Форум » Окрестности » Побережье » Ответить
Побережье
Admin:
Ответов - 141, стр:
1 2 3 4 All
Тевкор: Бог вынес, молитвы были не напрасны. Когда он увидел через стихающие волны берег, он держался на воде уже из последних сил - он держался так с прошлого утра, с того момента как молния, запалившая мачту римского карательного суна, разминулась с ним в воздухе - он как раз летел за борт, поскольку предпочитал непознаное чрево Нептуна возвращению в Остию в колодках. И его прыжок с корабля врядли истолковали бы теперь как побег, если кто и остался в живых. Гроза разыгралась не на шутку - в такую грозу нормальные люди стоят в навале, на то,видимо, и был рассчет римлян: разве ждал их кто в преддверии подобной погоды? Больше суток болтался он в открытоим море, по ощетинившимся от дождя волнам, не поминая уже ни взятого приза, ни товарищей, оставшихся на месте стычки. И теперь Нептун его вынес. Он напряг иссякшие было силы и бережными толчками направился к земле, не переставая молиться, но теперь эта мольба звучала в голове его приказом - так подгоняют коней. Выноси, бог. Выноси, родной. На чистом упорстве он выполз из полосы прибоя на размокшую от дождя землю, и, когда подогнулись руки - а это случилось не раньше чем волны перестали касаться ног - рухнул и мгновенно выпал из мира. В сон, похожий на обморок.
Andronik: Сети пришлось снять с вечера, еще когда птицы, обычно вьющиеся над водой в поисках рыбы, предпочли воде - берег и деловито меряли его короткими птичьими шагами, оставляя четкие следы на влажном песке. В воздухе чувствовалась влажность, и напряжение. "Не иначе как гроза будет" - подумал Андроник, разобравшись с сетями и незначительным уловом и кидая наконец взгляд на море и небо. Увиденное поразило. Гроза не просто приближалась, она шла прямо на него, черным клином, увенчанным четкой узкой полосой, соединяющей небо и море. Время от времени в ней мелькали молнии. Он замер на берегу, лицом к полосе дождя, пытаясь вспомнить чем он мог до такой степени прогневать Богов, затем, не отрывая от нее взгляда, опустился на колени. Понимая, что кары, если он ее заслужил, не избежать в любом случае, он прямо в одежде зашел в уже бушующее море. Шторма как такового он не боялся. Несколько часов, до того времени, когда гроза стала затихать, он провел в море, молясь, чтобы Зевс, или, как его здесь именуют - Юпитер, пощадил его. Но гроза утихала, а ни Посейдон, ни Зевс не сочли необходимым лишать его жизни. Выплыв, он решил пройтись по берегу - после шторма на него могло выносить мелочь, смытую с кораблей. Как-то он нашел на берегу несколько монет, одна из которых была золотой. Если Боги не убили его, то, может, одарят? Юношу он заметил издалека, поначалу приняв за мешок с каким-то добром. Когда подошел и тронул вроде неподвижно лежащее тело, выяснилось, что выброшенный грозой на берег юноша жив. Тогда Андроник перегнул его через колено, чтобы вышла вода, которой наверняка вдоволь наглотался парень.
Тевкор: Тело дернулось в схвативших его руках и, распахнув мутные глаза, рывком скатилось с чужого колена. Еще лежа на спине и уже видя человека, посягнувшего на его свободу, Тевкор несколько раз сжал пальцы на месте, где привык носить оружие, потом бросился на неверный силуэт чтоб вцепиться в горло...то есть это он думал, что бросился. Он даже руки сжал. И лицо у него при этом было как у душителя. Но он поднялся только торсом, ноги отказались разогнуться в коленях, руки упали, стиснув друг друга. Он быстро понял, что произошло и, оценив реакцию подсознательно (сонная резь уже не замутняла взгляда), снова рухнул на спину и закрыл глаза. Никто не собирался его хватать и заковывать. Его приняли за утопленника. Он ненадолго напряг, выпрямляя, ноги и позволил себе расслабиться. Спать хотелось нечеловечески, и сон смаривал мгновенно. Противиться сил не было...
Andronik: Дар Богов при попытке привести его в чувства попытался напасть и задушить, довершая тем самым то, что то ли по прихоти, то ли по какой другой причине не завершили Боги. Несмотря на свой явно воинственный настрой, юноша все равно казался неслучайным. То ли знаком, то ли еще непонятно чем или кем, но то, что все это, начиная с идущей прямо на него тучи с узкой стеной дождя и до этого момента - предрешено было ясно, а бороться с роком Андроник считал бессмысленным и даже вредным и потому его не остановило даже то, что "утопленник" вполне может оказаться разбойником или убийцей. Красть у Андроника было нечего, кроме уже не новых сетей и нескольких кувшинов с маслом. Попробовав приподнять парня, чтобы отнести его в дом и не справившись с задачей, он вынес отрез ткани и укрыл юношу, по возможности подоткнув под него края и сел наблюдать, твердо решив подождать когда тот очнется. Он, конечно, мог закинуть его на плечо и дотащить таким образом до крова, но мысль о том, что парень может оказаться кем угодно (да хоть самим Посейдоном!) останавливала от попытки переноса его в такой позе. Когда сидеть возле спящего затекли ноги и начала ныть спина, Андроник решил все-таки дотащить парня до дома - благо он был надалеко и подхватив утопленника подмышки, дотащил-таки его до крыши, где и положил на одну из лежанок, укрыв все тем же отрезом плотной ткани, которая больше годилась на парус, чем на одежду. >>>>>> Хижина на берегу
Тевкор: Он чувствовал - и попытки его поднять, и заботливые подныривания чужих ладоней - один раз даже попытался выгнуться, чтоб облегчить им задачу - но не чуя опасности, тело отказывалось действовать. И даже когда пятки чертили в песке кильватерный след, сон не отпускал полностью, только глазные яблоки шевелились в тщетных попытках разодрать склеенные ресницы, да из груди выползало выдавленное движением мычание. >>>>>>хижина на берегу.
Осмарак: >>>одна из имперских дорог Солнце уже сделало видимым горизонт, когда он подошел к берегу. Место было безлюдным и Ос позволил себе короткую передышку. Напившись легионерской поски и слегка перекусив, он снял шипастые сандалии, развязал жгуты и вошел в воду. Умываться не стал, а только промыл раны на запястьях, шипя сквозь зубы. Затем осторожно ощупал левую руку. В глазах потемнело от боли, но результат осмотра его удовлетворил - кости раздроблены не были. Рваная рана, сильный ушиб и, возможно, трещина. Жить можно. Но отлежаться пару дней в каком-нибудь тихом месте все же стоило. 54 аса. За половину этих денег можно договориться с каким-нибудь бедным рыбаком... или не договориться. Осмотрев окрестности и ненадолго задумавшись над направлением, Ос босиком пошел по кромке прибоя. Идти так было неудобно, но следом могли пустить собак. >>>хижина на берегу
Осмарак: >>> хижина на берегу Место для засады было удачным: не слишком высоко камни нависали над еле заметной тропой и обзор был в обе стороны. Уже устроившись во впадине за камнями, предупредил: - Если снимем меньше трех - просто уходим. Улегся на спину, чтоб не нагружать больные руки и коротко бросил: - Следи.
Тевкор: >>>>>>>Хижина на берегу Тевкор устроился так, чтоб обеспечить себе обзор, размах и спуск. Зад он примостил на подходящий камушек, так что ноги без напряжения держались полусогнутыми. Оба ножа под правой рукой лежали с расчетом на мгновенный перехват. Удобство позы позволяло оставаться практически совсем неподвижным, и, как следствие, бесшумным. Спокоен он был настолько, словно это их с Осмараком было шестеро на двоих, а не наоборот. Когда в сгустившейся тьме, оттененной слабым отдаленным светом чьей-то виллы, под косым лунным сиянием качнулось чужеродное движение, он не меняя позы безголосым дыханием донес: - Оссс...
контрабандисты: Как только на берег опустилась ночная мгла, рассеиваемая лишь серебристым светом высокой луны, на нечетком горизонте обозначились 6 фигур, уверенно приближающихся к густым зарослям кустарника. Контрабандисты действовали быстро и слаженно, благо опыт позволял избегать лишних действий, ведущих к напрасной потере времени. Трое нырнули в кусты, и через пару минут тихой возни, треска веток да сдавленных ругательств, из зарослей была вытащена лодка. Четверо мужчин потащили ее к воде, один шел следом, от нечего делать смазывая четкую глубокую полосу, остающуюся на песке после того, как по нему протаскивалась лодка. Еще один остался в кустах, по причинам сугубо личного характера и к конспирации не имеющих никакого отношения.
Осмарак: Мгновенно перевернувшись, Ос выждал момент, оценил ветер и одну за другой послал две стрелы в спины двум несущим лодку. Один упал беззвучно, второй успел вскрикнуть и третья стрела прошила плечо дернувшемуся на звук. Ос зашипел взбешенным леопардом и попытался натянуть лук в четвертый раз, но левую руку свело судорогой. Молча выхватив нож он кинулся на замыкающего, успевшего бросить ветку и достать оружие.
Тевкор: Клинок почти догнал вторую стрелу, войдя четвертому правильно под лопатку. Кинжал, обогнав Оса, ударил в глазницу обернувшегося замыкающего. Он еще летел, когда Тевкор по предварительно выбранному пути, почти не глядя под ноги, обрушился вниз, сорвав со склона камень. Камень был брошен уже с двух шагов в парня со стрелой в плече. Выхватив из чужой спины нож , Тевкр метнулся встречать оставленного в кустах.
Осмарак: Ос перерезал глотку пытающемуся подняться недобитку со стрелой. Левая отказала окончательно, но правая ещё работала и он двинулся за Тевкром к кустам.
контрабандисты: Отставший от основной команды контрабандист едва успел удовлетворить свои потребности, как со стороны воды стали доноситься звуки тихой возни, а после и громкий вскрик. На ходу оправляя одежду, он быстро, но максимально аккуратно начал выбираться из густых зарослей, еще в просветах между ветками разглядев, что к нему приближается какой-то юнец. Выскочив ему навстречу, мужчина крутящим движением пнул рассыпчатый песок, направляя его прямо в глаза Тевкра, и, таким образом ослепив противника на какие-то секунды, он наотмашь влепил крепкую затрещину, после чего ногой выбил из руки оглушенного паренька нож. Оружие с глухим шлепком упало в паре метров от них. Контрабандист достал из за пояса свой нож, но добивать парня не стал, так как в поле зрения попал куда более опасный противник. Короткий, излишне поспешный замах был главной ошибкой - лезвие сильно отклонилось от изначального курса и вместо того, чтобы угодить в живот, лишь чиркнуло Оса по левому бедру, оставляя пусть и глубокую, но все же царапину. Досадливо клацнув зубами и чертыхнувшись, мужчина дернул себя за пояс, развязывая его и забрасывая на шею еще не до конца успевшему оклематься после затрещины Тевкору, затягивая концы на себя. Заставив того подняться на ноги, прижав его спиной к своей груди и все больше увеличивая давление на горло, чувствуя, как в собственных висках начинает с шумом пульсировать кровь с бурлящим в ней адреналином, контрабандист совершенно не вспомнил, что на боку у него закреплен еще один нож, и при желании Тевкр мог с легкостью до него достать.
Тевкор: Не до конца увернувшись от песка в глаза, Тевкр просчитался, продолжая глубокий проход: удар, пришедшийся в оставленную легионером метку, выбил его не только из атаки. Очнулся он скоро, но недостаточно: горло уже было сдавлено. Образ, отпечатавшийся в мозгу до падения, отпечатался с ножом на боку. Найти его было мгновенным делом, сунув обе руки за спину в рассчете на захват нежных частей, если нож в лунном свете просто померещился. Но тот оказался на месте и сбоку в подреберье вошел как требовалось. Снизу вверх. На дожатии его же хозяином. Хватка чуть ослабла, Тевкор, еще ничего не видя, с хрипом вдохнул, развернулся и ударил еще раз, наугад, в падающее вместе с ним тело.
Осмарак: Не успевший как отбить выпад, так и почувствовать ранение, Ос потянулся всем телом за ножом, нацеленным в спину сдуру отвернувшегося противника, но боль в подвернувшейся на случайном камне ноге обездвижила и он, пролетев по инерции ещё немного, рухнул. Нож вонзился в песок. Когда Ос поднялся, с последним контрабандистом было уже покончено. Вправить вывихнутую лодыжку усевшись тут же на песок было делом минуты, а вот встать оказалось сложнее - бедро горело, руки немели, в глаза наплывала темнота. Закрыв их, Ос сделал три глубоких вдоха, открыв - потянулся к трупу, рванул с него кусок туники и, перевязываясь, поинтересовался не глядя в сторону Тевкра: - Ранен? Если нет, проверь все ли ребятки пошли куда мы послали. Деньги сними, побрякушки и оружие не трогай, только наше собери и стрелы. Сгрузим козлов в лодку, - закончив накладывать повязку Ос разозлился словно это напали на них, а не они - привяжем, придавим, выведем в море и затопим подальше. Пусть их старшОй думает что они сами с его деньгами ушли. Следы затрем. Камней надо натаскать. Сейчас встану, помогу. - от длинной речи снова потемнело в глазах, дыхания не хватало. Сразу он встать так и не смог.
