Форум » Зрелища » Цирк Нерона » Ответить
Цирк Нерона
Понтифик: Расположен на правом берегу Тибра, в садах Агриппины, район XIV Transtiberium, Ватиканский холм. [more] расположение цирка относительно современной площади св. Петра (казненного со св.Павлом в этом цирке): [/more]
Ответов - 106, стр:
1 2 3 All
Микен: >>>>> школа гладиаторов Двигался привычно быстро, не отвлекаясь на город, небо, встречных оглядывая бегло, по пути планируя, куда нужно успеть за день - работы, как обычно, было уйма, хотелось спать, и от этого все казалось мрачнее, чем на самом деле. День, однако, вполне сладился, задержаться надольше, чем планировал, пришлось только в термах, но особо ничего это не изменило - разве что пришлось передоговориться с Исидором на завтра, - и Микен, вполне довольный продуктивной работой в первой половине, уже поднимался по ступеням амфитеатра, гадая, успел ли на волков.
Тирр Серторий: >>>>> С Тибра - Догнал, - коротко ответил Тирр, голосом стараясь отсечь все вопросы, которые мог еще задать Сид; но воспоминание о ее прикосновениях оказалось сильнее его суровости и, повторяя, он улыбнулся. - Догнал. Жетон свой Тирр отдал молча, и на место прошел тоже молча, благо трибуны были полупусты: - Что здесь будет сегодня? Запамятовал...
Сидус: >>>Тибр 27, август, утро Парня прям жалко стало после этой улыбки. Хороший же парень, но явно втрескался - улыбается как дурак и молчит, вместо того чтоб рассказать как он её и так, и эдак, и по-всякому. А такое, как Сид теперь знал, и был уверен как ни в чём другом, до добра не доводит. - Столько девок в городе, а ты патрицианку зацепил... - покачал головой с сомнением, усаживаясь. - Сперва бестиарии волков травить будут, потом медведей, а потом... лоси. Их - гиенами. А я гиену видел! - оживился от воспоминаний. - Везли одну в клетке по улице. Злющая, морда мерзкая, на мытаря похожа, короче.
Медея: >>>Птичья лавка Проходя по каменным улицам, Медея задерживала взгляд только на кронах редких деревьев, видневшихся над некоторыми перистилями. Мир выталкивал её, как будто она пробивалась в него сквозь пыльные тяжелые шторы или терновник, обдирающий пальцы. Выталкивал упруго и настойчиво, и так же настойчиво она пробивалась в него из сна, воспоминаний, прошлого, с другого берега, с другой земли, хоть её совсем в него не тянуло, в этот каменный чужой мир. Шла, потому что всё, что она знала, чуяла, предвидела, всё, чем поделились с ней деревья, говорило ей - человек, выгоняй сам свою сукровицу, гниль и гной, выколдовывай, лечи, вымаливай лекарства у богов и да будет тебе легче, пока тебе это не прижгли железом. Потому что рука так и тянется при виде этого безобразия и как правило однажды туда суют раскалённую железяку. Она знала это за людьми, и делала это сама, и не считала неправильным или нечестным. Чужой гной вообще мало кому интересен, никому не приятен, и добр ещё тот, кто просто приложил раскалённый прут, потому что огонь очищает, «что не исцеляет лекарство, то лечит железо, что не лечит железо, то лечит огонь»... Добр бог, не испепеливший тебя совсем, добр ещё человек, не отпихнувший брезгливо с дороги, не прирезавший как отпахавшего свой срок старого вола, не срубивший, как сгнившее дерево. Смерти супруга и любимого деда, прощание с вольными астурскими горами, продажа родной земли, переезд, этот шумный, перенаселённый город, в котором никуда не денешься от людей, дело, в которое пришлось вникать с основ... ей было нехорошо и она это осознавала. Лекарства не было. А единственный человек, от которого она приняла бы строгий лечащий огонь, близкий человек - её отец - уехал надолго. И Медея упрямо шла туда, где мог быть ответ или знак. Пока с раскалённым прутом не полезли чужие. За мостом ей стало немного легче - здесь были деревья. А в цирке снова накатило раздражение - из-за нескольких недостающих десятков тысяч, добывать которые и уехал отец, садиться пришлось не на всаднический ряд, как она позволяла себе в провинции, а по семейному третьёму цензу, выше, где еще не переполнилось, но на сторонах с лучшим обзором уже теснились. Она прошла по ряду ни на кого не глядя, не отвечая на одобрительные, зовущие или сальные мужские улыбки, и села, обмахнув веером скамью, впившись глазами в облако над дальним краем цирка, потому что арена была ещё пуста.
Публий: >>>Вилла Белецца Ощущение следящего взгляда началось сразу за воротами и не отпускало до самого амфитеатра. Но Публию, в его теперешнем состоянии, было не страшно, не неуютно и даже не интересно. Если бы ему сейчас приставили к горлу меч, он сказал бы раздражённое "ззз" и меч упал бы, точнее - опал, как все лишние гладиусы. Великолепное утро усугубилось тем, что на его обычном месте сидела какая-то темноволосая курва, в такой напряженной позе и с таким полубезумным взглядом, что Публию захотелось дать ей пинка и посмотреть, как она докатится до арены этой позы не меняя. Пришлось сесть у прохода неподалёку, чего он терпеть не мог, но что поделать - Нерио, обещавший нужное, будет искать его именно здесь.
