Форум » Общественная жизнь » Парк Купидона » Ответить
Парк Купидона
Понтифик: Уютный участок парка на Марсовом Поле; та часть Садов Агриппы, которая подходила к самому портику Помпея, примыкавшему к театру Помпея. В небольшом портике - статуя Купидона. В парке - скамьи, беседки, фонтаны. [more]Марсово Поле. Таким образом, в течение ста лет с небольшим парки, шедшие почти непрерывной полосой по окраинам города, все оказались во владении императоров — одни по завещанию, другие путем конфискации. Для огромного большинства римлян этот переход от старых владельцев к императорскому дому был безразличен: парки были и оставались доступными только для тесного круга людей; для широкой толпы они открылись лишь после переезда двора в Константинополь. Тем большее значение приобретали те «острова зелени», куда мог зайти каждый. Первым из таких «островов» были сады Цезаря за Тибром, великолепный парк, где в 44 г. он принимал Клеопатру. Он занимал площадь от 75 до 100 га (с одной стороны он шире, с другой уже) и был украшен со всей роскошью, которую Цезарь любил, и с тем большим вкусом, который его отличал. Здесь были залы с мраморными и мозаичными полами, портики, статуи, фонтаны. Цезарь завещал это прекрасное место для отдыха народу, но беда была в том, что отстояло оно далеко от городского центра и прийти туда пешком (а мы видели, что иного способа передвижения для бедного населения в Риме нет) от Субуры или даже с Этрусской улицы не каждому было под силу. Для общенародного отдыха и гулянья требовалось место более близкое; создать его нужно было не только для украшения города. С жильем в Риме было плохо; бедное население ютилось кое-как; квартиры были дороги, их не хватало. Цезарь нашел средство разрешить жилищный вопрос: он задумал отвести Тибр к Ватиканским холмам, заменить Марсово Поле Ватиканским, а Марсово Поле, еще увеличенное отводом Тибра (получалась площадь около 300 га), отдать под застройку (Cic. ad Att. XIII. 30). Мера была эффективной и разумной, но осуществить ее помешала Цезарю смерть, Август же на нее не отважился. Империя вообще не нашла способа разрешить жилищную проблему по существу — это оказалось ей не под силу; она попыталась только с. 23 скрасить тяжелые жилищные условия: создать для широких слоев населения нечто такое, что хоть несколько могло смягчить жизнь в шуме и грязи римских улиц, в угнетающем однообразии инсул и в духоте жалких квартир. Цезарь знал, что делал, завещая свой парк за Тибром народу. Август, его помощники и преемники, разбивая сады, устраивая амфитеатр и цирк, сооружая термы, прокладывая форумы, придавали Риму вид, который был достоин мировой столицы, и это, конечно, входило в их планы, но в то же время они этим самым вносили некоторый корректив в убогую домашнюю жизнь большей части населения. Никакое могущество не могло выпрямить римских улиц, но украсить Рим величественными зданиями, провести воду в таком изобилии, что не было улицы и перекрестка, где не слышался бы плеск фонтанов, устроить прекрасные городские сады и превратить термы в дворцы культуры — это императоры могли сделать, и они это делали. Существенной мерой в этом направлении было благоустройство Марсова Поля. Марсово Поле, низина в излучине Тибра, площадью почти в 250 га, было местом, где римская молодежь занималась военными и гимнастическими упражнениями. Здесь же собирались Центуриатные комиции, происходили выборы магистратов, производилась перепись населения; отсюда легионы двигались в поход. При империи здесь воздвигаются великолепные здания, устраиваются сады и парки. Страбон, посетивший Рим как раз при Августе, посвятил Марсову Полю восторженные строки: «Большая часть дивных сооружений находится на Марсовом Поле: природную красоту этого места увеличила мудрая забота. Равнина эта удивительна уже самой величиной своей: здесь без помехи можно мчаться на колесницах и заниматься другими видами конного спорта; в это же время огромная толпа спокойно занимается игрой в мяч, бросает диск, упражняется в борьбе. Здания, лежащие вокруг, вечнозеленый газон, венец холмов, спускающихся к самой реке, кажутся картиной, от которой нельзя оторвать глаз» (236). Марсово Поле становится для римского населения излюбленным местом отдыха и прогулок. Радостью Горациева Мены, бедного отпущенника, занимавшего скромное место глашатая, были его друзья, собственный домик, а по окончании дел — прогулка по Марсову Полю (epist. I. 7. 55—59). Здесь дышат чистым с. 24 воздухом, наслаждаются видом зелени, широким горизонтом, любуются произведениями искусства. Здесь же идет торговля предметами роскоши и устроены настоящие базары, где «золотой Рим расшвыривает свои богатства». В портике (он был длиной 1 1/2 км) Юлиевой Загородки (здание это начато было Цезарем и закончено Агриппой, зятем Августа и его ближайшим сотрудником) находился ряд лавок; на обломках Мраморного Плана они ясно показаны. По словам Сенеки, здесь всегда было полно народу (de ira. II. 8. 1), и Марциал заставил Мамурру, героя одной своей эпиграммы, обходить эти лавки одну за другой. В одной из них Мамурра требует, чтобы ему показали красавцев-рабов, которых прячут от глаз толпы, — они предназначены для избранных покупателей, затем переходит к торговцу дорогой мебелью, велит снять чехлы со столов из драгоценного африканского «цитруса» и достать припрятанные колонки слоновой кости, на которых будет покоиться круглая доска этого стола. Вздохнув, что ложе на шесть персон, выложенное черепахой, слишком мало для его стола, он идет к продавцу, который торгует коринфской бронзой, но она ему не нравится. Дальше следуют лавки с хрустальной посудой, — на ней, к сожалению, оказалось пятнышко. У ювелира он пересчитывает драгоценные камни в золотых украшениях и количество жемчужин в серьгах, приценивается к яшме, сомневается, не поддельный ли сардоник ему показывают, и, наконец, уходит под вечер, купив две грошовых чашки (IX. 59). В портике Аргонавтов (выстроен Агриппой в 25 г. до н. э.) муж, ослепленный любовью к жене, покупает для нее хрустальную посуду и кольцо с алмазом (Iuv. 6. 153—156). Марциал часто вспоминает этот портик; здесь постоянно толпился народ (название свое портик получил от картин, украшавших его стены: на них изображена была история аргонавтов). В портике, который выстроил Филипп, отчим Августа (он и назывался Филипповым портиком), вокруг храма Геракла и Муз, шла бойкая торговля париками (Ov. a. a. III. 167—168). На Марсовом Поле, к западу от Широкой Дороги, находились сады Агриппы — парк, разбитый Агриппой, по всей вероятности, с намерением подарить его народу: это вполне согласовалось с его взглядами, а кроме того, парк этот тесно примыкал к его термам, которые, по крайней мере в какой-то своей части, уже давно с. 25 находились в общенародном пользовании. Агриппа развел его на месте Козьего болота (palus Caprae), и устройство этого парка было для Марсова Поля такой же оздоровительной мерой, как устройство парка на Эсквилине. Сады Агриппы подходили к самому портику Помпея; с юга их окаймлял «стоколонный портик» (hecatostylon), а за ним тянулся парк с аллеями платанов. В зелени деревьев стояли фигуры зверей. Маленький Гилл, любимец Марциала, сунул, расшалившись, ручонку в разинутую пасть бронзовой медведицы и погиб от «смертельного укуса подлой змеи, спрятавшейся в темном углублении» (Mart. III. 19). Особо надо отметить статую умирающего льва работы Лисиппа, которую Агриппа привез из Лампсака и «поместил в роще между прудом и каналом» (Str. 590). Пруд, находившийся совсем близко от терм, представлял собой естественный бассейн для купания и был дополнением к фригидарию; Сенека в молодости обычно начинал новый год с купания в ледяной воде этого пруда (epist. 