Тевкор: Некоторое время, пока бил кашель взахлеб и пелена в глазах не разошлась, воспринимать окружающее было трудно...нырнул он в этот раз чересчур глубоко. ....- не трогай, только наше собери... - постепенно доходило сквозь отпускающее удушье и очередной порыв добить своего душителя. Порыв завершился упором руками в грудь мертвеца, которые немедленно зашарили в поисках денег. Левая, не желая отпустить ножа, срезала кошель. Мешочек оказался увесистый. Искушение срезать заодно и кольцо пресеклось словами "Пусть их старшОй думает что они сами с его деньгами ушли." Мгновенье Тевкор думал о старшОм. Потом оставил кошель Осу, взвалил мертвого на плечи и потащил к лодке. Вторым эту участь, включая обыск, разделил парень, из глазницы которого Тевкор вернул в ножны кинжал. Подумав, волчонок, рыча от напряжения, сдвинул лодку в полосу прибоя, поскольку полной и с камнями пошевелить ее не надеялся. Отдышавшись и вернувшись к очередному трупу, безотчетно наклонился над распоротым горлом и пил, пока не опротивело. Обозленный от подступившей теперь жажды, он справился с остальными на этой злости, потом каждому натолкал в одежду камней, и сел перевести дух. И тут увидел то, чего не снять не смог. Просто потому, что когда-то давно на...старшОм это видел. Кольцо было большим. Тевкр насадил его поверх материнского, переложив тряпкой и замотав сверху. Найденный в лодке черпак он бросил на берег, озвучив собранными с мертвых монетами. Потом, не слезая, попробовал шатнуть навию. И, почуяв податливость, раскачал, пока посудина не сошла глубже. Отойдя порядком от берега, он пробил днище. К Осу он вернулся не скоро...Плавать в обуви было не слишком удобно.
Осмарак: Сознание уходило. Осмарак видел то щенка, припадающего к горлу, то сестер, кормящих маленьких пушистых цыплят... желтые комочки прыгали перед глазами и попискивали... или это звенели в ковше монеты... трупы тащились по песку, исчезали в лодке, Ос - подросток - рубил головы взрослым курам, сёстры тут же ощипывали - отец ждал гостей, Тевкр обыскивал убитых, лодка скрипела куриными позвонками под ножом... Потом его стошнило желчью, накатила вторая волна злости - теперь уже на себя - и полегчало. Он поднялся, перемыл ножи и стрелы, ссыпал монеты в кошель, закинул ковш подальше в море, веткой замел оставшиеся следы и сел в прибой. Как только Тевкр вышел на берег, Ос встал и, хромая, побрел по воде к хижине. >>>хижина на берегу
Тевкор: Тевкор хотел предложить ему плечо, но вспомнил дневную отповедь и не предложил. >>>>>>>>>>>.хижина на берегу
Мальчишка: В белоснежной дали кружили чайки. Облака клубились округ яркого марева полуденного солнца, заставляя тень мальчишки прятаться между камней. Он бежал со всех ног от самого залива, не обращая внимания на колючки. Торопился и спешил. Возле первого дома мальчишка вильнул влево, проскользнув под сломанным оливковым деревом, перемахнул через кучу хвороста и кубарем скатился по склону оврага в плотные заросли кустарника. Там, в самой непролазной глубине было их тайное обиталище. Никто не знал о нем и никогда не узнает. В том они поклялись в начале прошлого лета, проникнув в чертоги Марса. Адриан спал. Красноречивые синяки говорили о том, что отец его опять избил. Хромой Константин был известным задирой. В округе его боялись. Будучи центурионом, он мог не боятся обычных жителей, и пользовался этим всегда. Константин появился здесь давно. Получив раны в столкновениях при Галирии, он был отправлен из армии и обосновался здесь, поселившись со своей женой-гречанкой и сыном в доме подле старого фонтана. Поначалу их побаивались как всех пришлых. Константин еще не показывал свой буйный нрав, а его жена, казалось, не могла обидеть словом даже камень, попавший в сандаль. Адриан же сразу сошелся с местными мальчишками. Выяснив чьи кулаки быстрее попадают в цель, его приняли в свои и там он очень скоро сошелся с Марком, сыном овдовевшего торговца фруктами. И вот теперь Марк сразу же начал трясти Адриана. - Просыпайся! - Ну чего тебе? – сонно пробормотал Адриан, отмахиваясь от приятеля. - Корабль! - Ну и что? - Да просыпайся! В нашей бухте! Там, на скалах, корабль! Сон сразу же как рукой сняло. - Разбитый? - Ага. Помчались! Быстрее. Если взрослые его увидят, нас туда никуда не пустят. Я меч хочу. Тогда я… Адриан не стал дальше слушать, а отвесил Марку шутливый тычок и вот они уже вдвоем выскользнули из своего тайного убежища и побежали к морю. В бухте, на острых скалах нашла свой последний причал трирема. Ее таран был обломан, а оборванный парус все еще трепал неспокойный бриз. - Большой, - сказал Адриан, прикрывая глаза от палящего солнца. – Разве вчера был шторм? - А ты не слышал? После первых звезд почти сразу же с моря стало так грохотать. Я даже подумал, что это сами боги битву затеяли. И что, ты ничего не слышал? - Меня отец в подполе закрыл, но сначала избил. - За что? - А разве моему отцу нужны причины? Не в духе был. Не в настроении. Может на мать рассердился. - За что? - А кто его знает? Только боги ведают, от чего у моего отца портится настроение. Я думаю, что он хотел бы погибнуть на поле боя, а не доживать свое здесь среди мягкотелых. - Это он нас-то считает мягкотелыми?! - Ага. Ну что, полезли на корабль? - Давай. Мальчишки добрались вплавь до скал, а потом поднялись по свисавшим канатам. Трирема носом поднялась над скалами, а его корма покоилась в море. Палуба была усеяна обломками. - А где все? - Может смыло за борт, - предположил Адриан. – Ну что, полезли в трюм? - Я за тобой. В трюме пахло солью и потом. Через проломы в бортах попадал свет, и мальчишки увидели то, чего так боялись… мертвецы. Перекошенные лица, изломанные стихией тела и… - Черная смерть, - только и успел сдавленно прошипеть Адриан. Мальчишки, ломая ногти, с воплями бросились вон с разбитой триремы, а чайки клевали мертвецов перед тем, как отправиться в полет… ................................ Адриан влетел в дом и сразу наткнулся на отца. Тот сидел подле стола, уставившись в одну точку бессмысленным взглядом. - Отец! Хромой, казалось, даже и не заметил сына. Его палец чертил какие-то круги, подбираясь к глиняной миске с отбитым краем. - Отец, там, в бухте корабль! Константин повел взглядом в сторону сына. На какое-то мгновение взгляд стал осмысленный и он спросил безразлично: - И что? - Он разбитый. Марк сказал, что вчера был шторм. Вот… он там, на скалах. - Разве это был шторм? Такой сопляк, как Марк, любо грохот за зов богов примет… что за корабль? - Трирема. Финикийская… но, отец… - Надо сообщить легату. - Отец, да послушай же! Там мертвецы… - Все умирают, сын. - Черная смерть. Глаза Константина блеснули столь яростно, что Адриан аж отпрыгнул. Но отец был быстрее. Одним мигом он вскочил и вот его уже сильные руки сграбастали Адриана за одежду и подняли вверх. Кислый запах изо рта ударил мальчишке в нос. - Что ты сказал?! – прошипел хромой. - Черная смерть, отец. Они умерли от нее. Я видел… мы видели с Марком. Константин отшвырнул Адриана к стене. - Вы прикасались к ним? - Нет, нет!!! - А птицы… там были птицы? - Да, отец. Чайки клевали мертвых. Ярость Константина улетучилась. Его лицо утратило звериный оскал и взгляд снова стал бессмысленный. - Собирайся. Быстро. Мы уходим. - А мама? Как же мама? - В мире еще много женщин, сын. Уходим. Адриан попытался выскочит из дома, но отец ловко поймал его, сжал руку и потянул за собой. Волоча мальчишку, Константин вошел в свою комнату, пинком ноги распахнул крышку дорожного сундука, схватил мешочек с деньгами и меч. - Мы уходим, - еще раз сказал Константин, развернув Адриана. – Забудь все. Сейчас нужно только бежать. Слезы потоком хлынули из глаз. - А как же мама? А Марк? - Они уже мертвы, - процедил Константин. – Все кончено. Мы уходим. >>>>>>>>Одна из имперских дорог
Осмарак: >>>хижина на берегу Скопление солдат на окраине рыбацкой деревушки ("облава на контрабандистов? не за мной же такую толпу послали..."), в которой он надеялся нанять лодку, заставили Оса тут же изменить планы. В Рим придется идти пешком. >>>одна из имперских дорог
Тевкор: >>>>>>Хижина на берегу .........День растворился в море тающей солнечной лепешкой, пока Тевкр, размеренно взмахивая веслами, наблюдал, как Андроник сбрасывает за борт чиненные-перечиненные свои сети и на взболтанных пересечениях кругов прыгают пробковые поплавки. Застывая в ожидании очередного грузила в воду, он сидел, сведя плечи и задрав подбородок, точно принюхиваясь к чистой водной глади, поверх которой от движений рыбака теплыми приятными кругами расходился запах спокойной такой мирной работы, чуть приправленный сладковатым садовым душком, и вдруг непроизвольно вздергивал головой, сгоняя то воспоминание о напряженной ночи, то настойчивый позыв ринуться и что-то немедленно делать в направлении свободы семьи... От догадки, что, пожалуй, да, он бы хотел так жить, становилось грустно. Тогда, дождавшись последнего опущенного в воду камня, он встал, потянулся почти закатывая глаза,и нырнул падающим опрокидывающимся броском, позволяя воде сначала просесть на всю возможную глубину а потом вытолкнуть его...и некоторое время, так и не разлепив век, он лежал на поверхности моря, вдыхая тишину.
Тевкор: ...когда совсем стемнело и надоело лежать на воде, он зацепился за борт локтями. - Ты будешь ночевать в лодке? - спросил он, забросил поочередно ноги и так свисал некоторое время лягушонком, вверх коленками, сильно накреняя лодку и рассматривая пальцы на ногах.
Andronik: Андро опять почти задремал, пока Артак лежал на воде, и потому возвращение того неожиданно, но приятно разбудило Ночевать в лодке уже смысла не было, Андро отрицательно качнул головой. - Дома. и подняв на него взгляд из-под ресниц..: - надеюсь, ты не против >>>>>> хижина на берегу
Тевкор: Тевкр сперва расширил глаза, потом фыркнул, вскинул руки с борта и опрокинулся в нырок, прямо под лодку. Вынырнул с другой стороны, смеясь - шутник был этот рыбак! - и поплыл к берегу. >>>>>>>>Хижина на берегу.
Andronik: Хижина на берегу>>>Артак сволок в воду лодку и можно было нырком ее,их догнать. Несмотря на ранний час,а может быть именно благодаря ему прохлада воды и воздуха была приятна телу и духу. Он вынырнул,тряхнув головой и повис локтями ла лодке,ощутимо накренив ее.
Тевкор: >>>>>>>хижина на берегу. Тевкр подал ему руку, чтоб втянуть. На сети он вышел безошибочно, по чайкам, хотя и не было издали заметно цепи поплавков на воде. Рыбу ему последние года...три доводилось ловить нечасто, да и вообще, если честно, он не припомнил бы , случалось ли прежде, а потому потянув за сети, не мог бы сказать не глядя, много ли пришло... На его взгляд, это было мало, если из каждой ячейки не торчал хвост. - Э... гляди! и что ты с этим будешь делать? вялить или в Остию повезешь?
Andronik: - Вялить.Для Остии маловато-смысла нет. А вот это,-указал на самую крупную рыбину,-сегодня на углях спечем. Поворачивай обратно-завтрак наверное готов уже. Втянув улов,Андро нацелился к берегу.
Тевкор: ...Завтрак был и правда готов уже, а после развески улова можно было даже есть его, не дуя в ложку. Тевкр жевал и тем временем чертил на песке буквы, какие помнил. Попытался составить свое повседневное имя и тут же его затер. Спросить Андроника, читается ли оно, было бы лишним. Неправильным. Выяснить это можно было только, собирая с теми же буквами другие слова. Но перед глазами были предметы, собрать которые по буквам он не отваживался: слова казались длинными и смысл разбегался, едва Тевкр разбивал их, как учил Андроник, на слоги. Он ушел в это занятие с головой, забыв почти обо всем, и едва вспоминая донести до рта очередную ложку. Первоначальное чувство, что это важно, отступило перед задачей, которую неожиданно интересно стало решить саму по себе, независимо от того, какую пользу в дальнейшем могло принести это знание. - Я понял... - сказал он, - понял, в чем смысл. Это для тех кто рисовать не умеет. Но на сходстве предметов мысль не остановилась. Ему представился александрийский порт... почему именно александрийский, он не сказал бы, должно быть потому что он наблюдал его однажды с палубы, не занятый ничем по недоразумению - наблюдал сперва издали, а потом - как приближались, и общий вид распадался на подробности. Он подумал, что даже если нарисовать каждую деталь вплоть до самой последней собаки, кто поймет с первого взгляда, что это Александрия, если, например, не был в ней ни разу, даже если рядом нарисовать береговую линию и на ней поставить кружок или крестик... и все равно 9 из 10 человек переспросят, что это. Тевкра уносило все выше от береговой полосы Александрии, словно он хотел одновременно увидеть и ее, и то побережье, на котором сейчас бобы ел с жареной рыбой, и не донес ложку до рта: масштабы убили. - Слушай, Андро... А Рим большой?