Насмешник: Август, утро, 27 >>>> Злодейское поле На рынке сделал какую мог милую рожу торговке, давшей хлеба. Из жалости кормит. Вот уже какой день. Потянулся было поцеловать - и баба недурна, и в благодарность, да получил ласковую затрещину да хохоток "куда ты, шалый". Осклабился в ответ, послал воздушный. По пути увидел чумазого рабенка, хлеб поднес, одним взглядом говоря "кусай", потрепал и влился в поток до цирка. Уже перед самым проходом налетел на кого-то всей массой, сослался на давку и зашагал быстрей, зажимая в руках жетончик. Давненько он не видел боев. Со всех углов хвалят. Ну, вот и поглядит. Зашел, но пока не садился - присматривался. Шлялся по проходам, проще говоря. Женщину заметил сразу - такую попробуй не заметить. На время задумался, может, пес с ним, с боем, - так и стоять лицом к ней, спиной к арене. И ухмыльнулся. Тянуло подсесть. Взгляд оторвал из необходимости - мог и привлечь ответный, а там негодования, всякие "как ты, пес, посмееел". Обморок еще вдруг. Нас откровенно ржал, отвернув голову к арене и представляя, как пышногрудая красавица являет цирку свою беззащитность, оседая всем телом. "Ух, счастлив же тот, кто ухватится!" - пока смеялся перехватил другой взгляд, раздражительный и злой. Удивился: "Чего б гетере делить с темноволосой прелестью? Прелесть?" Но взгляд был прямо свиреп, даром что в нем только мелькнуло это все: "Да неужели же...место под солнцем?" - Нас почесал затылок, плюнув пока на это дело. И пропихнулся дальше, чтоб глаза никому не мозолить.
Тирр Серторий: - Так а что плохого в патрицианках? - не понял Тирр, скосил взгляд на Сида, думая, что тот ему если не словами, то может быть жестами объяснит. В непривычной рассеянности даже не сообразил оскорбиться на сравнение со всеми девками города, в общем-то надуманное. Вместо этого он опять напряг память, но не описываемую рожу видел, а только побитого братца. - Я гиен близко не встречал, волков только. Разве не всех их вчера львы передушили? Он потер лоб рукой, помотал головой, пытаясь расслабить шею и краем глаза заметил сбоку и внизу что-то знакомое - далеко в стороне, рядом с соседкой из инсулы с птицами. Но узнать не смог, как не приглядывался, да и бросил это дело, махнув рукой, обращаясь к Сиду: - Сид, ты вон того типа не знаешь? Рожа знакома больно.
Нерио: >>>>> Из винной лавки Напарника он увидел еще издалека, у самого прохода; подошел и бесшумно опустился рядом: - Аве, Публий, извини, что заставил ждать. Конюх не сказал ничего полезного кроме того, что Айдана уже в Парфии со всеми нашими секретами. Ты уже... присмотрел?
Сидус: - А че хорошего? - возразил Сид. - Ты ж видел где она сидела - в жены не дадут, с любовницей проблем огребёшь ещё... - а то, что верности от этих не дождёшься, говорить не стал, но только потому, что не хотелось вспоминать, хотелось лосей, аж ёрзалось от нетерпения. - Чего-чего, а волков в Риме как собак, каждый раз на заборах их... - проследил за взглядом и едва не отпрянул - на игры припёрся хозяин. Хорошо хоть сидел далеко и ниже. - Неа, не знаю что за рожа, - ответил как можно равнодушнее.
Публий: Публий надул губы, наконец отрывая взгляд от наглой незнакомки, занявшей его место и резко фыркнул носом. - Ну, положим, даже будь она птицей и то до Парфии ещё лететь и лететь. Но если они так оперативно свернулись, погоню высылать уже поздно, приказы по портам - тоже. Когда бы я присмотрел? Никого не выводили. Я прискакал в такую рань как дурацкий кузнечик чтоб смотреть как за мной следят, занимают моё место и слушать, что премия, очевидно, накрылась срамным местом перезрелой парфянки. Так же шумно втянул воздух и уронил: - Пить хочу.
Тирр Серторий: Сид был абсолютно прав, но так не хотелось с этим мириться, что Тирр просто дернул головой - резко и нетерпеливо. В шее что-то хрустнуло, и он с досадой возразил, скорее даже самому себе: - Отдадут. Не отдадут - заберу сам, - и невесело усмехнулся, думая об этом как о новой семейной традиции. - Ну и хрен с ним, этим. Я уж подумал, что ночью едва не порешил его... Всех римских волков не за раз перетравить, но можно попытаться. Цирк постепенно заполнялся, и Тирр был даже рад, что Валерия сюда не пришла. Ничего хорошего в этих растерзанных животных нет, даже если они - волки.
