Форум » Окрестности » Вилла Белецца » Ответить
Вилла Белецца
Мирина: Принадлежала гетере Мирине, приобретена Публием Педием. Небольшая, но очень красивая вилла в 5 милях от Рима в сторону побережья. Дом утопает в садах, ограда почти не заметна в зелени вьющихся роз и кустарников. Сад перед домом немного запущен, деревья разрослись и дают густую тень. В доме, вокруг атрия - большой триклиний, три кубикулы, вокруг перистиля - комнаты прислуги, кухня и купальня. Перистиль украшают статуи муз. Там же выложенный мозаикой бассейн. Рядом с домом небольшая конюшня, пришедшая в запустение - крыша частично обвалилась, деревянные двери рассохлись. В саду фонтан. Комнаты виллы наполнены необычными предметами и мебелью, большей частью в восточном стиле - это те, хоть отдаленно напоминающие сарматскую культуру вещи, что бывшей хозяйке удавалось найти. На полу роскошные ковры, на стенах - оружие: клинки, копья, лук и колчан со стрелами, ножи... Большие вазы и кувшины, украшенные сюжетами об амазонках. В спальне на полу - шкура леопарда.[more]Вывезено: В больших кованых шкатулках - украшения: кожаные пояса, отделанные металлическими пластинами, длинные тяжелые серьги, крупные браслеты с причудливыми узорами... Дом был похож на потаенный уголок памяти, до времени хранивший все, что дорого его хозяйке. Панонийские гончие Публия: Надежный Отважный Отрава Антилопа Стрела и Дозорная [/more]
Ответов - 94, стр:
1 2 3 All
Мирина: >>>дом Гая Куриона, городского претора "Конюшня совсем пришла в негодность", - подумала Мирина, заходя в виллу. Недовольное фырканье разгоряченных лошадей доносилось из полуобрушившейся постройки. "Кресп продержится пару дней, но потом надо будет найти для коней условия получше. Эти развалины не выдержат норова жеребцов, еще помнящих вольную степь". Гетера трепетно относилась к своим лошадям, и судьба их не на шутку волновала ее. Немногие в Риме стали бы заботится о лошадях больше, чем о людях. Тут Мирина вспомнила вычищенную, сытую лошадь, запряженную в повозку Авла. "Да, Суламита может принять и накормить не только незваных гостей... Надо будет узнать, нет ли в ее конюшне свободного места, пока мы не восстановим эту". Отправив служанку разбирать вещи, Мирина зашла в спальню и упала ничком на кровать. "Это был слишком странный и страшный день", - подумала она. Через минуту гетера окунулась в глубокий холодный сон без сновидений, как окунается в морскую бездну прыгнувший со скалы.
Мирина: Проснувшись, гетера занялась осмотром своих новых владений. Жизнь продолжалась, и дела требовали ее участия. На крыльце виллы Мирину ждал Кресп. Он сидел на ступеньках и дремал, уронив седеющую голову на темные от работы и солнца мозолистые руки. Услышав шаги хозяйки, Кресп вздрогнул, просыпаясь, и тут же расплылся в улыбке. Старик любил гетеру за ее справедливость и хорошее отношение к рабам а, главное, к животным – не имевший семьи Кресп всю свою нерастраченную на людей нежность отдавал лошадям. «В новый путь, хозяйка, с новыми силами», - проговорил он, кивая. В глубине души он жалел эту молодую женщину, слишком часто терявшую то, что она считала частью своей жизни. Но за годы службы в доме претора он хорошо изучил нрав гордой сарматки. Жалости она не выносила, свою слабость на людях не показывала, и оставалось только догадываться, какие шторма бушуют за неприступной красотой этого лица. Мирина улыбнулась. Она чувствовала доброту старика Креспа, но боялась поддаться искушению снова стать слабой и беспомощной, боялась своих слез… «Что там кони, Кресп?» - спросила Мирина деловито, словно все ее заботы в том и состояли, чтобы следить за порядком, да обустраивать виллу. «Кони не спокойны, хозяйка, - нахмурившись, ответил Кресп. «Половина конюшни обвалилась, а в одном стойле двум жеребцам долго не продержаться. Гром особенно недоволен, боюсь, как бы он не разрушил и то, что осталось». – Я позабочусь о лошадях, Кресп. У хозяйки овощной лавки, Суламиты, неплохая конюшня. Возможно, там найдется место и для наших коней. Дальше по дороге к морю пустынная равнина – выгони их пастись туда, там, присматривая за лошадьми, ты принесешь больше пользы, чем здесь, вздыхая над обвалившейся кровлей. Кресп просиял. Лошади и свобода вдали от улиц Рима были лучшей наградой для старого раба. «Да, хозяйка» - Кресп низко поклонился и направился к конюшне, не скрывая довольной улыбки. «Кресп!» - окликнула его Мирина. – Когда вернешься с пастбища, приготовь мне Грома, этот вечер я намерена провести в седле. Кто знает, когда еще у меня будет такая возможность…» «Слушаюсь, госпожа» - еще раз поклонился Кресп и исчез в полумраке конюшни. Мирина задумалась. Впервые она стала полноправной хозяйкой собственности. Гетера хорошо понимала, что теперь состояние и уют дома зависят только от нее. Вилла Белецца была, бесспорно, прекрасна, но тень давно пустующего жилища лежала на потускневшем мраморе, заросших травою дорожках, запущенной изгороди. «О боги, как мне привести все это в порядок?» - подумала Мирина. Тут она вспомнила о храме Весты, где римляне приносили жертвы, прося богиню о благополучии любого начинания и процветании дома. Гетера встречалась с весталками на торжественных собраниях и гладиаторских боях, где пользующиеся небывалым уважением жрицы появлялись в сопровождении внушительной охраны. Они были сдержаны и мудры, эти женщины, посвятившие себя Богине. Не слишком уважающая римских воинственных богов, Мирина питала странную симпатию к культу богини Весты. Храм, куда вход мужчине был запрещен после захода солнца, интуитивно казался сарматке близким. Ей необходимо было найти место, в котором она смогла бы разобраться с тем хаосом, что творился у нее внутри. Мирина дала указания служанке, убрала тяжелую, обвитую золотой нитью, косу под покрывало и вышла за ограду виллы. С возвышенности вечный город был виден, как на ладони. Его выжженные солнцем постройки, узкие улочки, впивавшиеся в круглые бока площадей, мерный гул тысяч и тысяч людских голосов, конское ржание, скрип колес, - все это по мере приближения к городу становилось ярче и громче, девушку, идущую по городской окраине, словно затягивало в эту огромную пеструю воронку… Пройдя несколько кварталов, Мирина увидела купол храма Весты в роще на склоне Палатинского холма. Спустя немного времени, гетера уже поднималась по полукруглым ступеням под своды храма. храм Весты
Мирина: >>>храм Весты Когда Мирина вернулась на виллу, солнце, плавившее город и его окрестности, стало мягче и устало клонилось к горизонту. Гетера с удовольствием отметила, что конь готов, кивнула Креспу и зашла в дом. Служанка приготовила нехитрую трапезу – фрукты, пирог, вино, сосуд с чистой прохладной водой. Несмотря на непростой день, Мирина не чувствовала себя голодной, поэтому почти не притронулась к еде. Ею уже овладевало то волнительное нетерпение, которое предшествует долгожданному событию. Она обошла все комнаты, раскрывая тяжелые сундуки и ларцы, перебирая дорогие ткани и наряды. Прохладные шелка, мягкая шерсть касались ее пальцев, но не замедляли их торопливого порхания на ворохом богатств, за которые модницы Рима готовы были бы отдать многое. В этом великолепии не было того, что искала Мирина. Наконец она открыла тяжелую кованую шкатулку с изображением воинственной полуобнаженной всадницы. Там, аккуратно свернутое, лежало пропитанное запахом времени грубое полотно. Мирина осторожно развернула его. Это была очень короткая туника из грубой холщовой ткани. Кое-где она была разорвана и разрывы явственно свидетельствовали о борьбе, в которой побывала когда-то ее обладательница. Несмотря на потрепанный вид, ткань совсем не истончилась, скорее наоборот – стала грубее и плотнее. Мирина попробовала надорвать подол туники и не смогла. «Я нашла ее», - подумала гетера. – «Я посмотрю в глаза своего прошлого». Трудно сказать, почему тогда, десять лет назад, попав в дом претора, она не позволила сжечь ее запачканную кровью изорванную одежду. Кожаный пояс с тяжелой кованой пряжкой забрал у нее легионер еще на пути в Рим – забавная вещица на память об удачном трофее. Гетера долгие годы хранила свой нехитрый сарматский наряд, ставший для нее связующей нитью с ее прошлым и с ее болью. Нить пора было оборвать. Слишком сильную боль причиняла она, натянувшись между римскими холмами и сарматскими степями. Мирина отправилась в конюшню. Острым кинжалом, который всегда был при ней, она распорола холщовое полотно на две длинные ленты и плотно свернула их в тугие клубки. Среди конской упряжи и прочей хозяйственной утвари были найдены две небольших цепи – каждая как раз была длиной от ладони до плеча. Мирина с трудом разогнула два кольца на старой уздечке и закрепила на них клубки из ткани. Ленты полотна были переплетены так причудливо и плотно, что холщовый шар казался литым. Соединив цепи с кольцами, девушка сложила из обрезков кожи две петли и пропустила их сквозь свободные концы цепей. Выпрямившись, Мирина продела ладони в петли и взмахнула руками. Цепи с шарами взлетели, описав причудливую дугу. Гетера улыбнулась. «Кресп! Веди Грома», - радостно крикнула она.- «В развалинах жертвенника есть сосуд со смолой?». «Есть, госпожа, - откликнулся Кресп. – Я был там сегодня с лошадьми и приготовил сосуды со смолой и несколько факелов на случай, если Вы отправите коней в ночное». «В ночное отправлюсь я», - улыбнулась гетера. Кресп кивнул. Он догадался о намерениях своей госпожи и тайно восхищался тем, что она затеяла. Когда сумерки сделали воздух прохладным, а очертания предметов - расплывчатыми, ворота виллы Белецца распахнулись, и из них вылетел казавшийся в полумраке почти черным огромный конь. Его всадница была одета в короткую тунику, которую поддерживал кованый пояс, высокие кожаные сандалии с металлическими украшениями, ее темные волосы развевались, удерживаемые лишь золотым зажимом, руки от кисти до локтя были скрыты медными браслетами, которые тускло блестели в вечернем свете. Римской гетеры не было. Пришпорив коня и воинственно крикнув, амазонка скрылась в ночной степи. >>>развалины старого жертвенника
Суламита: >>>лавка(она же дом)Суламиты Суламита с Нубом добрались быстро, но коню, несшему нехуденькую матрону и могучего нубийца, дорога явно показалась долгой. Едва седоки спешились, он шагнул к воротам виллы, потянул воздух и тихонько печально заржал в сторону полуразвалившейся конюшни. Мита окинула опытным глазом строения и тоже пригорюнилась. То ли от картины запустения и вопиющей бесхозяйственности, то ли от перспективы обратной дороги. - Нуб, назад я пойду пешком. - категорично заявила она - Два осла на осле осла - такое зрелище, за которое надо брать деньги. А я не помню чтоб в нас кинули хотя бы асом. Пойди позови здешнюю прислугу, моей... спине уже не помешают хозяйские подушки.
Нуб: >>>>лавка(она же дом) Суламиты Нуб сочувственно посмотрел на хозяйку, пытающуюся незаметно потереть то, что она стыдливо окрестила спиной, только взглядом сказал "а я тебя предупреждал, женщина" и направился к дому. Там переговорил с вышедшей на крыльцо служанкой и вернулся с докладом: - Госпожа Мирина уехала и раньше утра её не ждут. - он немного замялся и прибавил - Одна. В степь. К старому жертвеннику. Служанка сказала - коней повела в ночное - Нуб озадаченно почесал затылок.
Суламита: "В уме ли эта девочка? Что она себе думает? Предместья полны голыдьбы и ворья, степь - беглыми рабами, а она разъезжает как по форуму, да ещё и без слуг! " Мита насупилась и тоскливо поглядела на коня, ответившего ей точно таким же взглядом. У жертвенника Суламита бывала ещё в далекой молодости, когда муж вывозил её с сыновьями на прогулки. Место было диким. Она сажала зубы и сквозь них приказала: - Поехали, Нуб. - и уточнила будничным тоном - Нож при тебе? >>>развалины старого жертвенника
Нуб: Нуб уже устал удивляться хозяйке, поэтому только кивнул, подсаживая её на скакуна, окончательно смирившегося с ослиной участью. >>>>развалины старого жертвенника
Нуб: >>>развалины старого жертвенника Отпустив поводья и предоставив Плуту самому разбираться где его ждет долгожданный ночной отдых, Нуб думал об увиденном и услышанном. Очищение огнём - вот что делала амазонка. Так прижигают раскаленным железом страшную рану, чтоб заражение не охватило целиком, так жгут чумной барак, чтоб спасти ещё здоровых людей, так болью выжигают начавшее чернеть сердце, чтоб любить оставшейся частью... Ведь даже половины его хватит для любви... Когда конь подошел к воротам виллы и просительно заржал, новая песня нубийца была дописана.
Мирина: >>>>развалины жертвенника Гром влетел в распахнутые ворота виллы, разбудив спавшего в конюшне Креспа. Старик вышел, кряхтя и разминая затекшие ноги, но, увидев, Мирину и ее разгоряченную поездкой гостью, сразу приободрился. Взяв Грома под уздцы, он помог женщинам спешиться и повел коня в стойло, из которого уже доносилось встревоженное ржание Плута. На крыльцо выбежала служанка и, всплеснув руками, исчезла в полумраке дома, откуда шел манящий запах свежеиспеченного хлеба. Мирина, поддерживая Суламиту под руку, чтобы та не оступилась на еле видимых в темноте ступеньках, ввела гостью в дом. - Этот вечер был длинным, и, по-моему, мы заслужили отдых. Устраивайся, Суламита, надеюсь тебе будет удобно, - с этими словами гетера завела гостью в небольшую, но роскошно убранную комнату. Невысокую кровать покрывал тонкий шерстяной ковер с восточным орнаментом, на стене тускло поблескивал меч в инкрустированных разноцветными камнями ножнах, на столике уже ждал приготовленный предусмотрительной служанкой ужин - теплый хлеб и молоко. - Мои покои напротив, - показала Мирина. Я пришлю служанку, чтобы она помогла тебе приготовиться ко сну. Если тебе что-то понадобится, ты всегда можешь позвать ее. Или меня.