83. 5). Наискось от этого парка, к востоку от Широкой Дороги, находился другой парк — Поле Агриппы. Марциал со своего третьего этажа видел лавровые деревья на этом «поле» (I. 108. 3); парк со статуями и аллеями, обсаженными буксом, примыкал с западной стороны к портику Випсании, который начала Полла, сестра Агриппы, а закончил Август. В этом портике находилась карта, изготовленная по приказанию Агриппы, «который желал показать миру весь мир» (Pl. III. 17). «Если бы мы могли с тобой, — пишет Марциал, обращаясь к другу, — располагать нашим досугом и жить настоящей жизнью, мы не знали бы ни домов знати, ни противных тяжб, ни мрачного Форума, ни горделивых родословных — прогулки, беседы, чтение, Марсово Поле, портики, тенистые аллеи, вода Vigro (Марциал, следовательно, особо выделяет сады Агриппы. — М. С.), термы — здесь проводили бы мы время, этим бы занимались» (V. 20). В конце I в. н. э. житель Рима не может себе представить «настоящей жизни» без прогулок на Марсовом Поле. Что же представляли собой портики, о которых так часто вспоминают поэты августовского времени? На основании Мраморного Плана мы можем представить себе их планировку, более или менее одинаковую для всех. Это прямоугольник, обычно обведенный крытой колоннадой, обрамляющей сад с аллеями (очень любимы платаны и лавровые деревья), купами деревьев и фонтанами. с. 26 В портике (в узком значении этого слова) висят картины; в саду среди зелени и цветов стоят статуи; те и другие — часто произведения великих мастеров (Pl. XXXV. 59, 114 и 126). Портик Октавии был настоящим музеем, где собраны шедевры античного искусства: Александр и Филипп с Афиной работы Антифила, Афродита Фидия «исключительной красоты», Эрот Праксителя, Асклепий и Артемида Кефисодота, Праксителева сына, Эрот с молнией, которого приписывали, одни — Скопасу, другие — Праксителю, и ряд других не менее замечательных статуй. Между прочим, в этом портике стояла и статуя Корнелии, матери Гракхов. Портик был отстроен Августом в честь его сестры Октавии. Он занимал большую площадь (130×110 м) и был окружен двойной колоннадой; гранитные колонны были облицованы дорогим заморским мрамором; в середине портика находилось два храма — храм Юноны и храм Юпитера, зал для собраний и библиотека, устроенная Октавией в память юного ее сына, Марцелла; как и Палатинская, она состояла из двух отделений — греческого и латинского; первым библиотекарем был здесь Мелисс, отпущенник Мецената (Suet. gramm. 21). Главный вход в портик, обращенный к Тибру, был отделан в виде двойного пронаоса (паперти), в котором с внутренней и наружной стороны стояло по четыре коринфских колонны белого мрамора (высотой 8.60 м); на них покоился треугольный фронтон. Получив по наследству от Ведия Поллиона его усадьбу на северном склоне Оппия, Август снес постройки и разбил здесь сад в честь своей супруги Ливии — портик Ливии (115×75 м). Плиний рассказывает, что здесь росла виноградная лоза, побеги которой, взбираясь по деревьям, образовывали «тенистые беседки» (XIV. 11). Это указание позволяет хотя бы схематично представить себе внутреннее устройство этого портика: за колоннадой шли аллеи, и около деревьев, может быть, платанов, а может быть, вязов, были посажены то в одном месте, то в другом виноградные лозы. Лозу пускали виться по деревьям, подрезанным этажами, причем здесь рука садовника перебрасывала еще плети с одного дерева на другое. Сад представлял собой, видимо, любопытное соединение парка и arbustum, т. е. виноградника, где лозы вились по деревьям. Посередине сада на открытой площадке Ливия выстроила храм Согласия. Портик этот был очень любим; для жителей восточной с. 27 части города это самое близкое место, где можно отдохнуть и прогуляться. Значение портиков было двоякое: население столицы могло здесь прогуливаться и отдыхать в любую погоду — крытые колоннады защищали от дождя и от солнца; в аллеях было хорошо в ранние утренние и предзакатные часы. И эти сады с их колоннадами, храмами, библиотеками, хранившие сокровища искусства, были подлинным украшением города. Нельзя отказать людям старого Рима в заботе об украшении родного города. Уже в республиканское время на Марсовом Поле было выстроено несколько великолепных зданий. Но забота их была случайной: последовательного плана тут не было. Страбон хорошо заметил разницу в этом отношении между республикой и империей: «Люди старого времени красотой города пренебрегали: их занимало более важное и настоятельно необходимое. Их потомки и особенно наши современники и об этом думают, но в то же время они создали в городе множество прекрасных сооружений. И Помпей, и Цезарь, и Август, его сыновья, друзья, жена и сестра не жалели на это строительство ни труда, ни издержек» (236). «Рим по своему виду не соответствовал величию империи, — пишет Светоний. — Август так украсил его, что по справедливости мог хвалиться, говоря, что он принял Рим кирпичным, оставляет же его мраморным» (Aug. 28. 3). Следующие за Августом императоры продолжали это дело украшения и благоустройства города.[/more]
Публий: Марк не развил тему времени, чем вызвал сдержанный, но нимало не скрываемый вздох облегчения. Даже дождь, уже позволявший высунуть наружу нос, но не что-нибудь другое, стал казаться не таким уж противным. Публий легко провёл ладонью по плечу Марка, без улыбки, всё с тем же оценивающим взглядом: - А он не сказал, случайно, как от этого грубеют руки? Если ты о том блондине, то он у тебя хорошенький, зачем портить руки такой красоте... я вот обхожусь без вырывания кадыков, - и напряг память, потому что собственные редкие занятия проходили не в палестре. О чем он почти жалел - ни один, даже самый прославленный, наймит не посмел бы заставлять выкладываться так, как домашний обеспокоенный безопасностью медведь. - Милейший Кассий гоняет Фортиса в хвост и в гриву, - пожал плечами Публий, - у него нервная жизнь, что не странно, когда после такого отца получаешь такого тестя. В жены, Марк, лучше брать сироту.
МаркКорнелийСципион: Тема времени, впрочем, не занимала Маркуса уже давно — привычный к математическим упражнениям аналитический ум давно уже высчитал до дня сколько требуется времени и каким легионам для переброски туда, где суждено решиться судьбе Ойкумены. В ответ на поглаживания он насмешливо фыркнул и встряхнулся, будто от холода. — Да, я о нём. Я его ещё до отъезда в Британию приобрёл. Отец приучил меня с самого детства, что мы не настолько богаты, чтобы покупать дешёвые вещи. А что хороший — знаю. Сам истратил на это достаточно времени, а в наше время вилик должен иметь подобные пальчики если не для вырывания кадыка, то для того, чтобы подтянуться за край крыши одной рукой, запрыгивая наверх, пока вторая сносит голову слишком ретивому псу. О жёнах же... Я не в силах выбирать. Моя избранница должна начинать считать деньги с миллиона, иметь в своём роду минимум четыре столетия консулов, а также быть умна и красива настолько, что не стыдно с ней заявиться на приём в Золотой. В ином случае, боюсь, меня лишат наследства. А я слишком ленив и развращён, чтобы жить по средствам. О ленивости и развращённости Сципиона, разумеется, могли бы рассказать спины запоротых за недобросовестное исполнение приказов, да его заспанные глаза во время укрепления позиций у Вирокония, час за часом, день за днём, без сна и отдыха, как когда-то его великий тёзка, осаждавший Карфаген.