гладиатор: Сегодня им выпало первыми заполнять пустоту арены, чтобы после кануть в эту же пустоту. Никакой славы, никакой красоты битвы, каждый второй приговорённый бестиарий мрачно нес в себе глухую уверенность, что скорее всего умрет, или будет покалечен. А потому ноги передвигались тяжело, словно на них нависла неподъемная тяжесть. А, главное, было что-то странное в том, чтоб идти на смерть от зверя и убивать зверя: как смотреть в эти глаза, если в них отвратительно отражается вопрос, гвоздем вбитый внутрь вот уже столько времени, что от ржавчины гниет нутро: "Ради чего?" И они тяжело шли, толкаемые в спину, чтобы во встречных глазах прочесть то же унижение и озлобленную загнанность. ...Там, где смыкались волчьи челюсти, оставались прокусы или рваные раны. Кисловатый запах, смешавшись с поднятыми клубами пыли, оседал в легких и душил. Еще несколько мгновений назад их толкали друг на друга с разных концов, и было сложно сказать, кто из них больше принимал стойку, ощетинивался и принюхивался. Воздух, втягиваемый внутрь, одинаково для всех пах чужим. Он был ничей, изначально враждебный, тяжело нависший, как угроза. Очередная бессмысленная слава богоподобному, нуждавшемуся только в ее кровавых подтверждениях просто ради этих подтверждений. Он вздрогнул всем телом, инстинктивно выворачивая вбок от плохой видимости, месива, бьющего в нос запаха, хватая взглядом тех, кто оказывался ближе остальных, не отпуская их из поля зрения или клыков - если оказывались слишком близко. И ведь вынесло его, человека, из этих визгов, ора и стонов, из этого потного, с железным привкусом столпотворения - прямо на него, вынесло окровавленным, но не сдавшимся, как и его самого. Вынесло, и пришлось крутануться, разминаясь с сетью, одновременно выставляя вперед нераненый бок. А тот, от ярости видящий, как он сам, шестым каким-то чувством, уже сжимал кинжал, осев всем телом и расставив руки, чтоб душить в последней хватке, забирать с собой, шел в лоб, края сети не отпускал и не оставлял никакого выбора, кроме такой же лобовой. И приходилось не отвлекаться на то, как рядом рвали новых, вспарывались чужие бока, пылило и выло от боли. Они смотрели только друг на друга, читая абсолютную одинаковость, отражая безысходную отупленную ранами злобу друг друга, и это только злило еще больше, не оставляло выхода. Словно их всех накрыло здесь одной общей сетью - бесславной, но заставляющей подтверждать чужую славу. И тот, человеческий, тоже понимал, тоже не спешил с рывком, выгадывая и примеряясь, как бы сделать так, чтоб чужая смерть была первее собственной. Сеть тащилась по песку, корябая и взрезая его до светлых брызг, заставляя ни на мгновение не ослаблять внимание, помнить о ловушке, где у них на двоих только один выбор. Первым рванулся приговоренный бестиарий - человеческое превосходство, вызванное изнутри, спровоцированное, толкало нанести удар, задавить и сломать противника, успев до него. И зверь оскалился, разрешив ему поверить, что тот не промахнется. Прижатый к тому краю, откуда только вперед, дернулся, навалившись всем весом и смыкая пасть, встречая такого же навалившегося, напарываясь по рукоять - и, оседая, все сводил и сводил челюсти, пока все не утонуло в красном, вонючем и пыльном, и не замерла сеть. Тела выволакивали вперемешку, не видя различий - мертвое и мертвое. Утро разгоралось, и солнечные лучи накрывали цирк сверху, решетчетообразно падали в проходы между сидениями, цепко держа в себе всех пришедших посмотреть бои. Все только начиналось.
Микен: Рядом сидела роскошная женщина. Удерживаясь от прямого взгляда, Микен скользнул глазами от полускрытого в локонах уха по шее, затем взгляд упал в вырез и, задержавшись там полмгновения, запомнил безупречной формы косточки на лодыжках. Он сдержал улыбку. Ему нравилось все вкусное. Решив про себя, что переспит с этой женщиной во что бы то ни стало, Гип отвлекся на развернувшееся внизу действо. Ликования толпы он не разделял - слишком всегда был на стороне волков. Животные вообще казались ему честней людей. Потому когда на дальнем конце арены, среагировав на рывок, высмотрел убитых друг другом человека и зверя, стиснул зубы, почти физически чувствуя в себе острие кинжала, но глаз не отвел. И позволил этому ощущению быть в нем до тех пор, пока те двое внизу на песке не испустили дух. "Неизбежная, но достойная смерть", - сложилось в голове. Теперь можно было вновь вернуться к приятному - женщине.
Медея: Как только облако, изорвавшись посередине об высокий ветер, начало принимать форму пёсьей головы с оскаленной пастью, Медея склонила взгляд к арене и не отрывала его от боя ни на мгновение. Знака не было. Разве что, ненадолго, ей показалось, что она сидит в окружении волков, словно вошла в древний каменный круг и позвала их, распустив волосы, рассыпав травы, и вот одни уже пришли - принюхиваясь, приближаясь по ломаной кривой, ложась у ног и отводя взгляды, другие - только идут, подгоняемые её частым дыханием, к старым камням, где кому-то из них суждено разорвать один круг и замкнуть другой в древнем как мир ритуале... Но знака не было. А ловчая сеть солнца была ещё такой невесомой, что она почти не чувствовала её на плечах.
Сидус: - А ты бравый, - усмехнулся Сидус, которому подход "хватай и беги" в принципе нравился, - но сам знаешь, если её домовладыка тебя не догонит, не затравит, не засудит, то и приданного тебе вслед точно не кинет. Всё равно что ль? - посмотрел искоса, пытаясь понять - это сейчас член за парня сказал, отвалившаяся башка или он вообще такой резкий и дерзкий. Но через мгновение всё внимание захватила арена. Не ожидая столько кровищи прямо с утра, Сид аж присвистнул, когда двое последних догрызли друг друга: - О! Ничёссе побратались...