Суламита: >>>развалины старого жертвенника - Этот день был бесконечным, Мирина. А вечер мне понравился - глядя в глаза гетере ответила Мита - я видела жрицу огня и летала как похищенная богом нимфа - и она звонко, молодо рассмеялась - Этого хватит чтоб всю ночь смотреть десятки нескучных снов и не беспокоить ни тебя, ни служанку. Спасибо. Пусть боги пошлют тебе спокойную ночь. ......................................................................... ...она разбежалась, оттолкнулась от земли и полетела. В груди защемило, мир стал в два раза ярче, замелькал пестрым покрывалом площадной танцовщицы... а полет все не кончался. Он длился так долго, что она успела услышать и далеко разносящийся над рекой звук гонга, возвещавший о времени раздачи хлеба беднякам, и девичий глумливый смех позади себя "Кто? Митка? Эта трусиха никогда не прыгнет, она собственной тени в ясный полдень боится..." и она начала падать, резко, неотвратимо, ухнула в воду сорвавшимся со скалы камнем, выбитый из груди воздух комом застрял в горле, вода забивала нос, затекала сквозь плотно зажмуренные веки.... Суламита выдохнула, широко распахнула глаза... и тут же закрыла их снова, спрятав лицо в подушку от яркого лучика, пробившегося сквозь голубые занавески. Некоторое время Мита соображала как долго она проспала, открывать глаза не хотелось и она пыталась понять это по звукам. Не услышав кухонной суеты служанок и уличного гвалда просыпающегося Города, а уловив вместо этих привычных шумов пение птиц, она несколько раз потянулась, нежась в утреннем покое, пока тело, горячее и странно легкое, не напомнило ей о событиях вчерашнего вечера. Огненный танец, пир на жертвенном камне, бешеная скачка по ночной степи... И сильные требовательные руки, умащивающие её целительным притиранием. Сладко заныли бедра там, где вчера их сжимали мускулистые бёдра амазонки... Мита вспомнила вечер в мельчайших подробностях, которые память услужливо подавала яркими и отчетливыми, и щеки её запылали. Она не была ханжой, по молодости даже один раз участвовала в празднестве Венеры Плодотворной... но ей не понравилось. Настолько не понравилось, что потом, увидев в термах как какая-нибудь холёная патрицианка игриво шлепает по гладкой ляжке юную рабыню, она тут же отворачивалась. А вчерашнее... вчерашнее ей просто не с чем было сравнить. Решив списать все на коварные проделки вина, которое они с Мириной пили неразбавленным, Мита встала с ложа... и тут же поняла что не разбавляли они его зря. Залпом выпив нетронутое с вечера молоко, она оделась и тихонько вышла в сад. Залитая утренним светом, утопающая в цветах и зелени вилла казалась обиталищем нимф, а бассейн - священным источником. В доме все ещё спали, и Суламита, не став беспокоить служанок, нашла купальню, опрокинула там на себя ведро холодной колодезной воды, накинула тунику на мокрое ещё тело и отправилась осматривать владения амазонки. Перед конюшней она остановилась надолго, сокрушенно качая головой и досадливо прицокивая.
Мирина: Мирина проснулась, и, скинув с себя покрывало, нагая выбежала к бассейну. Утренняя прохлада освежала, мраморные плиты вокруг бассейна еще не успели нагреться, и гетера, не раздумывая, нырнула, не утруждая себя спуском по блестящим в первых лучах солнца ступеням. Она проплыла под водой к противоположному краю, представляя себя морской нимфой, чувствуя, как просыпается и разогревается в движении тело. Вынырнув, Мирина оперлась на украшенный мозаикой бортик бассейна и, закрыв глаза, подставила лицо ласковому и не жаркому еще солнцу. Она не боялась загара, чем немало удивляла знатных римлянок, тративших большую часть дня на отбеливание и разукрашивание лица. От природы смуглая кожа сарматки не темнела, а словно светилась изнутри - казалось, что солнце не обжигает, а наполняет ее. Подтянувшись, Мирина легко выбралась из бассейна и легла на низкую деревянную скамью, стоявшую у самой воды. Капли воды вспыхнули на сандаловой коже словно алмазная россыпь, тело, наслаждаясь рождающейся в нем силой, напряглось, мокрые волосы темными змеями обвили упругую высокую грудь и поднимались и опускались в такт дыханию, отчего казались живыми. Мирина прогнулась, как прогибается кошка, и замерла, закрыв глаза, отдаваясь солнцу, позволяя ему проникнуть в нее, согреть и остаться внутри. Это было высшим наслаждением - лежать нагой у бассейна, не думая ни о чем - словно ничего в мире не существовало, кроме теплых лучей, шепота листьев и плеска воды. Это было также прекрасно, как танец костра в ночной степи... "Суламита", - вспомнила Мирина, продолжая нежиться на солнце. Тут ей показалось, что дверь в комнату гостьи уже была открыта, когда она пробегала мимо. Вероятно, привыкшая к суете и заботам в городе, Суламита встала раньше и отправилась осматривать виллу. Мысль о том, что гостья может искать ее и прийти сюда не вызвала у гетеры ни беспокойства, ни смущения. Мирина не могла объяснить себе, почему так легко и спокойно становится ей в присутствии Суламиты - словно они уже были близки и знали друг друга когда-то... Вдаваться в размышления не хотелось. Наслаждаясь солнцем и воздухом, наполненным ароматами цветов и свежестью моря, ощущая, как скользят по телу прохладные капли, очерчивая изгибы груди, оставляя влажные дорожки на животе и замирая у темной линии внизу, у бедер, Мирина подумала: "Она придет сюда, если захочет. Еще немного солнца, еще немного..."
Суламита: Вдоволь нагоревавшись над развалинами конюшни, в разрушенной части которой спокойно дрыхли 4 крепких с виду раба, пересчитав каждое неухоженное дерево, каждую растрескавшуюся плитку дорожки которую стоит заменить, недоуменно проводив взглядом конюха, уводящего коней на выпас через главные ворота и не заметившего оставленных подопечными на мраморе кучек навоза, Суламита решила что пора будить это сонное царство и для начала собралась озадачить служанку хотя бы завтраком."Как бы предложить Мирине помощь так, чтоб не обидеть?" Судя по обстановке, гетера явно умела и добывать деньги, и тратить их, но совершенно не умела вести дом.... "Ну, не мудрено, если утро начинать не с указаний слугам, а с возлежания у бассейна" - подумала Мита, войдя в атрий. Нимфа лежала у священного источника и была вполне достойна похищения Юпитером. Любого другого Суламита отчитала бы за такое безделье вслух или про себя... но, как ни странно, при виде кошачьи нежащийся на солнце гетеры, она только улыбнулась - так естественно было утреннее купание амазонки. Мита вспомнила свой сон, скинула влажную тунику, нырнула, вышла, отфыркиваясь, из бассейна и уселась на скамью в ногах хозяйки дома, подставив лицо утреннему солнцу. - Красиво тут у тебя, Мирина.... Только запущенно немного и конюшня это просто... - она прикусила язык, поскольку приличное слово не хотело находиться.
Мирина: Мирина открыла глаза и, посмотрев на Суламиту, улыбнулась. Вчерашняя поездка пошла ей на пользу - спина была прямая, плечи свободно расправлены и, судя по ранней и кипучей деятельности, самочувствие у гостьи было хорошее. - Конюшня никуда не годится, ты права. И, боюсь, Креспу с рабами не под силу будет ее исправить. Неплохо бы найти толкового управляющего, но это сложно... Это место дорого мне, и я не хочу, чтобы оно утратило свое очарование. Вилла, конечно, запущена, но надо признаться, мне это даже по душе - не люблю я лощеной роскоши римских дворцов. Здесь, в этом потаенном уголке, где природа установила свои законы, есть своя прелесть... Здесь чувствуешь себя ее частью, освобождаясь от всего, что не является тобой... - Тебе сегодня лучше, Суламита?
Суламита: Мита лениво потянулась, подумав что неделька-другая на такой вилле, вдалеке от суеты Города - и она сама бы мурчала у бассейна каждое утро... И, ухватившись за возможность помочь спасительнице непутёвого, ответила: - Хороший управляющий в наше время бесценный клад. Так сразу купить не удастся, придется побегать. Давай я оставлю тебе Нуба денька на четыре, он приведет твоих ленивых слуг в чувство и разберётся с конюшней. Да и купцы продадут необходимое дешевле управляющему Валерии Максимы. В Риме имена имеют забавную власть над людьми.... А коней пока можно поставить у меня, два свободных стойла есть, конюшня добротная. Если у тебя найдется на чем писать, я прямо сейчас пошлю Нуба в город за материалами. Это самое малое что я могу сделать для тебя, в благодарность за спасенную спину. Ей хорошооо - и она снова нырнула, с разбега, чуть взвизгнув, совсем по девичьи.
Мирина: Не дожидаясь, пока Суламита вынырнет, Мирина вскочила со скамьи и, легко оттолкнувшись от бортика, нырнула следом, войдя в воду почти бесшумно, как входит острый нож в сочную мякоть фрукта. Опередив свою гостью, гетера появилась из воды прямо перед ней - так близко, что их тела соприкоснулись и, не скрывая своей радости, в которой, пожалуй было больше восторга от чудесного утра, чем облегчения от решения хозяйственных забот, кивнула: - Я согласна, Суламита. Вероятно, Боги послали мне тебя, как еще иначе объяснить такую удачу. Раз уж твой Нуб освободит мне не только мысли, но и время - позволь отблагодарить тебя и предложить свою помощь: я сама отвезу тебя в город. С этими словами Мирина снова окунулась, обдав Суламиту фонтаном брызг. Вынырнув, она, смеясь, плеснула в нее водой, лукаво подмигнув: - После завтрака, конечно. После завтрака!
Суламита: Мита, резким движением ладони по поверхности воды, окатила амазонку в ответ и заявила: - А без завтрака, Мирина, и все твои рабы не смогут сдвинуть меня с места! - ответно смеясь, она вышла из бассейна и в задумчивости остановилась перед влажной, не слишком свежей туникой. После двойного омовения влезать в неё не хотелось.
Мирина: Поймав взгляд, Мирина схватила Суламиту за руку и повлекла за собой - от бассейна, через дворик внутрь дома. Пробежав по полутемному коридору, они свернули и оказались в спальне хозяйки. Развеселившаяся гетера прокружилась по комнате, держа свою удивленную гостью за руки, и, ликуя от возможности угодить ей, распахнула один за одним три огромных кованых сундука, в которых лежали лучшие ее наряды. - Выбирай, Суламита! Мы сделаем из тебя такую красавицу, что за тобой начнет ухаживать сам цезарь! Мирина растянулась на леопардовой шкуре у кровати, по - прежнему не заботясь о собственной наготе, и предоставила Суламите самой выбрать наряд по вкусу.
Суламита: Тихонько ойкнув, Мита замерла над роскошными тканями, а спавшая в ней четыре долгих года женщина пробудилась и, наоборот - заметалась между сундуками. После непродолжительной внутренней борьбы женщина победила. - Нет, ну это невозможно! Мирина, если бы я ограбила гробницы фараонов, мне и то было бы проще выбрать... Помоги? Суламита тряхнула волосами и те черной волной разметались до пояса. Она вытянула алую с золотой вышивкой тунику, приложила, и спросила хозяйку взглядом "оно?"
Мирина: Мирина кивнула, не скрывая восхищения: - Тебя не узнают твои собственные сыновья, Суламита! - воскликнула она, подходя к явно довольной женщине. - Позволь мне, - гетера помогла Суламите надеть тунику и, открыв стоявшую на столике массивную шкатулку, достала оттуда золотую застежку - брошь в виде полусферы, украшеной крупной жемчужиной. Ловко закрепив ее на плече Суламиты, Мирина отошла на шаг и полюбовалась своей работой. Затем достала из сундука тонкую тунику цвета слоновой кости, украшенную орнаментом в виде волн, и оделась сама. - Теперь волосы! - приказала она, усаживая Суламиту перед столиком с туалетными принадлежностями. Расчесав еще влажные пряди, Мирина заплела их в тугую косу, которую уложила на затылке причудливой спиралью, закрепив заколкой. Затем она проворно выпустила несколько вьющихся прядей надо лбом, придавая прическе обворожительную небрежность. Тут пальцы ее коснулись тонкого шрама, идущего от брови к виску. - - Откуда это у тебя? - спросила Мирина, нахмурившись.
Суламита: Суламита радовалась давно забытым ощущениям как ребёнок сладостям и даже не протестовала против застёжки. "Потом отдарюсь, тем более золото уже привезли... Ай, какие прядки получились!" Она заулыбалась своему отражению... Но, услышав вопрос, выронила золотое зеркальце. Печально зазвенев, оно упало к ногам Мирины. - Я пыталась спасти... одного человека. От толпы. Не смогла - слова вырвались неожиданно для неё самой, и она тут же пожалела что боги наделили её языком.
Мирина: Мирина подняла зеркальце и, проведя пальцем по еле заметной трещинке на своем отражении, ответила: - Однажды я видела, как безумна бывает толпа. Мне тоже пришлось спасти человека. Я спасла. Правда, это было давно, и с тех пор я ничего не знаю о нем... О ней... Расскажи мне, как это было, Мита?
