: Пусть Тибр несет, куда угодно всем богам мира. Он только ощутил тепло ее губ, потом услышал собственное имя, и ее голосом, ее дыханием оно прозвучало странно и даже красиво, "р" получилась мягкой, легкой, свободной. Каждый раз этот звук застревал в гортани самого Тирра и тех, кто его окружал на стене пещеры, но Валерия непреходящей нежностью воскрешала даже звуки. - Ты... - и прежде чем голова пошла кругом, а разум окончательно растворился в поцелуе, Тирр положил ненужные никому больше весла на борта, на случай если они когда-нибудь вдруг все-таки понадобятся, а сам обнял Валерию, точно так, как когда-то хотел обнять пляшущий огонь в раннюю весну на границе провинции - осторожно, нежно, и с величайшей жаждой тепла, жизни; в тот холод и Крепыш смотрел на поднимающееся вверх пламя человеческими глазами. Обнять, прижать к себе, согреться - в последний раз. Но тот огонь не умел назвать по имени и у него не было рыжих волос, что могли бы касаться лица и мягкой волной спадать по ладоням и пальцам, скользящим по тонкому одеянию, у него не было изящных пальцев, убирающих пряди со лба. Только сейчас Тирр понял: огонь на границе провинции и не мог поддержать даже тени тепла в мертвеце, потому что не был любимым - просто горящие сухие ветки. Но теперь забыть о времени и о реке, держать в руках жизнь, единственную возможную, прекрасную, целовать ее, осязать через холодящий шелк осторожно, едва касаясь, но уже без страха, что он может лишить ее дара воскрешать... От налетевшего с Тибра порыва он инстинктивно расставил руки шире и прижал Валерию к себе крепче, защищая от холодного предзакатного ветра.
Валерия Пирра: И не было нигде другой такой реки, где она чувствовала бы себя настолько любимой и желанной. Теперь и ветер не был пронизывающим прохладой, он только дополнял все, что происходило, слегка качая время, но не позволяя ему уплывать вперед, просачиваться сквозь пальцы - так же, как не позволял и Тирру исчезнуть из ее объятий. Валерия не открывала глаз, чтобы вся сладость мгновения не посмела улетучиться и исчезнуть, но даже с закрытыми глазами видела, как лучи преломляются в течении Тибра и тени танцуют по бортам лодки, их лицам и одежде: "Боги, я... дома... Я там, где мне положено быть," - пришло откуда-то из глубин сознания ей на ум, и принесло еще больше порывистой нежности: - Люблю тебя, - прошепталось, будто вплелось между дыханиями и слияниями губ. Валерия замирала, чувствуя пальцы Тирра через тонкую ткань на спине, оживала от каждого нового теплого, чуть робкого прикосновения, и хотелось быть еще ближе, обнять его еще крепче - поэтому она прильнула к Тирру всем телом, когда он инстинктивно закрыл ее от ветра, и руки сами скользнули вниз, гладя его спину.
Залика: >>>Дом-лавка Суламиты август, 26, вечер С разбегу перепрыгнув камень, Зали освободила ладонь и вдохнула, широко разведя руки: - Фссс... вроде и помойка, а как хорошо. Если вверх по течению достаточно далеко уйти, выше Марсова поля, там даже купаться можно. И сморщила нос - с берегов реки тянуло прелыми луковыми ошмётками, рыбными очистками и смолой просохших на вечернем солнце лодок. - А у тебя там какие реки были, чистые?
Тирр Серторий: Ее губы становились все слаще, хотя казалось, что больше уже невозможно, от вкуса ее поцелуя в сердце что-то слабело и сжималось, а в появившемся вместе с жизнью неровном ритме рождалось еще более новое пьянящее ощущение, незнакомое чувство, горячее; Тирр и не думал, что в его собственных, уже живых, ребрах спрятана печь. Меж тем порыв ветра затянулся, грозясь обернуться Аквилоном, напоминая, что до заката осталось всего ничего, но этот же порыв словно в утешение сделал Валерию еще ближе; Тирр ощущал ее - тонкую, легкую, пламенную - всем телом, плечами, руками, грудью, даже спиной, и можно было раствориться в этом объятии, остаться в нем навсегда: это последний шанс послать всё в аид, в тартар и дальше, оставить лодку Фортуне и просто плыть. Особенно сейчас, когда она сказала... Тирр просто губами коснулся ее губ, уголка губ, скулы, щеки, поцеловал в шею, не убирая волос, одним дыханием и шепнул на ухо: "Люблю тебя" - ему показалось, что ни шепота, ни приглушенного голоса не звучало в плеске воды, и он повторил чуть громче, делая Тибр невольным и вечным свидетелем: - Люблю тебя, Валерия, - он вдохнул еще раз, запоминая накрепко, как пахнут ее волосы в предзакатном, уже знобящем ветре, и нечеловеческим усилием воли заставил себя разжать руки, чтобы снова взяться за весла, приладить их, развернуть лодку и начать грести. - Мы прошли Нижний порт, скоро догоним плотогонов. Нам нужно возвращаться.