Тирр Серторий: - Не догонит, не затравит, не засудит, не кинет, - эхом повторил Тирр, утверждая голосом каждое не на своем месте. - Ноги коротки. Но сама мысль Сида была здравой, и Тирр еще раз припомнил ровные строки на преторианском папирусе. В кавалерии точно не догонит, но нужен ли будет несвободный, пришитый накрепко красным плащом к Риму Тирр рыжему греческому огню? Кроме Пирры на этот вопрос ответить никто не мог, и он попробовал сосредоточиться на кровавом месиве: - Этак в Риме кончатся те, кто может выходить на арену. Калеченных будут выносить.
Сидус: - Ага, - прищурился Сид, но не на Тирра, а на собственное предплечье, знававшее лучшие времена и ткани подороже, - и ты решил что ей приданное не нужно тоже, может и в шерсти походить, и полбу разок в неделю покушать? Заботливо, чё. И оставил эту тему, пока в лоб не прилетело. Чем именно Тирр сейчас думает сомнений уже не вызывало. Он и сам раньше думал тем же. Но теперь - дудки! Никогда! И резкое поглупение серьёзного парня в этом только убеждало. - В Риме-то? В нём скорее лупы кончатся, чем те, кто для песка, - небрежно кинул Сид, разглядывая публику на передних рядах. И в этом сомнений не было ни малейших.
Нерио: - Все поздно, - согласился Нерио. - Разве что предупредить наших людей на границе. Но все равно не успеем. Ты справишься или нужна помощь? Размеры же срамных мест он предпочел не уточнять, проследил за раздраженным взглядом Публия, но шпионов не нашел, только женщину: - Эта точно не подойдет. Ничего скоро начнут, уже начинают. В такой крови никому не было интереса, и он позволил себе смотреть на арену невнимательно
гладиатор: - Это будет стоить тебе двух яблок, - Марк спрыгнул с мраморного бортика, глаза его ехидно сверкнули. – И красотки, что захочет тебя после боя. Он повернулся спиной к Руди, разминая шею, и даже не стал смотреть в сторону Ларца. Ну, хочется ему, похоже, красиво уйти! Тот-то знал, что если Марк чего захотел, своего не упустит. Ларц почесал локоть, запрокинул голову вслушиваясь - гудит толпа. Их ждут... Здесь в прохладе сводчатых стен они с Марком в последний раз. А для Руди он будет неизвестно каким – первым… и последним? Больно уж трясся «юнец». А двести шестьдесят фунтов трясущегося жира - зрелище жалкое для гладиатора, ну только если это не медведь, но в том поболее будет. Ларц подумал, что с большой радостью убьет сегодня пару, если повезёт ему... и не повезёт другим. Пора было занимать места. Бестиарии разошлись к выходам, прислушиваясь как шумит народ, как взрыкивают, ярясь, медведи в круглых бочках с дырами, и рабы факелами и копьями их растравливают к представлению. И вот он первый луч света - задаток перед славой и свободой. Двое из них - Марк и Ларций вышли по левую и правую сторону от спины, недалеко от карцеров, а Руди и его напарникам достался нос арены, напротив меты. Жаждущие зрелищ загудели, волна ожидания пеной жестов покатилась по трибунам. Раздался сигнал и на арену с трех помостов выкатили три бочки. Зрители загомонили, с восторгом наблюдая, как те шлепнулись на песок и из них, надколовшихся, вылезают бугры бурой шерсти. Огромные, в холке - по грудь любому гладиатору, звери, глухо рыча, выворачивались из тесной скорлупы дерева, приходя в бешенство, царапая морды и вставая на дыбы, пока их темницы с треском не развалились. Три тройки бестиариев, отсалютовав трибунам, повернулись к хищникам. Три пары взяли рогатины на изготовку. А самые молодые в каждой тройке - потешники - подняли длинные, шипастые терновые хворостины...
Публий: Чувство пристальной слежки в цирковой толпе притупилось, но не пропало. Публий повернулся к Нерио холодно прищурившись - до того как наполнится чаша он не находил в себе сил оценить подобную заботу. - Когда я не справлялся? От дыры, просверленной взглядом во лбу, напарника уберегло только начавшееся представление. По внимательно ощупал взглядом каждого бестиария, но пока они не проявили себя, выбирать было рано и дальше он предпочёл смотреть на менее опасных хищников - тех, что в шерсти.
Микен: Чем дольше он сидел, почти неподвижно, сбоку от нее, тем привычней становился ее профиль, тем больше он приживался к этой действительности. От нее неуловимо пахло чем-то древним, таинственным и жреческим. Нездешним. И Гипу уже мерещилось что-то, похожее на языки пламени, какой-то ритуал, и она - обнаженная и горячая, приближающаяся, ловящая телом языки тени от этих языков пламени. Немного настороженная, но не робкая, с приподнимающейся от слегка учащенного дыхания грудью, устремленная в его сторону. На мгновение его потянуло ближе, и он пресек попытку склониться к ней: - Прости, - голос был спокойным и ровно-негромким, чтобы слышно было только близсидящему, как всегда, - но мне кажется, ты чем-то встревожена. Если это бой - то мое восхищение твоей чувствительности. В Риме нечасто встретишь такую открытость. Могу ли я хотя бы попытаться чем-то развеять твою тревогу? - и чуть наклонил голову в знак расположения и покорности.