Суламита: Так откровенна была с ней все их недолгое знакомство гетера и так не похожа она была на всех, кого Суламита знала в Риме, что ей первый раз за несколько лет захотелось поделиться болью, тяжелой могильной плитой лежащей на сердце. - Мирина, там, у жертвенника, ты пела о любви... Ты сможешь понять. Я любила мужчину. Доброго, веселого, верного. И он любил меня. Но было много обстоятельств из за которых мы не могли соединиться... Сейчас они кажутся мне такими пустяками... Тогда это казалось важным. Если б я только знала! - она с силой стукнула кулаком по ноге, а затем беспомощно уронила разжавшуюся руку, словно отпуская то, что не в силах была удержать - Он не любил большие города, как и ты говорил, что на природе... душе лучше. Хотел увезти меня в Грецию. Надо было его послушать. Этот город убил его, убил без вины. Он был евреем. В Империи это само по себе - проклятье. А он был ещё и христианин - Мита заглянула в глаза амазонки, пытаясь разглядеть что она думает о сказанном. во взгляде гетеры было что-то странное, но это было не презрение и Суламита продолжила - Это неправда, то что про них говорят, Мирина. Они не поджигали город. Не знаю как тебе объяснить... они просто не смогли бы, не стали. Но люди считают иначе. Задолго до пожара о христианах ходили странные, лживые слухи. Может потому что они так не похожи на других... римлян. Однажды ко мне в лавку прибежал его раб, весь в крови, и закричал что хозяина убивают на рыночной площади. Я была одна - ни сыновей, ни Нуба, но у меня не было времени думать и рассуждать, я побежала... Мой любимый лежал в пыли, кровь была везде, а люди... один бил его камнем по голове, другой пинал ногами в живот, толпа вокруг бесновалась. Я схватила нож с прилавка мясника, кинулась на них, думала - отобью его... Но я опоздала. Опоздала, Мирина! Потом меня ударили в голову. И больше я ничего не помню. Очнулась дома. Даже на похороны не попала. Его похоронила семья. Не знаю какой огонь опалил тебя, сарматка, а меня каждый день, все четыре года жжет мысль о плутоновом пламени, полыхающем в глазах этих людей. Этот шрам выжгли их глаза, Мирина.
Мирина: Воистину, нам, смертным не дано понять замыслы богов, - тут Мирина запнулась. - Или бога. В тот проклятый день, Суламита, я шла в лавку ювелира в сопровождении рабов. Проходя через городскую площадь, я услышала рев толпы, крики: "Христианин! Он христианин!", глухие удары падающих камней... С возвышения у фонтана в центре площади мне было хорошо видно, что происходит. Толпа бесновалась, и, судя по неестественной позе, в которой замер в пыли темноволосый мужчина, спасать его было уже поздно. Толпа продолжала закидывать камнями его неподвижное тело, крики женщин смешивались с проклятиями мужчин, но не нашлось никого, кто остановил бы это... Внезапно одна женщина - лица ее я не разглядела - вырвалась из кольца зевак и кинулась в центр этотого безумия... Не знаю, вероятно, она была тогда еще более безумна, чем они - ведь подобный поступок - это верная смерть. Но почему-то я понимала ее. Она спасала любимого, не думая о себе - просто потому, что без него не мыслила и себя. Любовь дороже жизни, Суламита. Я видела, как женщина упала без сознания. Я приказала рабам немедленно вынести ее из толпы - иначе слепое стадо просто бы затоптало ее - и доставить к лекарю. Я не знаю ни ее имени, ни положения, ни занятий. Лекарь был вознагражден за свои услуги и сообщил, что с ней все в порядке, и, кроме небольшого шрама, нет никаких последствий от удара. Я никогда не искала ее, хотя иногда думала о ней. Женщина, способная отдать жизнь во имя любви, может все. Любовь - это самая сильная религия. Мирина нахмурилась и медленно, словно слова жгли ее изнутри, сказала: - Тогда, на площади, услышав крик: "Христианин!" я вспомнила о своей боли. Я ищу христиан, Суламита. По слухам, у них есть то единственное, во что я пока еще верю - любовь. Моя живая любовь из плоти и крови, которую я ищу уже десять лет - с тех пор, как нас разлучили на восточных границах Рима...
Суламита: - Лекаря звали Левий - это было утверждение, а не вопрос. Суламита взяла руку гетеры и приложила её к своему лбу - Благодарю тебя. Моя жизнь - твоя, мой дом - твой дом. Она встала, заглянула Мирине в лицо и, увидев там озера боли, не колеблясь сказала: - Мы найдем этого человека. У меня остались знакомые среди христиан и они мне доверяют. Скажи как зовут того, кого ты ищешь и какие у него приметы - я сделаю все возможное. - Суламита провела ладонью по шраму и впервые за несколько лет почувствовала его не холодной уродливой веревкой, а маленькой теплой венкой. - Знаешь, Мирина, слишком много событий для двух суток. Отвези меня домой. Я чувствую, что мне надо побыть одной и о многом подумать. Особенно о христианах. Но сперва позавтракаем - она улыбнулась, пытаясь улыбкой согреть глаза амазонки. - И заедем в лавку перса - золото уже привезли. Ты обещала что не откажешь, а мне теперь будет вдвойне приятнее сделать тебе подарок.
Мирина: Мирина кивнула и встала, жестом приглашая Суламиту следовать за собой. В большой зале уже был накрыт стол, служанка хлопотала над блюдами и кувшинами, а запах еды напоминал, что время завтрака давно наступило. Проходя по коридору, Мирина заметила, как к воротам виллы подошел изможденный темноволосый мужчина. Его одежда больше походила на рубище нищего, от тяжелой физической работы вены узлами выступили на руках и ногах. Мужчину встретил Кресп. Они обменялись парой фраз, Кресп протянул пришельцу узелок с хлебом, несколько мелких монет блеснули, переходя из ладони в ладонь. Затем мужчина наклонился к старику и что-то прошептал ему. Кресп кивнул. Нищий поклонился, крестообразно сложив на груди руки, и, выйдя за ворота, свернул на дорогу, ведущую к холмам, в сторону от Рима. Взгляд Мирины стал тяжелым, как становится тяжелой ноша в долгом пути. Усадив Суламиту и приказав служанке исполнять любое желание гостьи, она вышла в сад, где ее уже ждал Кресп. То, что старик общается с христианами, она знала давно. А Кресп, в свою очередь, знал, каких богов ищет его хозяйка. Любые крупицы информации собирал верный ей Кресп, но они были так ничтожно малы, что не давали даже тени надежды. Сейчас старик явно узнал что-то очень важное – так он торопился и нервничал. Подойдя к гетере так близко, как он мог себе позволить, он шепотом стал пересказывать услышанное, сбиваясь от волнения. Мирина слушала молча, лишь дважды перебив его вопросами: «Ты уверен? И что она ответила?». Кресп замолчал, внимательно глядя на свою хозяйку и пытаясь угадать ее реакцию. Гетера молчала и ни один мускул, ни один нерв не дрогнул на ее прекрасном лице. Через несколько минут, придя в себя, она отпустила Креспа и вернулась в залу. - Прости, Суламита, хозяйственные дела, - коротко бросила она, придвигая к себе блюдо. Однако к еде гетера не притронулась - слишком она была погружена в свои мысли. … ...И идет с христианами девушка, похожая на нее, как сестра… Она идет за их вождем, не веря в других богов, кроме него. Братия зовет ее Анна, но имя ей… Имя ей степь и свист летящей стрелы. Амага. Только высокий браслет да мозоли от лука на пальцах выдают в ней сарматку. И он говорил с ней. Он говорил о Мирине, о той, что ищет ее на земле и под ней – уже десять лет, он звал ее, звал Амагу, умолял пойти с ним… И она отказалась. Ее место рядом с ее мужчиной, ее путь слился с его путем. В катакомбы и на казнь – она всюду будет следовать за ним. Она забыла Мирину. У нее нет прошлого. Мирина почувствовала, как обрывается внутри нить, на которой держалось сердце. Она пристально посмотрела на Суламиту. Она спасла эту женщину, любившую христианина, и вот теперь христианин забрал любовь у нее. Еще час назад гетера была готова поверить в живое, человеческое тепло, исходившее от Суламиты– так внезапно ставшей ей близкой – и вот теперь она уходит, ей «надо подумать о христианах». Все думают о христианах, любят, отдают себя – и никто, никто никогда не отдал и доли этой самоотверженности ей, никто не пошел за ней сквозь время, никто не остался рядом вопреки всему. Мирина смотрела в пространство невидящими глазами, и Рим горел внутри нее. Рушились дворцы и храмы, пепел садился на мрамор статуй, превращая их в тени, крики и плач наполняли воздух. Не было вечного города, как не было самой вечности. Бледная и тихая, гетера встала из-за стола: - Прости, Суламита, мне что-то нездоровится. Я прилягу ненадолго. Я прикажу рабам приготовить носилки, они доставят тебя домой. Давай встретимся в лавке позже, когда спадет жара, - с этими словами Мирина вышла из залы. Закрыв дверь в спальню и задернув шторы, Мирина опустилась на мягкую шкуру леопарда у кровати и закрыла глаза. Ее родители улыбаются, когда она – совсем малютка – тянет руку к колчану со стрелами. Ее первый конь осторожно берет угощение с ладони, фыркая и щекоча руку. Вместе с Амагой она падает в высокую траву и смеется, глядя, как кружится над ними небо цвета индиго, смеется, пока смех не обрывается поцелуем. Огненный вихрь вспарывает темную кожу ночи, а Суламита, освещенная огнями факелов в руинах жертвенника, восхищенно смотрит на амазонку… Тихо, почти шепотом, Мирина запела: Пламя взвивается. Рим горит, На горизонт разливая дым. Все, что мы создали – там, внутри, Было нам небом и будет им. Ты навсегда остаешься в нем Болью и светом моих очей. Если теряем себя – живем. Если теряем любовь – зачем? Глупое сердце, твоих стихов Мало, чтоб ты продолжало петь… Знаешь, а смерть принимать легко – Легче, чем Риму во мне гореть. Кинжал, молнией блеснувший в складках одежды, оборвал песню, входя в межреберье, как входив ключ в замок каторжника, освобождая его. Ни капли крови не упало на бархат дорогой шкуры. Амазонка умела владеть оружием, даже убивая себя. Раскаленное солнце поднималось над Римом, лавой прорываясь сквозь задернутые шторы. Начинался новый безумный день. Вечный день. В вечном городе, которого не было.
Суламита: Сперва не придав большого значения визиту нищего на богатую виллу, Суламита присмотрелась к пришедшему, увидев как помрачнела Мирина. Она не могла слышать тихого разговора, но разглядела мелькнувшую в прорехе деревянную рыбку на кожаном шнурке. Когда хозяйка спешно оставила её, а потом вернулась бледная и даже не притронулась к завтраку, Суламита поняла, что полученные известия были печальными. Она хотела спросить, сказать что-нибудь утешительное, но взгляд, в котором читались не только безнадежность, но и непонятный упрек остановил её. Мирина ушла, извинившись недомоганием, а Мита все не находила себе места от тревоги. Кусок не лез в горло, хотелось пойти в комнату гетеры и попытаться хоть как-то помочь её горю, но та ясно дала понять, что хочет уединения. В смятении, Суламита подозвала служанку и приказала спросить у хозяйки может ли гостья зайти попрощаться перед отъездом. Служанка ушла и долго не возвращалась, а потом Мита услышала истошный крик. Она рванулась в комнату... и окаменела на пороге. Рабыня лежала в обмороке у ног мертвой госпожи. До крови закусив губу, Суламита подошла к Мирине, вгляделась в прекрасные, умиротворённые черты, с которых смерть милосердно стёрла следы страдания, погладила её по волосам, убрала упавшую на лицо прядку... Гетера казалась спящей. - Я снова опоздала... но ты так хотела спать... Спи, девочка. Пусть та, кого ты любишь, будет с тобой в этом сне... Тихо плача, Суламита вышла из комнаты и позвала Креспа. Тот явился сразу и она как можно мягче сообщила ему о случившемся: - Мужайся, старик. Твоя госпожа последовала за той, чью смерть не смогла пережить. Скажи мне, есть ли кому позаботиться должным образом о её проводах? Кресп непонимающе помотал головой, глаза его расширились. - Она заколола себя, узнав о смерти христианки. Очнись, раб! Все что мы можем сделать - проводить её в последний путь достойно. Кресп упал на колени, словно ему подрубили ноги, и заколотил кулакам по земле, выкрикивая проклятия христианам, Амаге, беспощадным богам... Суламита содрогнулась от его богохульств в такой момент, вскипела злость, вытесняя навалившееся отчаяние, давая выход горю... Она схватила раба за волосы, встряхнула и что было силы отхлестала по щекам. Взгляд Креспа стал осмысленным, а плечи затряслись от рыданий: - Амага жива! она жива, эта сука, а моей любимой госпожи нет... Сбиваясь на проклятия и причитания, преданный раб гетеры рассказал Суламите все что знал сам. Глаза её недобро сузились: - Жива, говоришь, и даже до разговора не снизошла? Вот как... Она резко развернулась и пошла в комнату гетеры. Служанка пришла в себя и безутешно рыдала в углу. Мита прикрикнула на неё и с пинком отправила за Нубом. Затем нашла свою тунику, так недавно скинутую весёлым жестом, переоделась, аккуратно положила на свои места алое одеяние и заколку. - Ты сделала мне два бесценных подарка, девочка. Мне не надо других - пробормотала она про себя - я возьму только это, и отдам... той... чтоб золото вашей родины жгло её память, как она сожгла твоё сердце - с этими словами Суламита сняла с руки гетеры сарматский браслет и, поцеловав лоб Мирины, вышла навстречу спешащему Нубу.
Нуб: Поняв все ещё из скорбных воплей присланной за ним служанки, Нуб хмуро и озабоченно посмотрел на хозяйку. Та не рыдала, в обморок падать не собиралась, но в глазах была такая горечь, что он негромко, сочувственно сказал: - Держись, Мита... - но, заметив что она сильно злится, сменил тон - Что прикажешь, госпожа?
Суламита: - Судя по тому, как её вышвырнули из дома претора, заниматься её похоронами там никто не будет, а родных у неё в Риме нет, она мне говорила что вся её семья осталась в сарматских степях. Я похороню её за свой счет. Но оповестить брата претора надо, она ещё не успела вступить в права наследования и все это - его - Суламита говорила сухо, деловито, но злость и тоска прорывались сквозь сухость, как срываются с высоких туч самые тяжелые капли - Сперва поедешь с известием в дом претора. Скажешь, что преданная гетера Гая Куриона не смогла пережить его смерти и достойно заколола себя, последовав за ним. Потом позаботься о плакальщицах и прочем, и возвращайся сюда. До похорон присмотришь за приготовлениями, рабами и имуществом. Я вернусь домой на носилках. Все. Иди.