Валерия Пирра: Не в силах Валерии было не раствориться в этих поцелуях настолько, чтобы не замечать ни времени, ни места, где они находятся, но и не в ее характере - отвергать разумные доводы: - Да... Ты прав, - она рассеянным и легким движением подобрала волосы, пересаживаясь как сидела и все еще чувствуя на губах, руках и теле тепло - там, где отныне было суждено жить прикосновениям Тирра. А потом постепенно вернулся и Тибр, и августовский вечер, и зябкая прохлада, пробегающая по плечам Пирры, разлученным с его руками. Она глянула, как Тирр по-деловому суетится, как он пытается оказаться в той реальности, где нужно возвращаться назад - пытается вызвать ее в себе, снова взявшись за весла, - и улыбнулась: - Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось больше всего? - "Конечно, знаешь... Никогда не переставать целовать тебя", - дыхание выправилось, но было глубже обычного, и сердце билось так, что Валерии казалось сейчас, будто она вся - это колотящееся сердце, - суметь сделать так, чтобы не надо было возвращаться, - и глянула на него почти завороженно, так, когда от одного только вскользь брошенного взгляда мгновенно вспоминается происходящее недавно - настолько, словно и теперь ощущается физически. Тирр выглядел прилагающим все силы, чтобы сосредоточиться, и с губ Пирры сорвался невольный вопрос: - Скажи, любил ли ты кого-нибудь...до меня? - и она вся обратилась в чуткий, ревностный слух.
Тирр Серторий: Весла он все же умудрился не выронить, хотя руки плохо слушались: все что угодно, кроме прикосновений к ней, не считалось даже мало-мальски стоящим послушания. Но холодное пространство накатывало, в какой-то степени отрезвляло и гнало вперед самым своим дыханием - увезти Валерию отсюда, от Аквилона. - В первый раз мне не нравится, что я прав, - он улыбнулся, не сводя взгляда с ее лица, налегая на весла так, что было жарко. - Посмотри на меня внимательно, Валерия, редко увидишь человека, который торопится вернуться в могилу до темноты. Все вокруг тоже торопилось, всему нужно было куда-то успеть до темноты: подсвеченной погружающимся солнце ряби Тибра, промерзшим гранитным набережным, помрачневшим портикам и редким садам, нависающим над водой. И только когда они проплывали мимо, Валерия, чьи волосы пылали ярче солнца, озаряла темнеющее, растворяющееся, грустнеющее, засыпающее - и все снова приходило в движение, уверенное, что день вернулся, что можно продолжать жить, можно успеть... Но все это Тирр отмечал только боковым зрением, мельком, потому что греб быстро, наверное даже слишком быстро. - Ты вселяешь во все вокруг надежду. Что их жизни хватит на то, что задумано, стоит им только обрести тебя, - он обвел взглядом мир за ее спиной и помолчав, ответил на вопрос. - Никогда. Я всегда был неживым, Валерия, но только не теперь.
Валерия Пирра: "Я всегда был неживым", - больно кольнуло чем-то знакомым, и даже Тибр, казалось, помрачнел, - а я?.. Может, это я все время была неживой?.." - Тирр бередил в ней что-такое, в чем Валерия отказывалась себе признаваться, о чем не желала думать все это время. Но теперь думала. Нет, она не была неживой, напротив, все, к чему она стремилась, прикасалась, чего она хотела больше всего - все это было как раз от наполненности жизнью, от острого желания дарить жизнь и ощущать жизнь - и подаренную в ответ, и просто развернувшуюся вокруг. И все это бесконечно долгое время ей не позволяли этого делать. Пирра не отрываясь смотрела, как Тибр отбрасывает тени на лицо и руки Тирра, слушала скрип уключин, и все казалось ей теперь таинственным и затаившимся, почти замолчавшим, словно перед тем, как произойдет что-то важное. Валерия чуть наклонилась вперед, чтобы лучше видеть его глаза, такие же глубокие, как закатный Тибр, и казавшиеся теперь еще чернее, будто вобрали в себя все блуждающие тени, и нарушила это напряженное молчание: - Почему ты так упорно называешь себя мертвецом?.. - и сцепила руки в замок, чувствуя, что состояние у них сейчас одинаковое, но причины у нее и у Тирра на то разные, - то, что ты никого не любил, еще не значит, - и Пирра уже понимала, что говорит не о том, что он не это имел в виду, и начала с другого края, чуть улыбнувшись, - я вижу живого юношу, немного сдержанного или робкого... - ее пальцы чуть дрогнули и сжали борт лодки, - но теплого...хранящего огонь внутри, - теперь Пирра смотрела ему в глаза, и ей казалось, что тени в них - это тени, отброшенные языками пламени того самого внутреннего огня, - способный обжечь неосторожному пальцы... - слова выговаривались медленно, а Валерия все не сводила с него глаз; Тирр греб размашистыми, пожалуй, даже чересчур сильными движениями, будто убегал от чего-то или преодолевал какое-то внутреннее противоречие - она только смутно улавливала это и не совсем могла объяснить, - "это ведь не из-за времени... От кого же ты бежишь: от меня или от себя?.." - но объяснить все-таки рискнула, - потому что юноша и сам не знает, как много внутри него этого огня...