Публий: И только после этого своего нарочитого жеста он увидел достаточно. По точно знал, как замыкаются взгляд и тело, когда тебя трогает тот, кого ты собираешься обречь на смерть. Тело почти невозможно обмануть. Почти. Но этому не учат в арицийской школе, читать душу по её оболочке учат в храмах, в тёмных каменных утробах, где шаги и своих, и посторонних, разносятся одинаково гулко, а толстые стены давят как воля богов. Или в шатрах артистов, у ночных воровских костров, в балаганчиках бродячих жрецов, которыми становятся и те, и другие... и шальные уличные мальчишки, раз и навсегда очарованные возможностью взглядом, словом, прикосновением творить маленькие хитрые чудеса. Если для кого-то этот запросто встряхнувшийся молодой кот и был предателем, то точно не для него. Пока не для него. Но что в этом мире существует кроме "сейчас"? Публий опустил ресницы, пригасив взгляд: - У тебя красивые плечи, Марк. Этим плечам вполне можно доверить... дочь консулов, - и усмехнулся чуть небрежно: - на шею только не посади, в семьях консулов любят удобства. А рельеф ему, вполне ожидаемо, понравился. Неожиданным было что в Марке привлекало и держало что-то ещё, что-то помимо очевидного сходства... то, что Публий не определял словами. Ни в одном, ни в другом, ни в тех редких встречаемых, что были похожи. Определение лишило бы их очарования.
МаркКорнелийСципион: Разумеется, в мире не было ничего более постоянного, чем временное. Об этом же думал и Марк. О временном. О том, что даже если всё пройдёт как он запланировал, то через какое-то время опять придётся решать подобные вопросы. Может быть уже и не ему. Но всё равно — придётся. — Обычно им доверяют только лорику, — засмеялся преторианец, а затем продолжил, таким же весёлым, но чуть более деловым тоном — но я постараюсь найти достаточно добродетельную. Я и сам люблю удобства, но кроме жизни в домусе, площадь которого измеряется в югерах, нужно быть готовой скакать в седле и спать с оным седлом под головой. Четыреста лет назад римские женщины срезали свои волосы на тетивы луков, не разделяя себя на консулов или пролетариев. И я надеюсь в Городе ещё остались такие. Трибун вздохнул, в который раз пытаясь прислониться к стене так, чтобы ноги нагружать меньше всего. На стороне Сципиона были три года военных походов, приучивших спать стоя с открытыми глазами и пиллумом под подбородком, на стороне стены же — твёрдость мрамора. Пока мрамор выигрывал, что совершенно не радовало. — Так что с сиротой не особо. Шкуру полярного медведя ты оценил, это радует. Надеюсь её оценят и в том домусе, куда я собираюсь. Надеюсь.
Публий: - Среди женщин? - с лукавым сомнением покачал головой Публий. - Это вряд ли. Разве что ты рискнёшь посвататься к Ирине Фурии. Но чтоб под голову седло... проще обзавестись молодым симпатичным аквилифером. Хотя фантазия распространённая: женщина - неутомимая всадница. Мирина сделала на ней состояние, - подмигнул недвусмысленно. - Не знаю правда ли она сарматка, но наездница, говорят, отличная. Странно, что она ещё не заездила бедного старенького претора до смерти. По тоже поискал опору разморенному фалерном телу, но стена была холодной, а мрамор, оставленный "диким" настолько колючим, что он бесцеремонно прислонился спиной к плечу трибуна. - Бррр... В городе не так уж много любительниц редких мехов из семей консулов. Я рискую угадать, Марк, в какую фамилию ты нагрянешь с приветливым "горе побеждённой!"...
МаркКорнелийСципион: — О, нет, при всём моём уважении к сему почтенному семейству и старику-Титу лично... Есть мнение, что мы с ней можем не сойтись в какой мелочи, типа расставления шкафов или деталей дисциплины среди домашних рабов, а по тому, насколько я о ней наслышан, подобные мелочи вполне могут разрушить любое семейное счастье. Что касается симпатичного аквилифера... Таковых в преторианских когортах достаточно, но в таком случае, скорее, мои предки договорятся с Плутоном отлучиться на денёк и убить меня, чтобы я не опозорил своего рода в процессе запарывания досмерти перед строем. Маркус саркастически усмехнулся, и, покосившись на прислонившегося к нему Публия, всё также недовольно фыркнул. — Куриона? Хм... На его месте я бы предпочёл поискать жену, возраст, здоровье, да и какое-никакое положение в обществе обязывают. До любительниц редких мехов... Праправнучка победителя в Ионическом море и консула семьсот двадцать первого года, как мне кажется, вполне подходящая партия. Хотя, разумеется, следует всё обдумать.
Публий: - Могучие лёгкие, - поймав макушкой выдох тихо засмеялся Публий, откидывая голову назад и вбок, чтоб видеть Марков профиль, точнее мощную челюсть и часть излишне классического римского носа, - ещё разок фыркнешь и волосы у меня окончательно высохнут. У тебя слишком неразбавленный фалерн для того, чтоб я вспомнил всех правнучек римских победителей. Матримониальные планы Марка означали снова политику, и вспомнить стоило, но... По потянулся и зевнул... не сейчас. - Зачем тебе эти изнеженные девчонки пятнадцати хрупких лет? А с Фурией ты можешь не сойтись в деталях чего угодно, вряд ли это разрушит семейное счастье - вы очень подходите по комплекции. Ну сломаете парочку спорных шкафов... или рабов. Хммм... порка... а что, ты умеешь напиваться до полной потери самоконтроля как Гай Луций*? Не слышал о тебе подобного. А я о тебе много слышал. Работа такая, - пояснил иронично, не уточняя - которая. *племянник Мария, убитый легионером к которому нагло при свидетелях домогался.
МаркКорнелийСципион: — Плавание под водой, тренировки и форсированные марши приучают иметь весьма хорошие лёгкие. И, да, это, я ещё при желании могу частокол какой горящий раздувать. А что касается фалерна — раз разобрался в мехах, то и в правнучках, хе-хе, сможешь. Скрывать оные планы трибун не видел ни малейшего смысла. Публий не такое трепло, чтобы в ближайшую пару недель о них узнал весь Город, а после — пусть знает. Он и после любовных похождений Цезаря не рухнул. — У изнеженных девчонок лет пятнадцати есть масса иных достоинств. Относительно шкафов и рабов... Может быть мне жену жалко. В пылу семейной ссоры кто хватится за что острое... А у меня домус полон средств по отправке прямиком под очи Плутона. И, да, я умею перепивать трёх примипилов на спор. А после ходить по доске в полной броне. И не падать. Ну, как минимум, два года назад вышло, хотя это, кажется, всё-таки предел моего тела.
Публий: - Ммм... тренировки и форсирование.... - голос По стал журчащим, под стать утихающему дождю и бегущим у грота мутноватым ручейкам. - А ещё ты умеешь спать в седле, на три счета брать стену выше тебя, а чтоб вывести тебя в люди после... хмм... поездки, надо приставить к тебе полк рабов и половина из них умирает от непосильного труда только приводя в порядок руки... - он мог перечислять ещё долго, потому что знал это точно, хоть говорил не про Марка. Хотя и про него тоже. - Трёх аквилиферов на спор пере?.. Силёён... а, нет, я ослышался. Примипилов. Перепивать. Хороший фалерн... Ну видишь, значит потеря самоконтроля тебе не грозит, а значит и порка, и безвременная потеря жены на почве раскиданных не по тем шкафам спат. Или не по тем рабам... Скажи мне, Марк, - развернулся Публий уже телом, так что плечо мягко впечаталось в плечо, - а когда тебе надоест это всё, ну, всё это марширование и форсирование... ты бы мог осесть где-нибудь, скажем, в Калабрии, на вилле у моря? Чтоб совсем никуда не тянуло... форсировать. И чем бы ты тогда стал заниматься? И, к собственному удивлению, понял, что ответ услышать... боится. Даже после фалерна.