Нуб: - Слушаюсь, госпожа - ответил нубиец и пошел седлать Плута. Подойдя к конюшне, он услышал что кони бьются и хрипят. Кресп сидел привалившись к стене, сгорбившись и уронив голову в колени. Нуб тронул его за плечо... раб медленно повалился на землю. Он тоже был мертв. Старое сердце преданного Креспа не выдержало горя. Нуб наклонился над стариком и в этот момент , учуявшие смерть, взбесившиеся кони гетеры, снеся загородку, влетели из конюшни. Хрипя и взбрыкивая они стали метаться по саду, рабы кинулись их ловить, но скакуны вырвались и, роняя пену с боков, умчались в степь сквозь распахнутые ворота виллы. Созвав рабов гетеры, Нуб сообщил им о смерти хозяйки, велел позаботиться о теле конюха, напомнил приказание доставить Суламиту домой и поехал выполнять печальные поручения. >>>дом Гая Куриона, городского претора
Суламита: Приказав служанке не отходить от госпожи до прихода плакальщиц, Суламита тяжело опустилась в носилки, плотно задернула шторы, и всю дорогу смотрела на сарматский браслет невидящим взглядом, сжимая золото в кулаке так сильно, словно хотела чтоб отпечаток навсегда остался на ладони. Только подъезжая к дому она взяла себя в руки и спрятала браслет на дно корзины. >>>лавка(она же дом) Суламиты
прислуга: август, 23, утро Погреб опустошили полностью, распорядитель, поглядывая на небо, где сквозь тучи уже пробивалось солнце, торопил, приглушенно ругался, но они всё равно провозились с глыбами льда слишком долго. Повозка, за которой тянулся тяжелый запах бальзамических смол, выползла из ворот виллы только в четвёртом часу. Старый садовник, проданный вместе с виллой, долго смотрел вслед процессии, подслеповато щурясь на капли, оставляемые повозкой на успевших подсохнуть булыжниках. Но кроме этих ледяных слез никто не проронил ни слезинки - преданной служанки Мирины уже и след простыл, пепел строго конюха давно был вмурован под основание семейной усыпальницы Курионов, а остальные, сопровождавшие тело своей госпожи, думали только о том, как самим остаться живыми в доме с новым хозяином. >>>Дом Курионов
Публий: >>>Амфитеатр Внутри Белецца оказалась ещё лучше чем снаружи. На коллекцию оружия на стенах Публий просто загляделся. И потянулся бы рассмотреть поближе великолепные ножны в каменьях, если бы не надо было срочно расселять людей, собак, заказывать обед и отсылать неустойку домовладельцу, с облегчением расставшемуся с По и его сворой. Прачка и поломойка бегали по дому как бешеные белки прибирая и раскладывая вещи, четверо крепких сирийцев-на-все-руки (охранники, носильщики, ункторы, подавальшики...) спешно чистили бассейн и драили купальню, повар метался как ошпаренный, то и дело забывая где тут погреб, псарь, в итоге, сдался и не в силах угомонить почуявшую простор панонийскую свору, чуть не в ногах валялся, умоляя хозяина утихомирить хотя бы Отважного. Через час суеты, По сказал: - Ззззззз! - что означало крайнюю степень раздражения, послал всех к Аиду и пошел переодеваться. ...он выжал его до капли, в бассейне, как и обещал, смыв сурьму и белила, став похожим на деревенского мальчишку-варвара, из милости не отданного центурионом на растерзание своей сотне. Откинув мокрые пряди со лба, По устроился у него на плече и подал киликс: - Твоё эпирское чудовище снова лезет к гончим. - К Отраве? - полководец ещё не отдышался и получилось "каве". По облизал взглядом его подбородок и хихикнул: - Если бы. К Отважному. Вместе они смотрятся как мы с тобой... - Я похож на старого пса? - полководец попытался соорудить обиженное лицо, но было слышно, что сравнение с огромным свирепым молоссцем ему польстило. - Ты похож на старого пса, - подтвердил По, вытягивая ногу, чтоб потеребить под водой его мизинец своим. - Что сказали? На этот раз снова на лимес? - Почти. В Сирмий. - Когда? - голос не дрогнул ни на полноты. - Сегодня. - И ты молчишь?! Скотина вредная! Ненавижу тебя! - По стукнул по воде ладонью, залив полководцу рот, открытый для оправданий, и попытался вывернуться из под руки. Но держали его крепко. Немного побарахтавшись, он жалобно и обижено пискнул: - Есть хочу. Пойдем уже. ...Старого садовника, доставшегося вместе с виллой, По брезгливо рассмотрел со всех сторон и принялся гонять по саду, тыча пальцем в каждую требующую замены плитку, а у неработающего фонтана устроил такую истерику, что даже какой-то соседский мальчишка взгромоздился на ограду чтоб послушать. Привезенные с собой слуги предусмотрительно на глаза не попадались. По запнулся на каком-то особенно едком слове, которое садовник, судя по растерянному почесыванию плеши, не понял, резко вздохнул, приказал закрыть ворота, которые забыли запереть после отъезда полководца и ушел в дом. Всё-таки этот грубый нескладный мужик его сильно любил. По-своему. Как умел. И каждый раз, прощаясь, плакал как дитя в его колени, так как оба они понимали - он может не вернуться. По любил эти прощания, потому что в эти моменты почти любил своего лохматого, нелепого, грозного, нечастного полководца. Но после того, как за военным закрывались двери, слугам приходилось несладко.
Нерио: >>>>> Из винной лавки. У самой виллы Нерио забрал поклажу у телохранителя и велел тому возвращаться в лавку. Дождавшись, пока Арс скроется, он, периодически поправляя ремни, вошел в запущенный сад, осмотрелся - отличное место... У дверей он откинул по обыкновению скрывавший лицо плащ и коротко объявил открывшему дверь мальчишке: - Я к хозяину.
Публий: Недавно купленный псарь при словах незнакомца усмехнулся одними бровями "понятно что не ко мне" и проводил. По лежал на скамье у имплювия в позе "уйдите все и дайте мне умереть спокойно" - с мокрым платком на голове и трагически заломленной рукой, прикрывающей веки. Заслышав шаги, он вяло потянулся на звук, но увидев гостя, пружинсто встал, обводя пространство ладонью: - М? Как тебе? - с выражением девушки, спрашивающей у зеркала она ли самая красивая в империи.
Нерио: Нерио не понравились вскинутые брови, но при Публии он решил об этом не упоминать - мальчик был еще слишком молод и, возможно, хотел пожить. У имплювия он увидел, что перемена места жительства ровным счетом ничего не изменила, и на нетерпеливый вопрос ответил: - Для мертвой гетеры неплохо, но для тебя помпезности не хватает, - он присел на первую подвернувшуюся горизонтальную поверхность, поставил амфоры: - Аве, Публий. Две фалернского, одна помпейского. И я прихватил твоего любимого сыра в качестве подарка. Какие у нас новости?
Публий: По посмотрел насмешливо, несколько театрально раскинул руки и потянулся как под радугой. - Это дом. Первый раз дом. Теперь можно и без помпезности... - он прищелкнул, звонко, не глядя, и сирийцы материализовали круглый восточный столик с розовой водой для рук, киликсами, и сырным блюдом, - хотя ты прав. Надо немного шкур и золота. Там, там и в триклинии... Но ты невозможен! Мой уехал, у меня вилла, у тебя сыр, а ты о делах! Делааа, делаа... дела, - пропетое слово к третьему повтору превратилось в холодную короткую заточку, но сыр, не дожидаясь пока рабы нарежут, Публий отщипнул нежно. - У нас бывают хорошие новости? Убили какого-то восточного купца и там с ума посходили... - он все-таки дождался пока слуги покинут атрий, и улегся обратно на скамью, приглашая Нерио на соседнюю, в таких же уютных подушках. - Меня кладут под нового посланника. Ты его видел? Это змея! Допустим, я оттуда вернусь. Но как туда войти? Мой - представь! - предложил через антиохийскую гетеру. Стратег... Она или тоже замазана или конкурентка. Мне нужен тонкий неочевидный ход. Кое-что я выяснил... Ты наливаешь? - и принялся за сыр, словно и не говорил ничего, играя глазами и выдерживая паузу.
Нерио: - Там, говоришь... - Нерио коротко вздохнул, садясь на ложе. Об убийстве он уже был наслышан, однако понять, при чем тут Публий, пока не мог. - Гетера - это которая персиянка Дахи? Не думаю, что конкурентка. Кстати, если ты собрался с ней знакомится, то поторопись, у нее недавно был какой-то переполох с криками и обмороками. Того и гляди помрет от перенапряжения. Он омыл руки и взялся сразу за две амфоры, взвешивая их и демонстрируя во всей красе Публию: - Фалернского? - он поднял правую руку, - или помпейского?
Публий: По взмахом кисти отверг и помпейское и гетеру: - Скоро в Риме будет маааленькое кладбище гетер, - улыбнулся отнюдь не сочувственно. - Нет, она мне пока не нужна. Разве что это она или её слуги пощупали печень купцу с охраником. Но я сомневаюсь. И там сомневаются. Хотя бы потому, что она оказывала какие-то услуги Статилии и не стала бы рисковать так глупо лишаться её благосклонности. У посланника есть конь, - Публий мечтательно вскинул глаза, - с очаровательным именем Рассвет. Я мог бы прийти как покупатель, но слишком многие пытались - конь не продается. Он загнул один тонкий палец: - Мне там на такие покупки не расщедрятся, - загнул второй, - посланник посчитает меня дураком и долго я там не задержусь. А вот обмен... славный восточный обмен... долгий уютный разговор в духе "а что ты можешь добавить к этому?". Кажется, мне есть что ему предложить. Меч. Глупые курионовы слуги проворонили сокровище. Но я могу ошибаться, ты лучше в этом разбираешься, - не удержавшись, придал голосу немного застенчивости... вспомнил с кем говорит и просто ткнул пальцем в стену напротив: - Там.
Нерио: Он рассмеялся, разливая фалернское по киликсам: - В Риме чьих только кладбищ нет, кладбище гетер отнюдь не самое большое. - Нерио отрезал себе кусок сыра и не торопясь пережевывал, слушая рассуждения Публия о наместнике и коне, - почему бы им там не оставить в покое эти парфянские разборки и не обратить внимание на то, что сгорело больше половины римского хлеба в остийском порту. Это куда большая проблема, чем дохлый купец. Тем не менее он послушно встал, глазами проследив жест Публия, - и к стене подошел чересчур быстро. - Хопеш, булат, если не ошибаюсь. Инкрустации настоящего золота, не дутое... Мирра Куриона знала толк в хороших вещах. За это не только Рассвет - Закат с Сумерками выменять можно при хорошем торге, - он заботливо повесил меч обратно и вернулся к киликсу: - А ты уверен, что посланник вообще интересуется мальчиками?
Публий: - Сам ты мальчик, - надулся По, но ненадолго - удовлетворение от верности собственной оценки меча пересилило. - Заинтересуется, - пообещал безапеляционно и подмигнул. - А это тебе, коллекционер. Не знаю кого Курион присылал оценивать имущество, но этот кто-то явно был слепым. Достал из под подушки старинный индийский стилет, весь увитый виноградом тонкой чеканки, резко расширяющийся у рукояти, и протянул его как мастерица-вышивальщица узорчатый кошелечек поклоннику - "ничего особенного, сама вышивала... пять недель". - Вот. Безделица... И что там с портом? Проблема-проблема? Или просто проблема? - спросил скучающим голосом. На его взгляд все эти продуктовые вопросы были тоскливыми - поголодает плебс недельку, потом нового навезут. Хлеба или плебса.
Нерио: - Ох ты ж, вееещь... - Нерио с уважением покрутил в руках стилет, спрятал за пазуху, - когда прирежу им особенно злостного негодяя, вспомню о тебе. Он поднял киликс, отпил: - А в порту. Публий, трижды проблема, - Нерио вытянулся на ложе, - такая, что хлеба может не хватить и патрициям. И перед грядущими похоронами претора и выборами нового это может быть кому-то на руку. Исполнителя я вроде бы знаю, но мне нужен заказчик... пощекотать ему кадык твоим стилетом.
Публий: По польщенно улыбнулся и первым делом хлопнул в ладоши. Явился Тощий. - На ближайшие латифундии к знакомым. Купить муки как можно больше, - распорядился По. Тощий и бровью не повел на странный приказ на ночь глядя, и, когда он вышел, Публий усмехнулся: - Вот теперь пусть голодают. Мои без хлеба взбунтуются быстрее чем городской плебс, - и соизволил задуматься. - Выгодно многим. Слишком многим. Хотя преторство, конечно, самый жирный кусок. Не исключено, что Курион для зятя постарался. Но если так - концов ты не найдешь, этот обрюзгший мешок даже свой конец так прячет, что его лет двадцать никто не видел, - смеялся он прикрыв рот ладошкой, но в глазах был не смех - брезгливость. Он погладил шелк подушек и прибавил: - Чтобы найти иголку в стоге сена, надо сжечь сено и провести над пеплом манящим камнем. Я бы посмотрел, что будут делать Ливий с зятем и остальные. Потом можно и докладывать.
Нерио: На приказ о муке он только одобрительно кивнул и снова налил киликсы доверху: - В том то и дело, что конец остался, некислый такой, не в курионовом стиле, - он снова задумался, - я этого поджигателя потенциального, Бергансу, заочно знаю, его можно раскрутить. Даже если действовали через третьего нанимателя. - Нерио поморщился, - понимаешь, они столько сена сожгли, что хватит с головой завалить, просто мне нужно узнать, за сколько исполнители продадут нанимателей. А они уж обязательно продадут, если только не варвары. Но это однозначно связано с преторством и я не удивлюсь, если в ближайшее время кто-то начнет раздавать плебсу чудом спасенный хлеб.