Andronik: -Рим?, - он никогда не задумывался над этим, - пожалуй, да. Только люди там от обычных немногим отличаются. Патрициев больше, чем, скажем, в той же Остии, но это и понятно. - Я люблю Город, - неожиданно признался самому себе. Море ему, конечно, нравилось больше.. и вилла, которой Кассий.. про которую Кассий поспешно оговорился, но рим.. Это роскошь. Это комфорт. Ароматные масла. И термы. - А ты никогда не был?
Тевкор: - Нет, - махнул головой Тевкр, сунул ложку в рот и, дожевав, добавил: - собираюсь вот только... И потрогал рану на голове. Осторожно, как женщина проверяет, держится ли прическа так, как ее сплели. Болячка присыхала. - Из лука стрелять умеешь? - спросил он грека. Из брошенных Осмараком вещей только легионерский кинжал оставлять было нельзя. Да, пожалуй, имени на полу делать было тоже нечего.
Andronik: Андро кивнул. Он умел. Точнее вроде бы знал как это делается - на практике знания использовать пока не приходилось. И он полагал что не придется. Надеялся, что не придется на людях, а охоту на животных он тоже себе представлял слабо - не рыба же. Наблюдая за жующим он понял, что ему совсем не хочется его отпускать куда бы то ни было, пусть даже в тот же рим. Просто потому, что успел за короткий срок привыкнуть к его присутствию.
Тевкор: - Тогда я его оставлю...У тебя мешок дорожный найдется? - спрятать под туникой и ножи и деньги даже он не смог бы. Хотя насчет денег мысль имелась, но, опять же, осуществить ее при Андронике он не мог, да и ткани подходящей, чтоб соорудить достойную синей тунике подпояску, не было.
Andronik: -Мешок дорожный? Уходишь?,-в глаза он старался не смотреть,только ковырялся веткой в остывающем костре,вскинув взгляд на Артака только раз,на последнем слове
Тевкор: - Ну или... какой-нибудь, вообще... - с последним вопросом стало как-то пусто в животе, словно не он только что наелся, словно не он виноват был в том, что хозяин дома ночует на полу в его присутствии и словно не он собирался уйти еще вчера, да из-за Осмарака засиделся. Опустил глаза, нахмурился и мысленно купил виллу и развесил сети по всему атрию. Прямо на винограде. Полегчало. Буркнул: - Угу... - и еще что-то бессмысленно начертил на песке. Подумал, поправил пару линий, чтоб получился "Рим". - Так?
Andronik: "Рим..ну да,конечно",-улыбнулся Андро. это понятно,что парень хочет посмотреть на Город и странно что он раньше там не был. кивнул на правильное слово и вздохнул -найдем тебе мешок
Тевкор: "найдем..." - подумал Тевкр и поглядел на грека вопросительно. Поднялся, пошел нырнуть... Потом сел обсохнуть на корягу, повернулся левым ухом, спросил: - Ну что, не видно? - рука, если пригладить волосы, раны не чувствовала.
Andronik: Аккуратно, едва касаясь, провел рукой по его волосам - Не болит уже? Нет, не видно почти. Хотя я и сразу не заметил. Улыбнулся, вспомнив, какую обиду вызвал нырок от шутливой ласки. И, завидуя, Артаку, с тела которого скатывались капли соленой воды, разделся и мощным нырком вошел в воду, вынырнув далеко в глубине
Тевкор: Собраться следовало, пока он не видит... Да и легче было. Словно отпустило что-то. Он подобрал кусок холста, которым опоясывался, впервые выходя в Остию, закатал в него нож и кошель - причем отцовский перстень к деньгам присоединил, а пару монет мелочи оставил - и связал концы. Образовалось подобие сумы, которое можно было повесить на плечо... В плошке с деньгами грека нашел Осмараков шнурок и повесил на него серебряшку матери. Но на всякий случай перемотал, чтоб не блеснуло никак ненароком. И сел обуваться.
Andronik: Когда он, накупавшись, взглянул на берег, Артака уже там не было. Несколькими гребками преодолев расстояние до берега, он подошел к хижине когда гость уже обувался. И, взглянув на него, не стал высказывать недовольства тем, что тот, кажется, хотел уйти не попрощавшись, ограничившись сухим - Мешок. Подожди. И пошарив в вещах нашел подобие холщовой сумки. - Держи. И удачи. Надеюсь, тебе понравится Город. Все-таки было немного обидно. .......................................................... >>>>>>>>>>>>>хижина на берегу
Тевкор: Тевкр закусил губу. Почесал нос. Раздвоенность (со времен непринятого еще решения кого кидаться освобождать, утихшая было) снова взялась откуда-то. Силы у нее были уже не те, но приятным чувство назвать было нельзя. Не поднимая глаз, он взял суму, выкатил в нее из холстины свой хитрый скарб, повесил ее на плечо и опоясался легионерским оружием... - понравится... - тихо сказал и недовольно поморщился, - я не ебать его иду, чтоб он мне... нравился!.. - и, вскинув голову, открыто посмотрел в глаза, не скрывая сожаления, и обнял крепко поперек, как Осмарака при встрече. Только вышло короче - ведь он с ног не валился - и, отпустив, повернулся и пошел вдоль берега. Оглядываться не хотелось после того раза с матерью. Не то чтобы, а просто... >>>>>>Одна из имперских дорог
Парис: 21 авг вечер>>>>>>>конюшни>>>>>>>. Скакун несся как обезумевший, Терций отпустил руки и распахнул их в стороны, так что весь мир, был в его объятьях, но глаза он не открывал для того, чтобы не очнуться от этого сна. Он дышал полной грудью, каждой порой своего тела, теплые лучи уходящего солнца согревали и нежно "поглаживали" своим светом. Он захотел крикнуть во весь голос, так чтобы боги попадали со своих мест. Но потянуло по ногам и Парис прижался к своему новому напарнику.
Тевкор: 22 авг утро.>>>>>>хижина на берегу Сети нашлись не сразу. Он тогда только заметил пробковые поплавки, когда встряло весло. Выбирать было сложно: сети сбило и закрутило. Рыбы было мало, зато в самой гуще перепутанного рванья нашелся удушенный селезень. Тевкр, налегая на весла, подумал, что это хотя и дольше, но лучше чем рыба, и не совсем к месту вспомнил, что оставлял в хижине лук. Костер разгораться не хотел и Тевкр вопреки обыкновению уже начал ругаться вслух, пока добивался хоть чуть устойчивого огня. Повесив на руку котел и остервенело обдирая жирную августовскую птицу, пошел выяснить, где Андро берет пресную воду, поскольку не могло быть, чтоб он ставил себе дом без учета такой важной вещи. Когда вернулся с водой, костру снова было плохо. Ветер хныкал и размазывал облака, Тевкр ругался и оживлял огонь, и пока он довел дело до стадии "нехватает соли", прошло довольно много времени. >>>>>>>>хижина на берегу
Парис: Вечером Парис, спустился ближе к берегу, привязал своего скакуна, как смог. А сам пошел искать место где бы заночевать. Прошел метров пятьдесят туда и обратно. Берег был достаточно пуст. Под ногами шуршали ракушки и песок, тут и там лежали водоросли и сильно пахло морем. Чтобы почувствовать теплоту уходящего дня он снял сандалии и его пальцы утонули в гальке(песке?), он подошел ближе к водной поверхности, и разглядывал свои ноги, шальная волна попыталась окатить задумчивого юношу, но тот улыбнувшись неуклюже отпрыгнул и недовольная сила Нептуна превратилась в безобидных барашек, поглаживающих берег. При изучении прибрежного пейзажа, пока Парис ходил, конь отвязался, по мановению божественной силы, ткнул его своей мордой в плечо и ехидно заржал. Глаза юноши увеличились и он обернулся: - ЭЭЭто, ... тыы, как ...? - удивленно произнес Терций. А конь в ответ только игриво заржал и ткнул его опять мокрой мордой. Парень потрепал его за ухом и улыбнувшись, произнес: - Ты наверно есть хочешь? Парис шел по песку, то и дело натыкался на голыши большего размера, чем они казались на первый взгляд. Рядом с поникшей головой медленно ступал конь, иногда останавливаясь на островках травы. Острова становились больше и даже появлялись кусты маленькие деревца, закаленные солнцем и солью моря. Немного побродив еще некоторое время они набрели на лачугу. Она была от моря в двадцати метрах и прикрыта скалой. Так что сейчас она защищала от ветров, а в солнечную погоду от пекла в послеполуденное время. Удобно расположившись на старой яблоне, которая видимо являлась опорой для столь ветхого сооружения. Домик поскрипывал и то и дело "получал" ветками и успокаивался. Когда созревали яблоки на этом дереве оно щедро осыпало на землю свои дары. Юноша подошел к сооружению, постучал: -Эй, тут кто есть? - эхом отозвалась тишина. Просторное место совсем не казалась таковой снаружи. Для безлюдной лачуги она была ухожена. Чувствовалась, человеческая рука. Стол, корявый пенек вместо сидения. по правую руку от входа лежало сено. В сумраке не было видно всего, но сильный запах сушенной рыбы привлек его и он готов был принять это как подношение. Кроме всего что Парису удалось отыскать это свежие яблоки, очень похожие на те которые были в его саду. Сухофрукты и много бутылей с наливкой, видимо из яблок, падающих со старушки яблони. .... Тут и проснулся на утро Терций. Слабо вспоминая, как накормил яблоками коня, ужаснулся, что не очень-то помнил где он сейчас находится и почему так болит голова.
Парис: 22 авг утро.......Стало светать, вокруг все грохотало. Ветви яблони били по крыше будто дерево разозлилось . Ближнюю часть стены обкатывало волнами и капли, срывались брызгами прямо в окно. Гудело где-то недалеко. Терций поднялся, его бил озноб, но холодно не было . В желудке стояло все комом. Мгновенная реакция направила его в ближайшие кусты. Конь лежал и как только встал Юноша, поднялся тоже. Утро, по мнению Париса, пришло как-то не во время, другими словами слишком рано. Приведя себя в порядок более менее, решил вернуться хотя бы домой, там было уютно и тепло. - Ну что, поехали домой, - Аргентум поупирался для приличия. Но парень оказался более убедителен и скакун поддался на уговоры только тогда, когда парень пообещал ему сытно поесть, свежее сено и помыть мягкой новой щеткой.
Тевкор: >>>>>>>хижина на берегу ....Он не ошибся. Там, где его сбил песком в лицо оставшийся контрабандист, он их и нашел, несколько чахлых жидких деревьев. Насобирав в подол, оставшийся от туники Минор, диких рыжих плодов, >>>>>>>>хижина на берегу
Парис: Парис долго раскачивался, его решение колебалось, как и он сам. То, юноша героически намеревался с гордо поднятой головой въехать в конюшни, то ему так было тошно от божественного напитка, что хотелось превратиться в мышь и, оставив коня на задворках проскользнуть в свои покои. В этот момент ухмылка появлялась на его лице, представляя как это чудо о четырех ногах, с большими глазами и теплым носом самостоятельно прискачит в конюшни и привяжется. В конце-концов, Терций решил следовать героическому плану, но ближе к дому привратиться в мышь и исчезнуть у себя в покоях. Собравшись с духом, вывел своего скакуна на улицу. Долго упрашивать не пришлось. И с четвертой попытки, Парис все таки влез на коня и тот рысцой поскакал в направлении дома. ~~~~~~~~~~~Новый дом авдиев~~~~~~~~~~~~~~
Тевкор: >>>>>>хижина на берегу Сачок нашелся под боком, под бревнами для просушки. Тевкр покидал туда рыбу, почему-то не думая, что собирался жарить, хотя попалались довольно крупные. Нашел, где не выболтает штормом - видимо, тут и держал ее Андро, в широкой промоине за грудой камней... Вытянул лодку повыше да и перевернул - ночь не обещала затишья. Насчет гаула он успокоился: там, во-первых, и так гребцов не хватало, во-вторых, шторм, в-третьих... Ну, уйдут они без Тевкра, так еще есть. И, потом, все подумали наверняка, что его, Тевкра, в драке убили... А он еще и к матери зайдет... Вот пойдет за хлебом завтра, и зайдет. ...Справившись, он посидел, глядя на оживившийся улов, пока не смерклось совсем, и вернулся. >>>>>>>>>>>>>>>>хижина на берегу
Гней Домиций: >>>Остийская дорога Море ещё слегка штормило, но здесь, в закрытой бухте, под прикрытием скал, было тихо, чисто, и только вынесенные на берег коряги напоминали о недавнем буйстве стихии. Гней расседлал Топаза и пустил не стреноживая - уйти коню было некуда. - Вон с той скалы можно нырять, под ней глубоко и камней нет, - показал нависший над водой уступ, - а если выплыть на середину и нырнуть, там будет то, что я хочу тебе показать. Пойдем?
Авл Элий: >Остийская дорога>> - Пойдем, - согласился Элий, расседлывая Вихря... и, кинув взгляд, все-таки решил привязать своего: склон,который они только что преодолели, не был настолько крутым, чтобы упрямому вороному не вздумалось прогуляться в сторону конюшен, оставив хозяину седло.