Медея: - Прощаю, - ответила Медея не поворачивая к чужому лица. Она не желала говорить, это мешало смотреть, вглядываться пытливо в небо и зверей, мешало улавливать узор, словно чужой дернул за нить, норовя его распустить... Но она знала, что он не отстанет сам, и задаст следующий дурацкий вопрос, и ещё, и ещё, и так до тех пор пока не будет взгляда, пока она не отсечёт или не притянет. Мужчины никогда не отставали. И она добавила с досадливым коротким выдохом: - Это всё гроза. Она идёт издалека, но я её уже чувствую, - но не взглянула, не притянула, не отсекла, оставила болтающуюся нить, потому что на песок выкинули Хозяев... как рабов. Медея болезненно поморщилась - зрелище было неприятным.
Авл Элий: >>развалины жертвенника через конюшню и дом>> Паршивый остался осадок, по большому счету, со всей этой ситуации. Разве что зло веселила мысль, что один из Агенобарбов его хочет и как это можно было бы использовать. Удобнее было бы, если бы Авл был младше. А здесь главное было не попасться, по крайней мере пока. На арене были люди и звери, значит, самое интересное он не пропустил.
Насмешник: Прошатавшись по рядам почти весь первый бой, останавливаясь только пару раз проследить за самым интересным, Нас примостил зад где-то с краю. И так, чтоб людей поменьше. И то, чтоб не выхватить от кого-нибудь, кому загораживает. Потому что мамка не стеклянным родила. Но сел так, чтоб темноволосая была в поле зрения. Хотя бы просто полюбоваться. Сидящий возле нее уже ляпнул ей что-то и , судя по лицу, - не впечатлил. Бой был обычен. Волки и волки, люди и люди. Волки, впрочем, почти не отличались от собак, а их Шут любил. Расположился вполоборота, поглядеть, как красотка отошьет того, во взгляде которого тоже было что-то цепкое - волчье или собачье. "Отбрила так, что хрен тебе", - сделал выводы по лицам. Посмеялся и почти уже отвернулся, но поодаль увидел кого-то знакомого. Напряг память. И узнал, того, которого плечом-то.. который с рыжей был, бедовой. А вот как узнал - так сразу отвернулся. Затылок - не рожа, с него и спросу меньше. "Тесен Рим", - почти сплюнулось сквозь зубы. Но внизу покатились бочки, а из них появились медведи. "Здоровые!" И засмотрелся.
Микен: - Нет, это не из-за грозы. Это из-за того, то ты не хочешь со мной разговаривать, - голос не изменился никак; она уже ему нравилась - не была ему ничего должна и сразу обозначила это. Что она упадет к его ногам после первого вопроса - Микен и не думал ждать. Он бы сразу же потерял к ней интерес: - А тревожит или ждешь что-то другое, о чем никому не расскажешь, - пожал плечами и чуть улыбнулся, - я тоже всегда так делаю, - и принял абсолютно равнодушную позу, отвернувшись к травле медведей, обещающей впечатлить.
Медея: Многие мужчины живут со странной иллюзией, что мужчина выбирает женщину. Этот подобными иллюзиями не страдал. И на первый, беглый, взгляд, брошенный на профиль, это было его единственным достоинством. Для остального не нужно было и взгляда, хватало слуха, легко различающего среди циркового гомона убаюкивающие модуляции человека, привыкшего добиваться своего разговором. А Медея разговорам предпочитала дела, поэтому с таким же успехом можно было попытаться убаюкать медведей. "Как дела, принцесса?" поинтересовались сбоку. "Подойди поближе, узнаешь" сказал тысячелетний дракон в голове принцессы. Сама же Медея не сказала ничего.
Тирр Серторий: От того, чтобы не съездить Сиду по уху удерживало две вещи: то, что он от такого развалится на четыре части, и то, что в принципе он снова оказался прав. Старшие братья оставили мать практически ни с чем, и он не собирался уподобляться им, а это значило только то, что предложить Пирре, кроме самого себя, ему нечего, а это не так уж и много, сказать прямо - совсем мало. Особенно для патрицианки древнего рода, какой бы свободной, страстной и безрассудной она не была. - Хватит об этом, - тренироваться доказывать, что именно эта женщина нужна ему и он с ней справится, перед разговором с матерью не входило в планы, по крайней мере утренние. Он кинул взгляд на нижние ряды. - Лупы тоже не кончатся. Так и будем жить: мясо и лупы, пока все это не провалится в аид рано или поздно. И сейчас я бы поставил на медведей. Меж тем на арене не происходило ничего такого, чего он не увидит сегодня вечером дома.
Микен: Гип чувствовал, как она отстраняется почти физически, молчанием выстраивая и без того существующую между ними стену, и улыбнулся этому сопротивлению: - Молчание - верный знак. Похоже, я угадал с первого раза, и это было легче, чем я думал, - ему было слишком лень подхватывать эту игру "добейся меня, если хочешь", внимание рассеялось. Микен равнодушно глянул на недотрогу, добавил немного вежливости в голос и произнес: - Тем не менее, вежливость диктует мне представиться: Гай Курион Микен Гипогей. Позволь угостить тебя...чем пожелаешь? Чтоб хоть как-то отметить женщину, с которой так приятно даже молчать, - и улыбнулся во второй раз.