МаркКорнелийСципион: — Хороший фалерн, хороший. В по-прежнему относительно трезвой голове Марка появилась не самая приятная мысль, что в таком состоянии Публий может случайно наговорить такого, что полетят десятки голов. Его стоило где-нибудь умыть. Например, в фонтане. На всякий. — Всё что я хочу, так это после консульства и проконсульства в какой провинции получше и поспокойнее, если не буду нужен на лимесе каком, так это жить где-нибудь на вилле в Байи, растить детей, писать мемуары, читать, путешествовать по Империи... Есть много прекрасных мест, где стоит побывать... Почему-то он понял — сейчас стоит выговориться. Как минимум потому, что это он мог бы высказать очень мало кому. — Знаешь в чём главный плюс этой виллы? Когда я там меня не дёргают попусту. Раньше чем через сутки они ни ответ ни получат, ни меня. При всём желании. Запомни, Публий. Те, кто видели войну, кто прочувствовали её на своей шкуре, кому она впиталась в плоть... Те не желают её. Потому что знают цену благоволения Марса. И готовы воевать лишь зная — иначе придётся воевать потом, но в гораздо боле худших условиях. Так было, так есть и так будет. Вечно.
Публий: Публий немного отстранился, чтоб посмотреть Марку в глаза: - Если не будешь нужен... - задел ногой оставленную у стены флягу, наклонился чтоб поднять, но вместо этого подобрал некрупный мраморный осколок, играющий от влажности всеми красками и извивами природного узора, поднял на уровень маркова лица, показывая красоту со всех сторон, и разжал пальцы. Осколок упал между ступней трибуна, По проследил его судьбу и сказал без тени насмешки: - Запомни, Марк, пляжная галька, мрамор или изумруд - камень всегда падает вниз. Есть такие притяжения, которым почти бесполезно сопротивляться... - и добавил беззаботно, - но ты сможешь, я верю. Байи... а почему не Капри? Там как-то безлюднее.
МаркКорнелийСципион: — Эх, Публий, нужен ли я буду в том возрасте Городу или нет решать буду уже я. Сенатскую тогу я одену так или иначе, а вот лорику хамату и плащ легата, а то и кого повыше — только если ситуация и правда будет критической. Сейчас, при всём желании, она не такая. Легионы, что собираются в Сирии, разобьют мятеж. Парфия сейчас не настолько сильна, чтобы реально вмешиваться. Британия покорена и усмирена, я как раз получил письмо из Эборакума. Так что на границах царит мир, какой есть. Он улыбнулся так, как улыбаются старые солдаты, будто было ему вдвое больше лет. — Я не настолько не люблю людей, чтобы планировать свою старость на Капри. Хотя... В любом случае, время терпит. Может быть, и там виллу куплю. Не думаю, что пятнадцать-двадцать югеров земли у моря там с домусом с югер тот же площади будут стоить так уж и дорого.
Публий: Взгляд По стал почти мечтательным, но... Но всё портило противное "если". Когда этой империи не нужны её солдаты?! Даже когда закрыты двери храма Януса, какая-нибудь войнушка где-нибудь да заведется и беспокойным там как мёдом намазано. - Обещай это ей. Даже если это всё не правда и ты никогда не угомонишься - ври. И будет тебе жена, - сказал он несколько бесцветно, глядя мимо Марка на истончившуюся до мороси пелену дождя. Подошел к самому выходу и остался стоять там неподвижно, прислонившись к неуютному мрамору и вглядываясь сквозь дождь во что-то видимое ему одному.
МаркКорнелийСципион: — Значит пообещаю. Марк молчал. Молчал и думал. Правда ли он угомонится или нет. Правда ли готов... А, впрочем, к воронам всё это! Над ним есть лишь честь рода и долг перед Империей. Остальное — на его усмотрение. И только. — И, может быть, и не буду врать. Не знаю. В любом случае, надо будет попросить Сабина отпустить меня на несколько дней в Байи. Или ещё куда?
Публий: - Или на Понцу, - откликнулся Публий не оборачиваясь. - Красивые скалы, стоишь на краю и как-будто летишь. Свежайшая рыба*. Я был там дважды, у меня там доля в рыбоводческом деле, дом вилика всегда к моим услугам. Но я, как ты знаешь по отчётам, тоже редко выбираюсь. Домой не хотелось, в Остию оттуда ещё меньше. Впереди была ещё половина августа, и тепло сентября, но сейчас, в этой слякоти и мороси отчётливо проступала осень, а он не любил осень. Ощущать несколько месяцев неизбежность зимы всегда было для него хуже, чем сама зима. Что такое, в конце-концов, пара месяцев холодов? Но вот ожидание... когда всё готовиться умереть, остыть, разрушиться и тебя волей-неволей затягивает в этот вечный круговорот, и на сутки, а то и на двое запаздывают письма, потому что там, в начале пути ещё нет дорог, там дикость и человек там весь, целиком, в воле Великой, случая, копыта, колеса, стрелы... "и там ему лучше, чем здесь. и в это они хотят макнуть всю империю... к воронам, в самом деле!" - Где, говоришь, у тебя там вилла? Я бываю Байи в основном в гостях у сенатора Семпрония, от его виллы далеко? *Римляне использовали острова Понцу и Вентотене для разведения рыбы. На Понце сохранились рыбоводческие комплексы Grotto di Pilato.
МаркКорнелийСципион: — Понца, Понца... Понимаешь ли, Публий, это далеко от Рима. При всём желании, но Рим должен быть не только далеко, но и близко. Я не из тех презренных ханжей, что, сидя в тени своих перистилей на палатине, сетуют о том, как хорошо жилось во времена, когда главы почтенных сенаторских семейств сами пахали землю. Империя это не мрамор колонн Сената и не песок амфитеатров. Не блеск Золотого и даже не мерная поступь легионов. Империя это дороги и законы. Торговля и управление. То, почему Рим вечен, несмотря ни на что. Наследство македонского выскочки начали растаскивать ещё до того, как остыло его тело. Город будет стоять даже тогда, когда перед ним склонятся все и каждый, когда люди сравняются с богами. Потому Байи. Он улыбнулся так, что в этих зелёных глазах мелькнула уверенность в грядущих победах. — Вилла... У моря, большой площади, план походит на то каким был Карфаген перед его последним штурмом. Домус там же, где был центр города, а над дверьми позолоченный Аквилла высотой в рост человека.
Публий: - Можно подумать от Рима можно уехать достаточно далеко, - всё так же не оборачиваясь досадливо изогнул губы Публий, глядя как особо непромокаемые граждане покидают портики и крытые эскедры, и бегут разводить городской муравейник под накрапывающим ещё дождём. - Я когда-то прошел все эти дороги пешком, Марк, и ни на одной не увидел закона, кроме закона сильного, хитрого и наглого. Но я здесь... так что как видишь, дорогой, меня всё устраивает. Аквиллу над входом припоминаю... - вместо холодной мокрой травы под ногами хотелось тёплого прибоя и тишины, нарушаемой только криками чаек, резкими и хриплыми, как вскрик торопливого и жадного удовольствия. Но даже это не сподвигало ехать в Остию по такой погоде. - Если выпадет случай, как-нибудь зайду рассказать тебе несколько забавных дорожных историй. Ммм... кажется уже можно и без плаща. Пойдем по одному, мы же, всё-таки, разведка, - в голосе не было ничего, кроме ласкового подтрунивания. - Прощай, Марк, благодарю за фалерн, - взмахнул кистью По. Оборачиваться не имело смысла, выражения лиц он привык чувствовать спиной. >>>Остия>>>и дальше
МаркКорнелийСципион: 15 августа, около 13-00. — Этот закон вездесущ. Однако в Империи всегда есть кто-то, кто усмиряет подобных. Тот, кто выше. Когда на самом верху всё как надо, то и внизу лучше. Рыба ведь гниёт с головы. Всегда гниёт с головы. Сципион тем временем допил остатки фалерна: на улице было ещё достаточно прохладно, чтобы требовалось на всякий хоть немного да согреться, а бежать никуда не хотелось. Вообще следовало всё обдумать и поговорить с отцом. — Я ничего не видел, я ничего не слышал, меня здесь не было. А если я здесь был — я спал. Проговорил преторианец негромко, улыбаясь в спину Публия. Слишком полезным для здоровья был этот принцип в землях, над которыми простёр крылья марсов орёл. А затем быстрым шагом двинулся прочь, напевая под нос песенку про воинскую доблесть легионеров... ==> Куда-то.