Публий: - Берганса? Не сталкивался... Охота тебе платить... - По посмотрел на Нерио укоризненно, - там опять будут дергаться что перерасход. - Постой-постой, - он нахмурил лоб и поднял вверх указательный палец. - Помнишь толстячка-патриция, как его..? Который мешается во все, во что можно мешаться без слишком большого риска оказаться на кресте? Недавно я видел его выходящим из дома Летеция Руфа. Он меня не видел, ты же знаешь, я всегда оставляю в пологе только маленькую щелку, когда еду на встречу. Лицо у него было... озабоченное. Нет. Скорее озадаченное и слегка обиженное. Понаблюдай за ним, - повосетовал напарнику. Отпив немного фалернского и одобрительно прицокнув, он снова задумался о своем задании, рассеянно перебирая бахрому пальцами и все сколько-нибудь значимые государства умом. - И все же - кто это был? - ответа По не ждал, мыслями он был далеко, за морями и пустынями, где никогда не был и вряд ли побывает - последний раз он садился на лошадь в пятнадцать лет. - После того как парфяне прозевали объедки Греко-Бактрии, им там даже жен любить некогда, не то что мальчиков. Особенно теперь, когда Кадфиз прислал к нам посольство. Через десяток-другой лет Парфия получит под боком ещё одну империю. Кому понравится, когда имеют с двух сторон? Даже я с таким не всегда справлясь, - По покривил уголок рта и двумя сжатыми кулаками - у рта и паха - показал как будут иметь Парфию. - Если убитый купец работал на кушанскую разведку... это многое бы объяснило.
Нерио: - О, нет, платить буду не я, а он, - Нерио усмехнулся, - конечностями в лучшем случае. Толстячок... либо Эрастус Пуппий, либо Марк Атиллий, остальные вроде себя в форме держат. Либо нос не суют куда попало. Я прослежу, спасибо. Рассуждения Публия показались логичными, но: - Он мог и на парфянскую разведку работать, а наместник ведет двойную игру. Потому что когда Кушанское окрепнет, никто не захочет быть парфянином. А может быть и обычная месть. Того же наместника или гетеры.
Публий: - Эрастус, точно, можно крутить с двух сторон, - По зевнул и снова прикрыл рот ладонью. - Помог бы тебе с ним, но предчувствую, что с этим Исфандияром я намучаюсь и времени ни на кого другого не будет. Жаль, я назначил пару встреч... Нееерио, - протянул капризно, - я и так уже утонул в фалернском, а ты выдаешь столько версий, что мне теперь до утра не уснуть. В любом случае объятий посланника не избежать, даже если там окажется банальная месть. Не думаю, что они посылают меня только ради дела купца. Попробую хотя бы получить удовольствие, - пожал плечами.
Нерио: - Да ничего, на такую рыбешку тратить твои таланты глупо, справлюсь пока, - он улыбнулся и залпом допил киликс, - а там посмотрим. Он видел, что собеседник порядком утомлен, да и самому Эруцию не мешало провернуть еще пару делишек... если успеет. Он кивнул Публию: - Добей эту амфору и отдыхай, забудь о версиях на сегодня. Если понадобится еще вино, ты знаешь, где его найти - Он набросил на голову накидку, - не провожай. До встречи >>>>> Закоулки>>>>>>>>>..
Публий: По всё-таки проводил - взмахом руки, подхваченном низкими поклонами сирийцев, заперевших ворота и выпустивших в сад собак. Но остаткам вина нашел другое применение - на завтра было слишком много дел. ...Поломойку и прачку пёрли как всегда поочереди, где-то у конюшни, но кряхтение, охи и визги в тишине пригорода доносились в кубикулу как из под двери. По, который и купил-то женщин чтоб рабы не шлялись на сторону теряя время и таща в дом грязь, поворочался, встал, и обнаженный, с прилипшими к вискам волосами, с потеками винной маски на лице, беззвучно пошел к загулявшим в честь новоселья. Постоял при входе в стойло, скрестив руки на груди, отстранённо глядя как поломойка, зажмурившись, отворачивается от перегара, и свистяшим шепотом бросил: - Спать. Всем. Стороннему человеку было бы странно видеть, как в шуме разгула все головы дружно повернулись на этот тихий звук, а Тощий слетел с постанывающей прачки как вздернутый в воздух циклопом. Но Публий бы удивился скорее если бы его не услышали. Рабы сыпанули из конюшни, поломойка тоже собиралась шмыгнуть мимо, но По преградил ей дорогу: - Ида, останься, - притянул, слегка прижал к дверному косяку, запуская руку под запятнанный хитон, и стоял так с полчаса, не двигаясь, едва шевеля пальцами, нашептывая ей на ухо... а когда она стала вздрагивать и оседать, отстранился, погладив плечо: - Великая Мать любит и тебя... В доме тщательно вымыл руку и лег, сжав ногами покрывало. Оно ещё пахло полководцем. август,24,утро Уснуть удалось ближе к утру. Разговоры и впечатления дня толпились, требовали, зудели и дергали. Утром, собирая перед зеркалом лицо по кусочкам из разных баночек, По заметил в отражении Тощего. Он подглядывал. Как всегда. И как всегда положил на окно цветок. По скривился, закатил глаза к потолку, вздохнул, но цветок с подоконника забрал. Это был один из тех ритуалов, из которых состояла его вечность. Носилки подали сразу после той пары яблок и мисочки толченой моркови, которые По называл завтраком. Великолепный хопеш Публий спрятал под валик подушки, предупредив Тощего, что за оружие он отвечает чем обычно. Раб почесал что обычно, потом затылок и пожал плечами с видом оскорбленного в лучших чувствах, мол - что я, не понимаю? До визита к посланнику По успевал ещё заказать свою мечту. Единственную. Теперь ему было где её разместить. >>>Дом, раздавленный глицинией
Публий: >>>театр Помпея август, 24, вечер Звезда появился в кубикуле без разрешения и доверительно-сочувственным тоном промурлыкал над ухом: - У господина был тяжелый день? Я мог бы сделать массаж, если господин позволит... По приподнялся, лег на бок опершись на локоть и оглядел его от тщательно вымытых и умасленных волос до самостоятельно, но не менее тщательно выщипанных икр. Осмотр ещё раз подтвердил, что покупка паршивая и вывод, что никогда не стоит покупать из пустого каприза. - И не пытайся. Мальчишка оторопел и отпрянул от ложа. -Сяядь, - потребовал По брезгливо, как говорили когда-то с ним, - я объясню тебе твою ошибку. Сид развалился в кресле, Публий поднял бровь и раб, нехотя, принял более подобающую позу. - Люди нуждаются всего в трех вещах. Им нужны - понимание, признание, любовь. Всем, без исключения. Пропорции индивидуальны. Дай их человеку, сделай вид что даешь или пообещай - по ситуации - и он твой. Разницу между обещать и давать должен чувствовать только ты, но не он. Это длинная-длинная лестница и от того как далеко ты решишь по ней идти зависит сколько тебе придется расходовать сил. А силы надо рассчитывать правльно, - По дал мальчишке время и на обдумывание, и на глупый вопрос, который незамедлил последовать. - А деньги..? - Дурачок, - оборвал его Публий. - Деньги тут вообще ни при чем. Это только средство достижения. Одно из. И не самое верное. Они равны всего лишь комфорту. - Разве люди не любят комфорт? - спросил Звезда с вызовом. - Ты не слушаешь, - и без того холодное лицо По стало неприятным. - Все любят комфорт. Но ради понимания, признания и любви жертвуют им. - Так в чем моя ошибка? - в голосе Сида не было и тени почтительности. - Ты не чувствуешь мою пропорцию, - улыбнулся По. И, удовлетворённо наблюдая как с раба слетает гонор, добавил: - Но ты не безнадежен. Поэтому я тебя и купил, - это была правда... та самая, которую хотел услышать мальчишка. И он услышал - в жестах, выражении глаз, интонации, подобранных верно и отмеренных точно. Вернувшееся на лицо самодовольство Сид попытался прикрыть пренебрежительно скривленными губами, но попытка, на взгляд По, была жалкой. - Дозорную опять поносит? Садовник сказал, что она нагадила на новой клумбе, - голос был полон беспокойства о любимой псине. Перед тем как отправить Звезду размышлять о вечном, следовало сбить его камнем с неба. - Выгуливай её за воротами. Холодный ушат догнал Сида при выходе и свое дело сделал. По отметил это по вздрогнувшей спине и опустившимся плечам. Но теперь мальчишка будет думать, что сможет у хозяина кое-чему научиться. А По знал, что ничем не рискует, объясняя ему азы. Ведь зависит все не от них, а от нюансов. Жизнь полна нюансов... Искупавшись, постель Публий велел сменить. Никаких запахов кроме своего больше не хотелось. Даже запаха полководца. Он не скучал по нему. Он вообще никогда по нему не скучал. Просто дышать без него было слишком свободно, а спать слишком холодно. Перед рассветом он проснулся от невыносимой жажды. Тихонько перешагнув черз спящего у двери Тощего, По пошел на кухню за вином и, распахнув дверь, с размаху налетел на выходящего повара. - Большое толстое чудовище. Хорошо что ты мягкое. Пить дай. Такитус, бережно подхватив одной рукой пошатнувшегося хозяина, подал воды с вином, и, не дожидаясь пока господин напьется, прямо с киликом в руках, сонного, отнёс обратно в кубикулу.
Публий: август, 25, утро Матроны румянились как яблочки Гесперид, девчонки в нарядах новорожденной Киприды прыгали через быков, парни с кудрями Эрота выскальзывали из под рук бородатых покровителей, чтоб стянуть пару сочных груш и тайком подмигнуть полногрудым торговкам, пестрели пышные критские юбки, захлёбывались радостью флейты... Агора торговала, пела, ела, глазела, бурлила жизнью праздничного осеннего дня. Запахи с прилавков, пряные, острые, щекотали не ноздри, но сам желудок запретностью того, чего много нельзя, но очень хочется. Он смотрел сверху на яркие пятна, улыбался наивной чувственности народной музыки и жалел только об одном - что угловатый легионер с теплыми карими глазами, мощными плечами и совершенной задницей увидит каким он будет... после. После того, как его радостно повесят посреди площади незнакомого городишки за что-то, о чем он не помнил и не собирался тратить последние мгновения жизни чтоб вспоминать. А ещё было немного обидно, что за фигурой следить уже не надо, а до прилавков с лакомствами, отсюда, с высоты помоста, не дотянуться... ...линии кувшина на котором остановился взгляд не говорили ни о чем. Комната тоже казалась незнакомой. Но цветок, как всегда, лежал на подоконнике, делая реальность узнаваемой и понятной. По сонно провел рукой по губам. Тонкая ниточка кровавой слюны прилипла к пальцу и сверкнула на солнце как странный минерал. Он потрогал языком губу изнутри, ойкнул - губа оказалась прокушена - и засмеялся, стараясь не растягивать рот, чтоб не увеличивать ранку. - Тощий, умываться! Потянувшись на ложе, По перекатился, взял с окна подарок и улыбнулся вошедшему с тазиком рабу: - Сегодня угадал. Белые мне нравятся. Руки Тощего задрожали, едва не расплескав воду. - Полотенце неси, - буднично, успокаивающе отослал его Публий, отмывая палец.
Публий: Хорошего утра с розами в росе, радостной беготнёй собак и рабов хватило ненадолго. Ранний гость прискакал со стояком наперевес и как был - в поту и пыли - утащил обратно в спальню. Публий закинул ногу на его конопатое плечо и скучал в потолок. Скучно ему не было, ему было потно, жарко и неудобно от сбившейся в ком простыни под задницей, но скучающее лицо было негласным пожеланием гостя, а тот дарил такие подарки, что мог позволить себе и подобные визиты, и не такие ещё представления. Прощально зевнув, По наконец-то добрался до купальни, но после неё ему приспичило инспектировать новопосаженный огородик с травами, не все из которых положено было видеть чужому глазу. Заказанный огородик гордо красовался чуть правее парадного входа, заботливо оркуженный очаровательным сельским плетнёчком. После получасовых поисков места для закапывания садовника, и разбивки грядок заодно, По изобразил сатую издыхающего у водоёма Нарцисса. Ещё через полчаса сдался, уяснив что земля не новые сандалии и не растягивается. - Чей это огород? Чей, я тебя спрашиваю?! - вопрошал Публий, двумя брезгливыми пальцами тыча садовника мордой в сторону забора виллы, как нагадившую на дорожку Дозорную. Садовник блеял и традиционно чесал плешь. Кончилось тем, что По, заломив руки и стеная на весь сад "великаяматьзачтомне?" послал вдогонку за гостем сирийца, велев передать, что все утра у него будут заняты вплоть до момента победы британских варваров над серской династией, если у него не будет маленького огородика "мне много не надо, хотя бы столько земли, сколько в Белецце". С сирийцем вернулись увесистый кошель и имя - Понтий Стервий.
прислуга: >>>>> из лавки Нерио Эруция Либ знал эту дорогу как свои четыре пальца. Возле ворот он замешкался только на мгновение - и пошел вглубь сада виллы в поисках ее хозяина.
Публий: - И какая же скотина опять не закрыла ворота? - поинтересовался Публий в сторону кустов. Впрочем - риторически. Кусты были заняты успокаиванием собак, а По уже узнал раба Нерио. - Ммм?! - приказал, опускаясь на скамью у фонтана, растирая мочки ушей и проклиная глупую римскую привычку всё делать так рано, трахаться в том числе.
прислуга: - Хозяин велел передать последние новости, - Либ воровато оглянулся и выжидающе посмотрел на господина Публия. Хозяин всегда велел передавать новости только в одни уши.
Публий: Публий закатил глаза, громогласно вздохнул и поманил пальцем, на скамью рядом с собой. - Ммм?!! - приказал более настойчиво.
прислуга: Либ аккуратненько присел рядом с грозным господином Публием, еще раз воровато оглянулся по сторонам, и прошептал ему на ухо, прикрывшись ладошкой: - Господин эдил жаловался сегодня утром, что у него госпоже Дахи отрезали голову! и что поймали и убили только одного злодея, а второй сбежал. У них там ужас что творится, - это Либ уже добавил от себя и преданно закивал.