Забан: - Ручей у меня там был, - оглянулся на нее Зан, в досаде на ее забывчивость. - Берф, говорю. Ей ничего не говорило название, и потому он просто буркнул: - Чистый, - вернулся на два шага и посмотрел на нее, ожидая, когда можно будет за руку схватить... или... за что-нибудь еще, пришло в голову. Только он же собирался показать ей, где их дом, то есть, эта пахучая лавка... Ну и ладно. Он поймал ее, пока руки не опустились, за талию, и неровно ткнулся лицом в лицо, стараясь поймать губы... Обнять успел еще до того, как мысль спугнула собственное сердце, а поцелуй прилепить уже пытался наугад.
Тирр Серторий: - Рядом с тобой я почувствовал себя живым еще до того, как понял, что люблю... но может быть и наоборот, - продолжил, при этом даже не пытаясь вспомнить, настолько эти ощущения были неотделимы друг от друга. - Валерия, я не знаю, за кем вернулся в амфитеатр: за жизнью, за свободой или за любовью. Ты оказалась и тем, и другим, и третьим сразу: еще там, где капли возвращались с твоей ладони в фонтан. И немного пламени с твоих волос перекочевало сюда, - он с улыбкой легонько стукнул ручкой весла себя в грудь, где с каждым ее взглядом и словом взвивалось, подскакивало и стучало быстрее. Последние лучи этого дня уже ложились на ее плечи, прощально поблескивали и соскальзывали в только что взбитую веслами речную пену. Слишком хороша, слишком красива для этого города, слишком порывиста для этой реки, слишком стремительна и легка для той дороги, по которой они поедут наперегонки еще до сентябрьских ид. Есть ли место, способное удержать ее и при этом не померкнуть? Достаточно ли у него сил и способностей, чтобы такое место отыскать и самому в нем удержаться - рядом с жизнью? Обо всем этом еще будет время подумать, хоть до четвертой стражи, а пока он чуть умерил ход, чтобы искры света с ее одежды ныряли в спокойную воду. - Обжечь... У меня в руках даже трут не задымился бы, - не получалось отсчитывать равномерные гребки ни по сердцебиению, ни по дыханию, и следить за движением весел Тирр тоже не мог, потому что смотрел только на нее. - Но если для того, чтобы поцеловать тебя, любимая, придется крепко обжечься или сгореть совсем - я готов.
Валерия Пирра: Она ответила улыбкой на его улыбку и жест. Но в нем опять была эта сдержанная серьезность, такая, будто он уже прожил одну жизнь и начал новую, зная цену каждому шагу: - Мне не везло с любовью...до этого, - пока это было все, что Валерия могла рассказать, мысль сама попросилась наружу, и ничего не оставалось, как произнести ее; сегодня не Пирра выбирала, что говорить - слова находились самостоятельно, - но теперь все будет по-другому, я в это верю. - Прощальные солнечные лучи ложились под углом, и ей вспомнились трибуны амфитеатра, разделенные почти так же, и сам Тибр казался теперь потемневшим и каменным - невольно думалось, что если дотронуться до него ладонью, можно ощутить что-то твердое и шершавое. Поэтому мягкость слов, которые произносил Тирр, приятно отличалась от всего вокруг, диктовала свою льющуюся нежность и воде, и мостовым, и потемневшей растительности по берегам, не позволяя ничему окаменеть навеки: - А вот теперь ты читаешь мысли, - Пирра слегка изогнула бровь в удивлении, - это я хотела сказать, что готова как угодно обжечься - лишь бы иметь возможность поцеловать тебя еще раз... - темнело стремительно, ветер становился все свежей, и Валерия давно бы замерзла, но внутри от каждого слова Тирра, от каждого его взгляда разливалось тепло - так что теперь эта разница температур в ней и вовне успешно не позволяла ей ни дрожать в ознобе, ни ощущать, что жар внутри нестерпим. И все-таки - она чувствовала - жар побеждал, поэтому Валерия с усилием отвела от Тирра взгляд и обернулась посмотреть, далеко ли до берега: - Ты говоришь столько... - она почувствовала, как пересохло в горле, попытавшись сглотнуть, - нежных слов, что их трудно слушать спокойно... - взгляд тянуло обратно, к Тирру, и Валерия медленно обводила им окрестности в поисках чего-то холодного, чтобы хотя бы так сколько-нибудь остудить и себя, и забегающие вперед мысли; хотелось то ли прильнуть к нему снова, то ли сделать так, чтобы он сам бросил весла для того, чтобы опять держать ее в объятиях, то ли всего сразу... Пирра облизнула сухие от ветра губы, продолжая не без мучений отводить взгляд от Тирра и искать источник холода, но тщетно. И в последних лучах, и в пляшущих по воде и одежде тенях, и в нем, в его глазах, его вздымающейся от дыхания груди, и в ней самой - был только лишь один огонь.