Насмешник: 24, август, день Кто б мог подумать, что нелегкая принесет его в парк. А вот запросила душа. Как всегда. Душа запросила - Нас пошел. Вот и бродил. Солнце. Красотень. Глянул туда, свернул здесь. Вдруг представил себя, чумазым в сравнении с роскошью, - так осклабился: "Это ж надо... Хожу тут, патриций прям, а сам - пес псом". Баб хорошеньких было навалом. Да все, как влюбленные кошки, - при своих котах. Свободных нету. Шут почесал переносицу, свернул наобум еще. Сел на траву. Улыбнулся. Мамка говорила "шельма". Правильно говорила, хорошее словцо. Вот и сейчас: вверху - небо, внизу - трава. А посредине - Нас. Носится, как шельма. Ищет чего-то. А чего? "На рынок, что ль сходить - кошель дернуть?.. Жрать охота". Но не торопился. Прилег даже. Уж больно место мамку напоминало. Теплое тоже. "Еще полежу так - гляди, за кота сойду. Может, какой бабенке и глянусь". И даже глазами блеснул, кажись. "Шельма, шельма... Да кто ж знал, что прирежут бедолагу-то этого? Хотя он бы, гад, еще больше б вина жрал - так чего доброго все бы огребли. Эх, лан, небось, не пропадем". Потянулся. Встал рывком. Долго на месте-то не сиделось. Еще не все разглядел. Да. Еще далеко не все... >>> еще одна улица
Тирр Серторий: >>>> Театр Помпея - Я... да, я же обещал... Валерия вела себя очень странно, и чем дальше, тем неспокойнее Тирру становилось. Он не стал уходить слишком далеко, свернул к маленькой беседке не доходя до статуи Купидона. Здесь никого не было, кроме, может быть, пары пичуг да пчел. Тирр выпустил из ладони ее руку только на мгновение - смахнуть со скамьи листья, приглашая сесть. - Что произошло, любимая? - спросил сразу и напрямую; Тирр хоть и боялся того, что она может сказать, но и мучиться в неведении сил не было.
Валерия Пирра: >>>>> Театр Помпея Валерия рассеянно глянула, как с сухим, царапающим звуком листья осыпаются со скамьи, покорные ладоням Тирра. Казалось, его ладоням было покорно все, даже она сама. Пирра аккуратно села, кроткая и притихшая, какой помнила себя, пожалуй, еще в детстве. Только тогда это Тривия своей жесткостью и строгостью подавляла ее. Теперь - ей хотелось быть такой рядом с Тирром: - Случилось, - повторила она за ним, набирая воздух в легкие, - Тирр, любимый... - Валерия сжала его ладонь в своих пальцах, - Тривию...в общем, моя сестра мертва. Ее убили... - захотелось расплакаться от досады, - я...даже не знаю, с чего начать, как тебе объяснить все... Догадки и... и я не знаю, кто это сделал, я боюсь, что это моя вина, я не знаю, что делать, - Пирра запрокинула голову вверх, отчаянно борясь со слезами, чувствуя, как теплая капля медленно поползла-таки по щеке и видя качающуюся от ветра листву и просматривающие сквозь нее клочки неба через мутноватую, колеблющуюся пелену еще удерживаемых в глазах слез. Больше говорить она ничего пока не решалась, все силы потратив на то, чтобы взять себя в руки.
Тирр Серторий: - Мертва? Убили? - тупо переспросил он, садясь рядом, неуверенный, что правильно понял значение сказанных Валерией слов. Боль в костяшках пальцев, зацепивших одна другую, вернула его в реальность. Тирр губами прикоснулся к ее руке, пошевелил пальцами и сжал ладонь в ответ несильно, но ощутимо. - Нет, подожди, постой... Лучше плачь сейчас, тебе станет легче, - он погладил Валерию по волосам и привлек себе, успокаивая и заодно выигрывая время для подумать. Убийство патрицианки знатного рода, домовладыки в городе нет, если он правильно вспомнил, эта Тривия и была старшей, и теперь Валерия совсем одна и... а что, если и ее захотят убить? Если вся их семья - это цель? Что делать? Бросить все - и лавку, и театр, и преторианцев - в аид и стеречь двери ее кубикулы круглые дни и ночи. Именно так. Тирр сглотнул отвратительный комок страха, подползший к горлу, и усилием воли заставил себя думать, хоть о чем-нибудь думать, но логично. Боги, да она же здесь совсем одна была, пока он бегал по городу с корзиной и торчал в цирке, а если за ней тоже послали? Тирр непроизвольно оглянулся, но кругом было тихо. - Тебе не угрожали? Почему ты думаешь, что виновата? - И добавил больше для себя, чем для нее, - я убью того, кто это сделал.
Валерия Пирра: Он сказал "плачь", и Валерия заплакала. Вот так просто, положив голову ему на плечо и зажмурившись. Потом отстранилась и, заглядывая в глаза, сбивчиво начала: - Нет, никто... Любимый, не надо, - она и правда сейчас испугалась этого его "убью", - и даже не думай, я не хочу тебя в это вмешивать, я... не переживу, если с тобой что-то случится! Дыхание перехватило, и Валерия справилась с этим не сразу: - Я узнала неожиданно...приходил преторианец...забыла имя...кажется, Марк, - Пирра смахнула тыльной стороной ладони слезы с обеих щек, - я даже тела еще не видела, Тирр... - и всхлипывала, и собиралась с мыслями, чтобы сказать то, что должна была, потому что скрывать от него ничего не могла, - понимаешь, я...в общем, незадолго до этого я наняла нескольких человек... Но только напугать. Если сейчас он не так поймет ее, не поверит, встанет и уйдет - значит, так ей и надо. Валерия вдруг со всей остротой осознала непроходимую глупость и необратимость своего поступка. Надо было договорить, раз начала, и она продолжила: - Я приехала сюда присмотреть за ней... - она горько усмехнулась, - насколько это возможно, с ее-то характером. Сестры отправили. Думали, что она вела тут какие-то...непонятные дела, - Валерия еще раз вытерла глаза и шумно вздохнула, - я пыталась с ней поговорить, и... У нас вышла ссора. Тогда я и решила ее проучить. Но просто напугать, клянусь. Это было оговорено, - Пирра коснулась его щеки, - ты веришь мне, милый? - и уронила руку, - а вдруг что-то пошло не так, вдруг это моя вина? И как мне тогда быть? - к горлу опять подступил ком, - прости меня, я совсем не так представляла нашу новую встречу, - и опять отвернулась, пытаясь сдержать новый приступ слез. Вся прелесть парка, сбегающие струйки соцветий, разнотравие и буйство его жизни сейчас выглядело неестественным, а сама она - будто глядевшей на это откуда-то очень издалека. Словно девочка, подсматривающая в дверную щель, желающая этой жизни, тянущая к ней ладони и не дотягивающаяся. И было очень одиноко и пусто - от бессилия дотянуться, от страха так и остаться всего лишь девочкой, подсматривающей за желанной, бурлящей жизнью в дверную щель.