Гней Домиций: На ходу сдирая с себя заляпанную тунику, Гней вскарабкался по нагретым валунам длинной золотистой ящерицей - он знал тут на ощупь каждый камушек - и сиганул, входя глубоко, почти сразу распахивая под водой глаза, выискивая знакомый силуэт. Он по-прежнему был здесь. Морской бог и на этот раз пощадил человеческую потерю.
Авл Элий: Авл раздевался неторопливо. Он не любил нырять в местах, где не знал каждый камешек на дне и не был уверен в том, что дно достаточно глубоко. И потому рискнул прыгнуть в воду, только когда Гней уже вынурнул и отплыл. и в пару движений был уже рядом с ним. подводных богатств он не увидел, так как ныряя отчего-то закрыл глаза и потому когда подплыл, спросил, откидывая ладонью волосы -здесь? и приготовился к нырку
Гней Домиций: Вынырнув, подождал Авла, махнул рукой: - Там, правее - размашисто отплывая на середину бухты и готовясь, - если три раза быстро вдохнуть поглубже, можно обмануть тело и нырнуть очень глубоко. Меня ныряльщики за губками научили.... ... сначала просто белело, контуры плыли, прочерченные силуэтами рыбёшек, испятанные бликами с поверхности. Потом в морской прозрачности проявилась целиком фигура мраморного Ахилла, каждая черта на полном нежности и скорби лице человека, сжимающего в объятьях своего павшего друга. У ног Патрокла колыхались водоролси и казалось, что земля предъявляет на него свои права, обвивая травами, и совсем скоро объятья распадутся, ведь даже могучий герой бессилен против смерти... Гней замер, экономя воздух, и обернулся посмотреть тут ли Элий, видит ли он этот шедевр с разбитого корабля.
Авл Элий: Чтобы открыть глаза понадобилась сила воли, как она понадобилась и для того, чтобы не вынырнуть, потому как воздух закончился раньше, чем белесое пятно приобрело очертания и в какой-то момент он стал просто опускаться камнем, не дыша, потому как выдыхать было нечего, а выдох неизбежно тянул за собой вдох, а вдыхать кроме воды было нечего. Но Авл тем не менее упрямо шел ко дну. Потому как во первых,не хотел уступать Гнею, а во вторых, потому как было интересно что там на дне. И добравшись наконец до этого дна он не пожалел. всплывать тоже отчего-то расхотелось. Сил не осталось даже на то, чтобы оттолкнуться от земли и Авл опустился рядом со скульптурой, немногим отличаясь от каменного Патрокла и позоляя длинным водорослям так же качаться, изредка касаясь его тела.
Гней Домиций: Воздух почти закончился, пора было всплывать, а Авл вел себя как мальчишка с островов, когда те устраивали соревнования кто дольше просидит под водой. Гней подплыл, удивлённо глядя в лицо, показывая наверх - сам он был не лучшим ныряльщиком и всегда проигрывал мальчишкам-ловцам, даже младше себя и, конечно, сейчас соревноваться был не готов. Но вглядевшись, булькнул остатком воздуха, обхватил Элия, отталкиваясь от дна, рванул обоих наверх, молотя ногами и свободной рукой, надеясь только, что он не вдохнет до поверхности. При вдохе слегка закружилась голова - не столько от глубины с которой они всплыли, сколько от времени, проведенного под водой и приложенных усилий: - Авл... - дальше сказать ничего не получилось, тело требовало - дышать! И он, не выпуская, потянул Авла к берегу.
Авл Элий: Вдыхать было больно. На какой-то момент ему показалось, что он вспомнил себя младенцем, когда еще учился дышать. Но показалось это не до связной мысли, на уровне ощущения, пока он выползал на берег и заваливаясь набок, согнулся в кашле. Вода выходить не хотела, воздух-не хотел входить и в целом когда авл лежал среди водорослей, он чувствовал себя лучше.
Гней Домиций: - Слава богам... - прошептал Гней, видя что Авл самостоятельно двигается. И, как учили, подставил колено, затаскивая на него Элия животом вниз и изо всех сил принялся выдавливать из него море равномерными толчками в спину. - Ты упрямый.. и бесстрашный... совсем страха смерти нет... - вырывалось как-то само собой с каждым толчком. Бережно перевернув Авла, он замешкался только на долю мгновения прежде чем, поддерживая его голову и вжав свои губы в его, вдохнуть в него воздух несколько раз. - Ты как?
Авл Элий: Море наконец вышло. И когда смог, он рассмеялся, смешанным с кашлем смехом -Должен теперь. хотя должником он себя не считал-кто как не Гней его туда потащил..но как ни крути, он только что жизнь спас.
Гней Домиций: Гней посмотрел недоумённо и по голове не постучал только из вежливости. Происшествие рядовое, все живы, какие долги?? Выпускать его из рук не хотелось. Хотелось спросить как он, не надо ли ему чего, но оскорблять себя и его женской суетой..? И, вытягиваясь на теплых камнях, сказал другое: - Настоящее сокровище, да? Это с одного из тех кораблей, что из побежденной Греции скульптуры вывозили. Корабль давно сгнил, а статую море не тронуло... Я даже думал её поднять, совестно одному любоваться, но ни корабль, ни большие лодки в бухту не пройдут, а маленькие лодки не поднимут. Возможно, большой плот, спущенный с берега... - потом всё-таки не выдержал и спросил осторожно, - с тобой всё в порядке? Может я в деревню за вином смотаюсь? Тут близко, - стараясь чтоб выглядело как бы между прочим.
Авл Элий: -Да что со мной сделается,-отмахнулся -Как видишь жив..Дышу. Вино бы конечное не помешало, но Вихрь не любил этот запах. к тому же Авл не хотел, чтобы его разморило. И добавил, чтобы не оскорбить гнея отказом: -вечером вино пить будем
Гней Домиций: Рвущееся "тебя растереть?" Гней проглотил и прикрыл глаза, чтоб не было соблазна разглядывать его, обнаженного. Но Авл словно отпечатался у него на изнанке век - он видел это красивое сильное тело и с закрытыми глазами. И ничего не мог с этим поделать. Разве что лежать и внушать себе "Домиция, Домиция, Домиция... мужчина и женщина это хорошо и правильно..." только и это помогло ненадолго. - Тогда обсохнем и поедем, у нас там такое домашнее - морскую соль перебьет с полглотка. Он был так близко, что пришлось положить руки за голову, чтоб они случайно не потянулись снова обнять.
Авл Элий: Когда он вообще смог о чем-то думать,подумалось о Домиции, но терзать Гнея вопросами что ей нравится, а что нет он решил потом, за киликсом. и когда дыхательные спазмы отпустили и получилось распрямиться на спине он наскинул руки. По случайности одна коснулась волос Гнея и он бездумно, машинально, как делал десятки раз на пиру с кем-нибудь, кто оказывался достаточно близко, стем же Ветурием, накрутил локон на палец. Получилось почти полное кольцо. Тело повиновалось, хотя и не без труда, но даже это было хорошо. И он сказал, привставая и отчего-то чувствуя неловкость за жест: -У Авдиев давно был? Новые есть? Ветурий звал найти ему четверку взамен..
Гней Домиций: Гней сжал зубы, выдохнув, и открыл глаза. Безумно жаль было, что в Риме не носили длинные, до плеч волосы как в Греции и по приезде мать заставила подстричься по местной моде. Будь они длиннее, касание продлилось бы дольше. И не важно что это, скорее всего, был ничего не значащий жест. - Дня четыре назад. Были два роскошных черных красавца, сарматские по виду. Тяжеловатые, на мой взгляд, но для колесницы - в самый раз. Остальных не смотрел, Пегас скучал и гулять хотел. Заедем после обеда? - спросил с надеждой.
Авл Элий: Пожал плечами: -Заедем. А потом его осенило: -Тяжелые черные сарматские..как у Мирины? С жестом он не ошибся, точнее, не ошибся, ощущая за него неловкость, хотя гней и не высказал своего недовольства вслух, из вежливости, но зубы сжал вполне красноречиво. Раздражать возможно будущего родственника и вообще славного юношу он не хотел, и потому запомнил что голову его лучше не трогать.
Гней Домиций: - Мирины? - Гней силился вспомнить, но кроме того, что Мирина была известной в Риме гетерой никаких подробностей про неё не вспоминалось. Гораздо больше он знал про легендарную Фрину и прочих. - Не знаю, Авл, я не видел её коней. Он с сожалением потянулся, вставая. Уезжать отсюда не хотелось - море, уединение и иллюзия близости, которая, он знал, развеется как только они окажутся на людях... Но Авл наглотался воды и море было последним что ему сейчас было нужно. - Поехали?
Авл Элий: -Да,поехали..,-произнес,вставая. седлать было тяжеловато, руки слушались не в полной мере. Вихрь косил взгляд и явно хотел в воду, несмотря на то, что его хозяину как раз после воды и было нехорошо.. -нельзя, мой хороший, нельзя,- приговаривал Элий, похлопывая и успокаивая его. Но в седло он взлетел довольно легко. И повторил -поехали..,- рассеянно думая почему не озвучил гнею звучащее забавно ощущение "булькает в голове"
Гней Домиций: Гней, собиравшийся помочь, в который раз восхитился силой, которая взметнула Авла в седло, и, спешно седлая Топаза, сделал вид, что и не собирался вовсе помогать только что тонувшему мужчине. Осталось лишь желание сесть в седло за ним, чтоб поддержать... или чтоб прикоснуться. >>>Остийская дорога
Авл Элий: снова отпустил гнея вперед, потому как дорогу к его дому авл не знал>>>Остийская дорога
Тевкор: >>>>>>Хижина на берегу>>>>>>>> ...рыба плюхнулась на горячие камни. Тевкр не понимал - почему. И вопреки обыкновению, не мог принять отказа, хотя и доводы были разумные, и деньги не сказать чтоб верные да и через месяц, и шатало Андроника, и бояться он имел право, как любых пришлых так и Тевкра. Почему это обижало, было неясно. Тевкр плюнул, соскреб с рыбьего бока сор, шарахнул головой чтоб не трепыхалась и выложил на углях. " Ладно. Оставлю матери..." И это тоже было неверно, где бы стала прятать она? Если уж доверять такую вещь в этом доме, то Дживану. А Тевкр и его не знал. В общем, все вертелось по кругу. В конце концов, сказал он себе, посмотрим, как там они пойдут и где он и как он высадится. И выучит он эти буквы, чтоб им. Подумаешь, пятьдесят закорючек. Ну или сколько там. Изрезал же доску. Даже красиво получилось. Он взялся подсчитывать, сколько может стоить хороший грамотный раб где-нибудь здесь, на той же Адриатике, а не в Сиде. Или девка, они тоже грамотные бывают. Девку он мог бы, тем более, что и приручить. А что. И очем он только думал, пока по Риму шатался, мог бы, вместо этой... священной... присмотреть себе полезное что-нибудь. Или хоть о ценах справиться. Рыба запахла, он перевернул. Большая была рыба, хорошая, поесть еще хватит на завтрашнее утро, а потом он сам, ходит ведь уже... ...Он выложил готовую на лопух и понес в хижину.>>>>>>
Гней Домиций: >>>Тибр И помаялся бы он бездельем на пару с материнской Кошкой в ожидании груженых телег с одной стороны и плотов с другой, если бы не заботливые руки нянюшки, упихавшие в корзину немыслимое количество еды. Но пока Гней, поныряв и обсохнув, производил непосильные работы по разгрузке корзины, плоты успели загнать в бухту, а три подъемника (один свой и пару занятых у соседей побогаче) сгрузить с телег. ...Первый плот с какого-то перепуга перевернулся. Но именно что - с перепуга. Он сел и пересчитал. Все сходилось. После еды голос окреп и рабы первый раз услышали как громко может ругаться этот нескладный долговязый мальчишка. А потом некоторые узнали, что рука у мальчишки, на удивление, тяжелая. ...Торак не то чтобы решил покончить с собой из-за слишком ранней для него, лоботряса, побудки, но выпутывали его из веревок, поднимали и откачивали с полчаса всей компанией. ...Палец откололся. Вопрос "какой дурак цеплял туда веревку?" повис в воздухе, поскольку начал крениться и хлебать ещё один плот. ...Но когда скользкая от облепивших её водорослей скульптура начала рваться из рук и катиться с телеги на голову крепящего верёвку тяжело кряхтящего старого Утана, они благословили крепкую руку хозяина, сорвавшего мясо с ладоней, но державшего как все. Он ничего не слышал - ни шутливо-уважительных прозвищ, ни благословений, ни вырвавшегося у Торака "че он над ним рыдает-то как баба?"... Это было дело. И он смог. Сам. Ну... почти сам. - Всем вина как приедете. Скульптуру в Рим, в мастерскую Вистария, почистить и палец починить. Чтоб к вечеру готово было. Любые деньги. Вилик подозрительно посмотрел вслед поднятой Кошкой пыли. Потом на скульптуру. На удивленном лице забрезжила догадка... которую он, как человек опытный, оставил при себе. >>>Конюшни Авдиев
Осмарак: >>>конюшни Авдиев Так, как умеют понимать только собаки и лошади, Беркут понял, что сегодня ему можно всё. И сорвался с места, едва миновали ворота. Ос расхохотался, зло, раскатисто, запрокинув голову... которую вскоре пришлось пригнуть - конь летел над полями, не делая скидки седокам и не обращая внимания на то, что их двое. Эта мощь захватывала дух и наполняла уверенностью "я могу. всё могу". С остийской дороги они свернули почти сразу. Ос просто слегка показывал направление, дорогу же Беркут выбирал сам - какие-то тропы, поля, дорожки вдоль изгородей и виноградников... И когда, уже шагом, они подъехали к небольшой приморской деревне, Осмарак с лёгким сердцем, не спешиваясь, купил на крохотном рыночке лепёшек, сыра, велел налить молока во флягу, а у юной селянки, продающей домотканое, купил сразу три туники и плащ - просто, чтоб потрепать её по щеке. У него были конь и оружие. Что ещё нужно мужчине? Разве что женщина. Но это потом. А пока, присмотрев с холма пустую бухту, он спустился, врезаясь в воду, вымокая в куче брызг, без цели и повода, как мальчишка... и почувствовал как конь под ним поднимается в свечку, протестуя. - Не любишь соленую? - усмехнуся Ос, осаживая. - Я тоже не очень. Ну пошли на берег...