Медея: И, естественно, притянутый притянулся. Она не дала бы взгляда, если бы отсекать обычно не было труднее, чем притягивать. А сейчас ей не хотелось лишних усилий, задача и так была почти невыполнима - разглядеть знак богов в городе, переполненном людьми так, что, кажется, даже богам в нём почти нет места. - Лоллия Медея, - едва повернув голову, не без обычной гордости назвала Медея номен своих деда и отца, бывший родовым номеном матери. С гордостью она носила бы и конгомен отца, если бы ему удалось выбиться во всадники и она получила бы на это право. Но родовое имя матери, пусть даже полученное через отпущенника-деда, грело её больше. - Если ты не всегда так многословно молчишь, можешь угостить меня сушеным виноградом когда его пронесут.
гладиатор: Лабиринты - редкий частокол толстых, хорошо просушенных бревен, крепко врытых в землю, с незакрепленными досками, положенными сверху - еще бросали ровную тень-клеточку, но от поднимающейся жары спасти уже не могли, равно как и одних разъяренных зверей от других. ...С каждым оторванным куском бочки цыплячье сердце Руди зарывалось все глубже и глубже в пятки, пока не обожглось о горячий песок и не вернулось стремглав обратно - вместе с неведомо откуда появившимся привкусом крови во рту. Перед глазами начало плыть, но яростный звериный рев отрезвил его - бестиарий велел потешнику браться за работу без промедления. Краем глаза он увидел, что иные уже отступили, и у самых досок удерживают урчащих тварей на расстоянии рогатины, покалывая их, будто щекоча. Марка, Ларция не было видно. Руди слепо махнул перед носом медведя, вильнул в сторону, попятился. Не намного он был и меньше, но поджилки тряслись так, что и хворостиной он мог не водить... ...Потешник Марка уже взобрался на доску. Он почти не орудовал палкой - она переломилась от первого тычка - вместо того он ловко подбегал к ошалевшему медведю и жалил его с каких-то жалких дигитов огрызком хворостины, уворачивался, приседал, уклонялся, водил зверя по арене кругами, застя ему маленькими песчаными фонтанчиками глаза, когда нужно, едва ли не пинал его в спину, вызывая восторженные вздохи. Марк ухмылялся, поглядывая на одеревеневшую тушу Руди, благо этот тюфяк был по самому центру арены. - Красотку ж хотел, медведь его еби, - крикнул он напарнику, надеясь, что звук не сразу потонет в толпе. - Да щаз и выебет, - покачал головой тот и вскинул рогатину. А потешник уже вооружился корзиной, наполненной липкими кусками грязи, и пританцовывая сверху обстреливал зажатого, мечущегося меж бревен лабиринта мордатого зверя, тот клацал зубами, врезался в стены, но не видел ни рогатин, ни обидчиков, ничего... ... Доску наверх лабиринта Руди, едва-едва отбивающийся изломанной хворостиной, нащупал буквально задницей, вздохнул, будто собирался нырнуть на дно вонючего озера, и, повернувшись спиной к медведю, бросился бежать. Доска заскрипела и прогнулась, вот-вот сломается, трибуны, с которых был виден Руди, захохотали, затребовали от богов не лишать их зрелища и проломить злосчастный помосток. И медведь услышал их и, забежав под самую доску, с ревом вытянулся во весь рост, передними лапами вцепился в дерево и повис, мотая задними; из-под скрежещущих когтей полетели щепки. Руди зашатался и совершенно забыл о советах старшего по школе, как не обоссаться прямо на арене, он упал на четвереньки и обхватил доску, пополз наверх из последних сил, хватаясь за дерево зубами, ногтями, он почувствовал медвежье дыхание на левой ноге, когда оторжавшиеся бестриарии наконец ткнули зверя рогатинами... ... Ловкий Марков потешник, очарованный зрелищем, поскользнулся на куске глины и полетел прямиком в широко раскрытую пасть...
Микен: Она была вся такая из себя подчеркнуто-неприступная, что Гип не выдержал, и улыбку пришлось прятать, откашливаясь в кулак: - А если я всегда молчу так многословно, хочешь сказать, что винограда тебе перехочется? - Микен огляделся и сделал знак ходившему по рядам. Пока проберется через все ноги, руки и крики, ждал молча. Расплачиваясь, произнес отрывисто и с достоинством, но без переигрывания: - Самого лучшего, для прекрасной, какой сама выберет. Он глянул на нее снизу вверх, от кистей рук до завитка волос возле уха: - Не могу взять на совесть, чтоб такая красивая женщина осталась без винограда из-за меня, - и добавил тем же невозмутимым тоном, - рад знакомству, Лоллия Медея. И на какие-то несколько мгновений увлекся медведями и поскользнувшимся настолько, что почти забыл о гордячке, предоставив ей самой выбирать себе по вкусу. Упавшего потешника было жаль.