Тирр Серторий: А вот теперь действительно становилось страшно, у него даже пальцы похолодели. Он выслушал до конца, внимательно, не перебивая, переваривая все, что она сказала. - Присмотреть? Но я думал, что она старше, - Тирр собрался с мыслями. Кажется, рыжий огонек действительно был огоньком, настоящим, обжигающим и легкомысленным. И он каждое слово взвешивал точнее, чем Залика клюкву в лавке. - Погоди. Она вела непонятные дела, и ты наняла кого-то ее припугнуть и теперь она убита, так? И к тебе приходил преторианец Марк? В городе тысячи, десятки тысяч Марков, многие могут быть преторианцами, но к этой семье, имеющей имя и положение, к Валериям вряд ли мог прийти кто-то ниже трибуна ангустиклавий. Марк Корнелий Сципион предлагал вчера вступить в когорту, и не он ли приходил к Валерии? Тирр огляделся бессознательно, но никого не было, только ветер шелестел в кронах деревьев. - Верю, что ты не собиралась ее убивать, Валерия, - он кончиками пальцев коснулся ее подбородка, приподнял лицо, чтобы можно было посмотреть ей в глаза, и поцеловал в нос. - Но ты могла сильно недооценить этот город и его росомах. Надеюсь, что это не так... Теперь тебе нужна защита, понимаешь? Настоящая. У тебя есть охрана в доме, сколько ее?
Валерия Пирра: Она заметила мелькнувший в его глазах страх - или это ей только показалось, потому что самой было страшно... Вот рассказала все это сейчас и ощутила, как тяжелая волна какого-то леденящего ужаса накатила вместо летнего дневного ветра, обдала с ног до головы, накрыла собой и ее, и Тирра, и весь парк: - Старше... - отрывисто всхлипнула Валерия, - и самая самостоятельная, поэтому... - Тирр снова стал дрожать и исчезать за мутной поволокой слез, и Пирра заморгала, чтобы его лицо виделось отчетливо, - ...меня и отправили, больше было некому, - и закивала на его вопросы, потому что горло все еще перехватывало от невысказанного и беспрестанно путающегося внутри, - да какая у нас... - Тирр поцеловал ее в нос, и Пирра зажмурилась и собралась. Открыв глаза, прерывисто вздохнула и продолжила: - Тривия всегда доверяла такие дела только женщинам. Поэтому охрана женская. Но обучена хорошо, справиться может со многими, - дыхание постепенно выравнивалось, - но ты прав, этого мало, если... точно, я же спросить хотела сама.. Может, ты знаешь кого-нибудь, кого можно нанять? Деньги у меня есть, - Валерия мысленно вернулась к разговору с Озеай и схватилась обеими руками за колени Тирра, - постой, еще Фокий... - "боги, сколько всего он обо мне не знает и сколько всего нужно объяснять..." - он в доме недавно, Тривия зачем-то привела, от какого-то Пуппия, кажется... - Валерия напрягла память, - так...охранниц у нас четыре, - начала сначала, - осталось... Фокий этот - воришка, сестра его зачем-то у Пуппия себе выпросила, у нас он теперь, нога у него повреждена...и еще Озеай упоминала, - Валерия потерла лоб в поисках имени, - Куриона. Точно, она упоминала Куриона. Это от него не вернулась Тривия. А больше я, кажется, ничего не знаю... Она растерянно посмотрела на Тирра. "Не бросай меня, пожалуйста, не бросай", - крутилось в голове, но вслух не произносилось никак. Поэтому Валерия только смотрела и молчала.
Тирр Серторий: - Женская охрана? С кем она может справиться? - он сначала смутился таким выбором, но, может, в Греции просто свои странные традиции. В голове за одним столом с Марком Сципионом всплыла гладиаторша, Вардусья, которая вчера как раз хотела где-нибудь поработать. Тирр плохо знал Рим, но вот Рим наверняка хорошо знал Вардусью. "Двадцать кварталов бежал вернуть кошель"... Тирр дернулся, вытряхивая из головы посторонние мысли, которые решили все подать голос именно сейчас: - Я знаю, кто может охранять тебя лучше всех других, женщина. Я приведу, - это самое меньшее, что он мог сейчас сделать. Валерия называла какие-то имена, и Тирр не мог вспомнить ни одного из них, разве что Фокий, воришка, где-то он уже слышал похожее имя - с месяц назад у красильщика Федула сбежал раб, крику было столько, что пришлось щелкнуть поводьями, чтобы заткнуть его. - Если не вернулась от этого Куриона, то с него и стоит начать, ты сказала об этом преторианцу? И еще... когда придет время забрать тело, я пойду с тобой, хорошо? Мне тоже нужно увидеть этого Марка. Он бережно обнял Пирру, дрожащую в полуденную жару, без надежды, что сможет согреть, обнял потому, что так проще было молчать и думать. Ее теперь нельзя оставлять одну, ни на мгновение, по крайней мере пока не появится охрана. Интересно, что скажет мать, если он заберет оружие и уйдет ночевать в сад родового дома Валериев? Интересно, почему это его до сих пор волнует?
Валерия Пирра: - Женская... - Валерия кивнула, - они...обучены. Лучшие, - и оставила попытку объяснить, потому что Тирр сказал, что приведет того, кто сможет защитить... Ту, которая сможет. - Спасибо, любимый, - Пирра коснулась его щеки, - что бы я делала без тебя, - она произнесла это со всей серьезностью, не как вопрос, а как вывод, многократно обдуманный и давно сложившийся, - мне сложно, я никого тут не знаю, и этот город, - Валерия посмотрела в сторону и выговорила туда же, - чужой, - снова глянула на него, и голос потеплел, - если бы не ты. Валерия вздохнула: - Я не знаю, кто такой этот Курион, и Озеай не знает, никто, - голос теперь был более спокойным, но тревожность и грусть не покидали ее, а с упоминанием охранницы, которую Тирр может привести, перед глазами буквально из ниоткуда стали возникать пугающие эпизоды, которых не было никогда, но в которые верилось, как в реальные, - нет, я не видела преторианца... С ним говорила сестра, - "они там одни, маленькая, ничего не знающая Эмилия и больная сестра... и всего четыре охранницы в доме...", - что она сказала, а главное, что сказал ей этот Марк, толком никто не в курсе, - "...и еще Фокий, которого я послала к лекарю. А что, если он не пошел ни к какому лекарю? Что, если он вообще причастен?", - тревога все нарастала, и Пирра затеребила свободной рукой край одежды, не убирая второй с щеки Тирра, - она слегла в бреду еще в ночь, - "тем, кто это сделал, если это не те, кого наняла я, не стоит трудов найти дом, войти в него...сестра не в себе, Эмилия спит, Озеай..." - Тирр, я что-то беспокоюсь... о своих. Может, мы... Слушай, давай пойдем туда, пожалуйста? - Валерия не выдержала и встала, готовая почти бежать к домусу. День. Атрий залит солнцем. Все заняты своими делами. Озеай где-то в глубине дома. Сестра бредит или спит. Вот они заходят, и им никто не мешает. Пресловутая охрана... женщины... лучшие... Четыре человека. Всего четыре хрупких, тонкоплечих, ошеломленных смертью Тривии, занятых навалившимися делами. А маленькая Эмилия уже проснулась. Позвала. И никто не откликнулся, потому что все заняты. Она позвала еще раз. Маму. Мама не отзывается, потому что мамы нет... Вообще больше нет. Озеай. Озеай не слышит, она в глубине дома, выполняет распоряжения. Тетю. А тетя здесь, с Тирром, и хоть все это ради помощи, ради нее, у нее ведь вся жизнь впереди, но тетя далеко и помочь не может. Не успевает помочь. А они уже могли войти в дом. Двигаться тихо, крадучись, почти бесшумно. Проходя все дальше. Никого не встречая, хотя в доме прилично народу. А, может, встречая каждого поодиночке и... Шани... Озеай... и охраны уже еще меньше.. Зашли к сестре, она больна, не может ни сопротивляться, ни закричать... А Фокий ушел за лекарем... Или он заодно с ними. А маленькая Эмилия, не дождавшись никого, решает сама отправиться на поиски и выходит из кубикулы... Валерия побледнела и сжала руки в кулаки: - Тирр, милый, а если это не я? Если нам всем грозит опасность? - "ну, что делать, тащить еще и его туда, в этот ставший опасным дом, подвергать опасности еще и его?.." - там... там моя маленькая племянница, - Валерия уже сделала несколько шагов по направлению к выходу из парка, - я боюсь. Надо убедиться, что ничего не случилось. "Вот сейчас он бросит меня, подумав, что я в конец сошла с ума..." - с досадой подумала Пирра, но продолжила идти к выходу. >>>>> в дом Тривии