Феликс: >конюшни Авдиев авг 24>>>>>> Удержаться можно было только прижавшись. Втоптав лицо в чужую спину, чтоб не было этого лица. Стертости еще не зажили, но и это была мелочь в сравнении с неудобством всего тела. Феликс приноравливался к бегу коня, сцепив зубы и закрыв... даже закатив глаза: перетерпеть происходящее с ним можно было только полностью отдавшись ему. И когда окатило брызгами, он разочарованно пришел в себя, ломая себя, вспоминая правила и - кто впереди него сидит, и, когда конь поднялся на дыбы, успел среагировать и удержался.
Осмарак: Повернув на взгорок, покрытый выгоревшей травой, сквозь которую, после недавних дождей, пробивалась молодая поросль, Ос ссадил Феликса и расседлал и стреножил Беркута сам - слишком возбуждён был скачкой конь, чтоб подпустить к копытам неопытного. Отсюда, с возвышения, просматривалась и дальняя деревушка, и ещё более далёкий виноградник, и рыбачьи лодки, маячившие у самого горизонта. Широкая бухта была пуста, к ней не вело тропинок, а лодки будут возвращаться в бухту левее, к поселению. Вид устроил более чем и Ос пошел к прибою, на ходу снимая наручи и командуя: - Эти большие камни сложи колодцем, те коряги - в костёр, а вон ту здоровую... вот туда, стоймя. Это будет мишень. И протянул Феликсу лук с колчаном. - Твоё.
Феликс: Это был какой-то короб условностей, несовместимых с пропорциями человека. Когда камни были выложены,коряги снесены в одну кучу а мишень установлена, он вынужден был после третьего же выстрела напомнить себе не сжимать зубов, не хмурить бровей и прочие пункты бесконечного списка недопустимых проявлений. Сочитание слишком коротких стен с бесполезными пустотами трехгранных углов, достичь которых можно было только ценой очередного искажения, и отдыхом могла считаться только смена этих искажений. Тетива хлестала по венам левой руки, а когда он сгибал запястье, чтоб избежать удара, он не мог дотянуть тетивы до нужного уровня и полет стрелы походил на бег молодой собаки, заносящей зад. Пока он собирал стрелы, он понял, отчего саднят два пальца на правой. После десятой или двенадцатой попытки он сменил руку и остервенело натянул левой к самому уху. Правое запястье, хоть и тянуло, но удерживало лук в положении, исключающем щелчек по венам. Стрела пошла сильно, и взмыла у самой мишени, поймав поток воздуха. Лук неровно вибрировал. Он упрямо наложил вторую. Не сжимать зубов. И мрак, кромешный мрак, в котором не видно, как долго это продлится, и потому лучше жить этим мгновеньем и ничем больше. Стрела должна войти в дерево. Тетива щелкнула по руке. Он наложил третью стрелу, глядя, как наконечник, сбив ошметок коры, спрятался в древесине. Чуть развернул лук, глядя в одну точку на коряге. Тетива снова ободрала пальцы и щелкнула по венам. Расслабить лицо. Он вдохнул, вспомнил "не вздыхать", и, целясь в оперение предыдущей, медленно спустил выдох. Закрылись глаза: это иногда допускалось. Тетива выползла легко. Боль от шлепка по венам и стук наконечника в мишень почти совпали. Было так тесно, что рука сама потянулась за следующей стрелой. Он открыл глаза и снова прицелился в оперение сидящих пучком стрел. Не вздыхать. В конце медленного выдоха он снова выронил тетиву. Третья легла выше, поймав все тот же поток воздуха.
Осмарак: Ос, прополоскав шрамы в море, пригрел задницу на горячем камне и прихлебывал молоко, щурясь на воду как кот. И неохотно оторвал её от валуна: - Стой. Неплохо. Подтянул тетиву, поставил руку. - Так. Большего, он знал, не требовалось никогда. Каждый сам выбирает как именно наконечник догонит и пронзит плоть. Ошибками и пробами договариваясь с оружием. Но было нечто, что говорили каждому. Отец показывал ему случайное дерево и командовал "разбойник!" - Смотри, там - то что ты будешь есть, - он указал Феликсу на мишень. - Или... есть что-то, что ты хочешь догнать? Остановить? Оно там. И вернулся на камень.
Феликс: Он не успел сказать себе "не". Откуда-то взялось это резкое продолжение выдоха и, резко обернувшись, он метнул взгляд туда, где должны были быть глаза - Осмарак сам велел смотреть в глаза. Но успел только проводить взглядом до камня, а за это время вспомнить. Отвернулся, прицелился, и долго так стоял, ощущая жизнь только в ломоте запястья и уходящей чувствительности пальцев. "Что ты знаешь о том, что я хочу остановить". Он не выстрелил до тех пор, пока не перестал видеть ничего, кроме оперения торчащих букетом стрел. Когда с опухших подушечек на излете выдоха опять соскользнула боль, он сказал себе "не всех учили молчать", и выдернул очередную стрелу, уже не глядя, куда попала предыдущая.
Осмарак: "Бабу бы ему.. или кого он там.." подумал Ос, глядя как неестественно ровно парень держит шею. Но бабы тут взять было негде, селяне с вилами в его планы не входили и он просто дал отбой: - Хорош, - в надежде что пожрав и мокнувшись, Феликс расслабиться до состояния, в котором можно тренироваться. Таких "новичков" у него ещё не было. Уж лук-то в руках мог держать каждый. Другое дело что некоторым хотелось его засунуть в зад. Этому - не хотелось. Он просто обескураживал - и напряженностью, и беспомощностью. - Давай лук, там пеганки сели. А сидели они хорошо - не слишком далеко от берега три вполне откормившиеся и уже отлинявшие утки пока не обращали на людей внимание. Ос тихо ушел за валун и накрыл одну на воде, вторую - на взлёте, третья стрела, плеснув, ушла Нептуну. - Слыш, Феликс, еду доставай. С третьей вышло погано. Не должна была уйти - в безветрие и с такого расстояния. Зато он вспомнил, что завтра его ждет лекарь.
Феликс: Он недоуменно посмотрел на Осмарака, пытаясь понять, что имелось в виду, разделся, терпеливо возясь с ножом, и полез в море. Та, что упала, была еще жива и билась на воде одним крылом. Феликс увидел, откуда торчит стрела и, прижав утку к груди, решительно свернул ей шею. В руках обмякло как-то знакомо, и не потому, что это была не первая дичь, а кого-то напоминало это ослабление после резких попыток освободиться. Он выловил неподалеку вторую и понес на берег, ухватив за лапы.
Осмарак: Оставив раба разжигать в "колодце" костёр, Ос забрал у него нож, и, не раздеваясь, надолго ушел в воду, изредка выныривая, кривясь и отплёвываясь от солёной - сковыривать мидий. Когда набрался полный, сжатый в кулаке, подол, вывалил поближе к кострищу, кинул сушиться одежду и растянулся с наветренной стороны у костра. - Птицу потом в глине запечем, чтоб не щипать. А этих сейчас на камнях. И учи. Чему договорились. Он нашел плоский камень потемнее и маленький острый камушек, оставляющий на нём белые полосы.
Феликс: Это надо было сесть рядом с ним - голым, потому что вытереться было нечем, да и нож понадобится, а не впрягаясь одется - неоправданная возня. И он сел, и написал два слова одно под другим, решив, что раз он не может отвечать за слезящиеся от соленой воды глаза или непроизвольное моргание, и не может отвечать за кровь, если она прильет к гениталиям от близости человеческого тепла или к щекам от прямого взгляда, то он может удерживать этот взгляд, если это необходимо, и держать спину так, словно сидит рядом с холодным камнем. - Это твое имя, - сказал он, подчеркивая верхнее слово. - А это мое.
Осмарак: Ос откинулся на локоть и засмеялся: - Понимаю, что... не произвожу. Но я пишу на парфянском и имперском-арамейском. Эти языки сложнее латыни, - закусил щеку и прищурился, вспоминая. - «Люди, предавшиеся охоте, получают отсюда великую пользу. Она доставляет здоровье телу, улучшает зрение и слух, меньше старит и больше всего учит военному делу. Во-первых, отправляясь с оружием по трудным дорогам, они не будут уставать и вынесут воинские труды, с которыми привыкли брать зверя. Они смогут улечься на жестком месте и быть хорошими стражами, где им прикажут. При наступлении на неприятеля они будут в состоянии и наступать, и исполнять приказания...». Ксенофонт. Вроде бы. Я хочу научиться писать такое на латыни без ошибок. Он стёр имена с камня и старательно накарябал "пысовая охота улучшИт". - Так что ли?
Феликс: Феликс зачеркнул лишнее, дописал после "зрение и слух", и стал объяснять, как поступить со словом, обозначающим действие, чтоб "сейчас" отличалось от "прежде" и "потом". Почувствовал, что вышло путано, закрыл глаза, объяснил заново, в предложенной фразе заменяя время. Надписал одно над другим. Он не понимал, что смешного нашел бритый зверь в том, что сам упустил уточнить. Но не его, не Феликса дело было судить хозяев. Каждый поступает как умеет. Кто-то, кто не грабил на большой дороге, тоже смеялся над ошибками Феликса, не удосуживаясь предварительно позаботиться, чтоб их не было, так чего ждать от этого? Ничего нового не происходило, просто за три года он успел отвыкнуть от избирательной глухоты - исполняя приказы, игнорировать отношение, вот и казалось теперь подобное странным.
Осмарак: Ос слушал, чесал затылок и чувствовал как в голове, застревая в пазах ржавого механизма, скрипит песок пустыни. Он отвык учиться. За три года он не узнал ничего нового, кроме названий частей корабля, ветров и нескольких десятков портов. Он много видел, но всё шло как-то мимо. Он не мог вспомнить дня, когда ему что-то было по настоящему интересно. Мозг спал. И не хотел просыпаться, чтоб перемолоть правила латыни. С досады Ос хотел обругать молокососа за путанные объяснения, но вместо этого встал, мокнулся в прибой и лёг обратно. За эти годы он не научился ещё одному - признавать "я не могу это сделать". - Ладно, - цыкнув дыркой от клыка, показал подбородком на мидий, - жрать будем или как? Потом будешь диктовать. Посложнее. И объяснять где не так. И принялся резать сыр, так старательно, как будто продолжал карябать слова.
Феликс: Он злился, бритый зверь в шрамах. Словно это Феликс предлагал ему учится, словно Феликс мог ответить, как поступить с мидиями, если не жрать. Сравнение приходило на ум невольно, как ни гнал Феликс всякое воспоминание... изнутри приходило, из отвычки за три года, и опять накатывало, накатывало, оставляя по кромке прилива прелый осадок последней кассиевой снисходительности. Старательно пережевывая еду, можно сжимать зубы, и глотать не обязательно, процесс обманет наблюдающего... да и кому оно надо, наблюдать за Феликсом. Особенно если он сел неудобно для наблюдения.
Осмарак: Доев свою половину сыра и морских гадов, Ос покосился на феликсову, подтянул под голову тунику и закрыл глаза: - Доешь и придумаешь что диктовать - разбудишь. Если люди покажутся - сразу буди. Солнце и ветер гладили шрамы как нежная женщина, с холмов несло розмарином, от костра - солью и смолой. Он и не собирался учиться сдаваться. Но некоторые вещи можно просто отложить: пока догорает ветка, пока не переменился ветер, пока сыто урчит в животе...
Феликс: Есть не хотелось совсем. Это отнюдь не значило, что от распоряжения можно было отмахнуться до тех пор, пока не захочется, но Феликс счел, что сколько-то времени у него есть на то чтоб придумать. От навязчивых воспоминаний надо было избавляться, и он пошел в воду, надеясь, что морская не хуже озерной снимает спазмы с горла. И, тихо раздвигая уже плечом волнящееся отражение облаков, вспомнил: Вышний Юпитер, прости мне дерзновенье мое: Я не хочу посягать на звездные божьи престолы — Нет нам из рабства пути, кроме пути в небесах! Ежели Стикс дозволит исход — поплывем и по Стиксу! Новый пишу я закон смертной природе моей Даже это, казалось, самонадеяннно слишком. Он вздохнул - отсюда было не слышно, - и мысленно продолжил отрывок, а там и обмолвка поэта соскользнула вдоль общего смысла поучения, и все стало на свои места. Овидий не во всем был прав, но если он что говорил, значит, так должно было быть. Выходить не хотелось, вода залечивала. Но в конце концов, не решаясь нашуметь и потому не двигаясь с должной в воде энергией, почувствовал озноб и вылез на солнце. Сердце снова поднялось до горла, но это в контексте отрывка уже считалось правильным. - Хочешь Овидия? - спросил Осмарака.