Публий: - Какая прелесть! - рассмеялся По, которому одновременно пощекотали и ухо, и нервы. - Ещё одна дохлая гетера и мои... дорогие друзья начнут думать, что я избавляюсь от конкуренток! Он забыл сразу обо всём ноющем и зудящем ниже ушей, но посерьёзнел. Помоськал раба за щёку, рассеянно одобряя: - Хороший мальчик... - и, одновременно, отодвигая подальше. - Это всё? У неё, вроде бы, была лучшая в городе охрана... как болтали.
прислуга: Либ даже немного поластился к господину Публию, это всегда был самый любимый момент в поручении. - Господин эдил сказал, что охрана живая, а рабыня госпожи Дахи - нет! и это все... - он виновато потупился.
Публий: - Мммммм... - задумчиво пропел Публий и отослал, - пойди поешь там с моими. Напарник держал рабов в строгости всегда, но у По были свои методы. Он накрутил локон на палец и задумался сильнее. Конечно, смерть ещё одной блистательной гетеры означала, что дорогих и очень дорогих друзей у Публия прибавится. Хотя бы потому, что ему теперь есть где давать пиры, а Дахи - негде. Но смерть двух видных восточных перегринов подряд означала работу, работу, работу, Великая Мать, вот сейчас он её совсем не хотел. Но... надо идти руководить. Он стряхнул локон и прикрикнул на кусты: - Всё слышал? Послать на Бычий и к командиру ночной стражи за новостями, купаться, одеваться, носилки!
прислуга: - спасибо, господин! - Либ весело побежал за едой. Почаще бы их убивали, в самом деле!
Публий: - Господин не хочет взять с собой Отраву и Антилопу, чтоб выход был пышнее? - у самых ворот с почтительнейшим лицом сунулся в паланкин Сидус. Но отчаянное желание покрасоваться в таком доме выдавал как минимум напряженный взгляд. Разумеется, если не считать тщательно вымытых и уложенных волос и новой, безупречно отбитой туники. - Повезло тебе, варвар, - мило улыбнулся Публий, - не только волосы белые, но и ум соответствующий, и притворяться не надо, считай - пол-работы природа сделала. Вот кого не стоило баловать, так это его. Но во-первых должен же кто-то внести сладости, а во-вторых... давно следовало показать его Понтию. - Отравы у меня сегодня будет предостаточно. Так что прими у Такитуса плетёнку и догоняй, - дозволил По. >>>Дом Понтия Мецената
Публий: >>>Винная лавка К воротам виллы нежные ступни были изранены так, что Публий едва ступал. На плече, под лежащим сверху деревом лектики, явственно чувствовался синяк. Дождь то утихал, то принимался снова, размывая силуэты строений и статуй, казавшихся живыми в движущемся переменчивом потоке. - Несите туда, за забор. Не теряйте времени, - приказал По, зайдя в дом за ритуальным ножом. Сирийцы и Тощий разложили бесчувственное тело Бергансы на мокрой земле, распялив руки и ноги, лицом в небо. Публий подошел и встал на колени у правой руки. - Великая, я напомнил ему о равновесии, - рассказал, вскрывая лежащему вены поперёк, осторожно и неглубоко. Перешел к левой руке и опустился на колени снова. - Его кровь - твоим подземным детям, - показал небу, перерезая вену. - Он сам - тебе. Равновесия, Великая! - попросил на латыни и зашептал традиционную форму посвящения совсем на другом, непонятном рабам языке. Когда земля приняла достаточно крови, Публий оторвал от подола лоскуты, перевязал жертве руки и завязал глаза. - Это всё, мальчики. Подбросьте его к источнику Эгерии, кажется, после пожара бродячих собак там больше не видели. Развяжете. И сразу домой. Отозвал в сторону Тощего и зашептал, повелительно и бесстрастно. Тощий трясся и молча кивал. - ...потом... и делаториев... всё понял? Это - твоё наказание. Ты украл. Отработай, пока Великая не решила взяться за тебя сама. Мне будет жаль тебя потерять. А этот... рано или поздно придёт. За местью. Или за вознаграждением. Или иначе, как примет его Великая. Теперь он в её руках. Иди. Сирийцы подхватили тело, Тощий побитой собакой поплёлся следом, а Публий набрал в ладони дождь и вымыл руки, глядя на молнии, бьющие в чужие далёкие поля.
прислуга: - Че он тяжёлый-то такой, падла? А по виду не толще тебя, Тощий, - проворчал один из братьев уже за воротоами, покряхтывая под тяжестью лектики. - Говна в нём больше, - равнодушно отозвался Тощий, так же кряхтя. >>>роща нимфы Эгерии
Публий: 25, август, поздний вечер К возвращению сирийцев Такитус уже выкупал его, обработав ссадины и напоив успокаивающим отваром, бросив на плите остывающий рабский ужин. Но Публий ещё долго не находил в себе сил спуститься и благословить вечернюю трапезу вручённых ему, лёжа в купальне на шкуре ничком, без сил, не в силах постичь, что сотворит Великая - равновесие или орудие равновесия? Когда в купальню заглянул уже третий сириец, Публий, зашипев, рывком поднял себя со шкуры, дохромал до кухни и благословил своим людям ужин. Его просили остаться, но он только поморщился, ушел в кубикулу, и почти уснул, когда в дверь поскреблись. - Какого..? Войди, - разрешил сонно. Урса вошла бледная и дрожащая, но Публий видел как крепко были сжаты её кулаки, как напряжена спина и мускулы на предплечьях. Такого у них ещё не было. Он даже встал с ложа, показывая внимание. - Говори. - Господин, я беременна, - сообщила раба без всяких предисловий и тоном как о стельной корове. - Хорошо, мы проведём обряд, - По потрепал её по щеке и махнул — свободна. Рабыня упала как подкошенная и обвила его ноги: - Какой обряд, господин??? - Благословения Матери, дурочка. Это ведь первый ребёнок которого тебе разрешили? И отца ты не знаешь? Дитя нуждается в особом благословении. - Разрешили... - прошептала Урса бесцветно, поднялась как механическая и пошла к двери. А в дверях застыла надолго. Публию показалось уже, что она никогда не уйдет, так и будет стоять, создавая сквозняк. Но она развернулась и поклонилась, низко и спокойно. Первый раз за всё время Публий увидел у неё осмысленный взгляд. - Спасибо, господин. - Уйди! - не выдержал По. Но дверь за ней уже закрылась. Он схватил со столика какую-то вазочку и швырнул её в дверь. Ваза оказалась каменной и разбиваться не пожелала. Публий сел на ложе, кривя на неё губы, потом спохватился: - Великая Мать, прости. Я помню. Помню.
Публий: 26-е, август, раннее утро По ленился и шипел из под покрывала выгоняемой из норы коброй, пока вернувшийся Тощий отчитывался, с тоской глядя на окно, куда не успел положить цветок. Подавшая недостаточно белое полотенце Ида, в слезах ушла оплакивать ранний хозяйский подъём и горящую от пощёчины скулу подальше - в кладовку. И дряхлый садовник не избежал бы порки за слегка неровно обрезанный олеандр, если бы всех не спас прибывший имперский гонец. Публий вбежал в кухню сияя как новенький сестерций и, размахивая перед чёрным носом папирусом, выпалил: - Они нашли его!!! Такитус уронил корзинку с яйцами и тяжело оперся о стол, пошатнувшись. По, не обращая внимания на забрызганные ноги, взобрался на высокий табурет рядом с поваром. - Глупости. Не смей мне тут. Нашли! Он на латифундии, далековато, зато не колодник, помощник писаря. - Я счастлив, господин мой. Просто... А когда... а как..? - плечи раба задрожали. По погладил черную тушу, и ладонь не оторвал, так и оставил на голой, в копоти, потной спине. - С этим сложнее. Ни отпускать, ни продавать хозяева не хотят. Но скоро мой напишет с дороги, спросит какой я хочу подарок... ты же знаешь — чем дальше он от Рима, тем сильнее раскаивается, что уехал. Я попрошу. Он прикажет. И твой сын будет свободен. Будет, обязательно. - Я знаю, господин. Публий повертел в руках папирус, словно хотел прочесть там что-то ещё и не находил. Разорвал и небрежно кинул обрывки на стол. - Письмо обязательно будет, господин. - Я знаю, - улыбнулся По. Смёл обрывки на пол и засмеялся: - Ну что ты за свинья такая, пончик! Убери всё немедленно. И я хочу редиски! - Но ей три дня, господин, свежей ещё не привезли. - А я хочу! - Как прикажешь, господин, - улыбнулся Такитус, бережно обтирая льняной салфеткой забрызганные Публиевы ступни. >>>улица, ведущая от и до
Публий: >>>Дом лекаря Левия август, 26, день Солнце почти убило его в дороге, и первым делом, с видом недосженного на костре, Публий потребовал приготовить купальню. Потом подошел к лектике с которой уже снимали пирата и вынул из его порванного уха серьгу. - Левий, ухо зашей тоже. Как закончишь с ним, присоединяйся к моей трапезе, раз я прервал твою. В купальне он осторожно размотал повязку - убедиться, что уродующих кожу швов не потребуется.
Левий: >>>>> Дом лекаря Левия Еще один разбойник с гладиаторских боев, совсем как та девочка, порванная кошками, только этого порвал человек, животное куда умнее и злее. Старые раны были зашиты небрежно, хоть и ровно, так небрежно, что снова загноились и закрылись тягучей белой дрянью, подкрашенной кровью. Левий щупал запястье и шею, считал про себя, на шее удары были громче и чаще, на руке едва слышны: "- Сангва... кровь плохо поступает" Разрубленное колено, изрезанная спина, сломанные пальцы. Порезы, ушибы, шишки. Самое опасное, конечно, голова. Он приоткрыл рот больному, проверил язык, закрыл. В лектике делать все равно ничего не получится, он только попросил не трясти слишком: "Желчь взболтается и прольется горлом" Прибыли, он сразу потребовал раскаленную жаровню и много горячей воды, тряпок. Рабы Публия отправились исполнять, а Левий, внимательно посмотрев на хозяина, ответил: - С радостью, присоединюсь, а ты пока приложи к голове и телу холодной воды с ромашкой и полежи на боку. Кажется, ударило теплом, - и отправился вслед за больным и рабами. В комнатушке, где он лечил большинство этих людей, сосредоточенно ожидавших сейчас, Левий разложил больного, вложил ему в рот рулончик ткани, дабы язык не западал, и принялся за работу: приготовил свежий отвар мака и кошачьей травы, усыпляющий, промыл в бурлящей воде белоснежные тряпицы, что принесла ему Урса: - Смотри, девочка, вдруг пригодится. Сейчас мы снимем остатки этих швов с головы, срежем нитки... теперь разрежем рану по краям и раздвинем расширителем, вот так. Выберем весь гной с кровью чистыми тампонами... Здесь нельзя прижигать рану, гной захватит края и пойдет дальше, вглубь, поэтому... сейчас... вымываем все начисто. Теперь крепкого капустного уксуса... и зашиваем неплотно, просто стягиваем кожу. Перевязывать пока рано, перевяжешь ему завтра, если гноя не появится, ясно? Вот так, - Левий ловко обмотал голову больного плотной полоской ткани. - повтори. Когда у Урсы получилось, он велел ей заново выстирать ткань, промыл больному глаза теплой водой, приоткрыл их: пятнышко зрачка сузилось, еще жив. Левий продолжил с коленом: здесь было ничуть не проще, и пришлось расширять рану и промывать ее, удалять кусочки кости и хряща, прижигать, перематывать. "Следи, чтобы он не шевелился и не вздумал ходить. Сортир будет теперь в ведре". Два сломанных пальца на руке, тут проще, он сложил косточки и примотал пальцы к плоским аккуратно вырезанным деревяшкам; зашил ухо и бровь, щеку, раны на спине и бедре. Они не должны загноиться, помощь оказана сразу, каждая царапина промыта и обработана. Теперь брюхо. Синева справа,яркая, с покрасневшими и опухшими краями ничего хорошего не предвещала, но и отмирающей или сочащейся внутри кровью не выглядела, он промял тщательно это место и приложил плотную влажную ткань, смоченную отваром тимьяна. Наконец закончил. Велев напоить больного маком, как проснется и попросит пить, и давать ему есть только хорошо протертое, Левий оставил бутылочки с лекарством и вышел к хозяину виллы: - Все готово. Кишки, конечно, отбиты, но он крепкий, и если я не упустил какую-нибудь мелкую царапину, то жить будет. И даже видеть, гной не успел заразить глаза.
Публий: - Ну если они все живы, значит и этот выживет, - едва заметно поморщился Публий при взгляде на пятна покрывшие лекарскую тунику. - Кибела наградила тебя благим даром, лекарь. Сириец подал розовую воду, но Публий всё косился на тунику и медлил вернуться к начатому блюду. - Бульон, приготовленный из раков, муки и лягушек, прокипяченных в вине, превосходен против похудания и усталости*, господин, - подал Такитус. - Ты считаешь мне не надо худеть, пончик? Как мило. Но если ты не принесешь господину свежую тунику, это случится прямо сейчас. Такитус молча пожал плечами, а за туникой метнулся сириец. - Не пойми меня неправильно, Левий, но я сегодня уже насмотрелся, - промурлыкал По, - пожалуйста, располагайся. Обещаю не подглядывать. Сириец, с низким поклоном, уже подавал. Дорогую, из полководческих. Публий и бровью не повёл. *аутентичный. из римского письма.
Левий: - И, как ни странно, я все еще не перестал за этот дар благодарить, Публий, - Левий помялся, оглядывая себя. Да, в чем-то Суламита была определенно права. - Да я все понимаю, никто не любит кровавых пятен ни на завтрак, ни в обед. А подглядывать за мной мало удовольствия, так что... Он помыл руки перед тем, как взять явно недешевую тунику, подержал ее в руках, и, ни капли не стесняясь, надел вместо собственной: - Благодарю, Публий, я ее тебе верну позже, благо, сейчас в моем доме вновь есть кому стирать, - он вымыл руки еще раз на всякий случай, и поглядел наконец на стол. - А вот мне как раз лучше что-нибудь для похудения, еле влез в твою комнатку для больных, в прошлый раз это было проще.