Сидус: Сид и сам сообразил, что переборщил, а когда на арену из бочек выкатились медведи, он и вовсе думать забыл о чужих проблемах. Завороженно глядя на зверюг, по мере того как потешники заводили хищников всё дальше в лабиринты, Сид всё больше понимал, что собирается в Риме заниматься тем же самым - дразнить и завлекать опасных тварей, чтоб получить деньги, свободу, возможно - славу... И когда медведь растерзал первого потешника, самого ловкого на вид, Сидус невольно покосился туда, где сидел господин, а в голове крутилось только "как он не падает?" и "если сожрут - что будет с нами?" вторым вопросом он задался впервые и так задумался, что пихнул Тирра локтем, кивая на остатки "ловкача": - Почти ж получилось!..
Тирр Серторий: Тирр погрузился в схватку, невольно прикидывая, как пошел, как пригнулся сам, как повел хворостиной, если бы пришлось. Вечером, может быть, и пригодится. Но все равно, мелкие и вертлявые на фоне медведей, с корзинами, полными грязи, потешники не вызывали уважения, потому что не боролись за жизнь, а всего лишь дразнили голодных животных, и когда один из них оступился, Тирр не испытал ничего, кроме досады. Смерть была слишком серьезной расплатой за такую мелкую, в общем-то, игру. - Сын гладиатор - горе в семье, - отозвался Тирр и на голос, и на тычок. Он показал пальцем на пытающуюся вскарабкаться на бревно соседнего лабиринта тушу. - Вон тому еще хуже. Когда он придет в себя, немаловероятно, что ему захочется умереть.
Нерио: - Когда я не справлялся? - Действительно, о чем я, - смиренно согласился Нерио. Не было никаких причин сомневаться, что Публий прекрасно знает, кто, как, зачем, но он был слишком раздражен даже для самого себя, и Нерио понимал, что по большей части виновен в этом он и то, что остановило в последний момент его руку. Когда верткий малый с корзиной грязи оказался в пасти медведя, Нерио поморщился: - Им не стоило бы переводить драгоценные тела на медвежий корм, - он редко угадывал, кого захочет получить Публий, но всегда пытался из чистого азарта. - Бестиарии почти не рискуют, а вон тот, большой - не слишком ли он хочет жить?
Насмешник: "О, развел-таки на подкормить, - Шут прищурился, - так-то со всякой: прикормишь - считай, твоя". Ухмыльнулся, додумал: "Эта, правда, такая, что, глядишь, сама его прикормит. С руки у нее жрать будет". К слову о жрать, там, внизу уже было непонятно, кто кого и сколько убивал, и Нас даже поморщился. Приевшаяся жестокость, приманивания и прикормы. Вечные игрища Вечного города. Скукота... Оглянулся через другое плечо, чтоб знакомец хуже разглядел и чтоб самому посмотреть, как темноволосая будет есть. Потому как сразу видно по ним, женщинам, подкупили их или нет - даже в такой мелочи. Нас все-таки ставил про себя на победу красотки над новоиспеченным ухажером. Потому как не медведь - помахал чем и привлек. Тоньше подход нужен. Как мамка, бывало, говорила: "Бестолковая попытка, коли машешь. Ты ей с изнанки развернись, дай такого, что другой не даст. А махать мужик только хером может, да и этот, бывает, подводит".
Медея: От зрелища Медея отвлеклась на короткое мгновение, чтоб неопределённо улыбнуться, макая пальцы в лакомство, и мельком подумать "а ведь, пожалуй, лет тридцать ему есть... пора бы уже знать что такое красивая женщина. бедняга... но не ходить же мне с ошейником "верни меня хозяину" как рабыня". Эта мысль вызвала даже нечто вроде отблеска улыбки, если можно назвать улыбкой короткий жесткий взмах ресниц и тонкое подрагивание точёных ноздрей.
Публий: - Он омерзителен! - вскинулся Публий, практически отворачиваясь от арены. - Почему-то в этом цирке всё выходит мерзко, от и до. Как будто дух прОклятого ходит, дёргает всех за руки и требует - памяти, памяти! Ну мооожет быть, может быть я накручиваю. Но ни одно же нормального представления в этом месте не было и видимо не будет даже если он рухнет, а холм заселят варвары! По с досадой хлопнул ладонью по скамье и зашипел: - Я убью того, кто приставил эту дурацкую слежку, даже если это мой сподобился или начальнички блюдут чистоту рядов! Нерио... мне надо. Мне очень надо. Я совершенно без сил, я выжат как цитрон, по которому легион прошелся, письма нет, посол не принимает, куча денег потрачена на вчерашнее непоймичто... Мне надо, Нерио! - По вцепился в запястье напарника, не замечая как оставляет вмятины от ногтей на загрубевшей коже, чувствуя только пульс... ровный, как шаги ночной стражи по спокойной улице. Ослабил хватку и глубоко вдохнул. Лицо постепенно становилось маской. - Прости, дорогой. Наверняка что-то да будет. Я выберу позже. Это, - кивнул на арену, - явно не то. Он слишком боится. Остальные пока тоже никак.
Сидус: Сид хмыкнул и стараясь не отсвечивать поглядел на хозяина. Тот как раз повернулся к своему винному поставщику. И выражение лица у него было... то есть выражения не было. Не было и всё тут. У покойников, которых видал Сид, и то было больше эмоций. "Твою мать! А оно вообще стоит того, если при всём своём... он ходит с такой рожей?" Но слишком увлекательно было на песке, чтоб задумываться над этим надолго.