Осмарак: Ос, зевая, разлепил глаза, поскрёб пах и натянул тунику - начинало припекать. - Он не баба, чтоб его хотеть, - потянулся к камню, стирая вспотевшей ладонью ошибки, - диктуй. А... кто это вообще?
Феликс: Толком объяснить, кто это, можно было только процитировав. Он начал говорить, еще устраиваясь на земле. -«Это,— молвил отец,— корабли для нашего бегства, Это единственный путь к воле и отчей земле. Всюду — запоры Миноса, свободен лишь воздух небесный; Мчись по свободному ввысь, воздух полетом прорви! Пусть, однако, тебя не влечет ни тегейская дева, Ни Волопас, ни его спутник с мечом — Орион: Только за мною одним устремись на полученных крыльях — Я — впереди, ты — вослед: в этом — спасенье твое! Если эфирный поток вознесет нас к недальнему солнцу — Знай, не вынесет воск солнечных жарких лучей; Если же крылья у нас заплещут над самой волною — То маховое перо взмокнет от влаги морской. Посередине держись! Лишь бойся недоброго ветра Пусть лишь попутный порыв дует в твои паруса».
Осмарак: Поэзию он не любил. Особенно иноземную. Родной язык был достаточно цветист чтоб объясниться и с женщиной, и с торговцем, и с врагом. И ему, в отличии от других, ритмичная речь не помогала запоминать информацию, а притупляла внимание. Песня - другое дело - песню не надо понимать умом, она идёт сквозь тебя как бег коня, взмахи вёсел, мерный шаг погонщика... Но если ты не собираешься это петь - какой смысл городить неестественный ритм, похожий на... шаги легиона? Осмарак наморщил лоб: - Яаасно. Лучше б что-нибудь из Цезаря, конечно... про войну там... - и захрустел камнем по камню. устремяс на полушенных крыльях... крылья у нас заплешит над самой валною Вспотев как пахарь и вспомнив имена всех врагов Его, Ос оторвался от диктанта только чтоб заметить: - Видел я в Антиохии, как один мужик пытался из мешка крылья делать, чтоб из тюрьмы сбежать. Обчитался наверное про Дедала у греков. Ну... ёбнулся. Зато насмерть, повезло. Мог бы только позвоночник сломать. Выходило криво, буквы ползли во все стороны как короеды от наварха заглянувшего в трюм, но это были и не стилус с пергаментом. - Вот, - показал, закончив наскрижаливать.
Феликс: - Здесь не о том... - тихо начал было Феликс и проглотил остальное, потянувшись к... ученику. Терпеливо уселся рядом и с самого начала принялся выщелкивать из написанного вшей. О некоторых подробно оправдываясь, почему казнил. А о чем там было, на самом деле было совсем не важно, да и не верилось, что этот не понимает. Хоть и был, по всему видно, не из шутников - а характер у всякого свой. - Заново, - сказал Феликс, вымарав добрую половину, и подсунул новый темный камень, поглаже боком и пошире.
Осмарак: - Ёб! - откамментировал Ос, вникая в объяснения. Ошибок было многовато. Но он понял про каждую, а по некоторым, для уверенности, переспросил. Если бы не осталось вариантов, он тоже делал бы крылья из мешков. Но только если бы не осталось. Первое чему учил его отец - рассчитывать свои силы. И только потом - превышать этот порог. - Нет. Давай ещё, можешь сложнее, только не стихи, - принимая у Феликса новый камень, на мгновение вскинул глаза в глаза, - не люблю... ходить строем. Почему получилась полунасмешливая расслабленная улыбка он не знал. Возможно, виноваты были солнце, ветер, смолистый дух костра и горчаще-сладкий розмариновый холм.
Феликс: - Проза так не запоминается, - опустил глаза Феликс. Было бы лучше, если бы он переписал, но не спорить же с господином, хочет про войну так вот и про войну, но не Овидия, который парфян приводит для неприятных сравнений... - Всем человек насыщается: сном и счастливой любовью, Пением сладостным и восхитительной пляской невинной, Боле приятными, боле желанными каждого сердцу, Нежели брань; но трояне не могут насытиться бранью... Он понимал, что опять что-то сказал не так. Но что вспомнилось, то вспомнилось. Из, собственно, боевого всплывало только, как чьи-то глаза от удара топором медяным упали рядом с ним в песок, да без начала: В спину меж плеч углубил и сквозь перси широкие выгнал; С шумом на землю он пал, и взгремели на падшем доспехи. А кто кого поразил, Феликс не мог вспомнить нивкакую. Вроде как маячил где-то около Менелай, и, логически если рассуждать, это он, а не его, да и пасть одновременно с разрубленным черепом и пробитым торсом представлялось сомнительным, тем паче, Иллиада только начиналась... Но точно он сказать этого не мог.
Осмарак: - Плохо, что не запоминается, - бросил Ос, переписывая набело предыдущее, про перья. - Мне ещё никто ничего интересного стихами не сказал. В смысле люди вообще разговаривают прозой, - усмехнулся, отдавая камень на проверку и приступая к ненасытным троянам. Трояне ползли кривым строем обречённых и последняя брань не влезла. Пришлось приткнуть её на маленький камушек рядом. К этому моменту Ос уже проклял день, когда люди придумали буквы, но упрямо доскрипел.
Феликс: Набело было правильно. Хозяин и правда тупым не был. - Видимо, потому что стихи чужие, - тихо сказал Феликс, пробуя улыбаться тоже. Выходило плохо, поскольку расслабиться полностью он не мог. Себе позволить.
Осмарак: Осмарак хмыкнул и мысленно попросил всех богов, чтоб этот своих не писал. Одного такого он уже видел: загнулся на весле на третий день. И вообще, он знал только одного человека, который мог одинаково хорошо управляться и с мечом, и со стилустом. Но он был тот ещё Мудрёный. - Хорош, - объявил, откладывая камень, - теперь ты. Только тунику натяни, сгоришь. Кивнул на лук и устроился доедать феликсову порцию.
Феликс: Да, Осмарак знал, как поступать с нерешительностью: решать за. В левую руку Феликс уже и пытаться не стал. После отдыха и моря натягивать было трудней, но зато попутно стали приходить мысли, от Кассия далекие. Отрешаясь от боли, он дошел до вывода, что однажды привыкнет и, может быть, станет понимать сам, для чего подошло время, а пальцы - ну что пальцы! - обдерутся раз, обдерутся два, потом покроются мозолями, как от струн, только обширней и жестче, да и звук ему нравился больше наблы, больше кифары, к которым подходить не брался покуда не заставляли, а заставлять было некому; да и бывало больней, в детстве, когда ломали вместе с волей и стыдом, и тогда ведь удавалось зубов не сжимать, а теперь это не только чужая прихоть, это пригодится, если еще захочется жить... а вот об этом не думать. И бесконечное число выверенных выдохов, отпускающих стрелу, заканчивалось закрытыми глазами, и веки вскидывались скорей, когда он слышал стук попадания: проверить, туда ли, где только что намечал взгляд.
Осмарак: Гадов он доедал уже под мерный свист стрел. И пока шел ополоснуть руки, пару раз одобрительно оборачивался с "так" и "оно". Но шея... шея ему не нравилась. Ос подошел и положил на неё ладонь: - Расслабляй. Шея должна быть как ветка орешника. Гнуться во все стороны. Оно полетит оттуда, спрячется там, побежит туда, - рука настойчиво придавала шее нужный наклон, - плечи держишь, шея - орешник. Смотри. Он забрал лук и показал. Шея хрустнула. - Ирбис, ссука, - заржал Ос. Вернул лук и объяснил: - В моём роду чтоб стать мужчиной нужно убить ирбиса. Это большая снежная кошка. Здесь нет. Там... далеко отсюда. Я пошел за ним в пятнадцать. В первый раз. Он меня увёл хер знает куда в горы и закружил. Там метель, обвал. Два дня так - на снегу спал, шел. Но след потерял, не взял. С тех пор хрустит. Но гнется... И уже от костра добавил: - В шестнадцать взял. Он не терял следа. Просто в пятнадцать, увидев как великолепный кот катается по искристому снегу, радуясь окончанию метели сильнее его самого, Ос не отпустил стрелу. Но "новичку" это ни к чему.
Феликс: ...он хотел невозможного. Доверия руке и - при этом смотреть в глаза и не показывать чувств. Ее нельзя было расслабить, эту трижды проклятую шею, без того, чтоб не дрогнул подбородок и не потекло из глаз, можно было только притвориться, придать положение, какое указали и немного потерпеть, пока отвернутся и пойдут. И он, стоя прямо, только уронил голову на грудь, благо спиной к костру, и переждал, пока отпляшет лицо, а потом опять ее поднял. в шестнадцать взял Что тебе сказать, думал Феликс, ты приказываешь. И так натянул, что, казалось, войдет навылет. Стрела пошла мощно и ударила в ствол плашмя. Это тоже подпадало под правило не показывать чувств, и он выдернул другую, приложил, наметил цель, спустил вдох, разжал боль, отследил, как вошло в труху острие. И заново. И вздох облегчения так же придержать, и на излете его... Куда ему скажут, туда он и будет целится. Пока это коряга, а все остальное - полетит, спрячется - лишь "может быть", и больше ничего. Так же, как и все, о чем он запретил себе думать.
Осмарак: Шея под рукой ощутимо дрогнула. Сперва он просто забыл, увлекшись как всегда, когда учил. А потом подумал - перетрётся. Это огрубеет так же, как пальцы от тетивы, ладонь от меча, зад от седла. А то, что он показал - запомнится всё равно, так какая разница. - Закончишь, когда решишь, что хватит. Я пока глины принесу. Он опустошил флягу и ушел. Беркут всхрапнул, выжидающе поднял голову... - Не сейчас, погуляй ещё. Суглинок долго искать не пришлось, дольше он плел из веток подобие плоской корзины, промазывал и просушивал дно. Не в ладонях же нести. А пока запекалась на солцепёке тонкая глиняная корка, вспомнил прикосновение к шее, стоившее ему зуба. Наварх смотрел десятый сон, даже в нём костеря штиль, заставший их около Родоса. Команда, раскидавшись кто где, делала тоже самое, но с блаженным рожами. Осу не спалось. Куда больше он любил мотающую качку - она позволяла забыться и не так напоминала... Он ворочался, проклинал вылезшую луну, пару раз ходил отлить, один раз - выпить с Мудрёным, стерегущим в трюме родосское, определённое навархом на продажу, но ничего не помогало. Глаза Ос закрыл, но только чтоб не видеть надоевшую морду напротив. Осторожное касание к шее он почувствовал сразу, до того, как оно перешло в массирующее поглаживание. Сзади спал Фарнак. БОльшей туши, до того как попасть на корабль, Ос не видел. Как и более зверской рожи - с широченной скошенной челюстью, крысячьими глазками и прибитыми, размазанными по черепу ушами. Следовало подумать, прикинуть, рассчитать, прежде чем что-то делать, но он даже не понял, что его захлестнуло - ярость или паника - когда он, дернувшись, попытался ударом локтя вырубить насильника, когда они покатились, всё дальше от осовых ножен и спасительного ножа, когда Фарнак, саданув лбом в лицо, подмял его и хрустнул клык... Он решил драться на смерть. Половина команды дрыхла рядом и, если Фарнак одолеет - ему, Осу, лучше сразу поискать тот камень, которого не было под рукой в Антиохии: иметь его на сон грядущий войдет в привычку не только у Фарнака. Извернувшись немыслимым образом, кончиками ногтей, чуть ли не силой мысли, вытащив нож из ножен соседа, Осмарак крутанулся в последнем рывке и приставил его к бычьей шее Фарнака, шипя: - Я тебя щщщас выебу! - Так а я о чём? - прошептал под ним Фарнак и подозрительно мелко заморгал. Ос от удивления разжал руки: - Эээ... - и выдал, - извини. Спать хочу. И потом долго, стараясь не ржать, слушал обиженное сопение за спиной. В первом же порту, в не самой дешевой харчевне, он угостил Фарнака здоровенным малым, с глазами злыми и черными, как египетская ночь. Больше недоразумений между ними не возникало.
Феликс: Знали одни боги, когда наступает это "хватит", на них он и положился. Изменит рука, станут теряться стрелы, поднимется ветер - не кусать губ! Застилает глаза - есть знание, где торчит из земли эта коряга, есть высота, на которой вытянута рука и сила, с которой должна быть натянута тетива. И момент выдоха между ударами сердца, когда ей следует сойти с пальцев. Левой руке хватило первой. Запястье правой еще держало, когда стрелы стали вываливаться все чаще и требовалось дополнительное внимание, чтоб их удержать потерявшими чувствительность подушечками. Он их собрал и снова пошел в море: на щеках скукожилась просохшая влага. И пробовал нырять вниз головой, не отталкиваясь от дна - он достаточно заплыл, чтоб его не находилось - и было страшно, но он и полагался на этот страх, который вытолкнет если что на поверхность, а не вытолкнет, так туда и дорога: утопиться ему позволили в первый же день. Но получалось нырять, получалось красиво, и оказывалось, что вода ласкова, если ее не бояться, и у нее был лишь тот недостаток, что она была недостаточно теплой, чтобы в ней раствориться. Вышел он снова нескоро, с посиневшими губами и сморщившимися подушечками пальцев, и упал ниц греться на горячих камнях.