Тирр Серторий: Последние искры дня растворились в воде, и в который раз уже Тирр пожалел об этих веслах, мешающих обнять ее, почувствовать под ладонями горячую кожу, щекой коснуться щеки, зарыться лицом в огненные, накаленные дневным солнцем волосы, поцеловать в шею, в губы, ощутить, как она хрупка в его руках, но в то же время полна оживляющей силы... Вместо этого приходилось просто грести сильнее, чтобы уже наконец причалить к земле, на которой, правда, все еще стоит Рим, но теперь он может и подвинуться немного. - Обычно я вообще не говорю, - он медленно подбирал слова так, что бы произносить их на вдохе, не срываясь; скорость давала о себе знать и рукам и дыханию. - Это тоже твои дары, Валерия. Пришлось отвлечься, повернуть голову, чтобы разглядеть в навалившейся темноте стремительно приближающийся берег: - Почти на месте... На твердой земле любовь ничего не потеряет в силе, обещаю, - он медленно правил, чтобы не врезаться в пристань и не свалить в воду повисшего на самом краю хозяина лодки. - Ее просто перестанет качать и обдувать аквилоном... >>>>> Бычий рынок, пристань
Залика: Зали наклонила только голову вбок, чтоб губы промазали в щёку, распахнула глаза широко, так, что в них, на фоне темени зрачков, весело отблескивали первые звёзды и, не шевеля больше ни мускулом, спросила: - Это то желание, которое я осталась должна, точно?
Забан: Зан замкнулся и отошел от нее на два шага. - А что, нельзя хотеть просто так? - спросил, как сам себя. Конечно, про игру, которая неизвестно когда была, она запомнила, а про ручей только что... ну вот, еще днем, рассказывал, так она переспрашивает. - И вообще ты тогда сказала, что это ты не знаешь, чего желать, и сказала, потом пожелаешь, - сказал он, одновременно соображая, что этого делать не стоит потому что, во-первых, она и так все умеет вывернуть как ей нравится, а во-вторых, он показывает, что для него это важно. Только неприятно было притворяться и что-то выкручивать хитростью, и он решил - и ладно.
Валерия Пирра: Валерии бы сейчас удержать его в своих объятиях и никуда не отпускать. Но она не знала, как это делается, сама, вольная и свободолюбивая, она не понимала, зачем удерживать кого-то. Потому что те, кто не мог без нее - возвращались сами, и - она была в этом уверена - к нужным ей сумела бы добраться из самой преисподней. Пирра только смотрела на него, на темную пристань, на появившегося некстати хозяина лодки - и запомнила даже его смутно различающееся лицо, на случай, если таких прогулок больше никогда не повторится. Пальцы слегка дрожали, но было не различить - от резко наступающей августовской прохлады ли, или от того, точно узнаваемого чувства, от которого она пыталась отрешиться: - Я верю делам, - в борьбе с собой чуть более жестко отозвалась она, остро осознавая в этот момент, что лжет - что и словам хотелось верить, больше того - верилось, каждому слову, которое произносил Тирр и которое мучительным нежеланием расставаться отзывалось в ней, - и...тебе, - выдавила из себя, чтоб хоть как-то смягчить, но не сорваться в неостановимый поток слов о том, насколько - и влюблена, и хочет верить, и еще кто его знает о чем... >>> Бычий рынок
Залика: - Ах, моё желание осталось... - засмеялась Зали и кошкой вспрыгнула на парапет. - Так и спросил бы меня чего я хочу, - посмотрела вниз на тёмную воду и сказала в неё задумчиво и негромко, - а я ещё не знаю, чего хочу.
Забан: Зан пожал плечами. - Ну, ты все равно не знаешь. Чего тогда спрашивать. А я знаю. Вот и делаю. Он тоже влез на парапет и пошел по нему вверх по реке мелкими шагами. Стало грустно и безразлично, когда попасть домой. Он в очередной раз убедился, что она хитрая. И важную птицу из себя делает, бывшая жрица. Страуса. - А по этому забору... далеко дойдешь? - спросил, уходя от нее по парапету расставив руки.
Залика: "Много вас таких, кто делает не спросив, особенно когда вырастаете" подумала Зали, но не зло, а как-то равнодушно - тёмная вода уносила мысли и неродившиеся слова. - Прямиком к Тиберину, - просветила в мальчишечью спину, - там обрыв через пару инсул. Легко догнала варварёнка и чуть поцарапала коготком его шею: - Слезай, я тут каждый битый камень знаю, но спускаться вниз и выковыривать тебя из капусты и ила не буду.
Забан: - Почему это из капусты, - пошевелил плечами Зан под ноготком, и спрыгнул. - Не в огороде же... Ну, совершенно же понятно было, что она ниоткуда бы не стала его выковыривать, да и дождалась-то случайно. Или из-за пряностей и прочего благовония. Но уж никак не ради красивых глаз. И всяко подчеркивала, что заинтересовать ее Зану нечем, что он и так каким-то задним местом чувствовал, а она еще и не хотела ничего. Так что он понятия не имел, что у нее теперь спрашивать, раз она тут главная, а чего хочет не знает, и побрел дальше по Тибру, неохотно приближаясь к дому.
Залика: Зали шла чуть позади молча, легко находя куда ступить и чувствуя себя помойной кошкой с окраин. Настолько кошкой, что хотелось сесть вон на тот камень... или на этот... словно для того, чтоб начать умываться лапкой, а на самом деле - выглядывать, вынюхивать, выслушивать ночь в поисках затаившегося веселья - пугливой тени, быстрого шороха, чьей-то любопытной морды с блестящими бусинами-глазами. Но единственная мышь понуро шла впереди, скиснув от отказа. А ей хотелось играть, уже хотелось, на свободе, где ветер и протоптанные речными грузчиками тропинки то и дело меняют направление, настроение, и неизменным остаётся только упрямое течение тёмной грязной реки, которое можно обмануть и пойти в другую сторону. Она не думала о прекрасной патрицианке и не вспомнила для чего ей нужен варварёнок, когда, подкравшись тихо, щекотнула его когтями по рёбрам, отвечая на вопрос, заданный боги знают сколько домов назад: - Потому что капустный суп. Мы в Риме.