Нерио: Мешок на арене был не так омерзителен, чтобы кричать, и Нерио не сразу понял, что Публий имеет в виду цирк. Он и вправду был паршивым, нелогичным настолько, что каждую одномоментную сцену ему приходилось утраивать, учетверять, удесятерять, чтобы каждый наверняка смог рассмотреть то, за чем пришел. Все равно что четыре сердца у человека - дерзай до бесконечности, пока не получишь нужное. Нерио положил руку сверху на вонзившиеся в запястье пальцы и придержал их, чтобы дать напарнику выдохнуть спокойно. Руки у него такие же ледяные: - Будет. Сегодня будет обязательно, - он медленно обвел глазами ряды. - А начальничков оставь мне, у них как раз может быть то, что мне нужно.
гладиатор: Трибуны бушевали, но все бестиарии и потешники отчетливо слышали хруст - дробный, раскатистый, чавкающий. - А, лярвы тебя дери! - взревел Марк, и тут же был сбит с ног растерзанным телом юного потешника; медведь махнул головой так легко, будто воду с морды стряхивал, и с отвисшей пастью бросился догонять отброшенное. Марк забился под тяжеленной грудой мяса, глаза и рот залепило кровью и волосами, он никак не мог нащупать рогатину, а волна, пробегающая по спине каждый раз, когда лапы медведя опускались на песок, погружала в утробный ужас. Однажды раз земля уже тряслась под ним, но тогда он выскочил на улицу вслед за родителями, прижимая к себе тряпичного зайца, и все время, пока мир ходил ходуном, он, спрятавшись под низенькую телегу, смотрел на медленно пробирающуюся к небу через внешнюю стену их инсулы трещину. И не было так страшно, но сейчас трещина располовинила череп юного Сакиса, а земля догоняла его самого. - Ля-я-я...рва-а-а-а! - он отшвырнул труп и вскочил на ноги, забыв про рогатину, бросился бегом от лабиринта, капая чужой кровью и моля Вулкана остановить эту трещину, завернуть ее вбок, вывести ее, переломить, преломить, сломить. Бестиарии Марка подпустили зверя к законной добыче и, когда медведь прижал треснувшую голову лапой и заворчал, разом ударили его в бока, навалившись рогатины. Медведь взвыл, переходя на какой-то совсем тонкий, свистящий писк, сделал несколько шагов вперед - за другим, удирающим, куском мяса, и упал навзничь. Бестиарий уперся ногой в агонизирующую тушу, рассмеялся щекочущей пятку шерсти и выдернул рогатину. - Проще обломить, - сплюнул второй, оперся на свою глубоко увязшую во внутренностях зверя рогатину и крикнул вслед убегавшему. - Марк, Марк, Олимпиада только в следующем году, Марк, стой! Перекричать арену Руди смог бы только в одном случае - и медведь ему такой предоставил, сомкнув в последнем рывке зубы на жирной лодыжке. Раззявив рот, Руди замахал руками, забарахтался на шаткой опоре, где его удерживало только брюхо и, может быть, еще воля самого шутника Вакха, и кулем свалился на несчастного медведя. - Сука, ты ему шею сломал! - изумленно взвизгнул бестиарий, щекотавший медведя рогатиной скорее из желания подстегнуть его, чем остановить. - Ты, мешок жира, раздавил медведя! Руди отчаянно скреб ногтями по окровавленной и ставшей явно короче ноге, хватал воздух и вдруг разрыдался, уткнувшись в еще теплую шерсть. Потешник Ларция уже заканчивал травлю, метко обстреливая огромного, самого большого сегодня, медведя камушками. Медведь ревел, грыз зубами бревна, но лезть на них уже не пытался, - пару минут назад потешник особо хлестким щелчком повредил ему глаз, и теперь зверь видел все сквозь двойную кровавую пелену - ярости и боли. Бестиарии кружили вокруг него, едва приподняв рогатины, Ларций стоял сзади и чуть поодаль, пытаясь прикинуть, как эффектнее закончить все одним ударом. Он понимал, что трудно будет переплюнуть устроившего настоящий балаган Руди, но нахохотавшимся всласть трибунам хочется чего-нибудь действительно красивого. Он хотел повторить недавний трюк покойного Севера, тем более, что взбегать было совсем невысоко. Ларций сосредоточенно переступил с ноги на ногу, как кот, присел, прицелился, под нарастающий тревожный визг трибун ринулся вперед - и сшиб выставленной вперед рогатиной взявшегося из ниоткуда Марка. - Ля-я-яррр... - захрипел тот, пробежал еще несколько локтей и повалился на бок. Ошеломленный Ларций, оставшись без рогатины, продолжил бежать, одним прыжком вспрыгнул на бурую выгнутую спину и только вцепившись в шерсть понял, что пальцы на правой руке безнадежно сломаны. Он вскрикнул, отпуская одну руку, медведь дернулся и получил рогатиной в грудь. Больной рукой Ларций ухватил взбешенную тварь особым удушающим захватом, выпятил локоть, перехватил самого себя за запястье и затянулся удавкой на шее. Третий бестиарий добавил рогатиной, и медведь повалился на бок, позволяя наконец себя придушить или сделать вид, что придушил. Выбравшийся из-под туши Ларций оглядел свои ставшие незнакомыми изуродованные пальцы, вывихнутое запястье и нерешительно поклонился воющему цирку.
полная версия страницы