Публий: - Боюсь, ей иногда всё равно благодаришь ты или нет. Но ведь проклятие или благословение её дары - это наше дело. Это мы можем решать сами, не так ли? - Публий макнул криветку в соус, послушно запив бульоном "от похудения", благодарно улыбаясь. Только после этого Такитус, поклонившись, вышел. И, пока лекарь переодевался, По выпил варево залпом, морща нос. Лягушек он недолюбливал. - Глупости какие, - отмёл и возвращение туники и остальное взмахом второй креветки. Потому что, вопреки заявленному, разумеется смотрел. - Туника небольшое извинение за пыльную дорогу. А ты в прекрасной форме для человека, который круглосуточно латает мятые покупки и бродяг. Я мог бы представить тебя влиятельным и богатым людям, Левий, но что-то мне подсказывает, что ты не захочешь.
Левий: - Конечно, сами, но даже всесильному божеству приятно, когда его благодарят, особенно если есть за что, - Левий усмехнулся и прилег рядом со столом. - По крайней мере мне хотелось бы так думать, это как-то сближает, что ли. А за форму спасибо: от меня недавно сбежала жена и есть вероятность, что вскорости я стану таким же стройным, как сотню лет назад. Хоть сам Левий и чувствовал себя неуклюжим на этом ложе, пальцы хирурга знали, что делать - он ухватил за самый кончик хвоста креветку, макнул в соус и с наслаждением съел: - Да, не захочу. Но если бы я был не столь человеколюбив, я бы желал, чтобы в твоем доме всегда кто-то ломался, Публий. Это прекрасно, - он пожевал и, подумав, спросил. - Не сочти за дерзость, но я хочу спросить, как ты управляешься с ними? Со своими покупками? К своим годам я только сегодня утром познал радости рабовладения и на данный момент это самая забавная насмешка судьбы из всех, что уже были.
Публий: - Жена сбежала? Так у тебя радость, что же мы не пьём? - воскликнул По, разливая фалерн собственноручно. - Не думаю только, что с той женщиной, которая с таким удовольствием у тебя на кухне смотрела как ты ешь, ты в ближайшее время похудеешь, - лукаво погрозил пальцем. Посмаковал щупальце какого-то гада, слушая похвалы повару и пообещал, - Я передам Такитусу, ему будет приятно. Вопрос лекаря заставил его округлить брови с видом убиваемого на кресте: - Я позволяю им любить меня, они радуются. Публий пригубил фалерн, нашел его недурным и отставил, как и игривый тон. - Но я вижу, ты серьёзно... Знаешь, лекарь, для человека, который вырос на улице, это очень просто. Я даю им то, чего хочет всякий и чего у них никогда не было или у них отняли. Семью. Здесь каждый отвечает за каждого и какими бы мы ни были, что бы друг-другу ни делали, мы - семья. Странная, но не страннее прочих. Если бы ты видел как Ида чистит уши среднему сирийцу, которого ежедневно называет лишайным псом, ты бы сразу понял... Ну и наказывать, разумеется наказывать, хотя с садовником, что достался мне вместе с виллой, не помогает и это, - закончил легкомысленно.
Левий: - Радость, в какой-то степени, - подтвердил Левий, отпивая прилично: годами выработанная выдержка позволила не поперхнуться, когда Публий вспомнил о Суламите. - По крайней мере меня теперь будут кормить если не много, то уж точно вкусно. Он отставил опустевший стакан: - Семья. Вот и я почувствовал что-то подобное, когда ее увидел в цепях, не хотел бы я снова оказаться на Бычьем рынке, уж лучше лечить нарывы на заднице у сенаторского коня. Семья... - он попробовал слово на вкус, как только что креветку. - Ифе много страдала раньше, и сколько ей еще предстоит пережить внутренней муки прежде, чем она перестанет называть меня господином. Есть в этом чей-то промысел, что она появилась у меня сейчас, когда я потерял всех: и мать, и жену. Только что в этом промысле причина, а что необходимое следствие? Что главное - то, что потерял или то, что приобрел? Левий потер переносицу, понимая, что это уже лишнее, и добавил: - Извини, что тебе приходится это слушать: слишком много у меня накопилось вопросов к пустоте, а твое превосходное вино нашептывает мне их озвучить поскорее, пока они не разорвали меня изнутри.
Публий: - Ммм... женщины, - тонко улыбнулся По очередной креветке. - Их дух гибче, они легко приспосабливаются. То, что сломило бы мужчину, их всего лишь сгибает. А потом, разгибаясь, они хлещут как ветвь. Не беспокойся, она скоро перестанет называть тебя господином, если позволишь. Смотри только, дав один палец, чтоб не откусила кормящую руку... Публий разлил ещё и отщипнул листик салата, задумавшись над вопросом. Задумавшись, впрочем, ненадолго: - Главное что ты чувствуешь. Что толку представлять как именно ткали эту тунику, если тебе её всё равно носить? Если впору, к чему думать о ткачах... Выпил и добавил: - Пустота, Левий, всегда слушает слишком внимательно. Так что лучше задавать вопросы людям, верно? Попробуй этот дивный сыр, он так спешно покидал Грецию, чтоб прибыть к нашему столу, что до сих пор в слезах!
Левий: - Ты уже второй, кто предупреждает меня о пальце и руке, я начинаю подозревать неладное. И насчет женщин ты тоже прав, особенно в том месте, где они хлещут, как ветка: умирают или убегают с твоими последними портками и тем, кто может в них завернуться не единожды. Жизнь полна разочарований и слез. И пожалуй, я уменьшу их количество в этом мире, - Левий отрезал превосходного сыра и не торопясь прожевал его. - Иногда мне кажется, повелевай Римом кусок вырезки с перцем, сыр и немного фракийской похлебки, здесь можно было бы жить.
Публий: - Жизнь полна радости, разочарований и слёз, - уточнил Публий, добравшись до рыбы, название которой долго пытался угадать, водя по нёбу языком. - По крайней мере если после потерь следуют приобретения. Кстати о приобретениях - Урса беременна. Я стараюсь сгибать так, чтоб не хлестнуло, правда с женщинами... даже не знаю какая из них зарежет меня однажды ночью. Но это точно будут не сирийцы, - рассмеялся беззаботно. Толстый шмель, тихонько бухтя, пристроился к широкому букету на точёном столике с инкрустациями слоновой кости, триклиний накрыла ароматная августовская предвечерняя тишина, Публий сыто потянулся, прислушиваясь к себе, сверяя внутреннее с внешним, и заключил, поднимая кубок: - Что бы нам ни ткали, но если в узор вплетается такое, - качнул кистью в сторону букета, - благодарить всё же стоит... - плеснул богам и отсалютовал лекарю. - Всех тебе благ!
Левий: - Радости, - покорно повторил Левий и улыбнулся, признаваясь. - Иногда я ловлю себя на том, что специально стараюсь уверить себя в отвратительности всего вокруг, чтобы в какой-то момент понять, что это не так. И в этот короткий и счастливый миг мне обычно привозят тех, кого уже не зашить. Говоришь, беременна? Зови, если что, я могу не только вернуть то, что было, но и принять новое. Даже буду рад. Он, посомневавшись с пару мгновений, тоже плеснул им, римским богам - всем же хочется пить в такую жару - и поднял кубок: - В этом доме нет никого, кто мог бы тебя зарезать, патриарх, слишком уж странная у тебя семья. Всех тебе благ! И благодарностей, - кивнул неопределенно в сторону каморки, где дышал изрубленный великан.
Публий: Публий задумчиво допил и спокойно посмотрел лекарю в глаза: - Не знаю что по этому поводу думают младшие боги, но Великая любит устраивать испытания. Кто знает для чего? Может быть чтоб мы острее чувствовали благодарность, а может просто потому, что дерево, выстоявшее после урагана или наводнения одно и достойно украшать землю и порождать другие деревья... И, если и удивился вежливой жертве римским богам, то виду не показал: - Думаешь никто? Вот и проверим заодно так ли были правы мои латинские предки времён старой республики, тех славных времён когда римляне ещё не хапали себе людей больше, чем могли понять и принять, - кивнул двадцатитрёхлетний патриарх, улыбаясь.
Левий: - При том, что каждому дереву положен свои личный ураган, и не один, если повезет. И каждое дерево может выстоять, если ему позволят его корни, более того, каждое дерево должно выстоять свой ураган. И удел Бога...ов - разочаровываться в своих деревьях. Тем слаще радость и больше благодарности за каждое уцелевшее. Кажется, вина сегодня было много, в отличие от крови, ее много не бывает никогда. - Уверен, что никто, Публий, они все будут заняты выяснением между собой, кто больше тебя любит, - заверил Левий, припоминая недавние слова собеседника. - К тому времени ты уже успеешь понять намерения каждого и успеть изобразить по урагану или по наводнению.
Публий: По рассмеялся по-детски громко и заливисто, так, что в дверях даже ненадолго показалась недоумевающая морда старшего сирийца. И досмеявшись, снова наполнил кубки. - У меня нет родных, Левий, и я не могу породить новых родных, поэтому я стараюсь не окружать себя людьми, которые мне неприятны, беру лишь тех, кто интересен, знает что такое сильные чувства и опасность, и в принципе способен полюбить Кибелу. А зарежут они меня или нет, дело в конце-концов десятое... За то, чтоб боги в нас не разочаровались! - поднял фалерн.
Левий: - Хуже некоторых родных только тетки из еврейской общины, а этих уже и сам Марс не остановил бы, стоит только им взять в руки свои скалки, - Левий потянул к себе уже наполненный кубок. - Хоть подавляющее большинство и предпочитает лотерею, но возможность самому выбирать себе семью - великая милость. За такое и умереть не жалко. И поднял кубок вслед за Публием, соглашаясь с его тостом.
Публий: - О, Левий, ты просто никогда не был в фуллонике моего отца, - усмехнулся Публий, но легко согласился, - но тетки со скалками, признаюсь честно, самое страшное что я видел в жизни! Как нас гоняли в Геркулануме, когда мы, по незнанию, забрели с тележкой в иудейский квартал... даже императорские облавы ничто, по сравнению с этими дивными созданиями. Я хочу завести льва, - сообщил, без перехода от мемуаров, - можешь пугать свою рабыню, что если она не будет слушаться, ты отправишь её ко мне - вычесывать ему хвостик. И погрузился в фалерн, потому что думалось ему не о фуллонике и не о бывших странствиях с балаганной тележкой настоящей богини, а о том, что умереть - нет, не жалко. Но не все хотят выбираться.
Левий: - Хорошо, сначала тетки, а следом сразу фуллоники, - кивнул Левий и допил свой кубок до капли. - Про льва я запомню, я даже куплю ей чесалку и повешу на видное место. Спасибо за превосходный ужин и, признаться, я давно не пил такого хорошего вина. Когда я опущусь окончательно и буду накладывать швы за еду, твой дом я буду иметь в виду в первую очередь. В одну из первых очередей, то есть, хоть Суламита меня и не слышит сейчас. Но мне пора, друг мой, стеречь девчонку от конюха и выхаживать патлатого бродягу, похожего на бурундука после пожара. А если вдруг твой лев будет не очень любезен или у пирата случится жар, зови. На выходе подумал, что неплохо было бы зайти в трактир по дороге домой, а то там ребенок некормленный... >>>>> Дом лекаря Левия
прислуга: Старший сириец у дверей триклиния с низким поклоном вложил в ладонь лекаря золотой, целуя руку, которая латала обоих его младших братьев. И с не менее низким поклоном закрыл за Левием ворота.
Публий: - У меня отличный поставщик, - улыбнулся По, - когда окончательно разбогатеешь, я покажу тебе его лавочку. До встречи, лекарь, - махнул приветливо. И смаковал деликатесы, пока под взгляд не попалась топчущаяся в дверях Ида. - Что? - Этот... очнулся, господин. И ещё, тряпьё-то его я сожгла, а вот тут... не пойму, вроде как серьга женская на полу там была... чья бы это? - Дай. Он ополоснул в розовой воде руки, серёжку, и пошел в рабью кубикулу, провожаемый любопытными взглядами домочадцев и ворчанием Иды что "и где тунику такого размера взять тут на повара не настираешься". Пират лежал неподвижно, задрапированный по пояс легчайшей дорогой хлопковой хозяйской простынёй, и непонимающе вращал мутными глазами. Публий вложил ему в ладонь цветочек и двумя руками сжал огромную лапищу в горсть: - Твоя серёжка. Только она немного помялась. - ...аое... ая... - с трудом разлепил губы раненый, - таа..ки..ие у матери были... - И у тебя будет, купим, - отмахнуся По, - если будешь хорошим мальчиком, выздоровеешь и будешь меня охранять. Фарнак долго смотрел на человека в странной одежде, пытаясь, не крутя шеей, рассмотреть кольца, браслеты, серьги... Потом вздохнул, свистя грудью: - Обижают? - Пытаются, - улыбнулся По. - Буду. - Вот и славно. Пей отвар и баиньки. Когда он перед сном заглянул посмотреть на приобретение ещё раз, Такитус сидел возле ложа, обтирая горячий лоб страдальца влажной тряпицей и ласково бормоча на непонятном Публию языке что-то, что в переводе не нуждалось: так укладывают спать неугомонных детей, уговаривают девушку не плакать, успокаивают разорившегося брата, утешают вдову... обещают покой, любовь, надежду. По округлил глаза, поманил чёрную сиделку к двери: - Как он? - и всё-таки не выдержал, - пышечка моя, ты же, вроде, женщин любил?! - Кого я только ни любил, господин, - улыбнулся великан. - Бабы хрупкие. Мрут. Он будет жить, - заявил Такитус с непоколебимой уверенностью. Вздохнул, помялся, забавно переваливаясь с ноги на ногу, и выдал едва ли не самую длинную в своей жизни тираду: - Серьги эти... я ему подарил. Давно, ещё когда в египте в подмастерьях у кузнеца был. Я два года в порт ходил — может приплывёт, свидимся... Жена косилась, думала — баба у меня там, в порту. Потом перепродали нас, сюда, жена померла дорогой. Дочь потом, ты знаешь... Ну и... забывать стал. Я думал, пираты столько не живут. А он вот. - А он вот... - эхом подхватил По, глядя в проём на страшную кровавую тушу. Резко развернулся и, уходя, бросил через плечо: - Иди. Лечи. Лицо некрасиво морщило и перекашивало. Он давно не плакал по-настоящему и успел забыть это противное ощущение.