Забан: Зан подался в сторону от щекотки, ежась. - Думаешь, это приятно, или назло? - спросил хмуро, но примирительно, поглядев искоса. - У нас, между прочим, живут такие... насмерть. Заэтосамывают, - объяснил, тыкая ее пальцем в ребра. - Я не видел, - признался, да и очевидно же было, раз жив. - Я думаю, они на тебя похожи.
Залика: - А может я и есть из этих, которые заэтосамывают, - захохотала Зали, которой тут же подумалось, что про заэтосамывание надо у Рыжей спросить, - пока не заэтосамаю не узнаешь ведь, а потом поздно будет! Громкий смех вспугнул спавшую в прибрежных переулках Эхо, пометевшуюся меж инсул и нырнувшую в реку с громким плеском гуляющей у поверхности рыбы. Залика обернулась на звук, но даже кругов не увидела. - Чем ты занимался там, на своём Брефе? Бортничал? Пчелы подательницы жизни, охраняют мертвых от живых и живых от мёртвых...
Забан: - Что, трудно сказать, что ли? - набычился Зан, которому этот чужой язык вот так постоянно и мешал жить - вроде и понятно высказался, а вокруг все покатываются со смеху. Само по себе это в данный момент не испортило бы настроения, так, будто этого мало, она опять спрашивать стала о том, что было до. - Никого они не охраняют. Они умирают, когда... Это другие кого хочешь охранят, только они меда не делают. Все ей расскажи, чем он занимался.
Залика: - Что сказать? Ламия я или лярва? - фыркнула Зал. И произнесла чётко, по слогам: - Ще-кот-ка, ще-ко-тать... - и, сделав страшные глаза, прошипела-прошелестела скороговоркой, шевеля пальцами на уровне шеи, как ищущая добычу ламия, - пощекотить, пощекатывать, защекотать, перевыщекотать. Невежество варварёнка насчёт пчел было таким естественным, что даже раздражения не вызвало, зато ей стало интересно кто "заэтосамывает" на севере, а называть такие сущности по именам ни днём, ни ночью она никогда не боялась: - Как они у вас там называются? Ну, по именам? Может я себе подберу...
Забан: - Русалки, - сказал Зан. - Перевы... Нету у них имен. Ты же не всех собак возле дома по именам называешь? Только когда ручные. А эти не ручные. Они щеко...тают. Он был хмурый, и скрыть этого не старался. Да и не умел как следует. Чтоб перестать дуться, ему надо было подумать о том, что она не единственная девушка в Риме, но это хорошо умеют взрослые парни, которых он не понимал и не хотел понимать поскольку даже причислял себя к мужскому роду не из гордости. И ничего общего иметь с мужчинами не хотел, даже тайного знания, как обращаться с девушками. Он же единственный был такой, особенно после того как у него не стало семьи. Вот и она должна была быть единственная.
Залика: "...нету у них имён" неожиданно обрезало все ночные звуки как ножом, отрезало разговор, эхо... не всех собак... его латынь звучала грубо, не по-зешнему, иначе, cave... "Кани" словно сказал кто-то над ухом. Она оглянулась назад, поднесла руку к виску и резко села на ближайший камень. Сердце колотилось, лицо пылало, руки... дрожали? Зали непонимающе уставилась на пальцы, еле видя их в ночи. О чем там предупреждал Левий? Головокружение, тошнота... нет, не то. Просто устала, вымоталась, удар этот, слишком много всего за последние дни, сразу, скопом, почти как в пожар, но, уворачиваясь от горящих балок, она почти веселилась, почему же сейчас ударило так, словно кого-то отрезали, навсегда, непоправимо? Почему это имя? Ёе имя. Настоящее. - Кани... - выдохнула Залика в ночь, начиная зябнуть от речного ветра.
Забан: - Чего?.. - не понял Зан и обернулся, потому что ее голос отстал. - Ну чего ты, - подползая ближе, он увидел, что она как-то вся резко устала и, кажется, замерзла. Он подошел быстрее и ближе, присел на корточки и взял ее руки - согреть, заглядывая в лицо по-собачьи. Руки, вроде, холодными не были, во всяком случае, не настолько, чтоб их греть но тряслись. Да и, когда руки от холода остывают, они не трясутся. - Тебе плохо? Он подергал ее за пальцы, потряс ее кисти в руках, взял между выпрямленных ладоней ее большой палец и потер руки так, чтоб он покрутился, заставляя расслабиться и засмеяться - сестра так делала ему, когда он маленький был.
Залика: - Тея, Иаби, Кани, - сказала Залика, глядя в темноту поверх его головы. У них были имена. У всех у них. Прошлое, названное по именам, обрело лица и голоса. Тея - обжигало как огонь. Кани - звенело как цепь. Иаби - зияло как пролом в крепостной стене. И она не знала теперь что с этим делать. - Откуда ты взялся такой на мою голову?! - не отнимая рук спросила с досадой, хоть и понимала, что варварёнок ни при чем, это всегда было с ней и не важно какая Пандора открыла пифос. - Угадаешь, какое из этих имён - моё?