Осмарак: Она возвращалась - прежняя жизнь. И не только в искалеченные руки. Глядя с холма как пасется Беркут, ныряет Феликс, возвращаются вспугнутые птицы, Ос думал что простые вещи, вроде подстреленной утки, снова начинают радовать, а дорога не кажется наказанием. Цветущий, словно забрызганный синевой прибоя, розмарин, больше не был тем, чем казался с палубы - последним прибежищем, под которым чайки будут расклёвывать неприбранное тело. Он снова был просто пряностью. Ос нарвал охапку и спустился на берег. Родниковая вода во фляге, несколько пригоршней глины, пучок травы, дичь и угли. Она никогда не смогла бы, не захотела бы, разделить это с ним. Почему он не понял этого сразу... Он сложил всё у костра и сел, глядя в горизонт.
Феликс: Камни были горячие, но остывали быстро. Несколько мокрых отпечатков пятерни испарились почти одновременно: каждый новый выпивал часть следующего, пока не осталось ничего. Феликс положил щеку на желтую в трещинах поверхность. Пока он не почувствовал, как припекает под коленями, он не поднялся. На коже - на животе, груди, бедрах - остался от раскаленных камней красный леопардовый рисунок. Феликс вспомнил о ссадинах... но кого тут было стесняться? Не Осмарака, которому не было до него дела, и не Беркута. Он подошел к коню и обнял широкую шею. Просто потому что хотелось живого присутствия. Беркут, как и Осмарак, мог отомстить за это, с той только разницей, что он ничего не скажет.
Осмарак: ...но в горизонт нельзя слишком долго вглядываться безнаказанно - на нём неизбежно появятся тучи. И когда, холодной и тёмной, на нём замаячил вопрос, Осмарак отвернулся, чтоб проводить взглядом раба. Только чтоб не думать, что если в том - моложе и честнее - Осе не нашлось того, ради чего стоило бы, то в этом, сегодняшнем... Беркут, изогнув шею, громко пфффыкнул Феликсу в ухо, отстранился и ткнулся лбом в плечо - не в попытке свалить и затоптать, а спрашивая "что ты мне принёс?". Посидев некоторое время с глазами как у оклопеты*, не ревнуя даже, от неожиданности, Ос окликнул: - Если не боишься, можешь за вином в деревню съездить. Если боишься - давай уток жарить. *Лупоглаз (oclopeta) — неизвестное морское животное с выпученными глазами.
Феликс: «Если не боюсь?» Феликс от неожиданности вскинул глаза, оборачиваясь, забыв скрыть удивление. Нет, он не боялся. Он просто понимал, что это невозможно. Нет, можно было бы пойти против этой невозможности, но результат был предсказуем, как смена дня и ночи. В его удивленных глазах несколько мгновений стояли все эти картиы, как он оседлывает и, не сумев взобраться, попадает под задние копыта; как, взгромоздясь все-таки в седло, не может заставить Беркута сдвинуться с места, а, заставив, летит на землю и ломает хорошо если шею и хорошо если сразу: а если вороной понесет и отнесет достаточно далеко прежде чем взбрыкнуть, да еще и уронит не слишком удачно, то болеть будет у Феликса не только сердце и вдвое дольше.
Осмарак: Прочитанное в глазах "как и что я буду с этим делать?" и было тем, что Ос называл - бояться. Он подошел, взял в ладони черную морду, послушал дыхание и нехотя объяснил: - Он принял тебя... - поискал сравнение, - как пёс знает, что хозяйских кур душить нельзя. А чужих - можно. Он умный. Не скинет. Езжай. И кинул Феликсу монету.
Феликс: С курицей его еще не сравнивали. Но приказ был приказом, Феликс, отчаянно переборов возникшее в первый миг желание схватиться за гриву и, сцепив зубы, взмыть на спину вороному и будь что будет, оделся, не исключая ножа под тунику, взнуздал и старательно приладил седло, прежде чем попытаться все же. Он собрался, напрягся и получилось. И потом это огромное под ним, способное выбросить одним неучтенным движением, медленно повернулось, неохотно повинуясь узде и побрело, раскачивая взад-вперед, и у Феликса было такое чувство, что его вообще не замечают.
Осмарак: Пока он копался, вместо того чтоб сесть и поехать, Ос успел пересчитать всех птиц на побережье. Но посмотреть как собирается в дальний поход боец - стоило. По крайней мере это отвлекало от вопроса, вытекшего из первого - какого демона он собрался тащить цветы... и вообще суетиться? Зато Феликс делал всё правильно. А снисходительность наскакавшегося всласть Беркута не имела границ. Глядя вслед трусящему вразвалочку коню Осмарак не выдержал и оглушительно свистнул. Беркут повернул голову, усмехнулся верхней губой и ускорился. Раза в три. А Ос, подложив дров в костер, снова скинул тряпье и лег на воду - смотреть как облака из дворцов превращаются в руины, потом в корабли, караваны, барханы...
Феликс: Если б он не был так собран и напряжен, его бы выбросило при рывке. А так только перехватило дух и Феликс, вцепившись ногами, расширив глаза и пытаясь не утерять повод в безотчетном стремлении удержаться за гриву и край седла, с бешено бьющимся сердцем приноравливался к ритму, как к грубому любовнику. >>>>>>>деревня. >>>>>>>>>>>
Осмарак: ... а выйдя на берег, взял камень побольше и, стараясь не делать ошибок, диктуя себе оттуда, где он ещё помнил имя Феликсова соплеменника, выцарапал "Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода".
Феликс: >>>>>>>деревня.>>>>>>>> Впечатление было такое, словно обратно его принесло само, без его участия. Соскочив, он отнес к костру мех и послал длинный взгляд в сторону Осмарака: "расседлывать?". Разоблачаться сам уже не стал: припекало, и хотелось спрятать голову.
Осмарак: - Расседлаешь и давай птицу обмазывай. Глину размочишь и забивай под перо, потом это всё на угли, - зевнул Ос, потянувшись за мехом и накидывая тунику на голову. Хлебнув из бурдюка, сразу же приложился снова - приличное оказалось. - И что Беркут, не баловался? - он больше ожидал увидеть вернувшегося "бойца" с конём в поводу, чем верхом.
Феликс: Он только качнул головой, меньше всего приписывая эту удачу себе, и занялся чем сказали. О том, что конь сам принес обратно, а Феликс, вздумай его направить, и заблудился бы чего доброго, Осмарак, поди, и так догадывался. Глина. Ну глина и глина. Он вымазал тушки, устроил на углях, а потом, вместо того чтоб вымыть руки, сел и стал счищать остаток с ладоней, безотчетно стараясь что-то вылепить. Пальцы, с которых пузырями отставала кожа, для этой цели не слишком подходили. Просто эта подвластная смена формы тоже отвлекала.
Осмарак: Ос, привычным движением, как всегда на охотничьем привале, протянул Феликсу бурдюк, потом вспомнил что раб, разрешение, стоит ли баловать... но старался, может ещё толк выйдет... а додумывать было лень и непривычно. Мелькнули только чьи-то обречённые глаза из очередной толпы сдаваемых навархом работорговцу. - Я там писал, проверь.
Феликс: Феликс отхлебнул из милостиво протянутого, предварительно отерев правую руку от глины, вернул... и долго смотрел на камень, где читал такие знакомые, такие сейчас непонятные слова. Прежде, чем он перечеркнул и заменил пару-тройку букв в этой фразе, ему пришлось перечитать ее несколько раз и при этом надеятся, что щеки не изменили цвет. Не мог он так издеваться. Или мог? В чем он видел ломание? Неужели это так выглядело? Неужели могло показаться, что это больше, чем... что? - просто... правильное поведение. Как учили. Чтоб не противно было снизойти и не за что было пороть. Что он делал не так?
Осмарак: На пустое брюхо (что там тех гадов с сыром?) вино неплохо разбирало и слушать про ошибки тоже уже было лень, но это выражение морды задело: - Не понял. Я там что, вместо того чтоб оседлать, коню в жопу весло засунул? - он даже привстал на локте. - Чего?
Феликс: Покраснел?.. Брови?... Зубы?.. Что?.. Чем себя выдал? Чем выразил... и что выразил? Глаза пол мгновения метались по земле, прежде чем дошло: чем бы ни исказился, надо просто вернуть все в правильное положение. Позвоночник выпрямился, вдох, медленный выдох, сейчас сойдет стрела, расслабить брови, разомкнуть губы чтоб не напрягались, желательно все это незаметно. Последняя мысль явно запоздала, но на это поздно было обращать внимание. - Нет. Ничего особенного. Три ошибки.
Осмарак: Пока Феликс уговаривал пухлявые щеки, Ос скосил глаз в текст, вспоминая что он там такого написал. Три несерьёзных ошибки. Значит смысл. - Ты дебил? - удивился Ос, выразительно разводя руками со следами от гвоздей, не доспрашивая "или издеваешься?". До этого момента как-то не приходилось - просто не было повода задумываться, что человека можно убить не как человека, а как... раба. На кресте как-то не до того было. Не похоже было чтоб сопляк издевался, но если вдруг?! Он бы понял это трепыхание, если б был прежним - богатым, гордым, из уважаемого рода, командиром. Но валяние трагедии при том, что сопляк, раб, видел его руки?! Выяснять не хотелось. И уж тем более рассказывать что он, Ос, сейчас пониже раба будет, и, всё же, вопреки даже себе, помнит и пытается... От зуботычины - минимум - Феликса избавила треснувшая глиняная корка и зашипевший на углях жир. Пока Ос ворошил угли, переворачивая птиц, у него было время подумать что в чём-то, раб, определённо, дебил - учить некому было или, скорей, учили не тому. - То, что тут написано - навеяно тем, что ты старался. У меня в стране из рабства выходят когда... - "когда? когда отрабатывают долг" и над этим думать раньше не было причин. - Когда отработают деньги. И вообще... когда достойны. Когда ты берёшь в руки оружие, ты берешь в руки судьбу. Обстучал о камни начинающую заниматься палку и добавил: - Свою. И чужую.
Феликс: Если б Осмарак это выяснял, то, может, выяснил бы не только для себя, но и Феликсу стало бы понятней, почему дырки у человека в запястьях помогают подумать, что этот человек издевается. Феликсу же тоже было не до выяснений: он показал чувства и это каралось. Должно было караться. Дальнейшее зависело не от него, а он не исполнил того, что зависело. Тем неожиданней услышать было это "ты старался". Люди полны противоречий, этот - признавал достойным просто старания. Феликс знал, что вестись на это нельзя: когда старания не увенчиваются успехом - это может сойти с рук пару раз, но потом начинает злить. Не говоря уже о том, что чувства вообще никому не нужны. Чтобы не сказать "никого не касаются". Так что сентенции по поводу оружия и судьбы Феликс не ухмыльнулся. Посмотрел в глаза как учили и коротко ответил на обнадеживающую перспективу, как бы ни была она призрачна и условна: - Я учту. Прости.
Осмарак: Свой он не отдаст уже никогда. Да он и был неоплатным - навлекая позор на дом, глупо думать, что это можно искупить. А теперь, когда мать, сестры и племянники поросли степными цветами - и некому отдавать. Когда ему про них сказали, он напился до двоящихся демонов, до того, что даже снисходительный к попойкам наварх велел Фарнаку скрутить и макать в канаву до тех пор пока рычать не прекратит. Думать об этом он перестал только когда младшая приняла деньги. Хоть что-то. Ос приложился к бурдюку, основательно, но внутри уже не полыхало так, чтоб хотелось заливать и заливать. То ли сжился с позором, то ли всё равно была жива дурацкая надежда, что с этим можно что-то сделать. Он посчитал дни, посмотрел на руки и решил что бездельничать хватит. Безымянный, дожидавшийся под камнем, был бережно вынут. Феликс - забыт. Осталось только обнаженное, открытое морскому ветру тело и его продолжение - голубой клинок. Уверенная стойка. Движения, перетекающие одно в другое как притоки - в реку. Пружинящая, как лоза, сила. Брови только упрямо сдвигались в линию, но, через несколько плавных поворотов, лицо разгладилось, а взгляд застыл, уйдя внутрь. Кисть слушалась плохо и при первой же попытке крутануть "вертушку" он чуть не отхватил себе пол-ноги. Встряхнул рукой и попробовал снова. И снова. Меч запел. Боль в руках отступила.
Феликс: И вот Осмарак отошел и стал демонстрировать, как берутся за свою судьбу. Феликса невольно скукожило от его первой ошибки, а потом по мере раскручивания синего лезвия в руках им стала овладевать грусть человека, с одной стороны, отказывавшего себе в подобном умении, с другой - понимающего, что судьба подобными росчерками пишется страшная.
Осмарак: Выбирая некрупные камни шаткой тропинкой, балансируя, входя в привычный ритм, он поднялся к вершине холма наступая рубящими и колющими, и спустился с секущими и кручёными. На последнем, у кромки прибоя, шаге, Ос отвлекся на запах готовой дичи, означавший конец тренировки, и Безымянный высек сноп искр о тусклый бок валуна. Но всё было не так плохо, как казалось в начале - правая слушалась. Убрав меч в ножны, Ос собрался доставать уток, но, вернувшись в реальность из сосредоточенных повторений, увидел молодого. - Доставай и дели хлеб.