Тирр Серторий: Он невольно потерся щекой о ее руку, легонько царапая щетиной, поцеловал ладонь. Валерия беспокоилась все больше, паузы становились все напряженней, она хоть и говорила, пыталась рассказать, но нетрудно было понять, что мысли ее сейчас заняты другим, другими. Тирр мысленно дал себе оплеуху за то, что сам не додумался предложить вернуться в дом. И все там проверить самому. - Идем, - он нагнал ее почти сразу, взял за руку и пошел чуть впереди, он хорошо помнил дорогу. - Я посмотрю все, и сад тоже. И после приведу охрану. Он обещал Нубу посмотреть на него, но Нубу не грозит смерть, и он поймет, если Тирр не сдержит слова. С Сидом сложнее, Сиду тоже нужна охрана. Хорошо, он что-нибудь придумает, но только после того, как убедится, что в доме Валерии нет захватчиков или наемников, что там все тихо и спокойно. Тирр крепче сжал ее ладонь, чтобы не потерять в толпе, и прибавил шагу. Чем раньше они окажутся на месте, тем скорее можно будет сделать хоть что-нибудь >>>> Дом Тривии Августы
Парис: >>>>>>> из табулария 27 августа, день ... Парис ввел Мэхдохт в парк, словно в другой мир, где перед ними откинул полог август, развернул пространство вширь и теперь убегал из-под их ног в перспективу прохладной аллеей. Розовые кусты роняли сонные ароматные гроздья на мраморные ладони фонтанов и узкие плечи скамеек, их запах смешивался и терялся в стойком и душном запахе лилий, бронзовыми стрелами целящихся прямо в небо. Парис искоса глянул, как полоски света, пробивающиеся сквозь ветви, падают на плечи Мэх, высветляя островки кожи, и отливают в ее черных волосах. Сама Мэхдохт была сейчас, как свет и тень, бледная и темноволосая, красивая настолько, что у Париса покалывало в боку. Она хотела подышать, и он давал ей это делать - шел неспешно, изредка обращая внимание на что-нибудь. У одного из розовых кустов Парис остановился, аккуратно подхватив двумя пальцами головку цветка: - Говорят, что богиня Флора была поражена стрелой Купидона и влюблена в него... правда, безответно, - он улыбнулся вскользь, - и тогда в знак своей любви она сотворила цветок, отражающий всю противоречивость ее внутреннего мира, - Парис развернул розу к Мэхдохт, - в восхищении и гордости Флора решила назвать цветок именем любимого. Парис мягко отпустил цветок, и ветка закачалась, как на волнах: - А еще есть легенда о ревнивой Диане, тоже влюбленной в ветреного Купидона. Ревнуя его к нимфе Розалии, она заколола ее в колючем кустарнике. И когда Купидон заплакал над телом возлюбленной, соседний куст зацвел, такой силы была эта любовная тоска, - он распрямился, вот уже в который раз сегодня отмечая, как, оказывается, может спокойно и связно говорить, радуясь и удивляясь этому, - а я люблю фиалки, - добавил просто, - давай сядем вон там, возле них, в тени, - подошел к скамье и сел лицом к самому началу аллеи, - а у вас есть какие-нибудь легенды?
Мэхдохт: >>>>>>> из табулария 27 августа, день Медок казалось, что все ее тело вибрирует от душевного напряжения. Ее подташнивало от обилия мыслей и чувств. Если бы можно было вымыть голову изнутри от всего накипевшего, как горшок! Она б оттерла его до блеска, до первородной чистоты. А сейчас он был так переполнен, что хотелось в сердцах разбить о землю. Она держалась. Старалась не сильно хмурить брови, не смотреть волком и тянуть уголки губ повыше. То и дело одергивала себя – выпрямляла спину, разводила плечи. В парке почувствовала, что стало легче. Но теперь хотелось прилечь, ноги совсем не держали. Парис рассказывал какие-то романтичные легенды. Медок его слушала в пол уха. Она бы хотела быть ему благодарной за желание развлечь, но даже на это естественное чувство не было сил. - Ты прости меня, прости, - заговорила сначала на своем, а потом поправилась. – Как же здесь хорошоооо, - выдохнула и устало, и восхищенно, обводя взглядом сад и едва удерживаясь, чтобы не свалиться тюком на лавку. – Можно, я не буду пока ничего рассказывать? – взглянула с мольбой, присаживаясь, разве что не припадая к камню. – Сил нет. Я отдохну и расскажу тебе что-нибудь. Но только не сейчас. Сейчас давай помолчим, - не глядя, коснулась пальцем указательным губ Париса и все-таки легла на лавку, уютно подложив руку под голову.
Парис: Парис говорил, умолкал - и все глядел, как Мэх то распрямляется, то сутулит плечи, словно борется с чем-то. Он несколько раз неосознанно поднес руку к груди, прежде чем осознать, что там - ноет. - Ничего, ничего, - спохватился, забеспокоился в этом нахлынувшем и ноющем, но внешне оставался спокоен, приказав себе не метаться, - "кто-то один должен быть спокойным..." - конечно, давай помолчим... - и слов больше не было, или дыхания на них не хватало, сил выговорить. Так, только какие-то осколки: "я тоже помолчал бы" - нет, он бы, пожалуй, лучше говорил, чтоб так не нервничать; "здесь приятная тишина" - да, но если бы только он так не хотел бы выяснить, что терзает Мэхдохт; "что с тобой?" - вместо этого только вдыхать получалось. Парис перебрал штук пятнадцать таких осколков, больших и маленьких, равно не говорящихся и не подходящих, одинаково режущих один за другим то, что ныло слева. Новый вариант - новый вдох вместо сказанного - новая боль. Он внимательно ощупал Мэхдохт взглядом несколько раз, так, как ощупывают руками - медленно, заботливо и осторожно - чтобы проверить, нет ли где перелома. Многократно вдыхая и выдыхая, собираясь с мыслями и бессильно продолжая молчать, Парис заозирался, как будто искал, за что зацепиться, где получить помощи: - Отдыхай... - почти шепотом и почти со слезами в глазах от того, что любимое существо мучается, а он не знает ни как помочь, ни как произнести вопрос о том, в чем состоят мучения, выдохнул Парис. И тут же влюбленная тревога накопилась и перевесила все-таки: - Что с тобой, Мэх? Что с тобой, что?.. - скороговоркой выговорил Парис и инстинктивно, сам не ведая почему, нежно приподнял ее и положил колени под голову Мэхдохт.
Мэхдохт: В голосе Париса было столько чувств, столько волнений, что Мэхдохт сначала чуть было не разозлилась. Ей сейчас и себя самой хватало. - Что с тобой, Мэх? Что с тобой, что? – тревожно спрашивал Парис, и Медок уже начала хмуриться, чтобы взорваться негодованием. Но… Заботливые большие ладони вдруг приподняли ее, и в следующее мгновение голова ее опустилась на теплые колени. Стало вдруг так же тепло и уютно, как у Амины в объятьях. Задумчивый взгляд прочертил мягкую линию вдоль ступней юноши. Медок тихо вздохнула и подложила под щеку ладонь, устраиваясь удобнее. - Ничего, просто устала… Переезд и эти дурные новости, - отвечала она уже спокойно. – Не беспокойся, скоро я приду в себя. От него пахло яблоками. Другие мужчины пахнут иначе, а этот… спелыми сладкими плодами. Медок улыбнулась. - Ты хотел услышать персидскую легенду… Один персидский царь полюбил красавицу Ширих. Но злые завистники пустили ложный слух о том, будто молодая красавица убита. Царь не смог вынести душевного удара. Не раздумывая, он разогнал коня, и, врезавшись в скалы, разбился. Кровь, попавшая на землю, дала рождение алым цветам - тюльпанам.