Забан: Она что-то сказала на незнакомом языке, недовольная тем, что он "взялся". - Ну ты же сама сказала: "приходи", - пробурчал он, теряясь в именах. Это, оказывается, были имена. - Кани? - спросил он, потому что с этого первого слова она и отстала, хотя кто там знает, она взрослая, может, это у нее так милого звали, или мама так называется.
Залика: Залика прислушалась так, что даже посмотрела в глаза. Насколько их вообще было видно черные - в ночи. Блестевшие как вода в реке и дальние отблески смоляных факелов. - Да. Вот так и называй. Когда не на людях, - поправилась через короткий выдох. - У всех поваров такие руки мягкие? Это потому что всё время то в масле, то ещё в чём... - собственные казались шершавыми как кирпичная стена. Это были не руки Кани. Это были руки продавщицы Залики. Поломойки Залики. Прачки Залики. "Какие теперь руки у Теи?"...
Забан: Он даже отдернул руки и посмотрел на них в темноте. Пощупал пальцы. Подумал: "никакие не мягкие". Он, вообще-то, думал, что руки у него твердые. -Почему, - пожал плечами, примиряясь объяснением "в масле или еще в чем", и решил, что она, наверное, хотела сказать "гладкие", а так-то они очень даже руки. Сильные вполне. И вообще он тренировался с ножом и думал, что у него даже мозоли есть. - А у тебя когти, - сказал он, чтобы отвлечься от этого неприятного открытия гладкости собственных рук. - Это для чего?
Залика: Повара ей как-то не попадались, ни юные, ни взрослые, зато она помнила мягенькие-гладенькие лапки Рахили и, больше чтоб отвлечься от ожившей памяти, чем из любопытства, взяла отдёрнутую ладонь в свои и провела пальцами, цепляя и коготками: - Эти? Мышей ловить, вот таких больших лохматых, - улыбнулась мельком. - Для красоты. Там, откуда я родом, их красят в разные цвета. Длинные ногти считаются признаком положения - рука, не знающая работы. Даже не знаю почему - яблоки ковырять удобно, фрукты чистить, - усмехнулась, впервые об этом подумав и вспомнив, заодно, что так и не подпилила остальные до уровня обоманных в той драке. - А ещё ими можно сильно поранить.
Забан: - Мышей? - фыркнул Зан. - Ты за ребенка меня считаешь. Кто мышей красит. Он воспринял это как от сестры, та тоже разговаривала иной раз так, будто он серьезных вещей понять не мог. Да еще это царапанье. Было, правда, приятно коже, но отсутствие мозолей и этот ее тон - "больших лохматых", будто она про него и говорила. Тоже еще! Мышь нашла, для красоты. Он даже покраснел. - А зачем яблоки ковырять, если хорошие. Это если долго лежали... - на кухне у Куриона долго не залеживалось.
Залика: - Мышей, - серьёзно кивнула Зали, - знати можно красить красными оттенками, остальным только в бледные, - не выдержала и рассмеялась, - ногти красят, ногти. А здесь, в Риме, полируют с жиром и кровью животных. У тебя руки как у знатного получаются, на кухне твоей. Собственные руки перестали дрожать, но в голове было муторно, как будто она, с отвычки, прочитала слишком много, что последний раз случалось с полгода назад, когда она полезла в какой-то греческий свиток. - Мы не проданное на зиму сушим, - объяснила коротко. Ветер с реки становился совсем уж противным и Залика порывисто поднялась. Сверху, в темноте, варварёнок казался если не мышью, то каким-то лохматым северным лесным зверьком и она провела рукой по мохнатой макушке: - Пойдем?
Забан: - А толку, - вздохнул Зан, вертя перед глазами руки. - Пойдем, - согласился, встал и повел порывисто, держась у реки даже когда удобней было обойти дом какой-нибудь с другой стороны. Так получалось, будто они идут незнакомыми местами. Или играют. Она от этого переставала быть слишком взрослой. Правда, от этого она даже чуть-чуть переставала быть девчонкой, но как-то совсем чуть-чуть. Просто чтоб быть чуть более своей.
Залика: Тому пареньку, что был с ним в лавке в первый раз, она бы сказала какой толк рабу в гладкой коже. Но варварёнку этому лохматому таких вещей говорить не хотелось, и Зали только усмехнулась: - Девчонкам нравится - уже толк. "А что толку в деньгах что лежат у весталок? Зачем я их коплю, если..." капризный ветер переменил направление и мысль улетела вместе с ним, потому что Зали вдохнула раз, другой и обогнала Забана, мурлыкая: - Мммммм... как пахнет! Да ты в Египте живёшь! Я поняла какая лавка, повезло же, вместо реки и города этим каждый день дышать, да и с балконов у вас наверно отличный вид, должно быть видно сады на том берегу... или с крыши...
Забан: - Да каком египте!.. С крыши я еще не видел, - признался он и задумался об этом упущении. В общем, понятном: летать-то он не умел, вот и облазал все внизу, а наверх не подумал сунуться. А там мало ли. И тут, от этой мысли - мало ли - его как подбросило, он даже голову вскинул: - а как ты теперь домой, сама? - вот глупым он себе показался в этот момент. Вечер уже давно почернел, а он утащил девушку от дома. В таком городе, где, по ее же словам, мало ли что бывает.