Феликс: Он еле успел отвести глаза после искры. Перевернулась душа, как он не ожидал уже, что она может перевернуться. Но он следил за собой и проявиться этому не позволил. У него не было надежды когда-нибудь взять в руки оружие как оружие, а не как предмет, который приказали взять в руки, а уж этот синий клинок подавно. Так что он просто делал что приказано, обставлял импровизированый стол и прислуживал за ним.
Осмарак: Ел он жадно, сумрачно поглядывая на застоявшегося Беркута и продолжая чувствовать себя бабой на сносях, у которой настроение меняется каждый час. Да, жизнь менялась. Резко и постоянно. Но это не повод чтоб мужику кого-нибудь родить. Мало по малу душистая жирная дичь, крепкое вино и такие мысли сделали своё дело и попустило. Ос обтёр руки о землю, привстал и скопировал со всеми манерами и ухватками: - "Нет. Ничего особенного" - и от души заржал. - Девка за веретеном... не перепутать бы ночью в темноте... Пей, кому лежит? Мне одному сейчас столько нельзя, Фарнак... далеко, - не объясняя кто это и почему нельзя, и снова берясь за утку - жор нагулялся зверский.
Феликс: Он успел утолить голод, который все же дал себя знать наконец, - успел, прежде чем Осмарак, уничтожая примиряющие впечатления, высмеял его. Что было делать, Омарак периодически уничтожал впечатления. Сытым не обращать на это внимания было легче, хоть и захотелось вывернуться, но не надолго, лицо не изменилось, и за это тоже спасибо Осмараку, вовремя напоминающему, что за ним надо присматривать. Он бы конечно предпочел без напоминаний. Сколько можно напоминать себе самому, что никого это не интересует. Все происходит по тому закону, который действовал до Кассия. Кто сказал, что в этом мире вообще был Кассий? Он взял мех и, подняв как тяжелого кота, за образовавшуюся после десятка-другого глотков шкирку, приложился к нему. Первый глоок споткнулся о ком в горле, но смыл его и следующие прошли легче. Контролировать себя после этого, он понимал, будет трудней, но, возможно, и лицу будет тяжелей искажаться пьяным.
Осмарак: - Во. Вот и я об этом, - булькнул вином Ос, веселеющий с каждым глотком. За первый год на корабле лицо приходилось учиться держать заново. И всё остальное, норовящее или встать колом или скрутиться старческим горбом под тяжестью нового положения. Но эти воспоминания взволновать не могли. - Ну держишь ты морду. А шея выдаёт, и поза. Слишком ровный, слишком... правильный. Как девка на смотринах. Мужик, которому похрен расслаблен всем телом. И видимость должна быть такая же. Полезное умение... где бы ни пригодилось. Он со смехом поднялся: - Ну, иди сюда, - и хотел, по привычке, выставить ладони, вспомнил, сплюнул, и показал на живот. - Бей.
Феликс: Мужик, которому похрен. Он внутренне усмехнулся, не меняя лица, которое в самом деле увязло в опьянении. Что было не так в его позе, Осмарак своим сравнениям не объяснил. Если держаться в неподходящем для тела коробе было возможно в этой позе, а не в какой-то другой, он, Феликс, согласен был выглядеть в чужих глазах девкой на смотринах - не похрен ли, в самом деле, а что это обидно, то не похрен ли и обида? - чем корчить из себя то, чем не являлся. Если он при этом казался неестественным, он не собирался ссылаться на неестественность обстоятельств, как не собирался и открывать своего настоящего лица. Прихоти хозяев, возможно, имели смысл и объяснение, но никогда не следовало забывать, что это прихоти хозяев, как бы даже хозяева ни просили об этом. Иди сюда? пожалуйста. Бей? Хорошо. В живот? Кассий, видимо, в его жизни все-таки был, потому что кого тогда Феликс скопировал, послушно принимая стойку и жестом, влюбленно повторяемым в мыслях и иногда, незавершенно, украдкой - рукой, послал удар в солнечное сплетение. Все по-настоящему, как надо сжимая кулак, и только останавливая удар в плотном соприкосновении с кожей.
Осмарак: - Че ты меня щекочешь как бабу? Ебать собрался? Бей, - усмехнулся Ос, чуть сильнее напрягая пресс и на пол-ступни отводя назад левую ногу.
Феликс: Нет, Осмарак, если тебе это действительно интересно, не собрался. Хотя если так повернется вопрос то сойдешь и ты, ибо похрен. Прихоть есть прихоть. Тебе нужен повод - вот тебе повод, и если ты сочтешь его недостаточным, не обессудь, тебе придется снова меня высмеять, что вряд ли заставит меня выкрутится так, чтоб тебе понравится. Поскольку из кожи я и так уже вылез. Феликс вложился.
Осмарак: - Риимляне, - пфыкнул Ос, узнавая стойку, - руку ниже веди. Бей. Бей, мочи! - и напряг мыщцы по полной.
Феликс: ... или ее с меня ободрали, тоже похрен, результат один - лезть уже не из чего. Он снова вложился, не понимая, какое удовольствие Осмараку убеждаться в том, что девица на выданье не отвесит ему того, что обеспечил бы мужик, которому похрен. Но это было не его дело. Его дело было не повести руку настолько низко, что даже его силы причинить боль хватило бы.И он делал свое дело.
Осмарак: Ос хрюкнул и начал двигаться: - Ну, ага... - криво улыбаясь пробоиной и не блокируя, чтоб по рукам не попало, подставляя то пресс, то бронированные мышцами почки, подняв согнутые в локтях к вискам, изредка поманивая ладонью. - Уложи... А че мало..? Ммугу...
Феликс: Уложи... Да, Феликс умел укладывать, только способ ему выбирать не приходилось, так что приходилось довольствоваться чем есть. Он целился. Он набирал скорость. В его задачк не входило подстрелить выскочившее из-за камня животное, в его задачу входило прожить это время, занимая его медленным разжатием пальцев на тетиве. В его задачу - что бы ни говорил об этом Осмарак - не входило "мочить" и "уложить", ему нужно было выпрямить руку с нужной скоростью в нужном направлении. И отследить, как и какие мышцы при этом работают и что чувствует свод, вминаясь в подставленные части тела. Теперь вот такая была... любовь.
Осмарак: Почувствовав под ногой волну, Ос упал в неё задом при последнем напористом ударе, смеясь: - Заебал! Почти хорошо, - потом взметнулся из неё, поймав Феликса за шею и плюхнул его за собой, всё так же ржа. Вино попросилось. - Стой, хорош, ща, отлить надо. Облюбовывая камень, позвал: - Пошли доедать, скоро ехать, не оставлять же добро.
Феликс: В общем, с ним можно было мирить, если не обращать внимания. Так что теперь Феликса больше занимала вымокшая туника, подол которой он и выкрутил, чтоб не липло к ногам, а в остальном было не так жарко. Что там было доедать, оставалось Осмараку на один зуб, а Феликсу не хотелось. Он бы пошел снова обуздывать беркута, раз уж скоро ехать. Но правил никто не отменял, хоть они и прошли коррекцию, он сел и снова чего-то пожевал. В конце концов, этот делал попытки относится к нему хорошо. И это приглашение к столу... эти приглашения.... не делали его ближе, но делали лучше того, кто был до Кассия. Это-то и было слабым местом Феликса, от этого он и выдавал себя. Что ж, теперь не выдаст. Какая бы невеста кому ни казалась.
Осмарак: Развалившись подальше от неостывающих углей, Ос понял что не влезет. Особенно после разминки. Но для вина-то место всегда оставалось. Он с усмешкой вскинул глаза на Феликса, ненадолго посерьёзнев. - Если не знаешь ощущения невозможно изобразить его достоверно. И, поскольку пустевший бурдюк напоминал складки женского живота и прочие приятные места, без перехода продолжил: - Так... бабы. Римские бабы... Цветы надо такие - чтоб простые, степные, но чтоб говорили. Я здешние плохо знаю, что говорят - тем более. Соображай.
Феликс: Изобразить? Что изобразить, святые боги? Это уже начинало вызывать чувство, сходное с пренебрежением. Но урок не прошел даром, чувства показывать было последним делом. И лицо оставалось таким, каким его нужно было держать, а уж если это выражение ому-то напоминало невесту, то на совести этого кого-то была ложь, что он не спит с парнями. Так что о том, что Феликс не оглох, можно было судить только по тому, как он огляделся а потом и завел глаза, вспоминая, что бы такое цвело в августе и начал задумчиво: - Цикорий - горечь... Львиный зев... грубость... Василек, напротив, нежность. И простота. Просьба о доверии. Дельфиниум означает отсутствие притязаний. Репейник... - он не обозначил ибо и так понятно, - Вербена... слишком много: трава Грации и кровь Меркурия, и жилка Венеры, и слеза Юноны... а вообще считается сильной очень, исполнение желаний... Лаванда - рвение... тоже исполнение желаний. Розмарин - откровенность... Еще, ну что. Горошек - расставание. Олеандр - предостережение... Портулак... корысть почему-то... подкупность. продажность?.. Мальва... это... ты говоришь, что она холодна, и просишь снисхождения... или обратить ее внимание. Календула - ревность. Левкой... - а вот это он напрасно вспомнил. - Это нежность, с одной стороны... Жимолость - верность, щедрость и великодушие... нет, ее нет сейчас. Аконит - преступление.
Осмарак: Посмотрев на самое странное приобретение в своей жизни, Ос решил что потом дойдет - что такое шестнадцать лет в конце концов? - что если не знаешь что такое покой, гордость, сила или спокойное равнодушие, не сможешь изобразить это перед опытным взглядом если потребуется. А ведь ему на кой-то хер требовалось их изображать, хотя необходимости не было. Понадобится - допрёт. И что же там росло? Что-то похожее на маки. Маки говорили много.. но не то. И быстро вяли. Что тоже можно было понять... гы... не так... - Вербену, лаванду... надо ещё страсть... гвоздики тут есть?
Феликс: - Цветок Зевса... По легенде, это пастушьи глаза, - сказал Феликс и тем же безупречно ровным голосом поведал: - Как-то раз Артемида после неудачной охоты... встретила пастуха, который играл на свирели. Ей показалось, что от его музыки разбежались все звери, и она в гневе вырвала ему глаза. Но эти глаза продолжали смотреть на нее, и она бросила их на дорогу, и они проросли как семена, и расцвели цветом невинной крови. Что он лез ему внутрь, ковырял своими пальцами присохшее на ране полотно, этот Осмарак? Глаза, которые вырваны, не могут смотреть. Так что искал бы он лучше причины своего недовольства в себе.
Осмарак: Женщина и невинно пролитая кровь. Ос окаменел на мгновение, сдерживая руку, готовую обрушить в костер огромные валуны. Но он не верил в знаки. Если бы боги оставляли их по любому поводу, никто не сбивался бы с пути. Эта была другой - пугливой, мягкотелой, нежной добычей. Маленький жирный кролик, а не змея пустынь. Ос поднялся и велел: - Собирайся. Я видел там тамариск. Он скажет о корнях и жажде, пообещает сладкий сок манны. А про... гы.. любовь - скажет розмарин. Вербена, розмарин, тамариск. Нарви для букета. Натягивая тунику он прислушался к себе - никаких предчувствий. Тишина.
Феликс: Он был собран. Собрать следовало вещи и коня. Справившись, он пошел туда, где видел тамариск. Розмарина попадалось много, оставалось найти вербены... Знай он раньше, что его пошлют за цветами, высмотрел бы, пока в деревню ездил. И он вспомнил, что, кажется, по дороге попадалась, только не мог определить, далеко ли - был занят тем, чтоб как-то приноровиться к Беркуту. Оглянулся на Осмарака и пошел, решив, что если уж приехали сюда на весь день, то не будет особенно заметна потеря лишнего часа. Оказалось довольно далеко. Обратно он поторапливался.
Осмарак: Тишина. В неё сперва вплелся ветер, срывающий цветы розмарина пальцами сильными, но нежными как у юноши, потом прибой, мерный и уверенный, как мужчина берущий желанную женщину, и, последними, тишину криками разметали птицы, напоминая, что мир никогда не бывает тих, пока ты в нём не один. Ос лениво залез на Беркута, тронул тёмную гриву, предлагая расходиться ему и себе, направил в холмы и кружил там, вспугивая зайцев и шмелей, пока не увидел возвращающегося раба. Букет издалека казался странным облаком, которое зачем-то поймал маленький смертный и вот-вот на нём улетит. Ос дал шенкелей, посылая коня навстречу, на скаку подхватил Феликса в седло перед собой, оберегая то ли его стёртый зад, то ли букет, прижал, гикнул... и отпустил повод. >>>на Остийскую дорогу
Феликс: Когда Осмарак наехал и ноги оторвались от земли, Феликс не успел испугаться. Приземлением в седло отдернуло голову назад и выдавился возглас... но это не было чувством. Так что не было и нарушением правил. Закрыл глаза и позволил себе думать, что его держат не просто затем, чтоб не упал. В конце концов, все равно выглядело хуже некуда... >>>на дорогу>>>>>>>>>
полная версия страницы