Парис: Парис какое-то время держал в вытянутой руке корзину яблок, пока не сообразил поставить возле скамьи. Мельком улыбнулся своей невнимательности и потер затекшее запястье. Настроение Мэхдохт, казалось, перетекало, словно это были волны, а сам Парис, его колени - водоразделом, где все плохие мысли разбивались в мелкую прохладную пыль и оседали к земле, не принося вреда. Волосы Мэхдохт были теплыми от солнца и пахли чем-то вкусным, страшно хотелось прислониться и вдохнуть, но тело так не изгибалось, а сам Парис стеснялся - вдруг она подумает, что он пристает? Вдруг решит, что это он нарочно привел ее в тихую тень соцветий и ветвей? Он оглянулся, вспомнив об охране, поискал глазами и не нашел: - Интересно, почему самое красивое часто сравнивают с кровью? - задумчиво произнес в качающуюся на ветру августовскую паутинку, - боги жестоки или это люди, приписывающие свое богам? Он помолчал, осторожно подсовывая свою ладонь под ладонь Мэхдохт: - Мне кажется, я нашел тебя, потому что...знал всю жизнь, - и переплел свои пальцы с ее.
Мэхдохт: Медок закрыла глаза, отпуская все наболевшее. - Даже не знаю, - тихо мурлыкнула она, пальцами теребя уголок плата. – Может быть, потому что это удивительно – кожа такая светлая…или темная, вены кажутся синими, а по ним течет такая яркая красная кровь. И кровь эта чаще всего сокрыта внутри тебя. А появляется только вместе с болью, - неторопливо рассуждая, она потерла ступни друг о друга и уронила на землю расшитые бисером тапочки. Парис вдруг настойчиво подхватил ее ладонь и влюбленно сжал пальцы между своих. - Мне кажется, я нашел тебя, потому что...знал всю жизнь. Медок спокойно взглянула на их руки, улыбнулась, пожав пальцы в ответ, и смолчала, снова закрывая глаза.
Парис: Мэхдохт молчала, и Парис не знал, "да" это или "нет". Но солнце грело, сочась между стволов деревьев, солнце было между их с Мэх ладонями, и этого было достаточно. Интуитивно Парис понимал, что уточнять сейчас что-то означало испортить момент. Лопатки начало сводить, но он сидел, не шевелясь, не меняя позы, только короткими движениями поглаживая ее пальцы: - Да... - пространно согласился со всем, от слов Мэхдохт до льющегося вокруг и между ними тепла, - но если больно, значит...жив? Так, видимо? - обронил вполголоса.
Мэхдохт: Она молчала долго, пока сознание не начало растворяться в солнечном тепле. Потом она повернулась на спину и сплетенные руки положила себе на дрожащий от дыхания живот. Это было даже неприлично, но…На все сейчас было все равно. - Как вкусно пахнет цветами, - произнесла она очень тихо. – Я бы хотела зарыться в них лицом, но лежать так хорошо! Медок открыла глаза и, встретившись взглядом с Парисом, просто улыбнулась. - Мы скоро пойдем. Дел очень много… Силы постепенно возвращались вместе с тем, как очищался рассудок.
Парис: Ее улыбка всякий раз не могла оставаться неотвеченной, поэтому с лица Париса ответная сошла не сразу, а только через несколько мгновений. Чему-то любимому всегда улыбаешься несколько дольше, чем это делают из обычной вежливости. Он просто кивнул в знак согласия и продолжил смотреть на нее, даже когда она отвела взгляд. На фоне мягко мерцающего в солнце разлива вороного цвета волос отчетливей очерчивался острый уголок скулы. Не портил - приманивал: и коснуться пальцами, и порезаться. Тонкая шея, проступающая вдоль по ней тонкая линия при глотании. Черные, длинные ресницы, полностью укрывающие под собой взгляд, когда голова повернута в профиль... - Вкусно... - Парис не договорил, интуитивно продолжая не нарушать момент лишними уточнениями и нагромождениями. Живот плавно поднимался и опускался, руки лежали на нем спокойные, без нервных движений, казалось, очень теплые и мягкие на ощупь. И вместо всех слов Парис осторожно взял руку Мэхдохт двумя пальцами у кисти, приподнял и нежно, точечно, несколько раз прижался губами по пути от запястья до локтевого сгиба.
Мэхдохт: Руку хотелось отдернуть. Это было слишком. Слишком для первого дня. Слишком для такого дня. Вообще слишком – ведь она все же не гетера, а вдова, да и к тому же верующая зороастрийка. Не желая быть грубой, Медок улыбнулась и, осторожно высвободив руку, поднялась. - Пойдем, - сказала она деловито, - меня ждут дома. Тебя ждут покупатели, - она кивком указала на корзину. Потом поразмыслила и все же добавила: - Не стоит больше так делать, Парис. По законам моего народа так нельзя. Если ты меня уважаешь. Лицо ее при этом не было ни суровым, ни раздраженным, ни смущенным. Только взгляд почему-то делал Медок старше лет на десять. Она склонилась, тонкими маленькими пальчиками помогая себе надеть на ногу тапочку. Потом вздохнула, поправляя одежду, и резко выкрикнула: - Саназ! - Да, госпожа, - отозвалось откуда-то из тени. - Мы уходим, - затем обернулась к Парису и улыбнулась тепло. – Спасибо тебе за все. Ты мне сегодня очень помог. Всем. - Подошла ближе и за руку нежно взяла, глядя в глаза. – Я тебе очень благодарна. Приходи завтра, как мы договорились. Я буду тебя ждать.
Парис: Она отобрала руку, хоть и мягко, но настойчиво - и по тому, как она это сделала, Парис уже понял, что позволил себе непозволительное. "Не стоит больше так делать, Парис. По законам моего народа так нельзя. Если ты меня уважаешь". - Парис встал и побледнел: - Мэхдохт, я... - мямлить сейчас было бы совершенно некстати, и он весь подобрался, с усилием разжимая губы, чтоб выговорить, - я бы никогда в жизни не позволил себе тебя оскорбить. Прости меня, - голос был тих, но звучал твердо и смягчился только на последующем, - я просто не знал, как еще выразить нежность, - Мэхдохт как будто смягчилась и взяла за ладонь, и Парис ответил на прикосновение ласковым пожатием ее пальцев, даже осмелел немного и осторожно пошутил, - спасибо, что не приказала охране зарезать меня, - улыбнулся виновато, - обещаю в следующий раз найти более подходящий способ выражать чувства. В груди разжималось, потихоньку легчало, но в самой глубине - он чувствовал - что-то больно покалывало досадой на собственную оплошность. Парис даже оглянулся пару раз на скамью, взмахнул руками и уронил их вдоль тела. "Дурак, дурак, дурак", - считал про себя шаги. Но на губах уже приятно поселилось и жило ощущение прикосновения и вкусного запаха теплой кожи ее запястья.
Мэхдохт: Мелкие камушки хрустели под ногами при каждом шаге. «Спасибо, что не приказала охране зарезать меня», - пошутил Парис, но Мэхдохт смогла лишь только сдержанно дернуть уголками губ. Как знать, может быть, когда-нибудь сложится ситуация, когда ей действительно придется задуматься над таким приказом. Но Медок очень надеялась, что такого удастся избежать. В любом случае, Парис даже не догадывался, как опасна его новая привязанность. - Карим? – бросила Медок, не оглядываясь, и когда раб поравнялся с ней, продолжила: - Ведь ты найдешь отсюда дорогу домой? - Да, госпожа. Хруст камушков затих, Медок остановилась. - Здесь мы попрощаемся, - обратилась она уже к Парису. – Еще раз спасибо тебе за все.
полная версия страницы