Залика: Она почти споткнулась. Никому кроме Серториев никогда не было дела как она - сама. Зали вскинула подбородок, но вместо резкого "а тебе-то что?" пару шагов смотрела на неримский профиль, а потом с еле уловимой металлической ноткой в голосе ответила: - Кого мне бояться? Они все - такие же как я. Ты ещё на Брефе русалок ловил, когда я тут... домой ходила. Не выдумывай. Показывай лучше где живёшь. Балкон есть? - запрокинула голову, вглядываясь в верхние, едва освещённые, этажи.
Забан: - Не ловил я никаких русалок, - нахмурился Зан: "подумаешь, какая своя вся". - Пошли, - позвал и потянул за руку. - На балкон не надо. У меня тут. Будет скоро... - он подвел ее к тому подвальному зарешеченному окну, в котором расшатывал прут. И простодушно предостерег шепотом, явно на предполагаемую дыру не указывая: - Никто не знает. Никому не говори. И взглянул в темноте в глаза так близко и открыто-враждебно, что несказанное: "влезет кто - на тебя думать буду" читалось так же ясно, как и детская уверенность в ее ответе, предположительно: "да не сойти мне с места" или "зуб даю", например.
Залика: - Очень мне надо про твои норки рассказывать, - дёрнула носом Зали и намётанным глазом уличной бродяжки оценила, - увидят как лазаешь туда - набьется семьи три, а то и вовсе такие поселятся, что хозяину городскую когорту придётся звать чтоб выгнать. Она присела и осторожно заглянула, скорее - прислушалась к темноте. - У-гуу! - не удержалась через мгновение, гукнув в тишину и окончательно переполошив Эхо.
Забан: Зан толкнул... или даже двинул ее в бок, от досады. - Чего орешь? - сказал шепотом. - Чтоб налезли и посмотрели? Сама глянь, - повел взглядом в обе стороны от будущего лаза, - кто увидит? Выход на реку, тут растет, там растет, балкон который наш - во, один и висит. А я и железку обратно поставлю, чтоб как было. И мне же не двери надо. А чтоб было. Вдруг чего. Ежась от того, что объясняет очевидные вещи человеку, который считает его недоумком, Зан быстро захлопнул рот, отошел и сел в траве поодаль. Через вздох его смутило, что он ее двинул, хотя только что проводить предлагал. Ну так она вела себя как пацан несмышленый.
Залика: В бок пихнули так неожиданно, что подзатыльник, небрежный, но весомый, прилетел Забану уже после "чего", когда двойная досада распрямила её как ветку: - Вдруг - чего?! Если вдруг чего - тебя поймают и заклеймят! И не посмотрят, что ты всего лишь до подвала добежал! - припечатала Зали и не думая утишать голос. - А если заклеймят, ты не сможешь стать... - она осеклась, метнула косой взгляд на варварёнка и отвернулась. Что ей было за дело до этого мальчишки? Собственный побег, единственный и последний, она никогда не забывала, в отличии от остального. Из под лестницы, куда она забилась, её выгнали оборванцы-пролетарии, а на улице, дрожащую, перепуганную, голодную, не знающую куда идти - подобрала местная банда и сдала за пригоршню квадрансов обратно владельцу лупанара. Её даже почти не били, хозяин посчитал, что и так всё поняла... про побеги. Зали обхватила руками плечи, вдыхая глубоко, чтоб успокоиться и напоминая себе, что пришла она сюда только для того, чтоб запомнить вот этот их балкон.
Забан: Зан на этот голос - именно на голос, а не подзатыльник, что он, подзатыльников не получал - выпрямился, похолодев. Какая же дура оказалась, а еще взрослая. И, решительно взяв ее за руку, так и ринулся в обратный путь, увлекая за собой молча. Винить было некого - первой встречной открылся, а она во весь голос чужую тайну. То есть, не только за несмышленыша считала, но вообще в грош не ставила. А еще своей притворялась. Именно - притворялась. Подумал ли он о ней - именно, подумал, а вот она... Ни слова не говоря, он так и тянул ее за руку домой. Где взял. Чтоб не потерялась.
Залика: Варварёнок уцепился за руку, потянул куда-то, и Зали, только через несколько шагов сообразив, что он тянет её откуда пришли, крутанулась, освобождаясь и злясь уже осознанно и всерьёз. - Эй! Не смей меня тащить, я тебе не мешок с овсом! Ты что о себе возомнил?! Думаешь, тут лес? Тут город. И ты нихрена о нём не знаешь. Ты не знаешь даже, что раз в месяц минимум подвалы инсул осматривают вигилы. И чердаки обходят. И лестницы, дурень! А иногда и раз в две недели! Ты не знаешь ни домов, чьи хозяева дают на лапу чтоб вигилы лишний раз не лезли, ни расписания обходов, ни-че-го! Взрослый, думаешь? Этот город жрал и не таких, и не давился. Это столица мира, детка. Чтоб она сгорела. Взрослый?! Попробуй её хватку на своей шкуре. И не трогай меня руками потому что я - выкормыш этой человеческой клоаки, плоть от плоти этих вонючих подвалов. Не. Тронь. Ей уже было плевать на всех патрицианок империи, в висках стучало, а кулаки сжимались. Но не поднимались. Почему-то. Может, из-за той пустоты, где - отрезало. Только этот был не Иаби. Чужой. Но это было свойство этого проклятого города, где все свои, но - чужие.