Сидус: август, 26, вечер>>>амфетиатр Марцелла ...а по дороге ещё и крест со свеженьким разбойником попался. Но попался так удачно, что присев сыграть с охранявшими его легионерами, Сид выиграл впятеро против того, что имел. Уходить, правда, пришлось изобретательно, наврав с три короба и пообещав свиданку грубому прыщавому десятнику. И, разумеется, к тому времени когда он добрался, по темноте, вздрагивая от каждого шороха на этой неспокойной дороге и прячась в кусты от каждого позднего прохожего, ужин уже смели. Точнее сожрали всё самое вкусное, оставив ему унылые овощи и немного колбасы - в большой семье клювом не щёлкают. Зато монеты успокаивающе позвякивали за пазухой, оставалось только решить как выбраться, чтоб их потратить. По пути он придумал несколько способов, но самым верным казалось — уйти на весь день якобы выгуливать в полях и перелесках заскучавшую охотничью свору, за несколько асов сдать собак знакомому сторожу оливковой рощицы и постараться вернуться пораньше. - Господин велел тебе доложиться, как только ты вернёшься. Долго ты тут жевать собрался? - отвлекла от размышлений убирающая кухню Ида. - Я думал он спит уже, откуда мне знать! - рыкнул на неё Сид, но поднялся тут же. Из под двери хозяина, и правда, пробивался свет. Сидус поскрёбся и вошел, не дожидась ответа, докладываться. >>>
Публий: Явление дождаться ответа не соизволило и Публий, закончивший протирать лицо миндальным маслом, швырнул в раба тряпицей: - Еще раз и это будет нож. Завтра утром ты идешь в город с поручениями. Нужно поприглашать гостей на симпозиум. Список на столе в таблиниуме, деньги на обед там же. Это займет у тебя почти весь день, так что, надеюсь, ты уже разучил свой танец, - По тщательно, палец за пальцем, вытер руки чистой салфеткой. - Как всё прошло у прекрасного Понтия? Удержаться от улыбки "всё будет ещё легче чем я думал!" было труднее, чем вызубрить тот проклятый танец и Сидус, кивнув, поторопился доложить: - Господин, если позволишь... Это египтянин гетеру порешил. Он слегка того, - сделав безумные глаза и стараясь поточнее копировать виночерпия. - Все слегка того. Особенно некоторые, - выразительно повёл бровью По в его сторону. - Так чему ты научился? - Кошек ловить, - глядя исподлобья ответил Сид. - Значит всё-таки в диктамнус, - промурлыкал По на дерзость. Сидус поднял голову, посмотрел хозяину в глаза и долго молчал, прежде чем сказать: - Не отдавай меня никому бесплатно. Я перережу себе вены. И ты потеряешь десять тысяч. - Ммм... мой ты зайчик! - умилился По. - А если я отрежу тебе руки? - Разобью голову о стену с разбегу. Можешь сразу бросить меня в этот куст. - Сразу не интересно, - возразил Публий серьёзно. - А если я отрежу тебе и ноги? - Я откушу себе язык и захлебнусь, - почти неслышно сказал Сид. - Значит ты научился чем и за что ты готов платить. Неплохо, для начала. И диктамнусом готов заплатить? Уверен? - Да. Я не буду ни с кем бесплатно, - упрямо повторил Сид. - Я хочу быть как ты. - Как я? - рассмеялся По. - Я такой один, зайчик мой. Досмеялся и добавил: - Тебе не надо быть как я. Тебе надо быть как ты. Если вокруг двадцать лавочников продают горшки и ты откроешь лавку с горшками — у тебя не будут покупать, ты прогоришь. Дороже всего ценится то, чем никто больше не торгует. Ты, с виду, холодный северный мальчик. Красивая льдинка. Можно начать с этого... - Я хочу научиться. Всему. И я не буду бесплатно. - Тогда начни с таблиниума, - усмехнулся По. - И что там читать? - оживился Сидус. - Подряд, зайчик, всё подряяяд. А по поводу бесплатно... - голос По стал жестким, - надеюсь считать тебя, худо-бедно, научили? Твоя жалкая жизнь обошлась мне в двадцать тысяч. Да, тебе наврали. Имели тебя, пока ты был без сознания, всем домом и, вроде бы, ещё соседи. Твоё лечение тоже встало мне в неплохую сумму. Тебе кажется, что отработать всё это ты можешь выгуливая собачек?! Я один кормлю вас всех. Каждый день я даю тебе кров, пищу и безопасность, которая в наши дни почти бесценна. Так что пошевелить задницей тебе придётся. И мозгами, если таковые обнаружатся. А как — будет видно. Когда выздоровеет наш новый садовник и займётся собаками, ты станешь виночерпием и моим косметом. Так что в таблиниуме начни с рецептов мазей, отваров, массажей и описаний вин. Если что-то будет не понятно — объяснит Такитус. И ради всех богов, не отклячивай задницу в танце, когда делаешь короткий шаг с проходом бедром! Можно вынести даже твои посеченные концы волос, только не это! - закатил глаза По, трагически прикрывая их изогнутой кистью. Сид буравил господина взглядом, пытаясь понять — убивают его, повышают, оскорбляют или учат, впиваясь ногтями в ладони, стараясь выдержать взгляд, который и поймать-то было нельзя, хоть его и не прятали, и наконец сдался: - Господин, а зачем ты меня послал к нему? Ну, кроме того чтоб я научился? - Наконец-то ты начал задавать правильные вопросы, - одобрительно проворковал По. - А сам как думаешь? - Не знаю, - признался Сид. - Чтоб ему было интересно. Сид не очень понял, и уже открыл рот спросить, но Публий опередил небрежным: - Зачем тебе жетон? - Я его продал, господин, - не моргнув глазом соврал раб, позвенев, для убедительности, асами за пазухой. И тут же испугавшись что хозяин заставит выложить и пересчитать, досочинял на ходу: - Проиграл, правда, много... не на того поставил. Но потом чуть-чуть отыгрался на Фортисе. - Ну и дурак, - зевнул По, отсылая его жестом. - Ставить на того — первое, чему ты должен научиться.
Сидус: <<< О чём это, до Сидуса дошло только за дверью. И для начала он решил поставить на господина. А это значило, что выполнить поручение нужно было во чтобы то ни стало и при этом исхитриться попасть на игры, в театр, и снова на игры. Деньги в таблиниуме он быстренько сгрёб, а над списком имён и адресов просидел ещё с полчаса. Пометки напротив каждого имени задачу не облегчали. "Лар... инсула... - не принимает до второго завтрака... Да чтоб вас!". Хуже всего было то, что город Сид почти не знал - прежний хозяин одного его никуда не выпускал. И тем желаннее были игры и театр. Вставать предстояло до света, но сон не шел. "Имели тебя всем домом и, кажется, ещё соседи" звенело в ушах, как бы Сид ни взбивал подушку и ни ворочался. Такитус, деливший с ним комнату, не выдержав вздохов и шебуршений, принёс вина с мёдом - на двоих - и коротко рассказал про нового раба. И себя. Сид слушал молча, внимательно, и, допив, уснул крепко и сразу, так и не сказав ни слова.
Публий: 27, август, перед рассветом Какая-то дурная цикада вздумала пиликать под самым окном в гордом одиночестве, на самой заре, когда небо только-только начало заниматься бледным неверным светом, таким обычно зыбким, что Публию иногда казалось, что солнце в этот момент думает вставать ему или поваляться ещё. С четверть часа По слушал дурное существо молча и неподвижно, открыв глаза в потолок. Потом ворочался, как будто тело в принципе могло принять такое положение, при котором оба уха плотно прижаты к ложу. И, наконец, встал рывком, тонко и плотно сжимая губы, чтоб не разораться на весь дом, и ушел в таблиниум, где долго мучил стилус, покусывая бронзовый наконечник, прежде чем написать... "Ты уехал таким, каким я тебя не знаю и не хочу знать, потому что это не ты. Не с этим подобает иди в бой мужу. Да, сейчас такое время. Ты верно видишь его и трезво оцениваешь. Но это не правда, что история никого ничему не учит. Она учит хотя бы тому, что каждое поколение добавляло крохотную крупицу. Теперь это холм. Будут горы. А это значит, что мы умнеем. Медленно, но неуклонно. Мы знаем больше, умеем больше, можем больше. Да, мы ходим кругами, застреваем на поворотах, но мы идём. Твои цели далеки как звёзды. Но однажды мы приблизимся и к звёздам. Ты называл это историей, я - мыслью Великой Матери, теперь я думаю это и то, и другое, это суть - одно. И ты, разрушитель, тоже Её дитя. Ты разрушишь и построишь. Вернись с победой. Твой. Всегда." Цикада наконец затихла, оглушенная восходящим солнцем, Публий уронил лицо в ладони, вслушался в утреннюю птичью трескотню, с усилием поднял голову и запечатал письмо, быстро, словно боясь передумать.
Сидус: 27, август, утро Даже собаки ещё не проснулись, и Сид долго пялился в темноту, не понимая почему его подрывает с постели Такитус, а не Отрава или Дозорная. И только когда в руки сунули письмо, понял, что перехватить завтрак перед встречей не успевает - задница порвётся если одна нога на почте, вторая - в термополии. Но на кухню уже выползла сонная Ида, кинувшая ему огромное сочное яблоко, а Тощий, искавший в саду свой всегдашний цветок, поделился пригоршней свежесобранной алычи так же легко, как притыринным где-то поясом. Сид сунул письмо и список гостей за пазуху, монеты спрятал в пояс, а жевал уже за воротами, показав язык высунувшей грустную морду в решетку Антилопе. >>>Тибр (на мост, через почту)
Публий: ...И правильно сделал. Потому что уже через час ему надоело быть хорошим. Надоело, надоело, надоело. И письмо это уже хотелось засунуть ему в задницу, причем лично, причём вместе с печатью. Потому что пока он там играется в свою вечную войнушку, которая неизвестно ещё каким образом приблизит звёзды - может грохнет их миллионам на головы... этот медведь вечно что-то ронял и разбивал... пока он там подминает жалкие деревеньки, которых в империи и так девать неуда, он тут - исчезает! Стареет! Ходит к каким-то парфянским козлам! И вообще когда он последний раз водил его в театр - год назад?! Публий вышел из купальни, сложив губы павлиньей жопкой, выбрал павлиньих же оттенков вызывающе шелка, и выехал получать всё, что хотелось. >>>Цирк Нерона
Сидус: >>>Конюшни Авдиев "Задница ему тощая... сам ты мумия!.." шипел про себя Звезда ещё полдороги, опасаясь именно за неё. Но на такого - оборванного, в грязи, пыли, едва ли не навозе и свежих наливающихся синяках - настолько не обращали внимания, что у ворот уже стало до зубовного скрежета обидно, что никто не пристал. Зато дома встретили. Когда все оторжались и Тощий милостиво выдал новую тунику, грубую и простую, взамен изодранной, Урса помогла отмыться едва тёплой водой, а Такитус быстренько наляпал примочки из бадяги на разбитую морду, Сид ещё полчаса прикидывал как бы податься в бега. Но как это сделать без денег не придумал.
Публий: >>>Остийская дорога 27, август, вечер Ужин ждал. Как и необходимость срочно известить Нерио. Но принцы принцами, а званые гости дороже незваных. По крайней мере - в ближайшей перспективе. - Позови мне этого... ну, этого... как его придурка... каждый раз зовут?! - Сидус, господин, - слегка ухмыльнулся Тощий. - Я устал от сложных лиц, - провел взглядом по ухмыляющейся роже Публий. Ухмылка свалилась как срезанная, в глазах заметался тоскливый испуг. - Оййй. Прекрати. Позови. Будущая звезда симпозиума вползла в кубикулу боком, бессмысленно пряча кровоподтёки. - Что это, скотина ты мерзкая?! - в ужасе взвыл Публий, тыча пальцем во всё, что перед ним предстало разом. - Рабы какие-то соседские, - с достоверным достоинством поднял голову Сид. - На дороге, недалеко тут. Насмехались над... фамилией. Я не стерпел. - Над чем насмехались? - крайне сострадательно уточнил По. - Ну, они говорили всякое... про тебя, господин. - Например? - ласковость голоса стала почти шелковой. - Говорили, ну... что от виллы что-то мочой завоняло и шерстью, а была, мол, приличная, а не фуллоника. И спрашивали почему на воротах жопа не нарисована, не все знают куда идти, - с неподдельной скорбью нехотя признался Звезда. - Такое... вообще стерпеть нельзя было. - И ты их побил, конечно? Золотой, золотой раб. Вот так и будешь танцевать - золотым. Подохнешь, так тебе и надо, - оценил и попытку вранья, и услугу Публий. - Приглашения переданы? - Да, господин, все-все... - Вон пошел. Свитки раздражали уже не меньше лиц, и перед сном он накинул на стол покрывало.
Сидус: - Ублюдок, - искренне обиделся за дверью Звезда, как будто не врал только что напропалую. И пошел к Такитусу, просить горячее вино. Чтоб напоить на ночь его большую любовь. Здоровяка, конечно, было жалко, хоть он уже не только моргал, но и бормотал что-то тарабарское на полдома, и вообще, судя по всему, собирался поправиться. Но себя было жальче, а кто, если не Такитус, будет лечить его после танца в позолоте? Выжить, вообще-то, хотелось. Ужин Сид утащил в самый темный уголок сада - заросли туй у самых ворот. И оттуда проводил взглядом быстрым шагом скрывшегося в ночь Тощего, почти не завидуя его свободе, уже подозревая, что оплачивается она какой-то странной ценой.
полная версия страницы