Забан: Зан ее молча выслушал, и никаких новых чувств от этой отповеди у него не прибавилось. Тот же пацан, которому по какой-то немыслимой, необъяснимой причине хотелось непременно сразу и во всеуслышанье высмеять любое начинание и доказать, что оно изначально провальное, даже если б ты взялся с того конца и вообще руками, которые выросли откуда надо - а ты и рукожоп и тупица. А он такой умный и опытный, но почему-то сидит с тобой на той же помойке, и много дольше сидит, а руками его не трогай - не стоишь. Зан плюнул и ушел, не подумав при этом "дрянь" только потому, что она не была все-таки пацаном, и просьбу не трогать руками можно было понять только исходя из этого факта. Потому что видел он всякое. Потому и недалеко ушел - так только, чтоб за углом не видела. Отчасти потому, отчасти - не желая возвращаться домой. Теперь, когда она так ославила его крохотную надежду в этом доме. Чтоб он тоже сидел в этой клоаке и ему выбираться подышать даже не удавалось. Вот тебе и причина, угу.
Залика: А чужие соскакивали с неё как репьи. Порой оставляя свой мусор в шкуре, но помойной кошке с окраин было не привыкать. Зали скривилась, быстро оглядела ближайший закоулок и канула в лабиринте стен, мостовых и канав, где ей не нужны были ни провожатые, ни Ариадна, потому что она точно знала, что здесь не встретить ничего страшнее собственных Минотавров. Через пару поворотов она по наитию нырнула в знакомый узенький дворик, напилась в фонтане, утёрлась чьим-то высохшим бельём, настолько дырявым, что его не побоялись вывесить в проходном дворе, поднялась на крышу и села, свесив с неё ноги, смотреть, как не спит, гуляя, переливаясь огнями из-за разноцветных стёкол и делая вид, что веселится, дорогой лупанар >>>
Забан: Он выглянул из-за своего угла, увидел ее удаляющейся и некоторое время цеплялся, постепенно отставая все непоправимей, и следя уже не за тем, как она дойдет, а за самим путем. Он и сам этого не замечал, но так уж с ним было - человек, отвечающий на доверительный шепот во весь голос, даже если он не насмехается при этом, унижая тебя - не достоин доверия. Он чужой, и никогда не будет своим. Он слишком презирает такую возможность, в лучшем случае - потому что ты ничего не значишь ему... в худшем - чтоб ты не поднялся, чтоб пресечь даже мысль, что тебе удасться то, что не удалось ему. Зан отстал задолго до того, как она достигла своего дома, и неохотно вернулся к своему, с маленькой опозоренной надеждой в подвале. .>>>>>>дом Лара на Тибре>>>>>>>>>
Сидус: >>>Вилла Белецца27, август, утро Кто ж знал, что на этой долбанной почте с самого утра будет такая очередюка из всяких конторских крыс, смотревших на него, к тому же, как на свежий навоз посреди только что подметённого форума?! Сид бежал со всех ног и продышался только на мосту, когда понял, что пришел первым. И времени ещё было... и жетон под мостом купить, и сушёных фиг в придачу. А с парапета было очень славно поплёвывать фиговыми жопками в воду, болтая над Тибром уставшими от двухчасовой беготни ногами.
Тирр Серторий: >>>>> Из дома Суламиты Сида увидел еще издали, и так получилось, что подошел незамеченным, где-то за несколько шагов решил подать голос: - Аве. Чего-то ты рано. Смотри, на лысину плотогону не попади, а то представление раньше начнется.
Сидус: - А я первого плотогона ждал, - перевернулся на голос Сид и соскочил с парапета, - на лысину ему плюнуть - говорят, примета хорошая. А ты чего такой... как будто побили или клопы всю ночь жрали? - вчерашний знакомый запомнился серьёзным, но Сид, всю сознательную жизнь зависевший исключительно от чужих настроений, что-то такое учуял в глазах, как всегда чуял, когда ему самому было очень сильно надо. То ли недосып, то ли настроение... - Только не говори, что передумал или дела - я уже и жетон купил.
Тирр Серторий: - Примета, - Тирр хмыкнул, перевесился через перила, ему самому вдруг захотелось плюнуть в какого-нибудь плотогона. Они же вчера и помешали ему с Пиррой уйти за Тирренское море и еще дальше. Но это было бы слишком по-детски, да и Сид еще что-то спрашивал, и надо было ответить. Он отвалился от парапета: - Идем, конечно, обещал же. Да, жрали... типа клопов. В них вроде как уже есть толика твоей крови, но они все пьют и пьют. Идем уже, а то пропустим начало. И не дожидаясь Сида, пошел в сторону >>>> цирка Нерона
Сидус: - А, - успокоился Сид, мельком вспомнив не сгоревшего папашу хозяина. - Ну это или терпеть или травить. Я уж думал крови попила та, за которой кинулся вчера. Ну и как, догнал? - поинтересовался, догоняя сам. >>>Цирк Нерона
полная версия страницы